Повесть о старом актере и его молодой жене II

         
                Из набросков


                Дом на Потемкинской

   Напротив общеизвестного панорамного кинотеатра "Ленинград” на углу улиц Потемкинской и Петра Лаврова стоит, напоминающий тульский пряник четырехэтажный дом с островерхой крышей. С дав­них пор из тротуара вокруг этого дома по обеим улицам росли развесистые липы, прикрывавшие окна второго и третьего этажей. Жаль, что аракчеевский раж стремления к единообразию у правите­лей районного масштаба совсем недавно лишил Потемкинскую улицу, а с нею и этот дом переживших блокадный топливный голод "зеле­ных друзей". Всю свою жизнь я видел эти деревья, украшавшие и затенявшие широкую "княжескую" улицу, и непривычно теперь на голом и неуютном, как на Невском, тротуаре.

   На фасаде дома висит мемориальная доска, оповещающая ты­сячи и тысячи посетителей главного кинотеатра города о том, что здесь с 1927 года жил Народный артист СССР В.Р. Гардин. Боль­шинству нынешних кинозрителей эта фамилия ничего не говорит. Не знают они, что Гардин был одним из создателей русского кинема­тографа, учителем первых советских кинорежиссеров, одним из опыт­нейших постановщиков немых фильмов, известнейшим киноартистом звуковых фильмов тридцатых годов. Из их числа Гардин первым был удостоен звания Народного артиста.

   Для меня же он всю жизнь был просто дядей Володей - мужем моей тети Тани, сестры отца. Гардин поселился в этом доме вмес­те со своей женой. Новобрачной было двадцать три года, а ее счастливому мужу - ровно пятьдесят. Немногим больше года после этого появился в этом доме и я - было это на Татьянин день 1929 года, за день до моего рождения. С тетушкиных именин мою маму увезли на скорой помощи прямо в родильный дом.

   Первым же моим воспоминанием об этом доме был бабушкин  ро­яль, развалившийся под ним мой огромный ровесник сенбернар Урс, резкий собачий дух из-под рояля и взрослые, видимо гости, раз­махивающие перед своими носами газетами или журналами. И корот­кий обмен мыслями между супругами:
   - Татьяна Дмитриевна, почему собаку не выводили?
   - Потому что готовились к встрече наших гостей. Но они, ведь, тоже собачники.
   Собачники улыбаются и откладывают свои опахала на рояль.
А мы с Урсом в сопровождении здоровенной девицы-прислуги Насти и под руководством бабушки идем гулять.

   Воспоминания о прогулках в Таврическом саду в те годы с собаками у меня не связаны. Собачьи прогулки по "Тавриге" были у меня через много лет, когда после закрытия сада и ухода сто­рожей на отдых я с усилием протискивал свой сорокапятилетний и более живот через узкую щель в заборе и надолго погружался под сень знакомых с младенчества деревьев со своим четвероногим черным воспитанником. В младенческие же годы я гулял там с ба­бой Олей, задыхаясь от волнения впервые скатывался с горки у дубовой аллеи на лыжах, греб впервые на узкой зеленой лодочке по каналу вокруг стадиона, без всякой надежды на успех просил бабушку покатать меня на "американской горке", впервые прикру­тил к валенкам свои снегурочки. Здесь же в "Тавриге" меня впер­вые побили старшие мальчишки, потребовавшие пятак, которого у меня не было. Но это - когда меня уже самостоятельно отпускали без сопровождающих лиц.

   Почти всегда после "Тавриги" я шел к тете Тане. Сперва меня водила к ней бабушка, потом - любопытство. Мне всегда ка­залось, что дядя Володя сделает или скажет что-то новое: то даст мне попрошенный стакан воды, высоко поднимет столовый нож, страшно закатит глаза и прохрипит: "Пей под ножом  Прокопа Ляпунова”, то "проглотит" колоду карт, то будет крутить го­ловой, отыскивая где-то свищущего соловья. Да и угощения тети Тани не казались мне лишними: или любимая гречневая каша с топ­леным молоком, или изрядный кусок телятины, или еще что-нибудь, не менее привлекательное. А с девяти до одиннадцати лет, когда арестовали и через полтора года следствия выслали папу, а мама во избежание ареста в Ленинграде не появлялась, выписалась и работала на строительстве шахты, я в этом доме жил.

   В доме впечатляло многое. Он был разделен открытым двором с тенистым деревом, высоким чугунным забором, витыми воротами и калиткой на две половины. Во двор со второго этажа смотрело ши­рокое окно студии художника. Остальные окна были похожи на ок­на Зимнего дворца: их обрамляли лепные оконные проемы. С крыши смотрели высокие окна мансарды, о которых бабушка говорила, что это - "окна Парижа”. Вход в квартиру Гардиных был через парадное с Потемкинской улицы, обрамленное двухскатной крышей с витыми карнизами. Массивная дубовая дверь со стеклами и большими медными ручками открывалась в большой деревянный там­бур еще с такой же дверью. Нижняя площадка лестницы после там­бура была покрыта серыми мраморными плитами. Вверх шли широкие-широкие и невысокие, удобные для детских и стариковских ног сту­пени. Лестницу освещало два широких окна на Потемкинскую с виты­ми чугунными решетками. Дверь в квартиру на втором этаже была дубовой двухстворчатой с большой ручкой механического звонка, на котором было отлито: "Прошу повернуть”. На площадку из квар­тиры также выходило большое круглое окно ванной комнаты, рас­положенное выше любого человеческого роста.

   Через многие годы, после войны, пройдя военно-морскую служ­бу и похоронив Владимира Ростиславовича и Татьяну Дмитриевну, я прожил там пятнадцать лет. Теперь там живет мой брат.

   Однако, дом этот знаменит не моими воспоминаниями и не только тем, что там жил Гардин.

                * * *

   Владимир Ростиславович Гардин известен не только, как артист и режиссер. Многие десятилетия, практически с первых послереволю­ционных лет он был собирателем картин, рисунков и фарфора. Его коллекция постоянно пополнялась все новыми и новыми шедеврами и была предметом зависти многочисленных ленинградских и москов­ских собирателей. Особенно разжигало отрасти пристрастие Гарди­на делать из своих сокровищ только чуть-чуть приоткрытую тайну.

   К просмотрам рисунков допускались только 2-3 удостоенных этого любите­ля, но и им показывались только избранные шедевры Гверчино или Рембрандта. Стены доступной для всех гостиной, увешанные от по­толка до гнутых спинок дивана и кресел стиля Людовика ХV самы­ми разностильными полотнами, были только прологом знакомства посетителей с почти недосягаемыми для них и скрытыми в дальней комнате-кабинете творениями Гойи, Врубеля, Репина. Некоторые допускались к осмотру в руках хозяина тяжелого кожаного "Шараф-наме" Низами издания 12 века, вынимаемого из древнего резного шкафа с сек­ретным запором из тесного строя других, не менее привлекатель­ных издали книг. И все эти доверительные показы малых толик чу­дес делались только после обещания никому ни о чем не рассказы­вать во избежание грабежа. Не удивительно, что от дома на Потем­кинской угол Петра Лаврова кругами, как от камня на воде, рас­ходились слухи о невероятном богатстве Гардина.

   Невероятные масштабы этого богатства не подтвердились, ког­да Владимир Ростиславович тяжело заболел и до самой своей смер­ти около десяти лет был беспомощен и почти недвижим. Будучи пен­сионером союзного значения, Гардин был приписан к Свердловской больнице, но Татьяна Дмитриевна считала бесчеловечным сдавать старика для умирания даже в такую привилегированную больницу.

   И десять своих последних лет Владимир Ростиславович провел все в том же доме на Потемкинской с платной сиделкой, еще более платной медсестрой и маститыми врачами-консультантами, не отка­зывавшимися от достойного их маститости гонорара.   Денежный ис­точник все эти десять лет был нужен неиссякаемый.

   Деньги нужны были и "для представительства". Почти тридцать лет прожив с мужем "на гребне", Татьяна Дмитриевна не хотела скатываться на уровень неимущей пенсионерки нашего светлого вре­мени. В свое время Гардин купил автомашину "ЗИМ" и нанял по сов­местительству шофера. Машину и шофера "для представительства", да и для дела - загородных и дальних поездок - надо было содер­жать и далее. Продукты питания в те годы не были в магазинах де­фицитом, но во многом Гардины привыкли пользоваться рынком. И даже при тогдашней очень скромной рыночной добавке и полном отсут­ствии подымающих ныне нашу экономику кооператорах, на рынок то­же нужны были сверхобычные деньги.

   Ежедневной жизненной заботой Татьяны Дмитриевны стала  про­дажа коллекции Гардина. И стоимость этой коллекции сразу же рез­ко упала. Оказалось, что "бесценные" сокровища имеют очень не­высокие денежные эквиваленты в государственных хранилищах стра­ны. Первой жертвой стало творение Низами, изданное 800 лет на­зад. За реликвию, стоющую на зарубежных рынках миллионы, Эрми­таж дал 3500 дохрущевских рублей! Это - нынешние 350 рублей - цена пачки переплетенных роман-газет с писаниями Пикуля! Но са­нитарка была нужна, Эрмитаж оказался почти благодетелем. Таким же путем ушли в Эрмитаж и Русский музей, а потом - и в Москву, в ЦГМИ - Врубель, Серов, Репин, Нестеров, Петров-Водкин. И все - за тот же бесценок.

   Татьяну Дмитриевну, понимая ее стесненное положение,  нача­ли осаждать многие"искусствоведы-эклектики. Их "искусствоведчество" заключалось в знании истинной рыночной цены любого произ­ведения искусства, а эклектизм - в понимании любого предложен­ного предмета с точки зрения срывания сверхдостаточных комиссионных. Но даже при комиссионных в 100 или 200 процентов они дава­ли вдвое-втрое больше, чем Эрмитаж или Русский музей. Однако, ни одну из картин известных художников они для перепродажи не получили. Татьяна Дмитриевна считала, что эти картины могут быть переданы только в государственные хранилища или в бережливые руки настоящих собирателей, еще более стесненных в средствах, чем народные музеи.

   Несколько картин осталось на Потемкинской после того, как поясной портрет короля Карлоса Ш работы Гойи полтора года про­лежал в подвалах Эрмитажа на "экспертизе". За это время портрет успели повредить, довольно коряво восстановить и оценить в три с небольшим тысячи нынешних рублей, признав его работой испанс­кого художника конца ХVШ века школы Гойи. Зная, что в девянос­тые годы ХVШ века у Гойи никакой школы не было и, что король не позировал перед каждым встречным художником, писавшим почерком Гойи, Татьяна Дмитриевна возмутилась, но не продала портрет мос­ковскому эклектику, предложившему ей пять тысяч. Она просто пе­рестала продавать картины. Они так и остались в нашей семье.

   Эклектикам пошли фарфоровые вазы, костяные нецки,  нефрито­вые статуэтки, рисунки, украшения и средневековая мебель. Хва­тило всего почти на двадцать лет. Но за несколько месяцев до смерти Татьяна Дмитриевна провела скрупулезные подсчеты всего у нее оставшегося и пришла к выводу, что все это стоит не более трех тысяч.

   Так что гардинские миллионы в нашей действительности ока­зались дутыми.
   Выполняя завещание Татьяны Дмитриевны и продавая остатки коллекции для раздачи в память о ней небольших сумм нескольким ближайшим ей людям, я столкнулся с некоторыми из этих эклектиков. От одного из них, работавшего в Архитектурном управлении и уже 20 лет успешно реставрирующего Храм на крови, В.Шуйского, я узнал некоторые детали истории дома № 9 по Потемкинской улице.

   Но В.Шуйский знал об этом доме по документам жилищного управ­ления, интересующегося только нынешними, стоящими на земле, строениями. Что было до постройки нынешнего здания на этом мес­те я узнал из журнала "Нева", где описывались первые годы жиз­ни писателя Лескова в Петербурге. Кое-что рассказали Энциклопе­дии, журнальные и газетные статьи.
   Жить в этом доме было интересно.

                * * *

   В конце ХVШ века усадьбы вельмож располагались все дальше и дальше от центра Петербурга. В отдалении на три версты от Зим­него дворца, недалеко от излучины Невы на обширной и пустынной территории был возведен для князя Потемкина Таврический дворец. Строился он с 1783 по 1789 год. Фасадом дворец был обращен к Неве, до которой было от въезда во двор около двухсот саженей. Огромный участок леса с флангов имения был ограничен Потемкинс­кой и Таврической просеками, а с фронта параллельно берегу Не­вы была проложена Шпалерная перспектива. Участок за Потемкинс­кой просекой ниже по течению Невы был отведен для строительст­ва казарм Кавалергардского полка. Шпалерная перспектива соеди­няла строившийся уже несколько десятилетий Смольный собор с Зим­ним дворцом. Недалеко от Таврического дворца фасадом к Шпалер­ной стояли с первого десятилетия существования Петербурга Кикины палаты. А вокруг было болото и мшистый лес с волками.

   Одновременно с дворцом создавался Таврический сад:  выруба­лись мохнатые ели, осушались болотистые участки, завозилась пло­дородная земля и высаживались фруктовые деревья, клены и сирень. Напротив садового фасада дворца был вырыт широкий пруд с остро­вом, от него были прокопаны петли каналов для лодочных прогулок, возведены горбатые мостики. Извлеченная при этом земля послужила основой для создания около пруда довольно высокого для этой низины холма, сразу же засаженного молодыми дубками. И в наши дни ходишь по Таврическому саду и видишь, как широко использо­ван в нем опыт создания Царскосельского парка с озером и холмом. Таврический дворец с садом вызвали в русской архитектуре огром­ное количество подражаний, и в продолжение многих десятилетий в больших и малых дворянских усадьбах возводились по его  образ­цу "домики с колоннами".
   Огромную потемкинскую усадьбу строили и разбивали сотни крепостных, теснившихся по ночам в бараках на берегу Невы. А их "вольные" мастера, подрядчики, купцы строили себе дома по Потемкинской просеке. Начали понемногу отстраиваться новые ули­цы от Потемкинской в сторону Литейного двора: Сергиевская, Фурштатская и другие. Потемкинская просека превратилась в улицу. Один из участков на этой улице был отведен малороссийскому куп­цу Харитоненко, снабжавшему строителей усадьбы мукой и сахаром. Участок был небольшим: 25 на 25 саженей. Почти половину его занял двухэтажный каменный дом, построенный с претензией на петровский стиль, похожий по отделке фасада на Кикины палаты.

   На остальной части участка был разбит фруктовый сад, огорожен­ный чугунной решеткой.
   После окончания строительства Таврического дворца,  Кавалер­гардских казарм, а затем - городка Гвардии Преображенского пол­ка хозяин дома переселился ближе к центру города, а дом стал сдавать в поквартирный наем. В начале шестидесятых годов XIX века в этом доме жил начинающий писатель Н.Стебницкий. Здесь он написал свои ранние рассказы из народного быта "Погасшее де­ло", "Житие одной бабы", роман "Некуда". Это был известнейший в будущем мастер русской прозы Николай Семенович Лесков. Через несколько лет он переселился по-соседству в более удобную квар­тиру нового для тех времен дома.

   В конце XIX века у дома и участка появился еще один хозяин - приват-доцент Военно-Медицинской академии Сергей Сергеевич Боткин. Он был старшим сыном основоположника физиологического направления в русской медицине Сергея Петровича Боткина - док­тора медицины, создателя научно-экспериментальной медицинской лаборатории, бесплатной поликлиники и барачной больницы, лейб-медика царя Александра II, главного терапевта армии во время русско-турецкой войны 1877-78 годов.

   Сергей Сергеевич Боткин пошел по стопам отца и стал одним из крупных специалистов в области инфекционных болезней и бак­териологии. В период русско-японской войны он был уже профессо­ром академии и котировался в лейб-медики Николая II, то есть при­знавался одним из лучших врачей страны. Но выбор пал на его бра­та Евгения Сергеевича - участника войны с японцами, бесстрашно­го патриота, гражданина, тоже одного из ведущих русских медиков. Не вдаваясь в подробности и политическую окраску расстрела царс­кой семьи в 1918 году, можно отдать дань уважения младшему из врачей Боткиных, оставшемуся верным порученному ему медицинс­кому обеспечению этой низложенной семьи и расстрелянному вмес­те с нею, поскольку покинуть ее в этот страшный миг он отказался.

   На братьев Боткиных, кроме отца, оказали большое влияние занятия и интересы их дяди - Михаила Петровича Боткина - живо­писца, гравера, археолога, искусствоведа и коллекционера. Его коллекция содержала первоклассные памятники прикладного искус­ства Греции, Византии, Ирана, Древней Руси, итальянского Воз­рождения и многочисленные произведения А.А.Иванова. Оба брата стали собирателями произведений русской художественной культу­ры. Особенно настойчиво коллекционированием занимался Сергей Сергеевич. Немалое влияние в этом отношении, видимо, постоянно оказывала на него и его жена Александра Павловна - дочь самого выдающегося в России собирателя Павла Михайловича Третьякова.

   К началу XX века коллекция С.С.Боткина значительно  разрос­лась и с трудом размещалась в снимавшейся ее владельцем кварти­ре на Знаменской улице. Мечтой же супругов было последовать при­меру П.М. и С.М.Третьяковых, основавших знаменитую картинную галерею в Москве и в 1892 году принесших ее в дар городу. Но для этого нужен был дом или, хотя бы, часть дома. И в начале 1900-х годов Боткиным удается приобрести свободную часть участ­ка Харитоненко на Потемкинской улице. По договоренности со ста­рым хозяином, застроенным должен был быть весь участок, причем старый двухэтажный дом надстраивался до трех этажей и соединял­ся с новым залами картинной галереи.

   Проект был поручен инженеру и архитектору А.И.Дитриху.
Стиль дома должен был отвечать эпохе Петра I и иметь вид старин­ного особняка с боковыми крыльями и фасадом на Потемкинскую ули­цу. Цокольный этаж и боковые части здания обрабатывались досчатым рустом, окна обрамлялись фигурными наличниками и фронтона­ми над карнизом, крыша сооружалась высокая с изломом "на голланд­ский манер". Боковые крылья здания связывались кованой решеткой с высокими воротами и калиткой. Парадный вход обрамлялся двух­скатной крышей на кованых карнизах.

   Через несколько лет дом был построен и Боткины поселились в его новой четырехэтажной половине. Огромные по нынешним поня­тиям комнаты второго этажа служили только для приема посетите­лей: с парадной лестницы гости попадали в просторную светлую прихожую с тремя дверьми, одна из которых вела в кабинет хозяи­на, другая - в гостиную, а третья - в холл со входами в ванную комнату и туалет. Из холла же была дверь на кухню с черным хо­дом на задний дворик-колодец. Черный ход был нужен для достав­ки дров, продуктов и прочих хозяйственных надобностей. Кухня эта функционировала в дни приемов гостей. Ежедневно же для хо­зяев пищу готовили в кухне третьего этажа, где жила семья Сергея Сергеевича и Александры Павловны. Во втором же этаже, прой­дя наискосок двухоконную тридцатидвухметровую гостиную, посети­тели попадали в еще большую по размерам пятиоконную угловую гостиную. Два ее окна были фасадными - на Потемкинскую, а три вы­ходили во дворик, отделенный от улицы решеткой. Из этой "залы” через вместительную прихожую был выход на лестницу внутреннего подъезда, с которой можно было пройти в огромный зал галереи, имевшей широкие окна во всю стену, выходившие во двор. Галерея имела еще один выход - на лестницу старого парадного, выходив­шую во двор.

   Сергей Сергеевич планировал использовать со временем все помещения второго этажа для размещения своей и брата коллекции. Но для торжественных встреч своей семьи он запланировал исполь­зование первой гостиной и в качестве столовой. В этих случаях гости принимались не через главный парадный вход с Потемкинской, а через центральный вход через двор и проводили время в пяти­оконной гостиной, оборудованной ломберными столами и стоявшим посередине зала Беккеровским роялем. Так гости не мешали серви­ровке стола в первой гостиной. Стол этот был раздвижным оваль­ным на 48 персон. Его оригинальная конструкция с двадцатью внутренними ножками на колесиках позволяла сдвинуть его в нера­бочее (для гостей) состояние круглого стола на 8 персон и по­ставить посередине этой гостиной. В центре ее потолка, как и в другой гостиной, красовались специально подобранные позолочен­ные люстры на восемь свечей времен Александра I. С учетом вре­мени они были переоборудованы на электрические лампочки. Мягкий свет этих люстр равномерно заливал стены, увешанные картинами.

   Четвертый этаж нового флигеля занимал Евгений Сергеевич Боткин, а все три этажа старого флигеля - дочь П.И.Харитоненко, ставшего в то время одним из крупнейших сахарозаводчиков России, Елена Павловна Олив. Она тоже увлекалась коллекционированием и второй этаж ее флигеля являлся естественным продолжением музея Боткиных. Жила же она в третьем этаже. Весь первый этаж обоих флигелей предназначался для прислуги, дворника, швейцара и нес­кольких художников, по бедности не имевших своих студий. Для их работы были предусмотрены просторные мансарды со светлыми  ок­нами. Многие начинающие художники Петербурга прошли через цо­кольный этаж и мансарду дома на Потемкинской.

                * * *

   Очень скоро дом на Потемкинской превратился в настоящий музей.
   Зал и гостиные боткинской части дома украсили картины И.Аргунова, А.Лосенко, С.Щедрина, 0.Кипренского, В.Тропинина, И.Репина, И.Левитана, В.Сурикова, В.Поленова, И.Шишкина, Н.Крамского и многих других известных русских художников. Здесь мож­но было увидеть и наиболее современные произведения М.Врубеля, В.Серова, А.Архипова, М.Антокольского, П.Трубецкого. Много бы­ло среди них портретов Боткиных. В доме часто бывали почти все художники, объединенные журналом "Мир искусства”. Они оставля­ли в галерее многие свои картины.

   Сергей Сергеевич оказывал материальную помощь журналам "Мир искусства" и "Художественные сокровища России”. Большая научная и педагогическая работа в области медицины, труд  вра­ча не мешали ему становиться одним из самых знающих искусство­ведов того времени. Он не только помогал искусствоведческим журналам своими средствами, но и участвовал в их редактирова­нии, став постоянным и активным помощником их главного редак­тора Александра Бенуа. Вскоре С.С.Боткин был избран действитель­ным членом Академии Художеств.

   Не отставала от мужа и Александра Павловна. Вместе с одним из самых верных друзей семьи, Валентином Серовым она входила
в совет Третьяковской галереи. Здесь она была продолжателем дела своего отца. Благодаря ее стараниям в Третьяковскую галерею были помещены многие замечательные полотна М.Врубеля, В.Серова, М.Нестерова, В.Борисова-Мусатова, А.Бенуа, К.Сомова. Про­изведения этих художников приобретались ею и для своего домаш­него музея.

   Дом Боткиных был всегда открыт для любителей русского   ис­кусства. Его посетителей особенно привлекала Петровская комна­та, находившаяся рядом с картинным залом и выходившая окнами во двор. Весь интерьер этой комнаты, живопись, скульптуры и мебель, даже мелкие бытовые предметы были времен начала ХVШ ве­ка. Казалось, что здесь витает дух самого ПетраI. В этой ком­нате нередко происходили бесконечные споры о путях развития русской живописи, архитектуры, музыки.

   Посетители дома на Потемкинской нередко заглядывали и на другую его половину к Елене Павловне Олив. Здесь царил тот же ХVШ век, но уже другая эпоха. Большинство комнат этой половины имело интерьеры елизаветинского и екатерининского времени. Сте­ны средней комнаты - кабинета - покрывала резная дубовая обшив­ка французской работы первой половины ХVШ века. Этому же перио­ду соответствовала мебель, люстры, часы, канделябры. В комнате была масса китайских безделушек. В подобном же стиле были убра­ны и белая и красная гостиные. В столовой же царила обстанов­ка конца того же века. Стены комнат украшали десятки прекрасных полотен русских и западноевропейских мастеров. Среди лучших вы­делялись картины французов Ф.Буше, Г.Робера, Л.Токке и русских И.Никитина, А.Аргунова, С.Щукина, четыре портрета Д.Левицкого. ХVШ век ощущался и в убранстве парадной лестницы этой половины.
   Сюда любили заходить все те же А.Бенуа, К.Сомов, В.Серов.

В этом доме в 1909 году Валентин Серов написал один из лучших своих портретов - овальный портрет Е.П.Олив, сразу же получивший признание на выставках в Петербурге, Москве и Киеве, а за­тем - и в Риме. Работая над этим портретом, Серов использовал смешанную технику пастели, гуаши и акварели, выбрал для компо­зиции овал. Блеклые полутона, хрупкая линия рисунка, изящество изображения превосходно отвечали внутреннему миру Е.П.Олив и созданному ею стилю утонченного периода рококо в обстановке сво­ей части дома на Потемкинской.

   После революции 1917 года дом, как музей, перестал   существовать, С.С.Боткин умер еще в начале мировой войны. Е.С.Боткин вместе с царской семьей был под арестом в Сибири. Е.П.Олив уе­хала в Киев. Дом разделили на коммунальные квартиры и заселили. Александра Павловна Боткина вместе с дочерью Анастасией Сергеев­ной Нотгафт поместились в двух комнатах второго этажа. Дом-музей превратился в обычный жилой дом, заселенный множест­вом семей самого различного материального достатка и художест­венного уровня.

                * * *

   Владимир Ростиславович и Татьяна Дмитриевна Гардины  про­жили в этом доме всю свою семейную жизнь до своих последних дней. Вместе они прожили здесь почти сорок лет, Татьяна Дмит­риевна одна прожила еще восемь. Поселились они здесь в разгар НЭПа, когда советской власти не было еще и десяти лет. И про­жили они здесь "неравной" парой трагичную по их колоссальной разнице в годах и одновременно счастливую по единству духа и заботе друг о друге жизнь. Они видели отсюда всю неповторимую победоносную, трагическую историю нашей страны, они были участ­никами этой истории. Артисты и писатели, они несли эту историю людям. Этим они и интересны.

   Я рассказал уже, какой подощла к этой жизни дочь военного врача молодая артистка Татьяна Булах. Послушаем же теперь Вла­димира Ростиславовича Гардина.