Письма старого гусара

 


   От редактора-составителя:
            
   Новый сборник состоит из ранее неопубликованных рассказов, повестей, коротких эссе о творчестве и жизни Народного артиста СССР В.Р. Гардина. Внимательный читатель может обнаружить повторение некоторых сюжетных линий, эпизодов из жизни Гардина, самого автора - Кирилла Булаха. Дело в том, что в сборник вошли, как рукописи предполагаемых автором глав "Повести о старом актере...", так и отдельные произведения, предназначенные для публикаций в газетах и журналах к очередным юбилеям артиста. Автор предполагал поместить в "Повести...", для лучшего понимания характеров главных героев, и их сохранившиеся на разрозненных листках и в дневниках произведения. Они тоже вошли в сборник.

                апрель 2017, Булах Н.К.


               


   Известный кинорежиссер и актер уже почти забытого недавнего прошлого Народный артист СССР Владимир Ростиславович Гардин, проживший долгую жизнь и скончавшийся четверть века назад, происходил из родовитой семьи смоленских помещиков      Благонравовых. В отличие от многих мемуаристов, он в своих вос­поминаниях очень скупо упоминает о своем происхождении и  ниг­де даже не приводит своей истинной, несценической, фамилии. Бегло описывая свои детские годы, он даже отца именует Гардиным. О нем из воспоминаний артиста известно очень немногое.

   Мать ушла из семьи, когда будущему артисту не исполнилось и года, а его старшей сестре - трех лет. Жили они тогда в Мос­кве с отцом - гусарским офицером, вернувшимся с турецкой кам­пании 1877 года и снимавшим пополам с полковым священником особняк у Крымского моста.

   Отец - Ростислав Федорович Благонравов - уделял детям не­много времени, но его влияние чувствовалось постоянно. Был он своеобразным человеком и офицером. Писал стихи о природе и о любви, экспромтом выводил каллиграфическим почерком мадригалы в альбомах дам, сочинял поэмы о любовных подвигах товарищей - гусар и даже создавал былины об армейской службе и воинской доблести героев-кавалеристов. Его литературные опыты не отли­чались талантом или самобытностью, но мило принимались в гос­тиных доброжелательно настроенными слушателями.

   Бывалый гусар любил рассказывать и умел заставить слушать себя. Талант этот был им унаследован, вероятно, от деда - Ива­на Ивановича Лажечникова, автора "Ледяного дома". Ростислав Федорович описывал своего деда, как истинное воплощение доб­родушия и как необыкновенно остроумного человека. Побывать у него, послушать увлекательные рассказы о былом,"подышать его душистым "жуковским" табаком в годы юности его внука было гро­мадной радостью и школой. Отсюда и пошли, вероятно, литератур­ные вечера, которые Ростислав Федорович устраивал регулярно в особняке у Крымского моста.

   На этих вечерах иногда пели известные исполнители, но ча­ще всего развлекал гостей сам хозяин. К слову сказать, он не любил свою респектабельную фамилию, мало соответствовавшую его духу и поведению. Поэтому свои рукописные произведения в альбомах и списках ("самиздат" тех времен) он подписывал при­думанной им фамилией "Гардин", происходившей, по его объясне­нию, от "гарды" - пластины или дужки на рукояти шпаги, защи­щавшей руку фехтовальщика (себя он, по-видимому, считал, в оп­ределенной мере, защитником интересов своих сотоварищей-гусар). Под этой фамилией он выступал и перед гостями.

   Через два десятилетия Владимир Благонравов, став актером, принял этот сценический псевдоним, ставший потом его официаль­ной фамилией.

   В гостиной особняка у Крымского моста собиралось весьма разнообразное общество. Кроме литературных и музыкальных ве­черов одно время в доме Благонравовых занимались даже "возвращением с того света" духов скучавших на этом свете москвичей. Некоторое время в их доме жил даже знаменитый в те года спирит Энглинтон. В подручные себе отец решил брать шестилет­него сына, с помощью которого находились вещи, спрятанные в его отсутствие. Техника этих фокусов была проста: отец шел за мальчиком, чуть прикасаясь пальцами к его плечам и подтал­кивая на верное направление.

   Часто старший Гардин развлекал гостей пением куплетов собственного сочинения под собственный же аккомпанимент на рояле. Читал он и свои стихи, вызывая иногда восторг слушателей. Однажды он вовлек в сценические действия сразу обоих своих детей, научив их исполнять диалог Гамлета и Горацио. Однако, на репетициях требовательный режиссер нередко давал подзатыльни­ки ошибавшемуся Горацио или трепал за косички забывшего слова Гамлета. В итоге дети выступили успешно.

   Ростислав Федорович Благонравов, происходивший из доволь­но богатых помещиков, как и все его сверстники был рано отдан в военную службу. Юным корнетом он блистал по московским гос­тиным, проводил ночи за карточным столом и "не рвался грудью в генералы". Дослужившись до ротмистра, он ушел в отставку. Полученный при этом чин подполковника создавал ему достаточ­ный вес в среде московской аристократии. В Смоленское имение он не спешил, вел светский образ жизни, увлекался рысаками и довольно быстро шел к разорению...

   Как было принято в те годы, сын был отдан в кадетский кор­пус. Приходя домой только по воскресеньям и проводя лето на даче, снимавшейся отцом во Владыкине под Москвой, Владимир в свои отроческие и юношеские годы с отцом почти и не встре­чался. Потом были три года жизни в Киевском училище и два го­да офицерской службы под Варшавой. С отцом Владимира связыва­ли только редкие письма от случая к случаю.

   А Ростислав Федорович в это время уже не мог больше празд­но жить и развлекаться в Москве. Имение было продано, пришлось наниматься на работу управляющим к одному их крупных смоленс­ких помещиков. Отставной гусар уехал в родной город Юхнов, увез туда и незамужнюю дочь. Замуж она вышла уже на Смоленщи­не за небогатого чиновника. На Смоленщину же приехал и Влади­мир Благонравов, не смирившийся на военной службе и ушедший в отставку, отслужив положенные по закону два года. Он надеялся на помощь отца и по его протекции стал работать в акцизе, то есть в государственной налоговой инспекции. Старый гусар к этому времени предпочел скромную работу и ограниченные доходы акцизного чиновника вольной и неконтролируемой, но иногда уни­зительной, роли управляющего частным имением.

   Молодой чиновник трудился в Юхнове недолго. Тяга к сцене взяла свое, и менее, чем через год, Владимир Ростиславович   Бла­гонравов навсегда стал артистом Гардиным. Началась многолетняя карусель провинциальной сцены с постоянными переездами от Во­логды до Тифлиса и от Мукдена до Варшавы. Довелось побывать и в Париже. Связь с отцом стала опять редкой и нерегулярной.

   Но дважды за последующие пятнадцать лет суровый и обедневший отец выручал своего иногда "непутевого" сына. Кроме сцены, артист Владимир Гардин любил сладкий риск картежной игры. Играл он во все азартные игры того времени от "шмен-де-фер" (железная дорога) и "очко" (двадцать одно) до покера и преферанса. Бывали сказочные выигрыши, как в на­чале артистической деятельности: вконец обнищав на выходных ролях, Гардин после крупной победы за карточным столом в Гродно смог возвратиться в Москву с хорошим гардеробом, при деньгах и устроиться на хорошее амплуа в известную труппу (по Сеньке и шапка).

   Но бывали и катастрофические проигрыши.

   Первый произошел при игре в рулетку в одном из тифлисских "злачных мест" - за семнадцать верст от города. В пожилом уже возрасте Гардин с усмешкой рассказывал, как поутру возвращал­ся он в Тифлис босиком по шпалам бакинской железной дороги. Через неделю приезжала на гастроли Вера Федоровна Комиссаржевская, играть с которой было доверено неудачному игроку. А он должен был еще прожить эту неделю и отдать за долги весь свой гардероб. Денег оставалось только на телеграфную депешу в Юхнов. Отец приехал через пять дней и выручил.

   Выручил отец сына еще раз через семь лет. Молодой Гардин вынужден был по политическим соображениям (он поставил в теат­ре запрещенную царской цензурой пьесу) на время эмигрировать.
   В Париже он поселился в Латинском квартале и создал небольшую труппу русских актеров. Но дело не пошло, за долги пришлось продать все собранное на средства доброжелателей имущество те­атра. И Гардин решил попытать счастья в игре.

   После нескольких ночей, проведенных у новых знакомых-картежников, "Вольдемар", как звали его за ломберным столом,  ос­тался без денег и пристанища на ночь. Ниша пустовавшего собора оказалась неуютной и холодной. В почти бессознательном состо­янии артист был отвезен в бесплатный госпиталь для бедных. У него оказалось тяжелое воспаление легких, перешедшее потом в затяжной плеврит. Безразличие отчаяния примирило Владимира Рос­тиславовича с больничным однообразием. Он не верил в возвраще­ние на родину. Жить в тридцать лет расхотелось, бороться с     бо­лезнью не было сил.

   Помощь с родины пришла совсем неожиданно и совсем не от того, кто в силах был это сделать. Перед самой выпиской из госпиталя в Париж приехал подполковник в отставке Р.Ф.Благо­нравов. Без долгих разговоров он снял для сына чистую и сол­нечную комнату с полным пансионом, заплатил за две недели впе­ред, оставил денег на лечение в Бельгии и Швейцарии. Вместе с выздоравливающим он побывал в Пантеоне, Лувре и один раз в Комеди Франсез. После спектакля главный режиссер труппы пригла­сил молодого Гардина участвовать в двух концертах. Они прош­ли уже после отъезда отца в Россию.

   В наши дни невозможно даже представить, каких долгов и последующих трудов стоили оба этих приезда стареющему гусару.

   А потом сын перешел в кинематографию, стал режиссером и предпринимателем. К революционному 1917 году он подошел доста­точно материально обеспеченным и известным человеком.


                Письма старого гусара


   В одной из гардинских папок лежит стопочка писем, аккуратно сколотых скрепками на три отдельных части с объяснительными клочками бумаги: "1918 г. Письма отца из Юхнова Смолен.губ.", "1919 г.(то же)", просто 11 писем без пояснительной бумажки с аккуратными датами на каждом - 1920 года. Написаны все они на забытой в наши годы почтовой бумаге в линейку и шириною меньше тетрадной, чуть поменьше ширины конверта. Почерк аккуратный, почти старорежимный и невероятно похожий на почерк Владимира Ростиславовича. Только написание многих букв - угловатое, сход­ное с готическим немецким. Кое-где буква "т" больше похожа на цифру "7" с завитушкой внизу, как у принятого ныне маленького "д", а маленькое "д" всюду загнуто хвостиком вверх, причем час­тенько - хвостиком витиеватым, с несколькими изгибами. Если же попривыкнуть и приспособиться, то все читается достаточно лег­ко. Немного, правда, затрудняет написание "е" в конце слов в виде нынешнего твердого знака с увеличенным вниз хвостом, да применение до середины января 1919 года отмененного твердого знака после согласной буквы в окончаниях.

   Старому Гардину было в эти годы около семидесяти лет. На его иждивении была вторая жена Мария, числившаяся теперь по-семейному в письмах Марусей. Она, как понятно из писем, была до этого больна легкими и теперь жила с трудом - больная и
исхудавшая. И главной заботой старого гусара эти годы были не развлечения в аристократическом кругу сослуживцев, а голодный и холодный быт, при котором надо было выжить. Вероятно, он не был плохим человеком, не были настроены против него местные пролетарии, взявшие власть в свои руки. И старик, кроме обмена остатков своих вещей, иногда даже работал в учреждениях Республики, а некоторое время даже трудился в военном ведомстве и был, как он пишет сам, "красноармейцем".   Мало того, бывший помещик, мот и картежник весьма сознательно относится к Революции и Со­ветской власти. До страшных тридцатых годов было еще далеко, на военную цензуру у власти попросту не было сил. И вряд ли из­девательским отношением к Советам вызваны слова одного из писем:"... Я с 1-го сентября (1918 г.) уже имею честь служить Рес­публике по военному ведомству в одной из организаций, учрежден­ных нашим Советским Правительством. Я еще в прошлом месяце воз­будил ходатайство и, в силу установленных моих нравственных и политических убеждений, получил назначение (и так удачно - с нахождением пока здесь, так что адрес в данный период - пока прежний). Военные организации, как таковые, не допускают разглаголь­ствований о деле, а потому я кончаю благодарностью судьбе, даю­щей возможность мне - поистине пролетарию - послужить моей ро­дине, новой пролетарской России". Десять лет назад Ростислав Федорович еще мог приехать на неделю в Париж и выручить больно­го и вконец обнищавшего сына. В восемнадцатом же году он был "гол, как сокол", ничем себя перед беднотой не запятнавшим и достойным ее доверия.

   Младший Гардин ни в одной из своих книг не пишет о том, что его отец занимался какими-то кинематографическими делами.

   А старший Гардин пишет: " От духовного перейду к материальному: Я, все-таки, остаюсь киноработником. Не могу сложить это зва­ние, ибо уже пристрастился к этой работе, да и здоровье Маруси требует присмотра (совсем скелет, жалко смотреть!), а, следова­тельно, жалование (450 р) необходимо при прогрессирующем подъе­ме цен на все. Поэтому двигай, мой неизменный друг, мою кинолитера­туру по-прежнему. Да напиши, хоть словесно, как движется "Заре­во жизни"? А главное - присылай скорее, родной, условия конкурса на оригинальные пьесы. Мы сидим и ждем, не зная, как прини­маться за дело. А срок (1/XII) уже близок.
   Пожалуйста, пожалуйста, голубчик.
   Наконец, ждать больше с портретами не буду. Раздобыл ящи­ки и посылаю почтой 3/X (с доставкой на дом)."

   Младший Гардин, видимо, помогал старшему материально, толь­ко незаметно и не обидно: "устраивал” участие отца в конкурсах на кинопьесы и присылал ему "гонорары" за призовые работы. И привлекал, кроме того, отца к поиску интересных картин, их по­купке на комиссионных началах и отправке в Москву. Сын в этот период уже занялся коллекционированием. Для собирательства же момент был самый благоприятный: кому нужны были фамильные пор­треты и картины во время гражданской войны и голода, когда и завтрашний день зачастую был неизвестен? И отдавались они за бесценок.

   Интересно, что старик Благонравов не хотел отставать от сына в придуманном им самим сорок лет назад псевдониме. И офи­циально прибавил его к своей фамилии, по-видимому, в 1920 году.
   На письме об этом в отличие почти ото всех остальных писем, нет даты. Но написано оно черными чернилами, как письма, датирован­ные серединой и концом 1920 года. Старик пишет: "P.S. Володич­ка, милый, ты почему же мою фамилию полностью не прописываешь? Она официально утверждена за мною нотариальным актом - я не хо­чу от тебя, моего родного, разниться. Я, ведь, теперь именуюсь Бл.-Гар.” Начато же письмо, хоть и с отсутствующей датой, со­вершенно одинаково, как и остальные тридцать с лишним писем: "Друг мой милый, родной Володя" (и сразу же о сути дела). В этом письме сутью было следующее: "... Наконец я получил от тебя соб­ственноручную весточку!"

   Эти семидесятилетние письма от семидесятилетнего отставного подполковника и бывшего барина кажутся в наши дни письмами "времен Очакова и покоренья Крыма". Но есть в них и справедливые и сегодня размышления, есть характерные картинки героичес­ких лет военного коммунизма. И есть в словах старого Гардина многое из того, что впоследствии довелось мне услышать от его не менее старого сына. Поэтому мне хочется привести выдержки из некоторых писем.

                * * *

   Осень 1918 года, зима и начало весны 1919 года были для старика страшными. По военному ведомству он служил недолго, так как эту организацию расформировали. Он был поставлен на учет в бирже труда, причем - вне очереди, как уже служивший Советской власти. Но еще по его бывшей военной работе по инер­ции ЧК вела проверку. И выяснила его бывшее дворянство, владе­ние поместьем и службу в царской армии. Хоть все это было и давно, но старика берут на заметку и запрещают ему выезд из Юхнова. А он, как на грех, поскользнулся на обледенелой доро­ге и по-старости получил серьезнейшее последствие - ущемление грыжи. Тяжелая невозможность двигаться, безденежье и беспокой­ство о Марусе, возрастной склероз вызвали грудную жабу - сте­нокардию и предынфарктное состояние по-нынешнему.

   Старик-отец просит помощи у сына: взять его на лечение в Москву, помочь получить в Республиканской ЧК разрешение на вы­езд, прислать имеющееся лишь в столице лекарство для сердца, заказать бандаж против грыжи. Сын же помогает только деньгами и изредка пишет письма. Отец высылает в Москву для продажи единственную оставшуюся роскошную вещь - шубу, остальное же понемногу продает в Юхнове. Сын присылает отцу полторы тысячи, которые он надеялся получить за шубу, но при постоянном росте цен эти деньги не долго остаются неприкосновенным запасом. А походы с просьбами об отце в ЧК явно могли привести к отрицатель­ным результатам и для сына - тоже бывшего дворянина и офицера.

   Так что молодой Гардин в ЧК явно не обращался, а отца отговари­вал от приезда в Москву до наступления лета из-за отсутствия дров и неприспособленности своей квартиры для жизни больного ста­рика. А летом уехал в командировку на Украину, только прислав лекарство и оставшись должником, как в заказе бандажа, так и в обращении в ЧК. Правда, второй вопрос решился сам собой, посколь­ку Ростислав Федорович был принят на работу.

   " 5.12.18. Друг мой милый, Володя, пользуясь скорою поездкою Лени (шурин В.Р., муж Марго) в Москву, думаю в интере­сах ослабления материальной петли послать с ним тебе мою мехо­вую шинель с капюшоном, на выхухоли, с бобровым воротником, кры­тую хорошим серым сукном. Может быть, ты или кто-нибудь из тво­их знакомых пожелает приобрести ее (можно переделать и на паль­то). Стоимость ее теперь, по моему мнению, 1500 р. Здесь же, в маленьком городке, трудно найти покупателя...
   Да, горечь обихода так велика, что поступишься последней вещью, в особенности - когда на руках еще верный товарищ, отда­ющий последние силы на борьбу с бескормицей и на сохранение са­мых примитивных условий жизни. Не показываю вида, но, глядя на Марусю, исхудавшую и измучившуюся до последнего, невольно сле­зы просятся на глаза. Да, она - верный и честный товарищ, и ес­ли бы ее не было около меня, то не знаю, что со мною бы было... Самое, ведь, ужасное в мире - это потеря друга. И она поддержи­вает меня с одной стороны, а ты, мой неизменный друг, - с дру­гой. И я еще жив и пригоден к работе, если бы ... только найти ее: Ведь, проблеснул же кусочек голубого неба. Может быть, судь­ба даст, проглянет еще.
   Может быть, и тебе, моему родному, удастся сделать для твоего старика по части рабочего дела... Ну, а если тебе не удаст­ся, то буду вовсю работать по кинодраме и искать, искать места, а тем временем Маруся может заполучить работу.
   Чем дальше, тем тяжелее. А счастье было так близко, так возможно: мое место плюс место Марии и вдруг... Домик оказался из карт...”

   ” 18.12.18. Друг мой, спасибо тебе на добром слове, переданном через Леню, а равно и за присыл "презренного”, далеко теперь для меня не презренного! Спасибо, дорогой мой!
   ...Представь себе, какая незадача: мой милый фуфтик Леня забыл у тебя спросить о посланных мною тебе портретах дедушки и бабушки и даже не приметил их у тебя на стене, и я, по-прежнему, волнуюсь..."

   Речь в письме, по-видимому, шла о портретах И.И.Лажечникова и его жены работы Кипренского. Странно, что в доме на Потем­кинской этих портретов не было. Будь они в гардинской коллекции он, бесспорно, показал бы мне их и рассказал бы о своих пред­ках, как рассказывал о портрете своей тети Лажечниковой, так и оставшимся до сих пор в нашей семье, и, конечно, эти портреты не могли быть проданы кому-нибудь, особенно - до начала болез­ни Гардина, когда я был уже вполне взрослым и потому помнящим основные вещи коллекции Владимира Ростиславовича. Так что, вол­нения Ростислава Федоровича, вполне возможно, были обоснованны­ми. Надежда же на почту на втором году революции была не многим большая, чем в наши дни почтовых индексов и полного отсутствия гарантий получения посылок. Старик же рискнул послать почтой и портреты, и шубу. О доставке первых не известно ничего, шуба же дошла до адресата.

   " 6.1.19. Друг мой, ты несказанно удовлетворил меня своей открыткой! Нынешняя почта способна доводить до дикого состояния: 12 дней на посылки отсюда за 180 верст в Москву и 7 дней на открытку сюда! Я страшно тревожился, не получая известия, а в мои "юные” годы едва ли это к добру, достаточно, ведь, и других пе­реживаний. Ну, а как не тревожиться, когда посылалась моя, так сказать, последняя надежда на дальнейшее существование, впредь до получения места мною или Марусей!
   ...К концу праздников кончу новую вещь. Кинодрама "Биржа   жиз­ни". Основа: параллель между перипетиями биржи и жизни. Дело - в Америке. Красиво, сильно, эффектно. Все, что требуется для кинодрамы, есть в наличности.
   ... Кстати, в сведениях по подоходному налогу есть графа о заработках. Я написал, что живу теперь литературным трудом (ки­нодрамы), получая, приблизительно, до 900 р. в год. И требует­ся: откуда? Я указал по справедливости на тебя. Пишу на всякий случай..."

   " 8/2 - 19. Друг мой, я так болен, что еле могу писать. Прочти прилагаемую копию и действуй в Москве в Центральной  Чрез­вычайной Комиссии. Т.Е. там, откуда исходит это общее распоряже­ние. Наверное, оттуда. Проверишь. Как действовать, через кого, сообразишь. Может быть, лучше через Горького. Помни же, что это - общее распоряжение, ко мне ничего нет так что - действо­вать свободно..."
   " 22/П. Друг мой верный, бесценный, горячо обнимаю тебя и за все, за все бесконечно благодарю! А также и дорогую Ольгу Ивановну за ее теплое и милое сочувствие!
   Кусочек голубого неба, который ты дал мне за это время от твоего чистого и чуткого сердца, бесконечно нам дорог!
   О том, что было испытано, не буду теперь поминать... Кош­мар какой-то... Но ты его, несомненно, почуял вполне. А почуяв­ши, понял страдание человеческой души и, следовательно, не повинишь тех, кто из любви и сострадания переписал, быть может, или вообще перехлопотал...
   Сам же я, конечно, исстрадался духовно и телесно. Но, Бог даст, все "придет на линию", если ты осуществишь твой проект относительно меня, изложенный в твоем письме...
   Во всяком случае, это "приведение на линию" связано со здо­ровьем и, хотя я уже пишу, этого очень мало. Мне нужен, прежде всего, духовный толчок - я знаю себя, а так не пройдет и неде­ли, при московской медицинской помощи ты меня не узнаешь (глав­ным образом, мне необходим бандаж во избежание ущемления, а ос­тальное - "хроника" - требует только спокойствия духа и подсказ­ки). Вообще ты не сомневайся, я вполне трудоспособен - и мы уми­раем на работе, как отец 78 лет, будучи московским уездным врачем, и дед 89 лет - судьею. Мы трудовики до конца.
   Итак, здесь немыслимо оставаться ни по каким соображениям (ни здоровья, ни труда). Это, друг мой, безусловно необходимо, иначе меня не хватит - ни телесно, ни духовно...
   Эта моя поездка принесет пользу не только мне, а и моему неизменному другу Марусе (ведь, она все: кухарка, прачка,  истоп­ница, водоноска, сиделка, ходатай, защитник - неустанная рабо­та и душевные муки). Но при этом вновь подтверждаю, я тебя ни­чем не стесню. Все предусмотрено.
   Итак, родной мой, действуй решительно и спокойно. Если ска­жут , что это могут разрешить на месте, то объясни существующую противность понимания: откуда было последнее распоряжение, от­туда следует и разрешение (ведь, в распоряжении, действительно, указано "наблюдение"). И, пожалуй, понимание не лишено правиль­ности. Во всяком случае, тиснуть коротенькую депешу короче и проще, чем возбудить переписку, могущую ухудшить положение ожи­дающего лечения больного.
   Пожалуйста, родной, настои на коротенькой депеше: " Разре­шается такому-то приезд в Москву для лечения". И обязательно  на имя Исполкома, и за подписью председателя. Такая редакция, а не та, что в предыдущем письме. Иначе опять пойдут какие-нибудь затрудняющие соображения, а нужно исчерпывающую форму. И ско­рейшее лечение, иначе, првторяю опять, моя песня спета...
   Благословляю тебя на хорошее доброе дело для твоего боль­ного старика. И шлем с Марусей наш самый теплый привет дорогой Ольге Ивановне и так же тебе от Маруси.
   Вечно твой Р.Благонравов."

" 8.3.19. Друг мой дорогой, бесценный, сегодня получил твое пространное, основательное и милое письмо - и я на твои любов­ные и разумные доводы ничем другим ответить не могу, как согла­сием.
   Итак, будем ждать лечебы до мая, до весеннего зеленого теп­ла. А пока что, с твоего милого предложения, пришлю один рецепт и мерку-рисунок бандажа. Последнее - наиболее нужное, важное и наиболее меня угнетающее; да и опасно, ибо при ущемлении здесь операции сделать не могут, а ехать - не доедешь, опоздаешь. Впро­чем, другая болезнь хуже этой - грудная жаба и склероз.
   Нужно помнить: христианину нельзя испытывать Божье милосер­дие, а нехристианину - злоупотреблять волей случая, а я - три раза избавлялся, и довольно, теперь надо спешно и решительно приниматься за радикальное излечение.

   Это, как говорил старик-отец, "кондицио сине ква нон" - не­пременное условие...

   Как тебе понравилась моя "Биржа жизни”? Ответь, пожалуйста. Меня очень интересует. И доволен ли ты моими памятками о   кампа­нии 1877 года, тебе посланными, как и "Биржа”? Постараюсь еще писать, подыскавши сюжет. Но как "Биржа"?
   Твой племянник отправлен на Юго-Западный фронт..."

   " 21.3.19. Жизнь становится совсем тесной и, даже, жуткой
благодаря жестокосердой блокаде Антанты. Всяческий голод и тиф уже налицо, как результаты ее, а главное - цивилизации и    куль­туры Запада! В эти тяжкие минуты, когда остаешься сам с собой, чувствуешь неотразимую потребность общения с тобой, друг мой бесценный, чтоб хоть приблизиться к точке духовного равновесия, если трудно совсем уравновеситься.
   Прежде всего скажу тебе, мой родной, что наша с тобой "кар­диальная антанта" - не стремится в Москву до весеннего тепла (бла­годаря твоей мудрой инициативе) - народит себе категорический "рэзон д,этр" - смысл... Я не могу еще опомниться от впечатле­ния прочтенного мною письма о Москве, которое мне дали, по час­ти санитарной, т.е. развития тифозной эпидемии... Берегись, го­лубчик: ведь, ты знаешь, что зараза передается не воздухом, а вещами, т.е. путем прикосновения, поэтому нужно чище держать руки, имея в доме раствор сулемы. Очень скверны захватанные депозитки, марки, боны - избегай таких,- а нельзя, то пульверизи­руй сулемой их и свои руки."

   Здесь старик явно перепутал свирепствовавший сыпной тиф с брюшным или дизентерией и дает рекомендации, вероятно, из опы­та участия в кампании 1877 года.

   "Конечно, все дело в пригодности к восприятию организма, но "береженого Бог бережет"! Не забудь же: раствор сулемы, упо­требляемый докторами для личной дезинфекции. Дают без рецепта.
   У нас в уезде тоже сильная эпидемия, да и в городе начина­ет действовать. Только недавно скончался видный советский слу­жащий. Ужасная напасть!
   А в довершение неудержимо-поступательное поднятие цен на предметы продовольствия! Вот, суди сам, с каким ужасом мы здесь сталкиваемся в суточном, например, питании на двоих:
   1 ф. мяса 12 р., а т.к. суп на два дня готовится, то - 6 р.
   3 ст.молока 3 р.90 к. (привозят из деревни, здесь 1р.60-ст.)
   1/2 ф.хлеба 8 p.15 к. (мука 300 р. пуд)
   3 ф.картофеля 4 р.35 к. (мера I п.5 ф. - 65 р.)
   3 ложки с небольшим масла 5 р. (фунт 50 р.)
   Яйца, лук, перец, лавр.лист, соль I р.30 к. ( I яйцо - 1р. 50к., ф.лука 6 р., ф.соли 20 р.)
   ---------------
   Итого 28 р. 70 к.
   А в месяц 860 р. И мне кажется, что меньше этого и эконом­ней трудно обойтись. Вот только маленькая "роскошь” - 3 ст. мо­лока вместо двух, но зато мы мяса по 1/4 ф. имеем и по 3/4 ф. хлеба на каждого, да по 5-6 картошек. И ухитряемся завтракать - чай с молоком и с хлебом (но давно без сахара, возмещаемого мо­локом), обедать и ужинать (что удается оставить с обеда).
   А чай, а мыло, а прачка (для крупного, мелочи стирает Маруся.  Цены безумные, а мыло наше)? Отопление (300 р. куб - по 1 саж. в месяц), освещение (керосин I р.25 к, фунт), квартира (22 р.) и на всякие необходимости мелкие. Всего около 250 р. Следовательно, всего за месяц - 1100 р.
          Безумие!
   Значит, явно: наступил формальный кризис - и я в его  водо­вороте.
   Из моих предыдущих писем ты видел, как я изворачивался, расходуя часть "фонда" - денег за шубу и добывая променом    недо­стающие 600 р. до цифры всего расхода в месяц в 900 р. (т.к. получал от тебя 300 р.), а "фонд" поддерживал продажею вещей на деньги. Но достать еще 200 р. до теперешнего расхода в 1100 р, я уже абсолютно не в силах, равно и уменьшить трату, ибо это, очевидно, был бы переход на голод и тиф.
   Поэтому, "воленс - ноленс", мне приходится, поистине - скрепя сердце, рассчитывать только на тебя в добавлении с ап­реля необходимых 200 р., пока не получу места.
   Эта сторона кризиса для меня самая тяжелая. Тем более, что судьба, когда и хочет порадовать, то у нее вместо улыбки грима­са выходит: когда я лежал пластом, то получил (приблизительно, месяц назад) уведомление из Отдела распределения рабочей силы, что мне открылось место делопроизводителя. Да, дорого мне    обо­шелся февраль: и здоровье испортил, и "фонд" распорол по швам, да и пришел к кризису!
   Завтра опять отправлюсь в Отдел - считать меня кандидатом вне очереди, каковым я был, как советский служащий с отличной рекомендацией, оставшийся за штатом вследствие расформирования учреждения. Но когда место откроется, неизвестно: прошлый раз ждал около двух месяцев (с 26/ХП по 19/П).
   Возможно, же лучше перебраться туда, где дешевле жить, т.е. в хлеборобные губернии. Здесь же, чем дальше, тем хуже будет. Один мой хороший знакомый уже уехал в Тамбовскую губернию ( и обещал для меня похлопотать... Но, "ки кивра верра" - поживем увидим). Получить сперва там место для переезда - в этом отно­шении ты, находясь "о куран де афер” - в курсе дела, имеешь, мне кажется, шансы на успех. Я, ведь, немногого прошу: дело­производителя (секретаря) или счетовода (бухгалтера). И мне сделаешь великую радость, и себя (и меня вместе) облегчишь.
   Что касается до моих "юных лет", то, хотя и родился 1-го сентября 1847 года, но считаю себе 66 лет (в служебных инте­ресах), что вполне подтверждается моим "экстерьером" и, думаю, "интерьером" моего мезонина, работающего, в добрый час, по-прежнему.
   Напиши мне две строчки о Харькове и Киеве, т.е. о своих туда служебных поездках, и о "Бирже жизни" - моей кинодраме.
Не дашь ли заказ кинодрамы на какой-нибудь мотив из 2 слов?
   Так туго стало, да еще и дорога кончается... Беда!"

                * * *

   И все-таки, в эти тяжелые месяцы старый гусар оставался    гу­саром и сочинителем для дамских альбомов. Вот каллиграфически написанные четыре страницы.
      ” Дорогая Ольга Ивановна!
   Разрешите мне преподнести Вам маленькую вещицу моего тру­да, годную, по моему мнению, для декламации на "бис” (а в осо­бенности, для мелодекламации при соответственно-характерном му­зыкальном сопровождении).
   Эта вещица очень интересна как показание неудержимого про­гресса человеческих идей.
   Япония - нация безусловно империалистическая, с стародав­ним дворянством (самураи), возведшая войну в культ поклонения.
   А в прилагаемой японской поэзии - явное порицание войны, как архижестокости и народного вреда, и поклонение миру и любви с горячей защитой народного права на мирное развитие.
   Вы уже видите воочию в этой поэзии яркие зачатки крушения империализма, существующего лишь милитаризмом и войною, и гото­вую почву для восприятия социалистических истин. Такая поэзия есть фабрикация той ткани, из которой выработается тот самый красный флаг, что уже веет над нашей великой Республикой.
   Такова сила революционных идей.
   А теперь позвольте мне сказать напоследок (словами Некра­сова):
 
   "Не побрезгуй на подарок,
   Буду рад, коли понравится,
   Не понравится - стерплю!”

   Сердечно Вам преданный и искренне любящий Ваш Ростислав Благ...

       Посвящается дорогой Ольге Ивановне Преображенской

                Современная японская поэзия

Стихотворение японской студентки Оку,
переделанное из прозаического перевода в стихи в прозе

               
               Сакура цветет
               -------------

А солдаты пришли из-за моря к своим очагам.
Дети и жены бегут им навстречу.
И от радостных слез матерей тухнет огонь хибачей.*
Счастье снова вернулось в родные дома.

Из-за их решетчатых стен**
уже слышится повесть жестоких боев.
И чем больше в ней смерти и крови,
тем громче хохот детей, восклицания женщин...

Но по ту сторону моря -
тоже деревья цветут
И осиротевшие семьи
громко клянут победителей.

Кровь глубоко в землю проникла -
и на ней уже вырастают
и подымаются
мстительные бойцы...

Пройдет время
и опять улыбнется голубая весна...
А стоны и вопли проклятий -
будут уже у нас...

Только добро создает мир
и милосердье рождает любовь.
Народу больше не нужно
славы и ее розовых венков -
он слишком уж дорого платит за них!
В него вонзаются шипы,
а цветы венчают голову насильника.

          ...............

* - жаровни;
** - стены японских домов из бамбуковых решеток.

Р.Гардин

10.3.1919"

  Через семьдесят лет удивляет "политическая подкованность" и миролюбивые слова тогдашнего старика и бывшего аристократа, явно подлежавшего уничтожению, как гидры контрреволюции, в го­ды написания этого письма или, как врага народа, в последую­щие тридцать лет. Кто эта японская девушка, на десятилетия предвосхитившая Голубя мира Пикассо и Стокгольмское воззвание? Откуда или как появились эти слова в заштатном городишке без железной дороги в годы гражданской войны и разрухи? Или студентка Оку (в нашем понимании - такое же частое в Японии имя, как в старой России Марья) - один из псевдонимов старого Гар­дина? Слишком уж совпадают по идее ее слова с преамбулой от­ставного гусара. Она не пацифистка, она говорит о мире для  на­рода единого по обеим сторонам разделяющего его пока моря, она против цветов на голове любого насильника. А Р.Гардин говорит о стремлении к миру как о стремлении к социализму и свершению революции.

   Во всяком случае , Ростислава Федоровича безбоязненно мож­но было делать советским служащим.

                * * *

   В Исполкоме и Отделе распределения рабочей силы не чита­ли письмо отставного подполковника невестке, но правда, наконец, восторжествовала.

   " 5.4.19. Володя, друг мой милый, дорогой, кажется начи­нается светлая линия... Я поистине тебе скажу: с великим тру­дом и огорчением принужден был просить у тебя добавку на сей месяц, т.е. вместо 300 - 500. Но, слава Создателю: этот месяц в данном отношении будет единственным, т.к. в следующей его половине я получу Советскую службу - совершенно верно - и те­перь уже начинаю привлекаться к ней. А это даст мне возможность ограничить твою помощь, начиная о мая, 300 р., а при повышении, на что я рассчитываю, еще более уменьшить ее.
   Только я очень попрошу тебя, родной мой, ввиду моих денеж­но-продовольственных расчетов, а главное - истощения основного "Фонда”, помочь мне пятисотенной присылкой, по возможности, не позднее 16-17 апреля. Тогда я не попаду перед Пасхой отнюдь в плачевное положение: 20-го, ведь, Святой праздник. Нужно, все- таки, беднякам его хоть как-нибудь справить - полтора фунта творога и ложку изюма с сахаром на пасху, пяток яичек, фунт мясца (о куличе и не думаем - нет дрожжей и печь не натопить). Прости за беспокойство, но иначе, по всем соображениям, не вы­браться из затягивающейся материальной петли. Прости, милый!
   Таким образом, хвала Богу, и вопрос о месте, которым я единственно рассчитывал разрешить Гордиев узел моего существо­вания, разыгрывается сам собой - без спеха твоих хлопот, а, главное, без перегрузки моего душевного багажа... Это очень важно.
   Конечно, это обстоятельство только улучшает временно поло­жение здесь, а не исключает совсем хлопот о переселении в хле­бородные места, чтоб нам и тебе, друг мой неизменный, живущий со мною вплотную духовно, вздохнуть и отдохнуть! А главное - повидаться, повидаться и повидаться!
   Мое поступление на службу, конечно, только улучшает и уп­рощает переселение, делая его в форме перевода, что дает право на провоз по ж.д. до 12 пудов багажа и месячное содержание не в зачет! А это что-нибудь да значит, а вернее - очень и очень!
   Но вопрос о переселении, как таковой, абсолютно необходи­мый, ибо здесь рост цен на все идет неимоверно! Переселение же обеспечит в корне задачу существования! А теперь это во-первых, во-вторых и в-третьих. Это - все!
   Для облегчения твоей помощи: у меня есть совсем свежее пальто бывшего военного образца, летнее - но годится ли в Мос­кву? А переделать по-столичному можно.
   Здоровье мое налаживается - и я уже начинаю сидеть по 6 часов в Отделе социального обеспечения. Меня берут туда обяза­тельно. Получены ли мои литературные послания: тебе - тетрад­ку, О.И. - стихи в прозе? Ответь насчет "Биржи жизни".
   Крепко обнимаю тебя и сердечно целую, желаю от всего серд­ца успехов и здоровья... Милый, дорогой мой! Когда же увидимся?"
   " 8.4.19... Мое дело службы дорогой Республике идет успеш­но: я есмь счетовод - "де-факто", а вскоре - "де-юре". Работа ладится ввиду моего давнего многолетнего счетоводства. От 10 утра до 4 вечера. Встаю в 9-30, сиречь - в 6 часов, считая по прежнему времени...
   Сейчас сажусь за ассигновки - приходится и вечером рабо­тать - много их..."

   ” I6.4.I9. Друг ты мой неоцененный, бесконечно и глубоко тронут твоим родным и истинно дружеским вниманием и теплою  за­ботой о твоем старике! Все сделано вовремя, все сделано широко, полною чашею!
   Судьба и в горе и в радости не признает однократности, всегда группирует. Так и теперь. Нынешний день я уже служу в
качестве счетовода. Итак, двойная радость: от тебя, дорогой, и от службы. В один день.
   Эта должность "старшего счетовода" усчитана здесь в 928 р. Не знаю только, будет ли утверждена. Говорят, что - да...
  ... Наши лавки потребительская и советская очень стараются сделать что-нибудь приятное: дают колбасу (2 ф. по 24 р.) и сахарин ( у нас некто насыпал им краюху хлеба и съел, да чуть не помер ), сахар, клюквенную эссенцию (пузырек - 21 р.), керосин и т.д.
   Боже, что бы мы стали делать, если бы я не получил место? Все.
   То уведомление, которое я просил ус­троить, можно было бы вполне удобно формулировать: общие распо­ряжения относительно таких-то должностных лиц не должны быть применяемы к такому-то субъекту. Я думаю, что это было бы пра­вильно вполне и связно с февральской депешей..."

   Гусар всю жизнь был оптимистичным и наивным человеком, хотя всегда он подчеркива­ет свой жизненный опыт, умение жить. Как верит он в организаторские способности сына, поскольку он живет в Москве, как надеется на его помощь в устройстве в хлебородных губерниях, поскольку он ездит в командировки на
Украину. И не только верит и надеется,но и строит уже радуж­ные планы на переезд по переводу, а у самого еще нет разрешения ЧК вообще на покидание Юхнова. И, хоть сын в течение нескольких месяцев не может добиться в Москве нужной бумаги, отец не берет в расчет эту деталь.

   Он очень болезненно переживает свое обнищание,потому что из-за него вынужден получать помощь от сына. И рад устройству на работу, потому что сможет снять с сына эту нагрузку. В од­ном из писем, как только возникла возможность в будущем полу­чать систематически жалование, он просит совета у сына, как расплатиться за несколько телеграмм на его имя из Москвы, по­сылавшихся по его просьбе внуком, воюющим сейчас на Юго-Запад­ном фронте. Но нигде нет и намека на жалобы о постоянном недо­едании, продаже всех вещей, болезненном состоянии. Ни слова нет о желании отдохнуть в свои 72 ~73 года, нет воспоминаний о бывшем когда-то благополучии.

   Он  не боится труда, всегда к нему стремится. В холодные, голодные,безнадежные дни сочиняет кинодрамы и стихотворения в прозе. И делает это не из стремления к гонора­ру, которого еще за свои литературные занятия и не получал, а для работы, для целенаправленного времяпрепровождения, без че­го он, видимо, не может жить. И гордится тем, что его отец и, особенно, дед дожили до глубокой старости, не прекращая труда. Он любит на старости своих детей, которым 30-40 лет назад уделял,по их мнению, недостаточно внимания, был суров и несентиментален.   Несколько раз он с грустью пишет о страшном похудании жены, о ее постоянной нагрузке и душевных муках. И хочет получить работу, в первую очередь, чтобы уменьшить ее му­ки телесные, по его лексикону. И по-старомодному витиевато вы­ражает свои чувства к сыну, радость от его писем и сожаления при длительном молчании (сам он писал до 2-3 писем в неделю и огорчался, если ему письмо не приходило уже десять дней, - это сравнительно с нашей привычкой только иногда посылать празднич­ные открытки и изредка звонить по междугороднему телефону). Всю зиму он надеялся на встречу с сыном во время поездки на лечение, а, устроившись на работу, стал надеяться на его приезд.

   "Друг мой милый, дорогой, жду от тебя желанного письма... (это - письмо от 23.4, а прошлые были от 5, 8 и 16.4).Еще один вопрос, не столь жизненный, но, все-таки, весьма важный. Если я тебе скажу, то ты, пожалуй, рассмеешься. Мне необходим "Эспе­раль" - краска для волос. Темнорусая.
   Она мне нужна для службы. Она молодит. Тебе теперь понятна моя неотложная потребность не превращаться в старика седовласо­го. Старость - вещь хорошая, не порок, но бог с ней - этой доб­родетелью. Тем более, когда ее не требуют...
   Что же твой автомобиль? Не пройдет и 2-х недель, как все переправы будут готовы на шоссе "Москва-Варшава" по пути к нам. А верст-то менее 200. Безгранично, беспредельно (по желанию) : жду тебя, моего милого, родного, бесценного.
   Закажи по телефону две коробки необходимого грима для тво­его родителя с присылкой наложенным платежом (старик думает, что в Москве все с сервисом по-старому, не предполагая отсутс­твия такой услуги даже в наши дни). А если теперь не шлют нало­женным, то сколько выслать денег за вещь и отправку?" (Он уже не считает возможным жить в долг - через неделю первая получка).

   "26.4. Работаю вовсю на моем новом месте. У нас боль­шое воодушевление и подъем для борьбы с нашествием монархиста Колчака. Наверное, такое воодушевление везде - и его номер не пройдет, наша дорогая Республика выйдет победительницей. Все здесь так верят..."

   " 10.5. Друг мой, спешу поделиться новостью. Твой старик еще не выдохся. Его работа обратила на себя внимание - он наз­начен бухгалтером Отдела социального обеспечения. Теперь я уже стал третьим по содержанию: заведующий - 1476, помощник - 1336, бухгалтер - 1206. Знаешь, для меня это не то, что помощь, а прямо-таки большая награда, ибо мы с Mapyceй терялись в области изворотливости последнее время - так обалдели цены в своем   ска­кательном направлении. Слыханное ли дело: у нас мера картофеля 200 p. Мука - 600 р. и дороже. И остальное - все в том же па­раллельном направлении."

   " 5.6. Друг мой, твое упорно-длительное молчание не нахо­дит в моем представлении никакого объяснения, кроме чего-нибудь фатального, страшного.
   Ты, конечно, мог не беспокоиться обо мне со стороны мате­риальной, приславши в половине апреля 1000 р. Хотя я и имел в виду, уделивши от них рублей 400, создать на месте растраченно­го новый необходимый "фонд”, поэтому и просил прислать 300 р. к I июня, но раз это почему-либо представилось невозможным, то я, все-таки, оставшись без "фонда", остался не без денег и думаю еще продержаться до II—12 июня.
   Да, но, кроме материальной стороны, есть еще более дорогая, духовная сторона. И вот она-то у меня и хромает. И прости на прямом и любящем слове, не без твоего участия. Я работаю, как вол, от 10 до 4, от 6 до 8 и от 10 до часу или двух ночи. Какое же нужно иметь здоровье и силу воли, чтоб мучаясь служебно, еще страдать и духовно от такого жестоко-непонятного молчания. Мне нужна духовная поддержка, нужна, как воздух, a ты, друг, не даешь ее. Не забудь, родной, мне идет 72-й год, нервы и серд­це истрепаны - и меня следовало бы поберечь духовно.
   Ты, например, до сих пор не даешь мне ответа о бандаже. И думаешь, наверное, что я все преувеличиваю. Оставь этот   ошибоч­ный и предвзятый взгляд. Мне ближе знать действительность и я еще не страдаю маразмом. И потому мне необходимо спешно знать: можешь ли ты сделать или нет?
   Жена одного такого субъекта у нас устроила в Москве, зна­чит и тебе возможно. Но, если окажется - нельзя, то не могу же я с этим делом посылать в Москву жену? Что же мне делать? Я не могу, не в силах переносить больше Дамоклов меч...
   Конечно, лучше всего приехать сюда (один день, с утра до вечера - 180 верст). Но ты, друг мой, забываешь свои добрые в этом отношении намерения. А между тем это безотлагательно нуж­но - я, ведь, уже на исходе. Не века будем жить. Так-то, друг милый, можно в этом отношении крепко и решительно подумать о твоем старике.
   Я это пишу, а у самого набегают в глазах какие-то перла­мутры. Ужасно расшатаны нервы...”

   Стыдится старый гусар "сантиментов”, над которыми в былые годы посмеивался. И не хочет объяснять набегающие слезы горькой своей старостью, а объясняет их просто усталостью.

   " 12/VI-1919. ... Встреча наша, мне кажется, при помощи автомобиля вполне доступна. Ведь всего 180 верст - 4 часа свободно. Если нет бензина, то, говорят, можно керосином или нефтью двигать.
   Встреча эта, вне всякого сомнения, диктуется внутри меня не одним только вполне естественным чувством увидеть самого дорогого мне в мире человека, а чем-то еще другим - тревожным, щемящим, в виде предчувствия. Я, конечно, стараюсь самоутешать себя, но как вспомнишь свои годы, то и поймешь, что это особое чувство есть затаенное, но пробивающееся желание хоть повидать­ся ... перед дальнею разлукой.
   А не виделись мы уже давно - два с половиной года. Да еще каких!
   В молодости года скользят, как минуты, их не чувствуешь и не замечаешь. А теперь это - тяжелый воз, который тащит человек по испортившейся дороге, считая мучительно грустно каждый шаг пройденного пути...”

   Как часто мы в молодые годы просматриваем через строчку такие письма, а через недолгое время ищем их в дальних уголках, собираем по листочкам. И храним тоненькой стопочкой. И сами через пару десятков лет пишем такие письма, наспех читаемые нашими детьми.

   Почему же Владимир Ростиславович был так "жестоко-непо­нятно молчалив", почему несколько месяцев не мог выполнить пу­стячные по мнению отца просьбы? Посмотрим воспоминания В.Гар­дина.

   Именно в эти месяцы началось развитие советской кинемато­графии. Коллегия Кинокомитета приняла решение о создании 1-й государственной школы кинематографии, заведующим которой был назначен Гардин. Надо было создать коллектив школы,       подгото­виться к приемным испытаниям полутора тысяч абитуриентов и про­вести эти испытания в июле и августе, организовать ремонт от­веденного для школы здания, создать художественно-педагогичес­кий совет, разработать методику и планы учебного процесса и на­чать занятия с 1-го сентября. Гардин с головой ушел в эту необо­зримую по объему работу.

   Одновременно с этим Гардину удавалось заниматься съемками новых кинофильмов. Весной он руководил съемкой 13 короткометражных художественных фильмов-агиток, сыгравших затем большую аги­тационную роль. Они демонстрировались на фронтах, в глухой про­винции и в крупных городах. Именно такие фильмы заслужили ленинс­кую оценку самого важного в тот период вида искусства.

   Участвовал Гардин и в съемке хроникальных фильмов. В конце марта был выпущен первый организованно снятый хроникальный фильм "Похороны Свердлова". Перед съемкой был составлен ориентировоч­ный сценарий, работали три оператора. Составлением сценария, ру­ководством операторами и монтажом занимался Гардин. Затем 1-го мая был снят солнечный, полный движения и радости фильм о юности -  "Коммунистический день молодежи". После его монтажа начались хроникальные съемки в Харькове и Киеве о победе советской влас­ти на Украине. Одновременно там создавались новые киностудии. И во всем этом участвовал Гардин.

   Послать несколько открыток отцу за это время он, конечно, мог, да и его медицинские просьбы выполнить. Но письма Владимир Ростиславович привык писать обстоятельные, продуманные, четко сформулированные - в этом он похож на своего отца. На них времени не было, а открытки Гардин никогда не писал.

   И отец страдал от неразделенного одиночества. Маруся была привычна за многие годы и в счет не шла.

                * * *

   " 23.6.19. Дорогой, милый друг мой Володя, с необыкновен­ной радостью, вернувшись из служебной поездки, увидал твое пись­мо, полученное 17 июня. Радость заключалась, главным образом, в том, что я почти осязательно почувствовал духовное общение с то­бой, мой родной!
   ...Что касается меня, то продолжаю безумно работать - словно мне 30 лет! Встаю в 8-30, сиречь по Юхновскому меридиану - в 5 часов утра; с 10 ч.у. до 4 ч.д. - в Отделе; обедаю, отдыхаю.
   В 6 ч.в. - опять на ногах. В Отделе от 6 до 8 ч.в. Прихожу - ра­ботаю (теперь только, а вообще - Маруся) в огороде: окучиваю картофель, потом буду "тренировать" (т.е. пригибать ветви к  зем­ле, как зацветет), а в 10—11 опять за работу и в половине второго ночи - в постель. Ведь, все пособия на семьи красно- и староармейцев - на нашей обязанности, а это - миллионы. В Юхновском уезде населения до 280 тысяч. А сверх того: разные отчетнос­ти, всякие денежные сведения - да срочно и спешно, только пода­вай !
   Ты еще ни слова не написал о "Бирже жизни". А я очень и очень над нею старался.
   За деньги, родной мой, великое спасибо! Без твоей помощи и не вывернуться бы, так осатанели у нас цены. Смешно сказать: по­лучаю содержание чуть-ли не как у бывшего товарища министра, а бросил есть говядину - непокрываемый дефицит даже при твоей по­мощи..."

                * * *

   За три с половиной месяца нет в стопочке писем. Более двух месяцев лета, почти полтора месяца осени. Почему нет писем, ко­торые старик писал, конечно, не менее двух в неделю?

   В июле и августе Владимир Ростиславович принимал испыта­ния у абитуриентов в школу кинематографии. В июле их было 500, а в августе - 1000. Не доверяя во многом некомпетентной комис­сии, Гардин присутствовал на всех экзаменах.

   Потом же начались первые недели работы школы. Тех, кто ин­тересуется организацией и методикой этой работы, я отсылаю к воспоминаниям Гардина. Но понять его невообразимую загруженность в эти дни просто и без воспоминаний. В мире, а не только в еще не вставшей на ноги республике, не было даже приблизительного примера создания глубоко специального и специфичного учебного заведения массового (до 1000 человек) набора. Его выпускники должны были через несколько лет создать новую массовую кинема­тографию нового массового общества. С первого дня учебы всех учеников надо было вести по пути никому еще неизвестного со­циалистического искусства. И "закоперщиком" этого дела был Гардин( его будущая жена Таня Булах ровно через год начнет учебу в школе театрального искусства, созданной в Петрограде одним из театральных учителей В.Р.Гардина - В.Н.Давыдовым).

   Почему нет в стопке писем за эти четырнадцать недель? Виделись ли за это время отец и сын? Помог ли за это время от­цу сын в исполнении многократных просьб об одной и той же ус­луге, кроме присылки денежных переводов без строчки текста?

   " 10.10.19 Друг мой милый, родной мой Володя, я поправил­ся. Это теперь могу написать тебе. Зловещие признаки ущемления грыжи миновали. Я успокоился, поэтому и тебе нет оснований тре­вожиться. А если опять явятся эти признаки и примут опасный ха­рактер, то я тебе немедленно телеграфирую, как я писал тебе в последнем письме."

   Не таким уж черствым сыном был Владимир Гардин, - говорит этот отрывок. У старика был приступ болезни, которой он так опасался весной и в начале лета. Но нет и намека на то, что приступ произошел из-за отсутствия много раз просимого бандажа. Следовательно, в конце концов, эта просьба была выполнена. Нет и упреков в долгом молчании, значит, сын пишет. Есть ссылка старика на прошлое письмо о болезни, говорящая о том, что пере­писка не прерывалась, а просто часть писем, видимо, утеряна в месяцы организационной суматохи создания школы кинематографии.

   Дальше в этом письме рассказывается о театральной труппе
города Юхнова.

   "Театр идет хорошо, места все заняты. А между тем, цены беспардонные. От 2 р. до 20 р. В 4-м рядe - уже по 15 р. Одним словом, словно знаменитость какая играет. Но дешевле нельзя - артисты получают до 8 т. в месяц, да и любители на двух ролях разовых - по 200 р. Театральная зала большая, хорошая, дает при данных ценах 8 тысяч за спектакль. Освещение электрическое. Спектакли через день. Идет и старое, и новое - революционное.
   По понедельникам - оперетты.
   Вот и возьми нас голыми руками: театры, лекции, митинги, газета. Это - в 4-х тысячном городишке!
   Да, когда Россия двигается, так не иначе, как в сапогах-скороходах.
   И да благо ей будет. Пора забыть старую спячку. Пора!"
   Приходится только удивляться оптимизму и молодой революци­онной бодрости больного, нищего и работающего до-упаду старика.
   И при все возрастающих материальных трудностях. Никакого нытья!
   "Да, но, ведь, это - в области пролеткульта, а в области пролетпрода тяжело. Как ни старается наше Правительство помочь нам - спасибо ему сердечное - увеличением ставок, а наравне с увеличением жалования растут и цены на все. Куб дров до войны стоил 12 р., а теперь от 1000 до 1200 р., картофель - 250 р., масло так же, мясо - 35-40 р., сало говяжье - 120 р. - ни к че­му приступу, а за неимением капитала невозможно и заготовить.
   Я подписался было на 12 саженей (погонных), но, ведь, это - абсурд, где я возьму несколько тысяч рублей ?! И на текущее-то нет фонда необходимого для запаса.
   Единственный исход - послать тебе на продажу очень хорошее летнее пальто офицерского покроя. Его, ведь, можно и на прекра­сную тужурку переделать. Сделай одолжение, дышать нечем! Его меньше нельзя ценить, как 3 т., а может быть и дороже, при удаче."

   Речь идет, видимо, о том же летнем военном пальто - послед­ней приличной вещи ”не с себя”, о которой старик уже писал в на­чале апреля, прося у сына денежной помощи. Начав работать и по­лучая помощь от сына, Ростислав Федорович сумел, значит, выкру­титься до осени. И теперь пальто предназначал для покупки хоть части необходимых для зимы дров.
   Надо было готовиться к следующей страшной зиме - уже тре­тьей зиме Советской власти. А материальные заботы усугублялись все теми же заботами духовными.

   " 9.11.19. Милый и дорогой друг мой, опять берусь за перо, так как все рассчитанные сроки прошли - и прошли в молчании. А жизнь, между тем, не молчит и ее безмерная тягота давит немолч­но без отдыха и милосердия.
   На жалование, что я получаю, жить абсолютно невозможно, поэтому мне и приходится вывертываться на всякие лады, чтоб   до­быть копейку на продукты. И я ни перед чем в этом не останав­ливаюсь, отдавая последнее...
   И вот, в такой момент, когда я веду борьбу с тяготою жиз­ни и отдаю на это свои последние старческие силы, когда я глу­боко болею душой, глядя, как мой верный товарищ Маруся работа­ет до истощения (независимо по дому) на приискание нам насущно­го хлеба путем промена за нехваткою несчастных денег - от тебя полное и абсолютное молчание!
   Ты меня извини, милый Володя, но я тебе должен сказать от­кровенно, как твой друг, что в такие тяжелые жизненные моменты нужно всячески поддерживать друг друга. И слово в данном случае есть уже дело и потому дороже всего, так как дает полное выяс­нение самых кровных жизненных обстоятельств. Молчание же мучи­тельно для обеих сторон, ибо я не поверю, чтоб тебя оно не тре­вожило. И в делах, где фигурируют жизненные интересы близкого, родного человека, твоя ненависть к писанию не должна была - ты, наверное, и сам согласишься - мешать твоему ответу. Не правда ли? Тут "завтра-завтра, не сегодня", дорогой мой, уже никак не выходит.
   Ты сам чувствуешь и понимаешь, что теперь каждый день бо­лее, чем дорог. Я получаю бывшее министерское содержание 2100 р., а дров идет 2 погонных сажени (1500 р..), мука - 1200 р., картофель - 450 р. и т.д,! И теперь понятно, почему я жду твоего от­вета, мучаясь и волнуясь, и почему нужно вертеться и  выворачи­ваться и, трудясь от 9 до 10 часов в день, вымучиваться, так сказать, каждым куском хлеба.
   Пожалей твоего старика, он этого, говоря вполне объектив­но, заслуживает. И не мучь его больше молчанием. И это не моя просьба сделает, а все твое, в тебе живущее, чуткое и отзывчи­вое!
   Целую тебя крепко. Благословляю.
Всегда и везде неизменно твой Р.Благонравов-Гардин"

   Речь здесь, по-видимому, идет все о том же летнем военном пальто, согласие на продажу которого никак не может получить от сына Ростислав Федорович. И в этом письме он впервые  под­писывается своей новой, юридически дополненной фамилией.

   Что повлияло на сына, неизвестно, только все просьбы и  по­желания отца были, по видимому, выполнены и пришло письмо с опи­санием рыночной стороны столичной жизни. И в первый месяц новой зимы отец уже предлагает сыну посильную помощь.

   ” Друг мой милый, родной Володя, наконец я получил от тебя собственноручную весточку! Конечно, я бесконечно рад этому. Но настроение твое, просвечивающее в каждой почти строч­ке, далеко не удовлетворительное, а потому, т.к. я привык жить верхним чутьем, оно отразилось на мне крайне тяжело. Но, ведь, шила в мешке не утаишь. Правда, это настроение не насиженное в самом себе, а является результатом тяжких условий материаль­ной жизни, тебя окружающих, а твои цифры по продовольствию поистине сказочны! И я не удивляюсь, что наша страна, с точки зрения вашего положения, кажется чуть ли не обетованной.
   Но, если сравнишь получение, хотя бы твое и мое, в Москве и в Юхнове, и возьмешь пропорциональные отношения к существую­щим там и здесь ценам, то наша страна станет далеко не обето­ванной. Масло у вас - 1800, у нас - 500 р., сало в Москве - 1500, в Юхнове - 450 р., мука у нас 3500 р. пуд - черная, а у вас - 10 тысяч. Все отличается в три раза. Но я-то получаю не в три, а во много раз меньше - 2400 р. Да при этом еще вместо необходимого фонда - комбинация из трех пальцев. Ну и приходится последнее давать в промен, иначе - пропасть нужно.
   Всем, друг мой милый, "хорошо", но, правда твоя, нужно терпеть и работать. Республика наша должна оказаться победительни­цей, а тогда все направится и "образуется", как говорил Л.Н.Толстой. А для того нужно переворачиваться - что называется - и взаимоподдерживаться. Ты очень хорошо сделал, что перешел на паек. Но у меня вот какая явилась мысль: пришли мне, если най­дешь возможным, соль - хотя бы 20, 15, даже 10 фунтов. Ты, ко­нечно, как красноармеец, можешь смело высылать родному отцу и я так же тебе.
   И я тебе всего наменяю. Не хочешь по почте - пришлю с пер­вой оказией, их довольно у нас. За I ф. масла - полтора фунта соли, за один пуд картофеля - столько же и 5 ф. за пуд муки.
Страшная разница, если даже верить, что фунт соли у вас - 450 р. Действуй, брат, не сумлевайся и будет ладно!"

   В одной из своих книг В.Гардин пишет, что в ноябре 1919 года в Художественном театре состоялся юбилейный вечер, отмечавший двухлетие советской власти. Вечер начинал Гардин словами пролога, написанного А.В.Луначарским. Многое в нем перекликалась со словами стихотворения в прозе отставного гусара.

...Облитый кровью труд из мрачной бойни
Решимость вынес быть свободным! Здесь,
В России фронт переменился: грянул
Священный бой,последний бой! Не раб
С рабом схватился по приказу Властных,
А угнетенные поднялись дружно
Против рабовладельцев!...               

   Юбилейный спектакль был подготовлен по мотивам "Железной пяты” Джека Лондона и имел явно кинематографический характер большинства сцен. Постановка имела в театре несомненный и серь­езный успех. На ее подготовку постановщику В.Р.Гардину и кол­лективу руководимой им школы был дан исключительно короткий срок. Неудивительно, что письма к отцу и выяснение возможнос­тей продажи отцовского пальто не стояли у Гардина в осенние ме­сяцы на первом плане.

   Интересно упоминание старика о переходе Гардина на паек и называние его "красноармейцем". Гардин пишет, что в июле 1916 года он был призван в армию и в чине поручика, оставаясь в Мос­ковском гарнизоне, занимался отбором конского состава для фор­мируемых и действующих частей гарнизона. Но от  кинематографи­ческой работы он не отходил, правда появлялся на кинофабрике довольно редко. В сентябре 1916 года он даже открыл студию кинематографического искусства. В 1917 он участвовал в общем собрании кинематографистов Москвы и был избран в состав пра­вления Союза киноработников. Весной и летом он руководил съемками, занимаясь одновременно делами "конской комиссии", а за­тем уехал в отпуск в Крым. Этот отпуск был досрочно прекращен телеграммой от командира бригады.

   Возвратившись в Москву в сентябре, Гардин всюду увидел ми­тинги. Шли они и на дворе 1-й запасной бригады. Офицеров почти что не было, на них уже косились. Но служить пришлось все равно до самого конца года, пока бригада не была расформирована уже после Октябрьской революции. Гардин и дальше остался в армии, перейдя на преподавательскую работу. Он стал обучать фехтованию будущих красных командиров на курсах, которые позже стали назы­вать кремлевским училищем. Одновременно он был назначен заведу­ющим кинопроизводством и начал ставить хроникальные и коротко­метражные художественные фильмы. Довелось ему снимать выступле­ние В.И.Ленина на Красной площади перед молодежью, уходившей на фронт, в кинофильме ”86 часов обучения". И несколько лет при этом был он красноармейцем, как тогда называли военных любого чина.

   Гардин еще с кадетского корпуса был неплохим фехтовальщи­ком, особенно на рапирах и эспадронах. А в Киевском училище был чемпионом. Все годы артистической работы он с большим умением ставил сцены схваток и дуэлей. И к своему шестидесятилетию в конце тридцатых годов сохранил любовь к этому делу. Его кабинет на загородной даче был увешан боевым и учебным холодным оружи­ем, фехтовальными масками и жилетами. И с большой охотой он учил фехтованию на рапирах меня - тогда восьмилетнего мальчиш­ку. До сих пор я помню основные положения фехтовальщика и хра­ню среди своих книг карманную брошюрку 1914 года "Владение ра­пирою и шпагой". Показывая мне приемы приветствия и боевой стойки, дядя Во­лодя с язвительной улыбочкой вспоминал, как летом (наверное - 1918 или 1919 года) он проводил занятия с курсантами во дворе Кремля и увидел подходившего Троцкого - тогда Верховного Глав­нокомандующего. Как положено по уставу, красный командир Гардин вытянул руку с саблей прямо в лицо подходившему Главковерху,  потом поднял саблю вверх, крикнул "Смирно" и пошел навстречу начальнику, опустив острие в направлении его живота.

   Троцкий, приосанившийся было сначала, вдруг блеснул стеклами пенсне, махнул рукой и быстро пошел в сторону от движущегося в его сторону блестящего и острого оружия. Крикнуть "Вольно" при этом он забыл, только тряхнул бородкой.
   Не знаю, был ли Троцкий таким пугливым в действительности или это приписано было ему в связи с всенародной борьбой с троц­кизмом в годы наших занятий фехтованием. Но бывший красноарме­ец относился к бывшему Главковерху презрительно. Хотя служить в руководимой им Красной Армии и пользоваться военным пайком считал вполне приемлемым.

                * * *

   За весь 1920 и пять месяцев 1921 года пачечка тоненькая - семь писем. Их мало не потому, что часть утеряна, а по редкос­ти их написания. Старик пишет свои почти всегда безответные по­слания уже раз в три-четыре недели. И не только из-зa ставшей уже привычной безответности, но и вследствие постоянной, почти невыносимой загрузки по работе. Поэтому он только сообщает о главных событиях своей жизни, упрекает сына в молчании, пишет о своих надеждах на последнюю, по-видимому, в жизни встречу и  иногда обращается с житейскими просьбами.

   Начиная эту главу, я не думал, что она получится такой объ­емистой. Но "из песни слова не выкинешь". Вчитываясь детально в каждое письмо, разбирая полустертые местами старческие закорюч­ки, сопоставляя даты писем и их подробности с воспоминаниями младшего Гардина, я все яснее понимал, что выбрасывать из них почти нечего. Письма эти - не только задуманная мною частичная характеристика Владимира Ростиславовича и описание двух с половиной лет жизни обнищавшего старика в захолустном городишке.

   Нет, это - чудом уцелевшие документы времен начала жизни на­шего современного государства. Документы, не написанные в ви­де всегда правильных постановлений, желаемых свыше отчетов или предвзятых газетных статей. Это - документы истинной жиз­ни, они - объективная правда. И для тех, кто по-настоящему интересуется нашей историей, эта частичка правды будет значи­тельно полезнее, чем написанные после жизни в эти годы в Пари­же "Хождение по мукам" Алексея Толстого или притянутое за уши к определенной идее "Необыкновенное лето" жившего в те годы в Саратове Константина Федина.

   Те же, кому это не интересно, пролистают эту главу со ску­кой и не заметят в ней ничего, кроме перечней изменений цен на сельскохозяйственные продукты. Но так же они, вероятно, пролис­тают и всю эту книгу.
   А мы же - давайте, вдумаемся в последние семь писем.

   " 25.3.20. А, все-таки, друг мой милый Володя, как бы мы не объясняли "молчание" у людей, все-таки нельзя не согласить­ся с афоризмом, что "молчание смерти подобно", в каком бы роде оно ни было - словесное, письменное или печатное. И я его не понимаю и не могу понять, ибо, дожив до 72 лет, я звучу на все окружающее и соприкасающееся со мной, как натянутая струна, до тех пор, пока бьется мое старое изболевшееся сердце. И это, вер­но, не будет долго. Но, пока я жив и мыслю, я не буду молчать.
   И тебе, друг милый, советую то же. Ты сам понимаешь, что тебе не долго уже придется это делать теперь. А потому прошу тебя не молчать с твоим стариком, тебя сердечно любящим без фраз и задних мыслей - по-настоящему. Да и как иначе я могу лю­бить тебя? Мне, ведь, от тебя нужен только отзвук, но он - баль­зам, бальзам для меня в настоящее тяжкое время...
   Что тебе сказать про себя лично? Мое положение улучшилось.
"Бедненький он, а за бедненьким - Бог”. Надеясь, как на большо­го и продуктивного труженика ( я в Соц.Обесп. привел все по бухгалтерии в отличный порядок, работая по 9 и даже II часов в сутки), меня перевели уже старшим бухгалтером в Управление Райсовхозом (Большое дело. У меня 3 бухгалтера-инструктора и 4 счетовода, и по совхозам - 6. И еле поспеваем.), повысив и в жаловании (2720 р.) и, главное, в пайке. Я теперь принадле­жу к союзу Всеработзема (работн. земли) и получаю муку, крупу, капусту, картофель и даже, иногда, мясо. Какое благополучие, иначе - просто победа! Здесь голодовка.
   Перешел ли ты, как хотел, для улучшения себя и труда - по Военно-учебным заведениям?
   У нас цены: мука - 5-6 т., картофель - I200-I500 р., масло - 1200 р., мясо - 200 р., коробок спичек - 65 р., керосин - 400 р. бутылка!! 
   А положение Александровых тяжко." ( Это - о семье бывшего почти сорок лет назад Гамлета - Марго, живущей в Юхнове, по-ви­димому, в многолетней ссоре с отцом.) " Все "мои сердца" на Л. А., конечно, исчезли: он в несчастии. У него люэс головного мозга (грехи юности), а теперь - прогрессирующий паралич. Еле говорит. Ужасно, Конечно, уволили. Но дали I разряда пенсию - 1275 р. (половина жалования). Марго - суфлер, 2400 р. Но что это значит на 4 рта теперь? Отчаяние!
   Мне так их жалко, что я - сам круглый бедняк, а не выдер­жал, взял на некоторое время к себе Веру (гимназистка 6 класса). А там на лето место ей достану, через год - учительница (2700 и бол. паек). Как-нибудь наладимся...
   У Роста-красноармейца (старший сын Марго) был сильный тиф. Еле перенес.
   Очень важная просьба: если есть залишние статские брюки
(обыкновенные, навыпуск), то пришли, пожалуйста, горько нужно! Очень! ..."

   " 10.4.20. Скоро 12 ч. ночи (по-старому), и я сижу в квар­тире один-одинешенек, дорогой мой Володя, и на душе страшно тя­жело и грустно. Маруся с Верой пошли в церковь, а квартирант (Предисполком) - куда-то к товарищам. Пойти в церковь "для   обы­чая" - не в моих принципах, а "молиться" в жаре и давке не умею, поэтому сижу дома - и один, как перст! Хорошо или плохо со сто­роны идейной - это особый вопрос характера трактатного, а в каждом разе, если не мучительно, то... очень грустно, грустно в Светлый Праздник быть одному. Да.
   Теперь, собственно говоря, 2 часа ночи, т.к. духовенство продолжает "уродовать", не признавая ни перемены календаря, ни временного изменения часов. Боже, какая темнота и дикое   упорст­во! При чем тут чистое и светлое учение Христа?
   Однако, звон... Начало Светлого дня.

   11.4. Христос воскрес! Мой дорогой, милый, родной Володя! Все наш желания теперь концентрируются к насущному хлебу, а потому дай Боже тебе с дорогой Ольгой Ивановной быть всегда сытыми, сердце иметь покойным, дух же нравственно удовлетво­ренным! ... И дело в шляпе!
   У нас же такое дикое нарастание цен, что если бы не получ­ка премированного месячного жалования, то нельзя было бы спра­вить праздника. Я получил за 2-ю половину марта месяца 1360 и премии 2720, итого - 4080. Спасибо Правительству, позаботилось о нас, своих труженниках! Дало кусок хлеба, деньги шли, да и пай­ком. Чудно! А, между прочим, и чудно: Маруся нынче купила мяса 4 ф. и очень форсила предо мною его наружностью, заплатив ровно 1000 рублей - это за то, что стоило прежде 40 коп.!!
   Радостно было поговорить с тобою, чтоб хоть немного разгрузить себя от тяжелого душевного багажа, а дело, все-таки, делом... Перейдем к его регистрации.
   1) Вопрос ”штанный”, по которому я тебе писал в последнем заказном - постскриптумом, хотя, в сущности, он заслуживает   бо­лее почетного места. Хотя и существовали санкюлоты, но это не значит, что они ходили без штанов, а только - в длинных, очень плохих и рваных, весьма сходственных с моими, что более, чем грустно. Тратить же несколько тысяч нет возможности. Поэтому будь так добр, поспеши какие-нибудь старенькие выслать, а запа­кует и сдаст в отделение прислуга или курьер. Хлопот немного, только нисколько не откладывай, голубчик, - горько нужно!
   2) Я имею намерение воспользоваться служебной командиров­кой и побывать в Москве, чтоб повидаться, наконец...”

   ”10.5.20. Друг мой родной, сегодня, наконец, получил твое долгожданное письмо! И тревожные прибои моей взволнованной   фан­тазии сразу стихли. За это время, Бог знает, что пришлось пере­думать . Но тревога, смутная тревога, оправдалась: болезнь доро­гой Ольги Ивановны, страшно отозвавшаяся и на твоей психике.
   Помню, помню, что я перечувствовал в I9II году во время болезни Маруси, а потому и понимаю, и глубоко сочувствую.
   Ну, а теперь - лиризм под спуд, а - на линию - кулинаризм, чтоб подкрепить больную. Яйца, масло, молоко, сахар, котлетки...
   ... Ты меня под конец письма назвал "большим молодцом”.
Но в этом моей личной заслуги мало, дело в натуре, в крови, а они от предков. Отец и дед никогда не гнули головы перед испы­танием, а памятуя в Бога и веря в Его неизреченное милосердие, боролись и работали, не покладая рук, до конца дней своих; отец до 80, а дед - до 90 лет. И оба скончались на работе - один на должности московского уездного врача, а другой - на жатве, на своей земле - Озерки Епифанского уезда. Устал, прилег на жниве и заснул навеки.
   Да будет светла у тебя их память, как и у меня, и да будут они нам образцами по способности к борьбе со всякими невзгодами жизни и по неугасимому стремлению к труду, а главное - по вере в Бога. Мы верим бесповоротно в Его существование, как и они верили, и поклоняемся Ему, непостижимому, как и они, но каж­дый - по своей формуле. Это - наше и их право. И дело не в фор­ме, а в идее.
   Руку, товарищ, и будем неизменными, до конца дней наших, и сознательными служителями Культа труда и борьбы за существова­ние. В этом - задача Жизни и право на нее здесь и "там”. Испол­няющие задачу прогрессируют жизнь, не выполняющие - вырождают­ся. Середины нет. Законы Бога неизменны, и мы с тобой - перево­площение духовного начала наших предков - сумеем их выполнить.
   И это - не философия, а сознательное отношение к жизни и ее очевидным требованиям и условиям.
   Жизнь - борьба, фильтр, очищение. Но имеющие великий смысл для общего и личного совершенства. И мы отбудем это испытание, этот тяжелый сон. А там: "La vie c.est un grave reve,dont on seveille a la mort". 
   И я верю и убежден в этом пробуждении. "Великая и торжест­венная идея о Высшем Существе неразрывно и гармонически связа­на с высокой идеей, достойной Творца, о "пробуждении".
   Дикси.

   А пока: "Смело, братья, ветром полный
            Парус свой направил я ...” и т.д.

   Р.S. За обещанную в будущем помощь несчетно благодарю. А брюки - необходимы и потому, если в течение 7 дней со дня   полу­чения сего не будет оказии, высылай, милый, ценной посылкой...”

   Не зная по-французски, я с грехом пополам понял, что в из­речении Р.Ф. говорится о сходстве жизни с тяжелым сном, подобном пробуждению от смерти. Пусть простят меня - современного не­уча, если это - раньше общеизвестное высказывание какого-нибудь философа или крылатая фраза из числа любимых Р.Ф. и иногда мною переводимых с помощью словаря иностранных слов. Дикси - я выска­зался (лат.).

   Я материалист и не верю ни в бога, ни в черта. Верю толь­ко иногда в судьбу, если мне долгое время во всем не везет, а кому-то из знакомых везет постоянно. Но в судьбу верить перестаю, как только подходит светлая полоса, и все везения свои приписы­ваю своему уму и настойчивости. Но верить во что-то светлое и вечное, не связанное непосредственно с благополучием лично тво­им и твоих близких, необходимо. А не жить только под знаменем "материальной заинтересованности", покалечившим дух всего наше­го народа с периода хрущевской "оттепели”. Лишь со светлой ве­рой не страшны жизненные неудачи, незавершенные начинания и уда­ры судьбы.

   И я, у которого любая вера выбита нашей официальной идео­логией, завидую верующим и с уважением преклоняюсь перед слова­ми о боге, труде и жизни, написанными три четверти века назад старым оборванным бухгалтером.

   ” 18.11.1920. Друг мой, твое последнее письмо имеет дату апреля, т.е. около 7 месяцев назад. Я же за этот период послал несколько писем и депеш, направляя, сверх того, и живые оказии, но, к сожалению, неудачно; а наконец - депешу от 2 се­го ноября с "оплаченным ответом", прося экстренно помочь "сколь­ко возможно", ввиду "исключительной" нужды. И на все это НИ ЕДИ­НОЙ СТРОЧКИ в письме или депеше, несмотря на "оплаченные отве­ты" последних для удобства отсылки с прислугою, курьером или комиссионером... ”

   Письмо очень грустное, почти безнадежное. Старик трудится все так же беззаветно. Его перевели на новую работу - в Отдел здравоохранения, где тоже надо все начинать сначала. Ему уже
исполнилось 73 года, а его Исполком перемещает с повышением Но нищета все равно уже никуда не уходит. Нет одежды и обуви для обоих на зиму и нет на них денег. Он снова просит у сына помощи или отказа. Тогда он продаст обручальные кольца и, воз­можно, успеет еще что-то сделать, хотя зима уже и подошла.

   Почему более, чем полгода не отвечал на письма младший Гардин? В своих Воспоминаниях он писал: “Одной из самых ярких творческих страниц моей жизни оказались 1920 и I921 годы."

   Школа кинематографического искусства набирала силы. В апреле 1920 года шли проверочные испытания. Во время подготовки этю­дов к ним Гардин готовил для осеннего сезона состав своей мас­терской. С которой он планировал поставить полнометражный ху­дожественный фильм. В начале апреля на общем собрании коллек­тива школы было решено приготовить выступление для первомайс­кого вечера. Весь апрель Гардин со своими коллегами готовил выступление всех натурщиков (так в то время по-новому называ­ли киноартистов). В первомайский праздник школа показала кино- репетиционный эскиз агитационной темы в трех частях и 86 кар­тинах с апофеозом. Именно в этот момент Гардин сумел еще себя заставить написать письмо отцу от 29 апреля.

   А потом началась плотнейшая работа. На отчетном первомай­ском выступлении присутствовала коллегия Кинофотокомитета и Нарком Просвещения А.В.Луначарский. Кинофотокомитет принял ре­шение привлечь школу к постановкам агиткартин. Производственная работа нахлынула на школу с двух сторон: снимался полнометраж­ный художественный фильм и снимался агитфильм в прифронтовой зоне.  Одновременно в стенах школы шла отработка методики съемок натурщиков "в рамках", вводимой в кинематограф Гардиным.

   Осенью началась подготовка к съемке художественного филь­ма "Серп и молот”. Гардин был его постановщиком, подбирал съе­мочный коллектив и, как и для всех своих прошлых картин, сам писал сценарий. К этому же времени в честь первой годовщины су­ществования школы был подготовлен под руководством Гардина по­казательный спектакль в духе символического революционного дей­ства, характерного для эпохи военного коммунизма. В ноябре бы­ло принято решение о начале съемок "Серпа и молота" с  подгото­вительным периодом в одной из московских киностудий и на опор­ном пункте натурных съемок в двух подмосковных деревнях.

   Подготовительный период закончился 22 декабря, а на следующий день состоялся показательный отчет школы перед 1-й Всерос­сийской конференцией заведующих подотделами искусств Губнаробразов. Резолюцией конференции был признан положительным и пере­довым полуторагодовой опыт работы этого первого в стране высше­го учебного заведения кинематографии.

   Работу Владимир Ростиславович вел все это время колоссаль­ную, но это совершенно не оправдывает его жестокое молчание по отношению к отцу. Он понимает это и хранит письма отца.

   ”31.12.20. Милый, дорогой друг мой! Пославши 27 ноября, в день получения денег, открытку, в которой, благодаря за присылку, обещал вскорости письмо, но, к сожалению, не успел это выполнить, т.к. захватил очень строгую форму инфлуэнцы, от    ко­торой не могу даже до сего времени наладиться, как следует. По­явилась слабость, ослабление энергии, деятельности сердца; а кругом: нет-нет, то один, то другой случай тифа. Тяжелое и ду­ховно и физически состояние. При таких факторах приходится встре­чать Новый год.
   Сейчас 8 ч.в. Протекают последние часы поистине страдного года. Дай, Боже, облегчения в следующем году.
   Нынче утром свезли нашего заведывающего Здравотделом - где я теперь нахожусь, как тебе известно, - доктора Клитина в   боль­ницу - тиф. Очень жалко, а главное - не вовремя, много работы, а он работник очень продуктивный.
   Ну, довольно об этом.
   Поверьте, что в 12 ч.н. нынче моя мысль будет о вас, мои родные!
   Дай Бог вам силы, здравия, удачи, чтоб жизнь укладывалась в добрые рамки удовлетворения духовного и физического. Легко сказать, но нужно верить, что это сбудется. Следует помнить чудные слова неверующего: "Верую, Господи, помоги моему     неве­рию!" И последовало исцеление. Сбылось.
   Может быть скажут, что это было самовнушение. Пусть. Ва­жен факт, как результат веры. А ковыряльный анализ, как у "ме­тафизика" Хемницера, никчемен...
   ... Последние строки написал я уже после 12 ч.н. А встре­тили мы с моим верным другом Марусей Новый год так. Ровно в полночь встали со стульев, помолились, сердечно поцеловали друг друга и пожелали общей радости себе и присным. Вот и все.
   Фиат волентэм туа - пусть желающие увидят!
   ... Когда же увидимся?! Время летит! Неужели у тебя не бу­дет командировки?"

   Командировка состоялась, но не в Юхнов, а в деревеньки Барвиха и Раздорино рядом с бывшим Зачатьевским монастырем на натурные съемки "Серпа и молота". Жила съемочная группа в двух железнодорожных вагонах больше половины января и начало февра­ля 1921 года. Затем съемки продолжились в Москве в павильонах. Закончились они в конце марта. Гардин проводил в жизнь свою главную идею: обучение параллельно с производством.

   Но в середине февраля школе был нанесен давно готовивший­ся смертельный удар со стороны Наркомпроса и Главдрофобра, считавших правильной другую идею: сначала - учеба, потом - производство. С таким предвзятым мнением школа была формально про­верена и признана подлежащей передаче Главпрофобру, то есть сведена на уровень профессионально-технического училища. Из лучших актеров мастерской Гардина была создана Гоструппа. Вес­на прошла в борьбе и монтаже "Серпа и молота".

  "6.3.21. Дорогой и бесценный мой Володя, мое молчание не есть (быть может , тебе известная) "мания контрэпистола" - она для меня не инфекционна - а просто осатанелое погружение с головой в служебную гущу годовой отчетности, кредиторских списков, всяческих финансовых уходящего года операций "ет цетэра" - и прочее. Дело в Здравотделе, куда я переведен Исполко­мом для пользы службы, крайне расширилось: 10 больниц, 10 ап­тек, Дом отдыха, Детский лазарет, 3 Дома ребенка и 5 яслей - 30 учреждений да Отдел с Зубамбулаторией - всего 32!
   Одних требовательных ведомостей - 64. Губздравотдел пришел на помощь, выхлопотавши новый штат бухгалтерии. Теперь у нас: старший бухгалтер (я), 2 бухгалтера в помощь, 2 старших счетовода и 3 младших. Итого - 8. Теперь можно работать. Не знаю, писал ли я тебе, что повышен в звании, будучи назначен Заведывающим подотделом бухгалтерии. Теперь я пишусь: "Завподбух". Курьезное сокращение, но можно догадаться. А вот - "Рабкрин” - так уж это - мое почтение! Как додуматься до  Рабоче-Крестьянской Инспекции? Непосвященному невозможно.
   А теперь к делу! К Крыму! Теперь уж не молчи - пиши или попроси дорогую Ольгу Ивановну. Ведь, я могу себе устроить лечебную поездку и Марусе также. Когда думаешь ехать? Все это нужно расчесть. И съехаться в Москве. А ты устроишь в    делегат­ском вагоне купе под нашу семью. Мне необходим Крым - и духов­но и телесно. Как у Чехова сестры кричат: "В Москву, в Москву!
   Так и я всем моим нутром, сознательным и рефлекторным, вопию:
"В Крым, в Крым! "
   Володя, это твоя была идея. А у нас с тобой слово идет с делом. А потому: действуй. Пока - со мною, объяснительно: как и что. Пора приступить к конверзационному (объединительному) периоду. Жду ответа! (Главное: когда предполагаешь ехать.)
   Р.$. Посылаю тебе почти полувековую карточку с истлевшей внизу моею надписью. Пара интересная, а в результате...  Комби­нация из трех пальцев... Как хороши, как свежи были розы!!..."
   Еще один сложенный вдвое лист почтовой бумаги. Продолже­ние не принятого на почте заказного письма.

   " 6.3.21. Ходил на почту - "отшили” (как здесь говорят). Дежурный объяснил, что теперь по воскресениям нет операций"
(Следует отметить, что в наше время большинство почт вооб­ще заперто по воскресеньям, а часто - и по субботам. И без де­журных. А в тяжкие годы военного коммунизма до 1921 года и в воскресенье было открыто окошечко "Прием заказных писем"!)
   "... Наконец, у Марусеньки появились башмаки. Это - гран­диозный акт. И сколько он стоил хлопот, беспокойств. Голенища остались старые, но здоровые и со всеми пуговками. Счастлива, моя деточка, а я - тем паче. Спасибо еще раз тебе за твою ми­лую, посильную помощь. Крепко жму твою руку.
   У нас движение поездов страшно сократилось: 2 в неделю, а прежде было - 3 в день."
(Речь идет о железнодорожной ветке Москва - Брянск ео стан­цией в тридцати с лишним верстах от Юхнова.)
   "... Не знаем, как ездить в Москву и Смоленск. Теперь труд­но рассчитывать на оказию, с которой ты, должно быть, предпола­гал отправить предложенные тобой сухари. Без оказии послать про­сто по почте, пожалуй, нежелательно. Но от красноармейца, каковым ты теперь состоишь, можно смело - доходят аккуратно. Толь­ко нужно так и озаглавить, если решишься отправить.
   Еще позволь не просить, а громко подумать: "Как бы было хорошо, если бы у дорогой Ольги Ивановны нашлась, по примеру прошлому, одна-другая катушка ниток! Страшно голодаем на это.
   А у Володечки - кусок мыла или мыльная пудра - все лицо после бритья в красных болевых пятнах от здешнего чертовского мыла. Просто мучение.” Вот и вся громкая дума.
   Если можно, то пришли, родной мой!”

   И красными чернилами приписано сбоку листа: ”Самое глав­ное: можно ли в Москве достать бандаж на грыжу казенным поряд­ком? Вопрос жизни и смерти - ты понимаешь, не задержи ответа. Сейчас был доктор. Смотрел. Требует неотложно.”

   Прошлый вывод о медицинском содействии сына оказался  не­верным. Отец уже лежал из-за очередного острого приступа болез­ни, но больше уже помощи в этом отношении не просил - видимо, понял, что эти просьбы безуспешны. А, может быть, и получил, наконец, сообщение сына, что теперь в частном порядке заказать это сложнейшее изделие невозможно. Тут же снова просьба о том же, но уже в "казенном” порядке - то есть, видимо, по бумажно­му запросу из Здравотдела - места работы. Да и "приперло” сно­ва, вероятно.

   А как стыдится старик своих мелких просьб - пары катушек ниток, куска мыла или коробочки порошка для бритья. И старает­ся все это обратить в непринужденную шутку. Живется же "Завподбуху" и на высокой должности нелегко, если его молодая же­на (молодая, потому что она - Маруся всегда, деточка, верный друг в эти страшние дни) только весной радуется отремонтиро­ванным ботинкам, и сам "Зав" изыскивает способ безопасной пе­ресылки из Москвы сухарей.

   Интересно, что на четвертом году революции, по окончании, практически, гражданской войны железная дорога резко снизила количество поездов по расписанию, а само расписание ста­ло ненадежным. Сказалась, видимо, все нараставшая разруха на­родного хозяйства и юридическое разделение страны на несколь­ко самостоятельных республик. Ведь, всю гражданскую войну же­лезные дороги были нейтральны по решению ВИКЖЕЛя еще в январе 1918 года. Поезда ходили более или менее регулярно по старым еще дореволюционным расписаниям от красных к белым, страдая лишь от нападений зеленых. А в 1921 году все это кончилось.

   И резко уменьшился объем "натурных" перевозок продуктов с  пе­риферии к центру и промтоваров в обратную сторону. (В   прошед­шую пару десятилетий такой "натурный" поток снова приобрел жизненно важный объем, но направление перевозок продуктов из­менилось - тоже, как и для промтоваров, от центра к периферии.

   К центру пассажиры, как правило, ехали с пустыми сумками, но при деньгах. Сегодня же они в обоих направлениях ездят с пусты­ми сумками и почти без денег.)

   Младший Гардин, как это ни удивительно, напряженно зани­маясь своей киношколой и созданием большого кинофильма, npодолжал оставаться "красноармейцем" и, видимо, преподавал в училище кремлевских курсантов. И, мало того, планировал свой летний отпуск провести в Крыму, только прошедшей осенью очищенном от врангелевцев. И старый оптимист, узнав об этом, сразу же стал собираться в семейную поездку. А сам так и не смог еще ни разу за почти пять лет повидаться с "красноармейцем".

   Последнее из хранящихся в стопочке писем - к жене младше­го Гардина Ольге Ивановне Преображенской, всегда называемой ста­рым Гардиным уважительно - по имени-отчеству. Свою жену он этим не жалует - Маруся, видимо, близка по возрасту Владимиру Ростиславовичу. Очень вероятно, что неурядицы со школой и Главпрофобром, монтаж "Серпа и молота", подготовка первомайского спек­такля заставили младшего Гардина попросить жену ответить на отцовское письмо с припиской красными чернилами. И письмо ее  бы­ло, следует ожидать, по-женски тепло и благожелательно,  Рости­слав Федорович ей ответ, несмотря на свою аккуратность и при­верженность в обращении с дамами к "высокому штилю", пишет ка­рандашом. Все же остальные сохранившиеся письма написаны,  кро­ме письма сыну веред этим,чернилами.

   Смотришь на все эти письма и видишь  честное обнищание старого аристократа. Два года он пишет на одинаковых, оставших­ся от старого времени листках почтовой бумаги. Последние полго­да - на разнокалиберных по размеру и цвету бумаги почтовых лис­точках, собиравшихся, видимо, из остатков. Фиолетовые чернила, которыми он пишет первые письма, постепенно становятся все бо­лее слабыми, разведенными. Он переходит на черные чернила, ко­торых тоже мало - они постепенно рыжеют и начинают расплывать­ся. Он в последнем письме сыну переходит на остро отточенный химический карандаш, уже довольно короткий, вероятно, - в нес­кольких местах видно, что он срывался из руки. Последнее же его письмо - письмо даме - написано простым, быстро стиравшим­ся и несколько раз оттачивавшимся карандашом.

   Ни одного письма старый бухгалтер не написал на работе.
И ни разу не принес домой для писем бумаги или чернил! В на­ше бы время такого человека!
   Прочтем же это последнее письмо.

   " 10.5.1921. Дорогая Ольга Ивановна, бесконечно Вам при­знателен за Ваше сердечное родственное участие в одну из тяжких минут моей жизни, когда я окончательно почувствовал выезжающую из-под меня почву (настроение моего последнего письма ясно до­казывает наличность такого положения).
   Я глубоко тронут за Ваши хлопоты по патологическому разъяснению моей болезни. И с одной стороны я успокоился, но дру­гая осталась тою же тревожной, т.к. у меня двусторонняя грыжа - одна из них - такого типа, как Вам описывают доктора, а дру­гая - новая, малая и грозящая ущемлением. В этом вся и беда, отсюда и такие психологические настроения.
   Но они получили широкое добавление от происшедшего у нас 26 апреля в 5 ч.д. ужаса! От маленького, красивого, как игруш­ка, городка остались, в двух его третях, развалины. Сгорели 215 домов, из них 155 деревянных и 60 каменных! Самые лучшие улицы. Собор загорался, еле отстояли, а прекрасные часы на ко­локольне (с 4-х сторон) окончательно испортились.
   Наша улица выгорела тоже на 2/3. Пожар был остановлен про­тив меня, а по моей линии - за 4 дома, отстояли эти дома. Как только судьба спасла, не понимаю! Но натерпелись ужасно, Маруся и Верочка впадали все время в истерику, я же, помогая выно­сить на площадь вещи (при грыже-то и слабой деятельности серд­ца!) дошел почти до обморочного состояния."

   Судя по времени, старый бухгалтер и большинство работни­ков советских учреждений в это время были на обеденном переры­ве с 4 до 6 ч.;

   "... Отдел спасали Заведывающий и 2-3 служащих, да солда­ты. Так же и в других местах, но везде масса погоревшего. Все отделы, за исключением Финотдела и Центральной милиции, сдела­лись добычей пламени! Да и как не сделаться, когда был страшный вихрь и пламя перебрасывало чуть не за версту! Одним словом, через 5-10 минут после начала пожара город горел уже в 5 местах! Ужасно вспомнить.
   Володя как-нибудь пропустил известие о нас в "Центральных Известиях", а то бы, наверное, встревожился и запросил бы меня депешей или письмом. Ведь, это было хуже всякого землетрясения!
   Городу, конечно, со всех сторон помощь: всех разместили, всем открыли общее питание, выдают белье, одежду, приехали де­легаты из Москвы и Смоленска. Но как восстановится город из руин своих, неизвестно пока. Потери, как гласит объявление, миллиардные, такая же - миллиардная - цифра потребуется и на реставрацию.
   Однако, довольно разбитое и так сердце тревожить этими воспоминаниями.
   Я свидетельствовался в контрольной комиссии и послал за­каз. Сделают ли его и не потребуюсь ли я лично, не знаю.
   Сердечно целуем Вас и желаем всяких благополучий.
   Всегда неизменно Ваш Р.Бл.-Гар...
   Милый друг Володя, ты раньше писал о Крыме, в последний раз о приезде в Юхнов... Подумай только: мы не вечно живем, поль­зуйся временем - иначе мы никогда здесь не свидимся! Грустно, тяжело и тебе. Сбрось нерешимость, оттягивание - и приезжай.
На все, ведь, только три дня, только три дня!!!
   Выезжай только в субботу или среду: поезда к нам идут в воскресенье и четверг. (Побывши день, можно уехать на Вязьму.)
А лучше всего на автомобиле - полтора дня. Решайся, друг, и шли депешу.
   Я в сутки решался ехать к тебе на Кавказ. И ты тоже дейс­твуй, родной. Крепко-крепко тебя целуем. Р.Бл.-Г.
   Р.S. Не забудь, милый, для себя белье и, если можно, нитки." И сверху листа потертым синим карандашом написано:
"Получена ли моя старинная карточка?"

   Встретились ли отец с сыном? Или приехал сын только на похороны? И с горечью хранил потом всю жизнь отцовские письма? Мир праху скромного трудовика, не замеченного среди могучих та­лантов его современников. Но он тоже был талантом.


* - примечание автора.