Бабочка с опаленными крыльями
Рассказ
Мариночка позвонила в тот момент, когда Михаил собирался произносить тост. Он аккуратно извлек из кармана трезвонящую мобилу и, посмотрев на номер, тут же его сбросил:
- Достали… опять торгаши со своим шмутьем…
- Заблокируй ты все эти номера.
- А я знаю, как со спамами бороться, хочешь научу…
Михаил поднял свой бокал с шампанским и, не обращая внимания на посыпавшиеся со всех сторон советы друзей по поводу борьбы со спамами, заговорщически подмигнул пылающему красным щеками полногрудому имениннику:
- Не хочу быть оригинальным – за здоровье хозяина дома! Но не за то здоровье, которое дает нам возможность существовать в погоне за долголетием. Здоровье, оторванное от радостей жизни, не стоит и ломаного гроша. Я за такое здоровье, которое дает возможность брать от жизни максимум счастья, оставаясь при этом всегда новеньким… Пусть, Витя, никогда не иссякает твоя мужская сила! Будь, Витек!
- Вай! Во как! Вот, молодчага! Молоток – одно слово! – дружно загалдели гости, - … давай, Витек, вздрогнем… за мужскую силу грех не выпить…
Михаил тоже вздрогнул – шампанское было кислым и отдавало горелым сахаром.
«Чего она звонит? Я же сказал ей, что днем буду занят…», - недовольно поморщился он и положил себе полную тарелку какого-то желтого салата (потому как стоял ближе других). Кто-то рядом громко захохотал, кто-то шумно начал двигать стулом, кто-то врубил вечно неувядаемую Пугачеву (почему, собственно – именно ее сейчас?). Михаил поковырял вилкой в салате и машинально взглянул на жену. Наташа, его жена, которая села за стол почему-то напротив него (а не рядышком, как все супружеские пары) вместе со своими подружками Катей и Светланкой, смотрела по сторонам и беззаботно улыбалась.
«А Мариночка сейчас где-то одна скучает…», - тихой болью шевельнулось сердце. И этот звонок? Обычно она звонила только в будние дни и в то время, когда Михаил был на работе. Что-то случилось? Или просто хандра напала, на которую она стала жаловаться в последнее время.
Сердце Михаила рвалось на части от той неопределенности, в которую он загнал сам себя. Он познакомился с Мариночкой, находясь по делам фирмы в областном центре, совсем не думая поначалу о серьезных отношениях. Шутливо пригласил ее в кафе поужинать. Потом проводил домой… и зацепило. Он почему-то снова вспомнил тот старенький с обшарпанными стенами трехэтажный домик, где жила Марина. Большой пустырь, с котлованами будущих новостроек, где пока только большие стаи ворон то и дело вспархивали от громких криков ребятни. И скамейка возле дома, на которую они присели – взволнованные от неопределенности чувств и в полной растерянности от неожиданной встречи.
- Понимаешь, Миша… - глаза Мариночки (и это не ускользнуло от внимательного взгляда Михаила) грустно заблестели, - я никогда не думала, что в жизни бывает столько подлого и злого. Я жила в ощущении полного совпадения желаний с реальностью. Мне нисколько не мешала моя взбалмошность, потому что все меня прощали. Меня любили родители, мне было хорошо с подругами, в меня влюблялись красивые парни… понимаешь… я сломалась от первых же трудностей. Появились проблемы с иностранным – бросила институт. И первая же ссора с мужем…
- Ты была замужем? – пошевелился засмотревшийся на точеный профиль Мариночки Михаил.
- Была… и даже дочку успела родить. Ей теперь уже пять годиков.
- А муж?
- А что муж… сразу ушел к другой. Мы с первого дня поняли, что чужие…
- А до этого?
- До этого? – достала неспешно из сумочки платок Марина и аккуратно промокнула глаза, - до этого была какая-то гулянка у подружки и коллективный поход в кино. Я была наивной девочкой… и была глупой дурой… ты меня осуждаешь? Ну, как же… он – известный футболист. Хвастун и врун. А я неопытная девчонка – развесила уши. Он ушел и даже не поинтересовался – беременна ли я.
- Он о дочке ничего не знает?
- Ну, как не знает, - щелкнула замком сумочки Марина, - ходит в гости… и алименты платит. Даже обратно просится…
- А ты?
- Ну, что ты, Миша… все давно перегорело. Я уже не та… да и он другим стал. А может, и был таким, а мне лапшу вешал на уши. Я многое с тех пор, как мы с ним расстались, поняла. Меня ведь и подруга… самая близкая предала. Она же свидетельницей моей была на нашей свадьбе. И любовницей мужа стала сразу, как только мы с ним переехали в общежитие. И на работе она же мне неприятности устроила. Слава богу, что шеф сразу разобрался в ситуации.
Мариночка снова пошуршала в сумочке и неожиданно спросила:
- Извини, Миша, ты не куришь?
- Нет, Марина, бросил…
- Я тоже не курю, но иногда… когда волнуюсь…
…Солнышко мелькнула в запутавшихся ветках высокорослых тополей, обступивших подъезд дома, и погасло, оставив небо за крышами расцвеченным ярко-красными полосами. И вдруг на спинку скамейки села большая красивая бабочка. Она, возникнув откуда-то из чистого, настоянного на запахах уходящего лета пространства, бесстрашно спланировала и, сложив-разложив узорные, с коричнево-желтым орнаментом крылья, чутко замерла.
- Бабочка… - тихо сказал Миша и тут же встретил напряженно вскинутый на него взгляд Марины, - улетела…
- Я пойду, - меня папа ждет… и дочку кормить надо, - встала со скамейки Марина, - ты завтра придешь в офис?
- В конце дня, - промямлил Михаил, обреченно понимая, что уже переступает ту черту, за которой – перемены…
*
Он с детства был человеком рациональным. Любые перемены (даже самые незначительные) воспринимались им болезненными ощущениями какого-то подспудного дискомфорта. Он понимал, что со временем эти сомнения, конечно же, рассосутся, растворятся в повседневности, но всегда напрягался, как бы интуитивно чувствуя некий подвох судьбы.
Никогда не думал Михаил, что устоявшиеся бытовые подробности его личной жизни могут когда-нибудь его в чем-то не устроить. Его красавица жена оказалась не только любящим и все понимающим человечком, но и хорошей хозяйкой, которая, казалось ему, природой была определена для супружеской жизни. Она стоически перенесла все тяготы, связанные с рождением и уходом в первые непростые месяцы (связанные с тяжелыми родами) за их первенцем – Кирюшей. Его все устраивало, более того – он даже вслух озвучивал Наташе мысль о том, что никогда и ни при каких обстоятельствах не допустит разрыва их отношений.
Но чем дальше отплывала их семейная лодка от свадебных сумасбродств, тем туманнее и призрачнее становились их чувственные ориентиры. Мятущийся восторг неожиданных фееричных вожделений как-то незаметно сменился зыбучей и вязкой усладой тут же забываемой дежурной близости. И даже общие бытовые подробности их совместного существования стали неинтересны и до отвращения обыденны. Семья – работа, работа – семья… закружилась, завертелась карусель буден, делая окружающее пространство однообразно серым, а зрителей, оказавшихся неподалеку – одноликими и скучными.
… Он не сразу осознал, что дико, по-мальчишески по уши – влюбился в Марину. Поначалу Михаил просто звонил Марине на работу. Скрывая волнение, он справлялся о ее делах и событиях. Рассказывал какие-то ненужные подробности из жизни своей. Потом стал выискивать поводы для служебных поездок в ее город (благо, что от его города это было – два часа езды на автомобиле). Ему все труднее стало внятно объяснять окружающим и, в первую очередь, жене свои поступки и поведение. Но странным образом: ни кому из его знакомцев и в голову не приходило понять истинную причину этих его ненормальностей. И жена списывала мятущуюся нервозность мужа на его усталость и природную повышенную склонность к самокопанию.
… Он позвонил сразу, как только смог выбраться из-за праздничного стола.
- Мишенька! – откликнулась трубка звонким взволнованным голоском, как только он набрал номер, - если бы ты знал, как мне плохо…
- Что случилась, Мариночка? – похолодело в груди Михаила, - Ты где сейчас?
В трубке что-то заскрипело и зашуршало и сквозь эти скребущие душу звуки вдруг прорвалось сдавленное рыдание:
- Я в роддоме…
- Как? Что ты сказала? – невразумительно выдавил из себя Михаил и машинально присел на краешек ванны.
- Я пришла делать аборт, но, понимаешь… мне сказали, что это опасно… сроки большие… я тут лежу в палате… и мне очень не хватает тебя…
- Подожди… какой аборт? У нас ведь тогда с тобой был уговор… ну, ты понимаешь, что мы тогда с тобой оба были пьяны? Ты мне сказала, что все под контролем…
- Так, Мишенька, получилось… я и сама не ожидала… вот сроки и пропустила…
- Подожди, Мариночка, не паникуй…успокойся, пожалуйста… мне так жаль, что я тебя заставляю страдать… а что ты сама решила?
- Не знаю, - невинным голоском отозвалась Мариночка, - как ты скажешь, так я и сделаю…
- А когда надо сказать? – дрогнувшим голосом спросил Михаил.
- Сегодня вечером…
…Перевернулся весь мир вверх ногами.
Михаил едва не убежал после этого телефонного разговора с дружеской попойки – куда глаза глядят. Что делать? Как поступить, когда любое его решение могло стать смертельно опасным ударом по тем людям, которых он любил и которым был обязан взаимным духовным пониманием?
Ему вдруг вспомнились мгновения тех счастливых дней, когда он с Наташей и сыночком выбирались на природу. Кирюшка очень любил его. Он с нетерпением ждал вечеров, когда Михаил, садился перед сном к нему на кроватку, чтобы почитать книжку в яркой обложке. А Наташа расплетала волосы и таинственной волшебной феей садилась где-то поодаль с обязательным каким-либо рукоделием в руках.
Как все это зачеркнуть? Как уйти, исчезнуть из этой жизни, оставив в жестоком недоумении этих беззащитных и полностью доверивших свои судьбы ему людей?
Но ведь, и там, в казенной больничной палате, лежит поверившая в его вырвавшиеся на свободу искренние чувства маленькая и беспомощная женщина, у которой, кроме него, нет никакой защиты от окружающего ее равнодушного мира. Михаил понимал, что дав разрешение на оставление ребенка, он уже не сможет оставить ее в качестве любовницы. Во всяком случае, первое время после роддома… но тогда – другая жизнь… скомканная здесь и непонятная там…
Аборт? И эта кощунственная по отношению к его еще только зародившемуся в безумно красивом теле любимой женщины крохотулечке-ребенке мысль тупой занозой заныла в душе. Предать его (Михаилу почему-то подумалось, что это – сын) и сделать вид, что его никогда не было? Согласиться на убийство человечка, который, возможно, мог бы стать очень красивым и смышленым мальчуганом?
…А вечером Михаил долго бродил в тенистом закоулке небольшого скверика возле офисного здания, прежде чем набрать заветный номер.
- Алё… - безучастным голоском откликнулась Марина.
- Мариночка… добрый вечер, любимая, - сухими губами прошептал Михаил, - как ты? Я… понимаешь… хочу тебе сказать…
- Не надо, любимый… я все поняла…
- Что ты поняла?
- А то, что ты с не смог сказать мне нужных слов сразу… я все решила сама… за нас с тобой… и за нашего неродившегося сыночка…
В трубке послышался шорох.
- Ты плачешь, Мариночка? – зачем-то спросил растерявшийся Михаил, - Милая, милая моя девочка… какой же я дурак и бестолочь… я скоро приеду… вот увидишь, все образуется…
- Что образуется, Миша?
- Я тебя безумно люблю, Мариночка…
- Оставь, Мишенька… положи туда, откуда взял…
- Но это неправильно…
- Я же понимаю, что ты сейчас – на распутье… не бросай семью… там ты счастлив, а со мной еще – как карта ляжет…
- Мариночка…
- Не надо, Мишенька… мы были с тобой слепыми от любви… и вот – прозрели… прощай…
*
И долгие гудки в трубке ножом резанули по скомканной сумбуром чувств душе Михаила. Он, только несколько минут назад готовый к немедленному отъезду в город, где жила Марина, вдруг весь сник и ослабел настолько, что еле добрел до ближайшей скамейки.
…И вдруг мир, окружающий его, начал потихоньку оживать, наполняться красками и звуками. Зашумели сигналами машины, загалдела звонкими голосами ребятня…
«Что это было со мной? – непонимающим взглядом всматривался в себя Михаил, - я кто после всего этого? Подлец, трус, никчемный дурак и мерзавец? Ну, не мог я не знать, что с Мариной у меня ничего не получится. Любовь? Ах, да… необъяснимое, делающее людей безумными слепцами, чувство… а если честно? А если отбросить в сторону всю эту малохольную мораль с ее праведными заповедями. Не пряталась ли в прикрытиях фальшивого смысла обычная физиология полового влечения? О, как неотразимо пахли ее волосы… какими сексуальными были складки ее одежд… и можно ли было противостоять всему этому? И, главное, - нужно ли? Хорошо… прошел бы я мимо этой чувственной ловушки. Я, что – стал бы от этого морально богаче? Разве есть какой-то смысл – в чувственных воздержаниях? Разве любовь (какой бы она преступной ни была) заслуживает того, чтобы её душили, зажимали и отрицали, как явление нерациональное с точки зрения здравого смысла?
И делить свои чувства на части – тоже никогда не получается. Если семейные узы не позволяют вырываться чувствам наружу, то это же не означает, что человеческая природа с этим безоговорочно согласна. Нельзя пройти рядом с открытым огнем и не обжечься при этом».
… Михаил разогнул онемевшую от долгого сидения ногу и хотел было встать, как вдруг прямо перед ним, порхнув крыльями, на спинку скамьи села бабочка. «Странно, - неожиданно вспомнил Михаил, - она точно той же расцветки, что и та, какая села тогда к ним с Мариной».
Бабочка… да, именно – бабочкой… красивой, легкомысленной и непредсказуемой была у них любовь… прилетела немыслимо откуда и исчезла неведомо куда. Взмахнула узорными крыльями, заставив обалдеть от восхищения, и пропала. Хотя нет… разве ту бабочку будешь помнить годами? Разве будет болеть до самых краев жизни незаживающей раной душа от каких-либо других волнений, кроме любви? Если и можно сравнить любовь с бабочкой, то только с той – у которой крылья опалены.