МАТЬ
Легкий декабрьский снежок празднично искрился в неоновом свете фонарей и таинственно мерцал серебреными звездочками в сумерках. Я ступил на темную тропинку, сочно поскрипывающую, ведущую к панельной пятиэтажке. Остановившись напротив балкона, напоминающего зимнюю болотную кочку, я, как договаривались, бросил снежок в тускло светящееся под ним окно. Из-за отодвинутой шторки моментально показалось бледное широкое лицо пожилой женщины. Будто хозяйка так и ждала меня, стоя за занавеской.
Прохоровна выскочила в подъезд в пестром, выцветшем халате и тапочках на босую ногу. В прихожей, интерьер которой соответствовал быту коммунальной квартиры, меня встретил невысокий, сухощавый мужчина лет семидесяти с добродушным лицом.
- Николай, – протянул он мне руку.
Я представился и пожал его теплую ладонь.
- Это мой родной братец, – пояснила Прохоровна, – приехал в гости из Ленинграда.
Насколько мне на тот момент было известно, Николай приехал по вопросу переезда в Смоленск, и я должен был, по просьбе общего знакомого, проконсультировать его и оказать, по возможности, содействие.
Комната, в которую меня провели, была перегорожена сервантом. В «передней» имелся подкрашенный матовой краской холодильник и скромный кухонный стол производства местной мебельной фабрики. За сервантом виднелся диван, прикрытый плюшевым ковром и пузатый телевизор, транслирующий в этот момент какое-то увлекательное кино. Прохоровна, скорбно постояв у экрана, как у гроба с покойником, секунд тридцать, оставила нас. Николай выдвинул из-под стола светленькие табуретки, мы присели. Вскоре я узнал, что он недавно похоронил в Петербурге своего друга (Николай показал мне изготовленное в мастерской фото товарища и прослезился), многие годы соседствовавшего с ним в коммуналке.
Тем временем перед нами появилась кастрюля с дымящимся пюре, толсто нарезанная вареная колбаса, рыбные консервы, соленые огурцы, грибочки. Николай достал из дорожной сумки бутылку питерской водки. Прохоровна, поставив на стол тарелку с ломтями хлеба, вынула из холодильника прямоугольную бутылку шоколадного цвета и пояснила:
– Это – маретто. Я его прошлой зимой захалтурила. Очередь для знакомой в регпалату с ночи держала.
Мы выпили за приезд и начали закусывать.
Прохоровна со словами «пойду, там мое любимое кино» села напротив телевизора.
- Ух, гад этот толстый, убила бы, – занервничала она. – Мочить, сказал, нужно. Мочить – значит убить. Сидит и командует, сволочь. Все убивать приказывает. Надо же, какие люди злые бывают… А эта, дура, все плачет. Из-за денег за этого гада вышла и ревет теперь.
- Интересное кино? – спросил я, заметив, что Прохоровна, поджав губы, сидит как на иголках.
- Очень. Ни одной серии не пропустила.
- А сколько же серий было?
- Двести уже прошло.
- Сериал, значит. И как называется он?
- «Обручальное кольцо».
Прохоровна вся на эмоциях, не переставая возмущаться, вернулась к столу.
Я поинтересовался, что кроме кино она еще смотрит.
- Программу «Время», – ответила хозяйка. – Там и про пенсии говорят, и Путин выступает.
- Внимательно Путина слушаете?
- Конечно. Он всегда по делу говорит.
- А пенсия у вас, какая?
- О-о, пенсия у меня большая – шесть тысяч.
В прихожей кто-то завозился.
Прохоровна приставила палец к губам и предупредила:
- Соседка пришла.
Я полюбопытствовал, ладит ли она с соседями.
- Сейчас спокойно стало, – шепотом заговорила Прохоровна. – А вот год назад я на кухню боялась выйти.
- Почему?
- Сосед пил. Чего только он сюда не таскал, и холодильники с мусорки, и провода всякие. Однажды ванну чугунную припер. Летом на детской площадке торчал с дружками, а как зима – сюда шли. Приходили и по шесть человек, и по десять, ночевали прямо на полу в прихожей, в дверь стучали... Кого только здесь не было. Один такой здоровый бугай, весь в наколках, матерью меня называл. Все время предупреждал: «Тихо, мать, ты ничего не видела». И другие тоже: «Мать, впусти», «мать, открой»...
- Страшно было?
- Ой, что ты, сидела как мышь.
- И долго тебя «матерью» величали?
- Года три, пока сосед не умер.
- Водкой левой небось отравился? – спросил Николай.
- Нет, не от водки он умер. Его эта гадость не брала. Какой он только не перепробовал. Тут темная история приключилась. – Прохоровна понизила голос. – Сначала он пропал на неделю. Дружки приходили, спрашивали. Потом приполз еле живой. Сказал, что где-то в Красном Бору долг отрабатывал. Жаловался, что паспорт отобрали, не кормили, били. Полежал три дня и умер.
Мы еще поговорили об обмене и расстались.
Уже на следующий день я показал Николаю квартиру в старом тихом центре. Николай сразу влюбился в маленькую уютную «однушку». Однако на следующий день Прохоровна сообщила, что кто-то из родственников отговорил его.
- Что не так? – уточнил я.
- Там машину негде ставить.
- Так у него же нет машины.
- Коля решил, что после его смерти квартира отойдет племяннику. А тот сходил с родней, посмотрели и отсоветовали.
- Странная логика, – сказал я. – Судят так, словно человек одной ногой в могиле стоит.
Прохоровна меня поддержала.
Прошло немного времени, и Николай согласился на другой вариант, предварительно одобренный родственниками. Дело решилось скоро.
Сразу после новогодних каникул я его проводил в Петербург.
Прошла неделя.
Я уже собирался позвонить Прохоровне и спросить, как обстоят дела у Николая. Но неожиданно Прохоровна позвонила сама. Голос ее срывался от всхлипов:
- Коля умер в больнице, запричитала она. – Вот кабы раньше он лег на обследование – жив был бы. Ему уколы нужно было колоть. Нельзя было воспаление запускать. Устроили две недели гуляний...
Излив душу, Прохоровна попросила зайти, так как получила письмо из налоговой инспекции.
- У них есть сведения, что на моей жилплощади были зарегистрированы иностранные граждане, – недоумевала она. – Предлагают явиться. Не спала всю ночь, капли сердечные принимала. Откуда у меня иностранные граждане? Сроду иностранцев у меня не было. Все у нас не по-людски делается. Путин все бьется, бьется с чиновниками этими...
(Весна 2011)