Добрый совет слабонервным, впечатлительным натурам и людям, чья реальность далека от натуральной действительности, не продолжайте чтение.
Суровая действительность - лейтмотив данного произведения.
В жизни каждого человека, наверняка, найдется множество неистребимых воспоминаний. Но такие, от которых в жилах намертво застывает кровь - единицы. Не вытравить бурые пятна на ткани памяти.
Как журналиста меня привлекали разного рода авантюры за гранью человеческого понимания. Сегодня я направляюсь туда, где людская жизнь ничто - отзвук, воспоминание. Там нет ничего, кроме вечного холодна и разъедающего тлена. Конечная — морг. Не тот, куда всех, а для тех, кто погиб или ушел из жизни при невыясненных обстоятельствах. Для тех, чья личность не установлена - бюро судебно медицинской экспертизы, элита среди заведений подобного толка.
Живущим ненужны мертвецы под боком. Напоминание о смерти человечество старается отстранить, вынести за пределы разума и видимости. Ни к чему тревожить себя траурными мыслями раньше положенного строка.
В жилых кварталах нашего города вы не найдете намека на присутствие бюро судебной медицинской экспертизы, но оно затаилось. Как чумной барак находится в полосе отчуждения, так морг отдален от суеты цивилизации заброшенным яблоневым садом с пораженными немощью, исковерканными ветвями. Через многолетнюю антоновскую рощу продирается дорога, точно лоскут обожженной кожи с волдырями пузырящихся кочек. Иду по ней: грязной, убитой заранее готовящей к тяжести приятия. По обе стороны клочковатые кусты, еще не украсившие чахлой листвой унылый путь. Тоска. Взгляд цепляет разве что ржавый забор с выдранной то тут, то там рабицей, да заваленные остовы гаражей вдалеке. Ничто не должно радовать взор при встрече с горем, так устроено наше понимание смерти. Когда дохожу до серого двухэтажного здания морга, теплота солнечного утра в душе сменяется на беспросветную тягость. Наверное, так и должно быть, ни к чему вступать в зону трагедии в прекрасном настроении. Живые в морг не за весельем попадают.
С заведующим мы договорились встретиться в десять часов, но возле входа никто не ждал. Ничего, журналистам не привыкать, кого хочешь доставать. Распахиваю обшарпанную дверь и бесстрашно лезу внутрь, дура. Во, дура-ааа!!! одурело отшатываюсь. Тугой, плотный, яростный и ядовитый трупный смрад ошарашивает. Хватко цепляет за горло, рвет до тошноты, выворачивая внутренности. Ах ты ж…, захлопываю обратно дверь и прислоняюсь к косяку, едва справляясь с охватившей дурнотой. Кажется, что вонь захватила тело, секундно въевшись в поры. ТВОЮЖТЫМАТЬ, как не наблевать?! Понятно, что мертвые пахнут не фиалками, но почему так жестоко? Зловоние за пределами восприятия. Там что, нет холодильников, в которых аккуратно по полочкам покойнички? Как в тех красивых фильмах: кафель, выдвижные цинковые ящики и чистенько, беленько, свеженько — по-человечески. Отбегаю подальше к чахлому цветнику и падаю на клумбу, выложенному кирпичом по-советскому дизайну. Лавочек нет. И откуда им взяться в приюте скорби? Постояльцам здесь лежать пристало, а не дышат прохладой. Ненасытно хватая ртом воздух, постепенно прихожу в себя. Хоть бы кто вышел. Ау-у…, люди! Есть кто живой?! Как вымерло. Уф-фф… тяжело понимать, что выхода нет, кроме как вновь совать нос в гнусный смрад. Что ж… хлеб нашего брата не всегда пахнет сдобой. Благо ранняя весна и на шее шарф, которым заматываю нос и рот. Решительно захожу. Насколько хватит сил задерживаю дыхание. Возможно, притерплюсь. Под ногами что-то хрустнуло. Ох, ты, Господииии-и! Запрещаю себе думать. До скрежета зубов выкидываю из головы представление о костях или тараканах. Не думать... Обонятельный ужас смешивается с визуальным. В драматические моменты запечатлевается отвратительное. В полумраке обнаженный труп мужчины цвета лилового-хаки с большими стежками на брюхе и головой, на половину лишенной лица: провал глазницы и выскочившая челюсть. В смятении отдергиваю взгляд, чтобы прямиком наскочить на беспорядочно валяющиеся прямо на полу тела. Выделяется один - бесформенная куча с торчащими белесыми очертаниями ломанных костей и неестественно вывернутой размозженной головой, на которой виднеется что-то серовато-смазанное. Мужчина? Женщина? Мне все равно. Подступает паника и рвота. Кричу, втягивая жуткий воздух погибели, отчаянно призывая живых. В безумную пустоту тлена, в адскую потребность быть услышанной. В зловещей утробе помещения кто-то угрожающе возиться. Становиться катастрофически не по себе. Мертвецкую тишину разрывает голос:
- Что орешь?
Хамство, как же я ему рада! Подлинное, живое неприкрытое саваном молчания, хамство! Из мрака выступает грубиян. Коренастый мужчина в черном халате. Седые усы раздраженно топорщатся. Пока он не успел выразить недовольство тараторю о сути своего появления.
- Надо с торца. Там кабинеты, там и начальство. - Глухо поясняет.
- А тут что?
- Тут? А тут подсобка. - Непринужденно отвечает и осекается, видимо узрев выражение моего лица. Поспешно добавляет. - Вам там все объяснят. - И, развернувшись, уходит. И поминай, что звали. Наверное, близость к мертвым накладывает отпечаток отсутствия вежливости. С покойниками ни к чему любезность, а живые здесь не ходят. Направляясь к выходу, отмечаю: застряв в носоглотке отвратным сгустком, вонь почти не терзала легкие. Редкими, краткими вздохами пытаюсь дышать без повязки. Противно, мерзко, но человеческий организм приноравливается к любым обстоятельствам. Воздух - привычная среда, которую не замечаешь пока что-то вдруг не перехватит дыхательные пути, и тогда острее-острого поймешь его ценность, втягивая полной грудью, взахлеб наслаждаясь обретенной потерей. Рывками он втекает в тело, тая сладостной истомой где-то в макушечной области. Я на улице. Нелегко надышатья.
Из небольшого пустого коридора, окрашенного бледно-голубой краской, попадаю в слегка наполненное мебелью помещение безотрадного серого оттенка. Несколько шкафов вдоль стен и два стола в разных сторонах кабинета придают ему едва обжитый вид. На полу коричневый, зашарканный линолеум, кое-где прихваченный металлическими пластинами. Разве что их тусклые переливы вносят в ординаторскую жизнерадостность, на стали отражаются редкие блики, трудом продирающиеся сквозь узкое и пыльное окно. Здесь не пахнет смертью. Здесь отдает унынием.
За одним из облезлых столов сидит мужчина в светлом халате. Он поднимает голову, равнодушным взглядом окидывая мою замявшуюся на входе фигуру.
- Выдача усопших с двенадцати часов. - Равнодушно бросает и вновь утыкаясь в бумаги.
-Мне труп не нужен, - брякаю.
- Тогда что же?
Пронзительный взгляд темных глаз заставляет поежиться. Репортаж начинает действовать мне на нервы. Понятно, морг не относиться к категории гостеприимных заведений, куда заходишь посидеть в тишине. Ее здесь достаточно, но не той релаксирующей, с которой приятно нырнуть вглубь себя, а мрачно напряженной, тяжелой одури, откладывающей неизгладимый отпечаток на людей работающих в учреждении. И мужчина выглядит хмуро. Тонкие губы он держит сжатыми, будто кулак для прямого хука. Нос выдающийся, мясистый. Тяжелый подбородок, как дополнительный аккорд к насупленному образу. «Закрытый, проницательный тип. С такими трудно договориться. Еще сложней вытянуть какую-либо информацию», возникает в голове вывод.
Мужчина молча выслушивает мои объяснения. Тянется за телефоном:
- Касаткин. Я могу услышать Сергея Федоровича? М-мм, да? Когда будет? Ясно. Хорошо. - Кладет трубку. От его дотошного взгляда, будто какого черта посетитель еще в живых, мне становиться муторно. - Сергей Федорович отбыл на срочную встречу. Я вас познакомлю со старшим экспертом, Глебом Самойловичем. Он вам покажет и расскажет.
В противовес коллеге тот оказывается пухленьким, егозливым человеком с легким румянцем на упитанных щеках, совсем как-то неприлично живо выглядевшим на фоне удрученности. Такого разговорить пустячное дело. Подобная категория все знает, везде была и в компании незаменимые краснобаи.
- Журналисты?! - Выкрикивает, приветливо ухмыляясь, - что ж, журналистов у нас еще не было! Увы, не поступали. Вы первая.
И сам захихикал собственной шутке. Я, конечно, ожидала трупного юмора, но как-то не к своей персоне. Пока планировала обидеться или нет, патологоанатом возбужденно продолжил:
- Позвольте, что вас интересует? - И не дожидаясь ответа понесся мыслью в галоп. - А, ну конечно, начнем экскурсию в святая-святых, самой преисподней. Наш Дантов ад — прошу пожаловать, холодильные камеры. Там вотчина санитаров, сегодня дежурит Артурка, он вас ознакомит с местным климатом. Потом вполне успеет на вскрытие, милости просим в прозекторскую. Сегодня у меня «подснежник». Безродный значит. Две недели в лесополосе провалялся. «Черные» копатели обнаружили. Металлоискатель зазвенел, думали поживятся с мертвяка времен войны, а оказалось труп современности. Вот с таким больше всего проблем. Хорошо, если родственники найдутся. А если нет, наш «висяк».
- И сколько у вас покойник лежит? - Вставляю интерес.
-До четырнадцати дней, - бодро отзывается, - но так на бумаге. Но все гораздо сложнее. Мы не можем «найденышей» по своей воле закапывать. С младенцами совсем беда! Полиция или прокуратура после обнаружения трупа новорожденного где-нибудь на улице или мусорном баке привозит к нам. После вскрытия мы помещаем тельце в пакетик, а санитар относит трупик в холодильную камеру. Они ломаются каждый год. Летом особенно часто. И куча пакетиков с детьми из года в год постепенно превращается в гомогенную гниющую массу. А суповой набор, о-оо.., простите, то есть костные останки, не гниют, но так же копятся годами, занимая драгоценное место. Такой колорит, представляете?
Я не хотела. Но подлое воображение мигом нарисовало, а обоняние мгновенно напомнило. На лице моем, видимо, отразился ужас и отвращение. Глеб Самойлович задребезжал смехом:
- Что, прочувствовали? Мы-то люди привычные: тараканы, опарыши, крысы под ногами — не беда. С ними смиряешься. Они данность при нашей работе. - Судмедэксперт заговорил быстро. Круглое лицо его преобразилось, став выразительно серьезным. - А вот к сучности живых невозможно привыкнуть. Вся людская гадость, подлость раскрывается перед лицом смерти, как нажравшийся червь выползает наружу. Мы изучаем причины повлекшие смерть. И здесь я видел весь человеческий садизм. Неописуемую изощренную жестокость. В нас заложено убивать. Это можно как-то принять. Человек по натуре зверь. Но никак невозможно понять родственников, бросающими своих без погребения! В войну перед лицом собственной смерти чужие вытаскивали с поля боя, захоранивали под огнем, а здесь свои, близкие кидают. Ни милосердия, ни сострадания. Почему никто не помнит, что смерть, единственное и неизменная данность жизни? Мы все, все там будем! Быть преданным земле вот, основное человеческое право. - Он говорил рьяно, запальчиво. Чувствовалось наболело. Затронутая, не высказанная тяжесть лилась теперь в меня страшным потоком. - Пример, хотите примера? А все равно, извольте. Вы журналист, вам надо знать. И слушайте! Поступил к нам дедок. Не как «бесхоз», а как домашний. Родственники взяли свидетельство о смерти в поликлинике и привезли старика «полежать» до похорон. На пару деньков, которые растянулись на пять лет! Бумажка! Свидетельство о смерти важнее человека. И число «брошенок» растет. Раньше такого в помине не было.
- А почему, - набралась мужества перевести бурлящий философский поток в другое русло, - нельзя вывести кинутых и захоронить?
- Можно! Конечно можно! Не было бы несчастья, так в прошлом году наконец-то окончательно и бесповоротно гикнулись холодильники. А перед монтажом системы требовалось вычистить камеры. Начальству пришлось в темпе вальса договариваться с «муниципальщиками». За сутки собрали мешки с костями, пакетики с младенцами, от которых мало что осталось, гнилостная жидкость, склизкие ошметки, не читаемые уже бирки, «отказников», «бесхоз» - всех, вывезли на городское кладбище. Грузовик с верхом получился. Представляете? Захоронили в «братской могиле». В «судебке» я без малого тринадцать лет работаю и сколько помню, столько это «добро» копилось. И мы счастливо выдохнули - столько места освободилось!
- А как вы сами относитесь к смерти?
- Не момент наступления смерти страшен, а мучение человека при ней. При нашей работе не следует думать о тех страданиях, что испытывает человек во время смерти. Поймаешь «ку-ку» или ударишься в алкоголь, что проверенно на многих, кто пытался здесь работать. Но мы заболтались, пойдемте отведу вас к Артуру.
Мы прошли вдоль здания в дальний угол печальной территории. Глеб Самойлович отворил неприметную дверь, из которой пахнуло ожидаемо смрадно, но с приятным холодком.
- Артур! - Позвал в тяжелую утробу. - Дело есть, принимай гостю. - И, повернувшись ко мне, вымолвил. - Он парень не плохой…, - договорить не успел, из-за двери показалась прилизанная русая голова.
- Глеб Самойлович, - пробухтела она, - вы опять со своими шутками. Тащите свою подружку через другой ход, не хрен с заднего! Сколько раз предупреждать, не удобно отсюда волочь в трупку. Ой, - заметив меня запнулся и заморгал круглыми голубыми глазами, увеличенными толстыми стеклами квадратных очков.
- Чего Артурка, не ожидал? - Усмехнулся Глеб Самойлович подмигивая как-то сразу двумя глазами и нам обеим, - живые здесь не ходят, а? Кроме нас, «судиков», разумеется. Хи-ии...
- Вечно вы..., - насупился санитар, - Глеб Самойлович, если по поводу цацек, я ни причем! Вы у Дениса поинтересуйтесь, а мне этого добра даром…
- Тихо! - Пресек возмущенный вопль нервного парнишки эксперт. - Она журналистка. Покажешь ей камеры и расскажешь, что да как там по твоей части.
- А... ну, это можно, что уж..., - расслабился парень. С любопытством оглядев меня, кивнул, - пойдемте. Покажу.
Смрад в этой части морга стоял щадящий, приглушенный морозцем. Полы блестели, умытые утренней тряпкой уборщицы. И белый кафель коридора, по которому мы шли, и жужжание вентиляторов, и спокойный ровный свет ламп — все это, придавало уюта, смиряя с данной покойницкой. Даже поверилось, что здесь не будет, как там — жуткой массы искореженных тел во тьме преисподней.
Две двери, одна за другой. Обе в масть, чистое сияние цинка.
- Самый большой холодильник, - останавливаясь возле первой возвестил санитар, пальцем вздергивая непослушные очки, то и дело сползающие по крючковатому носу и распахнул дверь. Ожидая увидеть благопристойную картину с пресловутыми полочками-морозильниками я охнула, отпрянув. Посреди помещения высилась гора мертвецов, в беспорядке накиданная.
Добавил ужаса санитар, невинно разъяснив:
- Сюда мы скидываем, ой, простите, помещаем всех, обычных людей. После того, как холодильники накрылись, здесь почистили, а то не ступить. По трупакам ходили. По часу искали нужного, столько времени терялось. Сейчас проще стало.
- Подсобка тоже морг?
- Ага. Когда холода, скидываем туда бесхозных. Не продохнуть от них. А вы там были?
- Заглянула.
- Там наш кочегар дядя Женя присматривает.
- А потом их куда, когда потеплеет?
- Ну-уу, часть в общий, часть в землячество. Это мы так называем общий могильник. То вам лучше у наших старших расспросить, а наше дело маленькое.
- А вторая морозильная камера для кого?
- Раньше использовали для «шишек» всяких, депутатов разных, богатеньких и их родственников. А сейчас мертвечины много. Сваливаем и туда, но тех, кто поприличней. Нам все равно, кем труп был в жизни. Смерть всех равняет. И бомжа, и знаменитость черви одинаково сожрут. Итог известен. - Многозначительно изрекает парень, вертя на пальце ключи от смертельных камер. «Конечно, родственникам важен конечный результат, а как там на самом деле лучше не вникать, не знать. А мертвому все до лампочки в конце беспросветного тоннеля. Такова проза смерти», - думается мне. - На опознание в «ритуалку» выносим. - Вмешивается в горькие думы голос Артура. - Так проще, чем туда-сюда волочить. Живым не безразлично, а мертвым без разницы, где лежать. Пойдемте, покажу малый холодильник.
- Если он такой же, то я поняла. -Пытаюсь увернуться от новых неизгладимых впечатлений.
-А мне туда надо, - решительно произносит и зашагает к следующей двери. Бреду следом с чумной головой, набравшаяся впечатлений до умопомрачения.
Эффект от второго холодильника оказывается слабее. Там мертвые громоздятся друг на друге не большой, но тесной группой. Из-за чего помещение казалось вместительным.
- А! - радостно восклицает Артем, хватая за ногу чье-то тело. - Ты-то мне нужен!
Из сумятицы выдернув мертвеца поволок за собой к выходу, стукая головой о бетонный пол. Давая дорогу, очумело отпрыгнула и, обгоняя собственное жуткое потрясение, кинулась вон. Догонять ополоумевший разум. Приведший к новому злоключению. В желании вырваться из плена ужаса на свободу — ворвалась в помещение, где Глеб Самойлович в фартуке окровавленном по самую шею приветливо помахал мне фрезой, которой он у трупа отвалил часть черепа.
- Милейшая, прошу к столу. - Радушно зовет. - Вы подзадержались. Без вас начал.
- С-ссппасибо, - выдавливаю, разворачиваясь на утек. Невозможная степень тошнотворности наблюдать полуразложившийся прах с развороченной грудиной. На полу возле стола в одном контейнере серая склизкость кишок, в другом бардовый ливер.
Все…
Конечная.
Мозги, будто вскипятили, а потом прошлись паяльной лампой, спаивая в один угрожающе шевелящий комок сумрачных впечатлений.
Яркий день показался мне сгущенным до мглы, в которой копошилось мое пришибленное увиденным сознание. Смерть обступала, давила и угнетала так жутко, что я едва сдерживала себя, чтобы сломя голову не ломануться из царства ада. Но рамки приличия уперлись в затылок, принуждая попрощаться.
За столом с незыблемой прочностью, что подействовало успокаивающе, Касаткин.
- Заходите, - предусмотрительно предлагает стул, на который я бессильно плюхаюсь. Эксперт извлекает из ящика стакан и банку с белой жидкостью. Наполняет. Протягивает.
- Угощайтесь, но осторожно. Спирт.
Хватаю. В раз осушаю. Жжение проваливается в желудок.
- А вы стойкая. - Отмечает с уважительным оттенком в голосе.
- Стойкая. - Отзываюсь эхом из могильной дали. Расслабляющий допинг включается в действие, паническая тревога отступает, оставляя в извилинах отпечаток брезгливости.
- Редкие студенты-медики выдерживают экскурсию.
- Я не досмотрела, как труп разде...
- Разделывают на бойне, - резко перебивает Касаткин и наливает еще, - а мы осматриваем.
- Э...ээ, да…, - мычу глотая уже обжигающую гортань порцию, - и сколько за день приходится осматривать?
- Раз на раз не приходиться. В зависимости от поступлений и выездов на место.
- Эксперты выезжают?! Как интересно, расскажите самый запоминающийся случай, - подбодренная спиртом любознательность берет верх над ужасом. Кто до смерти не любопытен, тот не журналист.
- Девушка, - охлаждает забурливший в жилах интерес, - вам достаточно. Шли бы вы домой.
Соглашаюсь. Выпитая доза не дает рухнуть с ног. Славная сила алкоголя растворяет переизбыток кошмарных впечатлений. Мир за территорией смерти кажется приветливым, милым до ошеломления. Хочется жить с удвоенной силой и несгибаемой сноровкой. Смеюсь долго, до щемящих спазмов выплевывая гогот в высокую прозрачность неба.
Мы все там будем...