Немного неизвестного об известном артисте

         


   28 мая исполняется 25 лет со дня смерти Владимира Рости­славовича Гардина.
   Родился он в 1877 году в Москве, в семье гусарского офи­цера Р.Ф. Благонравова. Как и положено было в те времена для мальчиков дворянского сословия, учился в кадетском корпусе и военном училище, начал самостоятельную жизнь подпоручиком кре­постной артиллерии недалеко от Варшавы. Училище он окончил с отличием, у командования был на хорошем счету, происхождение его по тогдашним меркам было безупречным. Служебные перспек­тивы молодого офицера могли заставить позавидовать многих... Но он отслужил положенные в тот период два года, ушел в за­пас и стал провинциальным актером Гардиным.

   Владимир Ростиславович самоучкой осваивал все более слож­ные театральные роли, выходил на ведущие места сначала на про­винциальной, а потом - и на столичной сцене, осваивал режис­суру! Самостоятельно организовывал театр революционного нап­равления. С труппами и в одиночку он объездил европейскую часть России, Кавказ, Сибирь, страны Западной Европы. И к сво­ему тридцатипятилетию охладел к театральной сцене, но всей ду­шой увлекся только начинавшим в те годы развиваться кинемато­графом.

   Сыграв в кино несколько ролей, В.Р. Гардин с 1913 года полностью связал свою жизнь с экраном. Он стал режиссером  од­ной из ведущих московских кинематографических фирм, а потом совместно с В.Г. Венгеровым создал самостоятельную киностудию. За несколько лет кинорежиссер Гардин выпустил на экран зна­чительное число полнометражных художественных фильмов по классическим произведениям Толстого, Тургенева, Чехова, Мамина-Сибиряка, Горького. В их числе, например, имевший большой ус­пех двухсерийный фильм "Война и мир", увиденный кинозрителем за сорок лет до его американского и за полвека до совре­менного русского повторения. Гардин закладывал основы советс­кого классического киноискусства.

   Падение царизма Владимир Ростиславович встретил уже в сорокалетнем возрасте. Был он в это время поручиком  кавалерии, призванным из запаса в связи с войной, и занимался ком­плектацией конского состава артиллерийских частей. После Ок­тябрьской революции он остался на военной службе в Красной Армии и преподавал фехтование на Кремлевских курсах красных командиров, ставших впоследствии училищем имени Верховного Совета. Одновременно красный командир Гардин создавал Первую Государственную школу кинематографии - родоначальницу всех современных киноинститутов.

   С начала двадцатых годов В.Р. Гардин снова переходит на режиссерскую работу в нескольких последовательно киностуди­ях, создававшихся Советским правительством: Ялтинской, Мос­ковской, Белорусской, Ленинградской. К своему пятидесятиле­тию он выпускает несколько своих последних "немых" кинофиль­мов и уступает дорогу выращенной им самим молодежи. Работу режиссера он меняет на работу киноактера. С I927 года он ста­новится до конца жизни ленинградцем.

   В советском звуковом кинематографе артист Гардин сыграл многие драматические роли. Классическими для киноартистов стали его герои во "Встречном", "Иудушке Головлеве", "Степане Разине", "Петре Первом" и многих других фильмах. Первому из киноработников было присвоено В.Р. Гардину звание Народного артиста республики, он был награжден орденом.

   Великая Отечественная война и блокада Ленинграда стали большим жизненным испытанием для Владимира Ростиславовича. В первые же дни войны он принял участие в съемках первых "боевых киносборников". При эвакуации "Ленфильма" он категорически отказался уезжать в тыл и перенес все невзгоды первой блокад­ной зимы, когда ему исполнилось шестьдесят пять лет. Следую­щие годы блокады были несколько легче - в моральном плане, в первую очередь. Вместе со своей женой артисткой Т.Д. Булах Владимир Ростиславович начал регулярные выступления перед бойцами и командирами Ленинградского фронта и Краснознаменно­го Балтийского флота. Выступала чета Гардиных, как отдельно, так и совместно с другими артистами, постоянно жившими в Ле­нинграде или прилетавшими на гастроли. Восторженно отзывались армейцы и моряки об их выступлениях с Преображенской, Шульженко и постоянным сотоварищем Кашканом. До завершения войны удалось и сняться в кинофильме "Морской батальон", по­ставленном в Ленинграде не уехавшими в эвакуацию работниками "Ленфильма".

                * * *

   В послевоенные годы возраст взял свое. Последний раз ар­тист Гардин появился на съемочной площадке в 1950 году, ког­да он снимался в кинофильме "Секретная миссия". Владимир Рос­тиславович не находил уже достаточно сил для одновременной работы в студии и над рукописями. А задумал он уже давно, еще до войны, описать свою работу в искусстве, а на ее фоне, - и немного свою собственную жизнь. Материалов собрано было очень много, еще больше было воспоминаний, но работа в кино не давала достаточно времени для труда писательского. А по­том началась война и страшные годы блокады.

   Первую книгу воспоминаний удалось издать только через четыре года после Победы, вторую - еще через три года, а третью - только начать. В 1956 году тяжелая болезнь уложила Владимира Ростиславовича в постель, откуда он уже не    поднял­ся. Работу над третьей книгой закончила Татьяна Дмитриевна Булах-Гардина, бывшая соавтором своего мужа и в предыдущих томах воспоминаний. Третья книга вышла в 1960 году.

   Татьяне Дмитриевне пришлось трудиться не только над ру­кописью. Вместе с врачами и медсестрами она смогла подарить своему мужу еще девять лет жизни. Дни и недели полубессозна­тельного состояния больного сменялись днями понимания окружа­ющего, интереса к телевизионным передачам, иногда даже - способностью к небольшим прогулкам на заднем сидении автомо­биля. Нечасто, но приходили и дни, когда Владимир Ростисла­вович мог читать и диктовать, работать над рукописями. От этих дней сохранились записи его впечатлений о новых фильмах, увиденных в окошечке телевизора.

   Умер Владимир Ростиславович Гардин 28 мая 1965 года На­родным Артистом СССР, трижды орденоносцем и кавалером гордой медали "За оборону Ленинграда"( Героев Социалистического Тру­да в те годы еще артистам не давали).

   Татьяна Дмитриевна умерла через восемь лет - 13 мая 1973 года. Она не была Народной и орденоносной, но она тоже прошла блокаду, была актрисой на ведущих театральных и кинематогра­фических ролях, верной помощницей в трудах своего знаменито­го мужа, писательницей, поэтессой и мечтательницей. Перед смертью, в неизбежности которой она после тяжелого инфаркта была убеждена, она просила меня - самого близкого ей в те дни человека, любимого племянника - сохранить оставшиеся у нее на квартире рукописи, письма и дневники, не открывая их в те­чение пятнадцати лет, или сразу же сжечь.

   Я сохранил все эти бумаги. Прошли указанные сроки, и я счел себя вправе прочесть их, расшифровать и попытаться опуб­ликовать некоторые из них.

   Бумаг этих не так уж много. Собранные в довоенные време­на Владимиром Ростиславовичем папки с афишами, рецензиями, театральными справочниками, многочисленными фотографиями  пос­ле его смерти Татьяна Дмитриевна сдала в архив Государствен­ной Публичной библиотеки. Остались ее дневники, больше поло­вины записей в которых посвящено ее жизни с Гардиным, их сов­местной работе в кино и на эстраде, поездкам и совместным встречам с многими известными в прошлом артистами, писателя­ми, художниками, вести дневники моя тетя начала, как только научилась писать. Много интересного в них и о жизни ее семьи до революции, о первых десяти годах Советской власти, когда она знала о существовании Гардина только по кинофильмам, учи­лась в Школе русской драмы, выступала в театральных труппах нашего города. Об этих же годах, о последующих встречах с Вла­димиром Ростиславовичем, о его заступничестве в страшные годы "ежовщины" много написано и в хранившихся у Татьяны Дмитриев­ны воспоминаниях ее брата, а моего отца Глеба Дмитриевича Бу­лаха.

   Особенно интересными показались мне рукописи Владимира Ростиславовича. Это - несколько начатых и неоконченных рас­сказов из его жизни разных лет, разрозненные листы дневника, систематические записи о событиях и собственных мыслях в пе­риод блокады и первый послевоенный год, наброски воспомина­ний о сыне Юрие Владимировиче, погибшем (как он думал) при переправе через Ладогу в 1942 году. Не          по-литературному жес­токи его обрывочные описания блокадной зимы, госпиталя для дистрофиков, где лежал его сын, двора-покойницкой. И очень современны его размышления о морали и праве, диктатуре и свободе человека.

   Гардин был дворянином и помещиком по происхождению, слу­жил в царской армии и в Кремлевской школе при Троцком, в го­ды перед революцией занимался частным предпринимательством в кинематографии, многие годы коллекционировал картины,  старин­ную мебель, китайский фарфор. И все периоды борьбы с "врагами народа" от "бывших" в начале двадцатых до троцкистов, бухаринцев и иностранных шпионов в конце тридцатых были для него оди­наково опасными. В этом он убедился во время съемок "Поэта и царя", когда уволенный им за бездеятельность ассистент режис­сера смог развить бурную деятельность, и дважды посадить сво­его обидчика в тюрьму. Может быть, из-за опасности подобных поступков при работе с людьми и перешел Владимир Ростиславович с режиссерской на актерскую работу. Может быть, поэтому не сохранилось в моей памяти никаких политических высказыва­ний, оценок, анекдотов, слышанных от "дяди Володи", у которо­го в детстве я дневал и ночевал, а после ареста отца в "трид­цать проклятом" и жил долгое время.

   Гардин молчал, но не щадя себя, давил на НКВД своим званием, орденом, личным знакомством со Ждановым и смог своего семей­ного "врага народа" спасти от слишком сурового наказания. Мой отец остался жив и даже смог в конце войны стать защитником Родины - рядовым солдатом при ученой степени кандидата техни­ческих наук, ученом звании доцента и должности начальника строительства первого советского железобетонного дока до арес­та. Гардину такое заступничество грозило многим.

   Гардин молчал, но в дальнем ящике своего стола или еще в каком-то трудном для обыска месте хранил свои записки о Бутырской тюрьме, о негазетном состоянии портов черноморского побережья, где он побывал в период коллективизации, о "вождизме", лжи власть имущих, прессы и радио. Там же, видимо, он хранил и грозившие пятьдесят восьмой статьей стихотворные и прозаические произведения своей жены. Мне кажется, что при вынужденном политическом молчании Владимир Ростиславович муд­ро верил в то, что придет когда-нибудь время свободы полити­ческих высказываний, и хотел свои высказывания до этого вре­мени сохранить.

   Татьяна Дмитриевна не только верила в грядущую гласность, но и удивительно точно предчувствовала сроки ее восстановле­ния. Прямая и бескомпромиссная в жизненных вопросах, горячая по натуре, она до последних своих дней оставалась очень пре­дусмотрительной в политических разговорах и перево­дила любые обсуждения внутренней политики на зарубежные про­исшествия. Однако, все хранимое ею втайне просила сохранить и прочесть только через пятнадцать лет. Она как знала, что к этому времени не только откроются тайны "большого террора" и ГУЛАГа, но и будут морально осуждены те, из-за кого они с Гардиным осторожно молчали.

   Даже мне она только в конце шестидесятых рассказала, как осторожны были все в начале тридцатых. Случилось так, что в районе Красной Поляны в далеком безлюдном ущелье она оказалась со своими двоюродными братьями и сестрами, с родным братом. Всем было около тридцати, все были веселы и кричали разные за­бавные вещи перед гротом с двойным эхом. Вдруг кто-то предло­жил хором крикнуть: "Сталин дурак!" Все весело поддержали это предложение, тем более, что посторонних не было ближе десяти верст, а концентрированное эхо разносилось не дальше десяти саженей. Организатор скомандовал: "Раз, два, три!", махнул рукой и... никто не издал ни звука... Из грота возвращались молча и долго друг с другом не разговаривали.

   Супруги Гардины молча гордились тем, что ни в одном   филь­ме, ни в одной пьесе о советском времени они никогда не ис­полнили "ура-патриотической" роли. Возможно этим объясняется вполне определенное амплуа в кино такого разностороннего ак­тера, такой ранний уход со сцены и из кино такой подававшей большие надежды актрисы. Гардин болезненно переживал необхо­димость включения в свои книги "чувств глубокой благодарнос­ти великому вождю", который, кстати, был младше его на пару лет. Два места, демонстрирующие эти "чувства", он мне показы­вал наедине и говорил, что только их включение позволило из­дать книги. И радовался, что третья книга пишется в период развенчивания культа "великого вождя" и не требует проявле­ния двуличия.

   Собственно говоря, Владимир Ростиславович в ряде случа­ев характеризовал двуличие, как необходимость выполнения пра­вила "с волками жить - по волчьи выть". Но, чтобы самому не стать волком, он стремился считать волчий вой исполнением        не­приятной роли в неинтересной пьесе. Утешая меня, семнадцати­летнего, после отказа в приеме документов для поступления в Мореходное училище из-за политической судимости отца, он го­ворил : - Наш великий вождь учит, что политика партии должна быть настолько гибкой, чтобы обойти все и всякие подводные камни на пути к поставленной цели. И партия успешно выполняет  раз­работанное еще святым орденом иезуитов правило "цель   оправды­вает средства". Поэтому Вы вполне можете достигнуть поставлен­ной цели стать моряком, применив простейшее средство: не впи­сывая в анкету сведения о судимости отца по статье 58 и делая вид во время бесед, что Вы об этом ничего не знаете. Пусть это будет Вашей ролью для достижения цели по методу того, чьи ученики и последователи не дают Вам этой цели достигнуть.

   Надо отметить, что мы с Гардиным были "на Вы" с моего семилетнего возраста, когда на Новый Год дядя Володя налил мне тайком от Тани первый в моей жизни бокал шампанского и торжественно произнес:
   - Ты, Кирюша, совсем уже самостоятельный: в следующем году начинаешь ходить в школу, мать - на Севере, отец - на Юге, а ближайший твой приятель - Народный артист! Поэтому с Нового Года я начинаю называть тебя "на Вы",
   Это правило дядя Володя выполнял до конца своей жизни. Мне было в детстве делать это значительно труднее, но в кон­це концов я привык к этому.
   О чем говорил Владимир Ростиславович с начальником Во­енно-морского инженерного училища, я не знаю. Но сам я дейст­вовал по его рекомендации и документы для поступления в учи­лище имени Дзержинского были от меня приняты.

   Через много лет, когда "великий вождь" был развенчан, а мой отец официально реабилитирован, некоторые ортодоксы  упре­кали меня в нечестности в юные годы. Я отвечал им, что при моей честности тогда мы не могли бы беседовать о ней теперь. О том, что эти ортодоксы славили Иосифа Виссарионовича тогда и проклинали теперь, когда это было им велено, я не напоми­нал. С ортодоксами и теперь надо играть роль.

   Всю жизнь и долгую военно-морскую службу я старался быть честным во всем остальном и, думаю, был честным. Но двуличие по отношению к системе, сформулированное Гардиным, мучило  ме­ня тоже всю жизнь и всю службу. И не из-за вопросов ортодок­сов. Но как сложилась бы моя жизнь, не послушайся я в первый послевоенный год Гардина, не знаю.

   Иллюстрацией всему сказанному будут, надеюсь, некоторые приводимые далее тексты.


             Владимир Гардин

                ЖИЗНЬ
          (раздумья сумасшедшего)


   Начинаю первый в моей жизни дневник. Хочу назвать его дневником моих мыслей, потому что событий и происшествий так много, что, пожалуй, их все не запишешь, да и без меня на это люди тратят тонны бумаги.

   Ну и врет же эта бумага, особенно - газетная! Но от нее, по крайней мере, есть хоть одна несомненная польза - ее ути­лизация. А что делать с ложью по радио? В какую фановую тру­бу ее девать?

   К мыслям о человеческой лжи я буду часто возвращаться.
Вот уж, действительно, стоголовая гидра, с которой трудно  бу­дет сражаться. Но попробовать нужно: интересно, я - фехтоваль­щик!

   Хочу печататься. Пишу и собираю материалы о себе. Очень много набралось папок с записками и фотографиями. Жизнь,  сла­ва Богу, большая.

   Гитлер вместо Бога говорит: "провидение". Об этом мы ус­лышали недавно, когда, подружившись, стали печатать его речи.  Провидение, конечно, было напечатано с маленькой буквы.

   В знак недостаточного почтения.
   Я уклоняюсь выражать неуважение и непочтение философским символам, которые еще не отвергнуты человечеством, по той прос­той причине, что еще никто не доказал отсутствия в нашем бес­конечном мире Провидения. Может быть, Бесконечность и есть Провидение? Поэтому я смело пищу с больших букв эти замечательные и непонятные слова. (У нас "комитет по делам кинематографии" стараются во всех словах писать с больших букв, а "председателя" - тем более! Эти слова понятны. Почет и ува­жение оплачиваются. Подхалимство - самая модная и самая заразительная болезнь.)
22 июля 1939 года.

                * * *

   Изумительно объединение мельчайших телесных частиц,    ощу­щаемых и управляемых внутренней силой - духом. Временно ослаб­ляется и частично выключается эта сила во сне. Перерождается или уничтожается (что из этого верно, человеку неведомо) ощу­щение жизненной силы в смерти.

   Сохранение внутренней силы и управление ею дает долгую жизнь. Следовательно, самоуправление - вот стимул продолжитель­ности ЖИЗНИ!
   Основа самоуправления - это дух.

   Невидимая наличность духа - это аксиома, то есть    положе­ние, не требующее доказательств. Поэтому все "философские" системы, материалистически не признающие существования само­управления, ложны! Ложь эта необходима, чтобы оправдать дей­ствия так называемой материалистической системы управления.

   Коммунизм утверждает материализм и является пропагандой насилия. МНЕ - ВСЕ, а ВАМ - НИЧЕГО (или - очень мало), при­знающие такой образ жизни стремятся захватить власть повсюду.

   Власть - это насилие. Сравните "Кремль" с обычной жизнью гражданина и вы увидите, что такое ВСЕ в сравнении с очень малым, и вы почувствуете во всем наличие НАСИЛИЯ - все его положения, отвергающие СВОБОДУ, РАВЕНСТВО и БРАТСТВО. В   ком­мунистическом управлении эти утверждения выключаются и заме­няются ПРИНУЖДЕНИЕМ, НЕРАВЕНСТВОМ и ПРИТВОРСТВОМ, то есть -
ЛОЖЬЮ.
   
   Ложь повсюду - в каждом произносимом и печатаемом слове! Эта ложь уже уничтожила миллионы жизней, сопротивлявшихся гра­бежу. Смерть сопротивлению! полное уничтожение! Это - путь к власти.

   "Экспроприация (ограбление) экспроприаторов (имущих)" - вот слова и манифест насильников. А все остальное - ЛОЖЬ!

   Но "ешь пирог с грибами, а язык держи за зубами" и "сло­во - серебро, а молчание - золото"! Молчи же и познавай толь­ко величие и силу Вселенной, ВОЗРАЖАТЬ НЕКОМУ.

   Ничтожное у нас количество людей, оставшихся живыми, зна­ют эти правдивые слова о натуре насильников, но МОЛЧАТ.

                * * *

   ..."Кто палку взял, тот и капрал"...
   Право - это классификация отдельных моментов поведения человека, наносящего ущерб или могущего нанести ущерб тем ос­новным теоретическим установкам организации НАСИЛИЯ, которая сочиняется спецами этого творчества по заданию диктатора или диктаторов. Спецы выполняют задание более или менее удачно, приспосабливаясь к текущим моментам, оглядываясь очень часто по сторонам и в лицо своему или своим хозяевам.

   Вот почему так называемые "законы", "кодексы" - это прос­то сборники кабинетного творчества спецов-юристов, по боль­шей части - компилятивного качества, так часто на земной пла­нете меняются, отменяются, выворачиваются и переворачиваются.

   Люди, не изжившие свою звериную природу, руководствующи­еся насилием, грабежом, убийством сильными и вооруженными сла­бых и невооруженных, разрешающие до сих пор свои споры только взаимным уничтожением, эти насильники, захватившие власть в разных странах, по-разному, применяясь к своим рабам, диктуют
законы и создают кодексы...
   Право эфемерно.


                * * *

   Мировоззрение. Все теории мы строим, конечно, для себя.
Возникая в нас, теории переключаются на других.

   Теория и практика должны разбегаться не более, чем в ми­ровом масштабе, но инерция обыкновенно хлещет дальше, загоняя творца теории в неисследованные пространства эфира.

   Такой всепланетный охват напоминает о необходимости одернуть увлекшегося теоретика, а тот спешит страусиной позой  "замечтавшегося" скрыть пренеприятный запах, распространяющийся из-под его хвоста, а это - запах пещерного человека-зверя, расправляющегося дубинкой со своими врагами из-за каждого слагаемого, входящего в крайне усложненную историей таблицу наи­простейших "благ”. Эти блага, это "меню" из вкусных "блюд жизни" имеет громаднейшую литературу, словари и справочники, сложнейшие правительственные аппараты, защищающие эти "куль­турные завоевания".

   А на деле - тот же самый кусок мяса, который дикарь до сих пор рвет руками, у теоретиков имеет бесчисленные названия в поваренных книгах, украшается художественными виньетками, а практики-"повара" устраивают из обыкновенной пищи     произве­дения искусства. В итоге же все эти ухищрения, действующие возбуждающе на наши органы чувств, мало изменяют качественный состав пищи, одинаково переваривающейся в желудках дикаря и просвещенного европейца.

   Кому же нужна эта кухня? Зачем этот жареный кусок мяса, проходя через кулинарные ухищрения, принимает почти фантасти­ческое наименование? Почему простейшие  потребности человека укрываются томами сложнейших теорий? Почему вся­кое властвование прикрывается дымовыми завесами "обожествле­ния" власти?

   Всякий "вождизм" стремится создать ритуалы обычно маги­ческого качества, чтобы подпереть своего "вождя" всерьез и надолго. "Грабь награбленное!" - лозунг простейший, который почти не требует разъяснений. Второе слово в нем -       "награб­ленное" - это уже от лукавого, от "теории", от "кухни с при­правой". Во все "революционные" времена оно приклеивалось вначале, но немедленно отрывалось, когда при грабежах прихо­дил аппетит. Этот вульгаризм во времена следующего за перево­ротом "просперити" ужасно шокирует. Он контрреволюционен, по­скольку неудобно "вспоминать о веревке" и наступать сапожищем на мозоль.

   И вот на помощь спешит изощреннейшая кухня - диалектика. Вертела теоретиков зажаривают куски обыкновеннейшего мяса, в лакейском экстазе обожествляя их. Все искусства наперебой ста­раются доказать божественную фактуру этих кусков, но мясо ос­тается мясом, водка - водкой, а не нектаром.

   К чему этот обман?
   Ясно: для того, чтобы подольше жевать вкусные кусочки и куски диктатуры - ВЛАСТЬ...

   Не является ли следствием этого желание ничему уже абсо­лютно не верить, ничто не принимать, как аксиому, а все  наг­роможденные теории, всю культуру взять на пробу: нет ли здесь реакции на насилие?

   И первое, что необходимо взять на пробу, - это теорию о классах, о социальном неравенстве, которое, будто бы, когда- то должно стать равенством, уничтожив классы.

                * * *

   ... Если человек долго засиделся на этой планете, то о чем он может рассказать юным путешественникам по нашей земной поверхности? И почему только юным?

   Старые жители (аборигены) вряд ли будут его слушать. Они сами любят рассказывать, никого не слушая и все забывая. Они тоже засиделись... Сами все знают... А если и не знают, то не любят поучений... Ворчливы и трусливы.
   Для пожилых, с хорошим характером, рассказы эти - "на сон грядущий", для плохого же желудка - "карболен" (лекарст­во против кишечного дискомфорта, прим.сост.).

   Людям среднего возраста почти всегда некогда слушать. Время - деньги!

   ... Слушать будут те, кому еще интересна эта жизнь и кто хочет в ней покувыркаться. Физкультура - для молодежи!
Только будет ли ей интересна моя жизнь?

Сентябрь 1939 г.

На этом дневник прерывается до 1941 года.