Кажется, что мы, все почитатели Пушкина, и мужчины, и даже женщины, давно «простили» Александра Сергеевича и приняли все его 113 любовей, плюс, как минимум, 4 романа после женитьбы на великолепной Наташе Гончаровой.
Во всяком случае, нужно понимать, что большинство из них являются невольными соавторами многих замечательных и непревзойденных строк, вдохновив на них Поэта.
Казалось, женитьба на такой женщине, как Н.Н. была пределом его мечтаний, как певца женской красоты и любви… Это был главный приз его жизни, не считая Божественного поэтического дара, прославившего его и русскую поэзию во веки веков. Но, как оказалось, приз был с «сюрпризом».
Его отношение к браку в разные периоды его короткой жизни хорошо просматривается в его стихах, прозе и переписке с друзьями. Но, в первую очередь оно вытекает из его биографии.
Достаточно много подтверждений того, что он хорошо знал историю своих предков. В данном случае имеется ввиду истории его деда и прадеда по линии Ганнибалов. Очевидно, что он осмыслил и сопереживал их неудачи в любви и семейной жизни. Женщины, которые шли замуж за мужчин африканских кровей, хотя и попавших в дворянский и даже аристократический круг … делали это вынужденно, в силу условностей, существовавших в то время. Это означало, что за девушку решение о замужестве принимали её родители, часто не спрашивая её мнение. А тогдашними эстетическими и др. представлениями общества, совершенно очевидно, не являлось нормальным выйти замуж за «мавра», хотя Шекспир давно уже написал своё «Она его за муки полюбила…».
В значительной степени Пушкин ассоциировал свою будущую семейную жизнь с теми примерами из истории жизни своих ганнибаловых дедов.
Пушкинисты,литературоведы давно представили читающей общественности доказательства того, что часто он писал о том, что некогда пережил он сам. Пушкин нередко заставлял переживать своих героев, лишь в условиях и формах, измененных соответственно требованиям сюжета и обстановки. Он любил эту связь жизни с творчеством и любил для самого себя закреплять ее в виде лукавых намеков, разбросанных по его писаниям. Искусно пряча все нити, ведущие от вымысла к биографической правде, он, однако же, иногда выставлял наружу их едва заметные кончики. Если найти такой кончик и потянуть за него - связь вымысла и действительности приоткроется.
И вот 31 июля 1827 года Пушкин начинает писать роман «Арап Петра Великого». По семейному преданию, первая жена арапа Ибрагима, пушкинского прадеда, изменила своему мужу, родила белого ребенка и была заточена в Тихвинский монастырь. Ныне это предание отчасти опровергнуто, но Пушкин в него верил. 15 сентября 1827 года он сказал своему приятелю А. Н. Вульфу, что эта история должна составить главную завязку "Арапа Петра Великого".
Роман, во всяком случае, должен был быть основан на том, что Ибрагим не внял голосу благоразумия и соединил свою судьбу с существом, ни на любовь, ни на верность которого не мог рассчитывать.
Возможным поводом для написания романа могли послужить следующие события жизни Поэта.
За десять месяцев до того опальный Пушкин был государем вызван из ссылки и доставлен в Москву, прямо во дворец. Николай Павлович был первым, кого Пушкин увидел при возвращении на волю.
Доставленный во дворец фельдъегерем, он был прощен государем и стал свободным человеком лишь по выходе из дворца.
Известно, с каким доверием отнесся он к царской ласке, как уверовал в ум, доброту и великодушие государя, в его любовь к просвещению. В те дни он воистину не льстил, слагая царю "свободную хвалу" и находя в Николае I "семейное сходство" с Петром Великим. Он верил, что "царственная рука" подана ему в знак чистосердечного примирения, и надеялся, что будет "приближен к престолу" не в качестве "раба и льстеца". Он собирался служить Николаю, как "сходно купленный арап" служил Петру: "усердно" и "неподкупно".
Он думал, что теперь ему предстоит "смело сеять просвещенье" в союзе с царем. Веря, что его старые грехи забыты, он обещал царю не делать новых и был намерен остепениться, чтобы без помех отдать свои силы на служение отечеству. В связи с этим надобно было занять в обществе более прочное положение. В цепь таких размышлений вплеталась мысль о женитьбе. С этой поры на каждую девушку, тревожившую его слишком пылкое сердце, смотрел он с новыми для него мыслями - о возможной женитьбе.
Приступая к писанию "Арапа Петра Великого", Пушкин тогда надеялся, что, имея такие примеры, сам сможет избежать участи своего прадеда.
Тогда же, в Москве, он познакомился с С. Ф. Пушкиной, своей дальней родственницей, и влюбился в нее. Это была хорошенькая двадцатилетняя девушка, очень кокетливая, ничем не замечательная. Увлечение Пушкина было неглубоко, но он ухватился за него и решил свататься. На время уехав из Москвы, он поручил это дело своему приятелю Зубкову, который был женат на сестре С.Ф.Пушкиной. По этому поводу между Пушкиным и Зубковым произошла переписка. Письма Зубкова не сохранились, но, видимо, Зубков предупреждал Пушкина, что Софья Федоровна его не любит и что счастие не может быть прочно. На это Пушкин ответил из Пскова 1-го декабря 1826 года: "Мне 27 лет, дорогой друг. Пора жить, т.е. познать счастье. Ты говоришь мне, что оно не может быть вечным: хороша новость! Не личное мое счастье заботит меня, могу ли я возле нее не быть счастливейшим из людей" (фр.), - и т.д.
Пишучи к свату и свойственнику невесты, Пушкин должен был, разумеется, подчеркивать свою любовь и говорить, что он не может не быть счастлив подле Софии Федоровны. Арап же, в романе, размышляет наедине, откровеннее, а потому может не высказывать никаких особых надежд на счастье. Зато свое намерение жениться он мотивирует более вескими причинами, весьма близкими к тем, которые толкали на сватовство самого Пушкина. Ибрагим говорит: "Разве можно верить любви? Разве существует она в женском легкомысленном сердце? Отказавшись навеки от милых заблуждений, я выбрал иные обольщения, более существенные. Государь прав: мне должно обеспечить будущую судьбу мою".
Не веря в женскую любовь и отказавшись на сей счет от "милых заблуждений", арап исходил из собственного опыта. Но он был ревнив и самолюбив. Поэтому, собираясь жениться, он разделил понятия: "любовь" и "верность". От первой он был готов отказаться, но от второй - нет. Сам он мужей обманывал, как например - в Париже, с графиней Л., но быть обманутым мужем он не хотел. "От жены я не стану требовать любви, - говорит он, - буду довольствоваться ее верностью".
Итак, в вопросе о любви позиция Пушкина совпадала с позицией Ибрагима: автор романа так же мало в свое время надеялся на любовь Софии Федоровны, как герой - на любовь Наталии Ржевской. Посмотрим теперь, как обстояло дело с вопросом о верности.
Так же, как Ибрагиму, Пушкину в прежние годы случалось обманывать мужей, но быть обманутым он тоже не хотел; не ожидая любви со стороны Софии Пушкиной, он заранее задумывался над этим, совершенно так же, как в его романе задумывался арап. Он страшился своих будущих подозрений, мук самолюбия и возможных вспышек темперамента:"...Мой характер неровный, ревнивый, подозрительный, резкий и слабый одновременно - вот что иногда наводит на меня тягостные раздумья" (фр.), - писал он Зубкову.
В "Арапе Петра Великого" эти мучительные опасения, эти доводы благоразумия и осторожности он вложил в уста другого героя, Корсакова: "Послушай, Ибрагим", - сказал Корсаков: "брось эту блажную мысль - не женись. Мне сдается, что твоя невеста никакого не имеет к тебе особого расположения. Мало ли что случается на свете?.. Нельзя надеяться на женскую верность; счастлив, кто смотрит на это равнодушно. Но ты... С твоим ли сплющенным носом, вздутыми губами, с этой ли шершавой шерстью бросаться во все опасности женитьбы..."
Слова Корсакова о наружности Ибрагима заключают в себе словесный автопортрет Пушкина, они словно писаны перед зеркалом. Но главное здесь, конечно, намек на "опасности женитьбы", на то, что арап не сумеет "смотреть равнодушно" на возможные измены жены. Корсаков напоминает Ибрагиму о том самом, что Пушкин писал Зубкову касательно своего собственного характера. Собираясь жениться на Софии Федоровне, Пушкин, как и его герой, заранее страшился своей бурной ревности.
Из этого сватовства ничего не вышло. Не известно в точности, каков был ответ невесты, но красноречивее всяких слов было то, что не прошло и месяца после пушкинского предложения, как она уже повенчалась с тем самым Паниным, которым Пушкин просил Зубкова ее "настращать".
Только узнав об этой свадьбе, Пушкин должен был до конца понять, как близок он был к несчастию - очутиться в толпе обманутых мужей. Спустя несколько месяцев, в деревне, словно бы радуясь сознанию избегнутой опасности, вознамерился он описать "ужасный семейственный роман" своего черного предка.
Казалось бы, на историю с Софией Пушкиной он сам смотрел, как на предостережение.
Но он вскоре забыл его. За первым сватовством тотчас последовали другие: к Ушаковой, к Олениной. Что касается первой из них - мы не знаем в точности, каковы были ее чувства к Пушкину; судя по некоторым данным, она могла быть к нему и не совсем равнодушна; возможно, что этот брак был расстроен самим Пушкиным, по причинам, о которых можно только строить предположения. Но Ушакову быстро сменила Оленина, сердце которой было так же занято, как сердце Софии Пушкиной. Когда и это сватовство расстроилось, Пушкин снова обрадовался. Однако он тотчас воспользовался новым увлечением для нового сватовства - к Наталии Николаевне Гончаровой.
Сватовство длилось долго. За это время первоначальная страсть начала остывать, и Пушкин опять стал задумываться о будущем. Ряд достоверных свидетелей сообщает, что он серьезно подумывал об отступлении. Но уверенность в том, что ему надо жениться, пересилила.
Некогда Ибрагим в незаконченном романе говорил Корсакову: "Я женюсь, конечно, не по страсти, но по соображению". Приблизительно через три с половиной года после этого, за восемь дней до свадьбы, Пушкин писал Н.И. Кривцову: "Все, что бы ты мог сказать мне в пользу холостой жизни и противу женитьбы, все уже мною передумано. Я хладнокровно взвесил выгоды и невыгоды состояния, мною избираемого. Молодость моя прошла шумно и бесплодно. До сих пор я жил иначе, как обыкновенно живут. Щастья мне не было. Il n'est de bonheur que dans les voies communes {Счастье - лишь на проторенных дорогах (фр.). Мне за 30 лет. В тридцать лет люди обыкновенно женятся - я поступаю, как люди, и, верно, не буду в том раскаиваться. К тому же я женюсь без упоения, без ребяческого очарования".
Подобно Ибрагиму и подобно тому, как во время первого и второго сватовства, Пушкин знал, что невеста к нему вполне равнодушна. А так как была у него привычка переносить мысли и фразы не только из писем в творения, но и обратно, из творений в письма, то, при повторении ситуации, сами собой стали повторяться и мысли. Говоря Корсакову о своем намерении жениться по соображению, арап Петра Великого прибавил: "И то, если она не имеет от меня решительного отвращения".
В 1830 году, в пору самого пылкого увлечения Гончаровой, Пушкин написал ее матери: "ne me prendra-t-elle en aversion?" {"не почувствует ли она ко мне отвращения?" (фр.)}.
Еще ближе к "Арапу Петра Великого" другая фраза из того же письма. Некогда Ибрагим размышлял: "От жены я не стану требовать любви: буду довольствоваться ее верностью, а дружбу приобрету постоянною нежностью, доверчивостью и снисхождением". Теперь Пушкин пишет будущей теще: "Привычка и длительная близость только и могли бы помочь мне добиться расположения Вашей дочери, я мог бы надеяться со временем на ее привязанность, но ничем не могу ей понравиться" (фр.).}.
Внутренний смысл этих фраз - один и тот же. Пушкин, разумеется, не мог написать матери своей невесты прямо о верности: высказывать на сей счет сомнения было бы с его стороны непристойностью. Но он был слишком опытен в "науке страсти", чтобы искренно думать, будто "привычка и продолжительная близость" способны вызвать любовь. Поэтому, когда он говорит о будущем расположении Наталии Николаевны, то он подразумевает именно верность.
В "Арапе Петра Великого" он припомнил историю своего первого, неудачного сватовства и предсказал психологическую ситуацию последнего, удавшегося. Он женился на Н.Н. Гончаровой с теми же "ганнибаловскими" мыслями, которые им владели во время сватовства к Софии Пушкиной.
К несчастию, не нашлось второго Панина, чтобы расстроить и этот брак. Еще большим несчастием для Пушкина было то, что если не страсть к Гончаровой, то неотвязная мысль о необходимости жениться заглушила в нем голос рассудка.
О браках его друзей и знакомых - возможных, предполагаемых, состоявшихся и расстроившихся.
Молодому Пушкину эта тема чужда на редкость. Он откликнулся на нее, лишь когда дело шло о трех людях, ему очень близких. Но как!
Над предстоящим браком Михаила Орлова с Екатериной Раевской, к которой сам был неравнодушен, он смеется в стихотворном послании к В. Л. Давыдову:
Меж тем, как генерал Орлов,
Обритый рекрут Гименея,
Священной страстью пламенея,
Под меру подойти готов...
О том, что этот брак состоялся, он известил А. И. Тургенева цинической шуткой, невоспроизводимой в печати.
23 июля 1825 года, за два дня до того, как впервые посмеялся над Керном, он пишет к Дельвигу и в самом конце письма замечает почти небрежно: "Ты, слышал я, женишься в Августе, поздравляю, мой милый - будь щастлив, хоть это чертовски мудрено". Правда, он еще прибавляет: "Цалую руку твоей невесте и заочно люблю ее как дочь Салтыкова и жену Дельвига". Однако это теплое отношение к будущей жене ближайшего друга довольно поверхностно: едва ли оно не дань вежливости. Уже в следующем письме, спрашивая у Дельвига совета по части печатания стихов, Пушкин прибавляет: "Как ты думаешь? отпиши, покамест еще не женился".
Свадьба Дельвига состоялась 30 октября. Пушкин его не поздравил. В ближайшем своем письме, во второй половине января 1826 года, он об этом событии тоже не упоминает и даже не шлет поклона жене Дельвига. И в следующем письме - снова ни звука ни о свадьбе, ни о Софье Михайловне. Наконец, уже 20 февраля, он шлет Дельвигу вполне своеобразное поздравление: "Милый друг Барон, я на тебя не дулся и долгое твое молчание великодушно извинял твоим Гименеем.
Io hymen Hymenaee io,
Io hymen Hymenaee!
т.е. чорт побери вашу свадьбу, свадьбу вашу чорт побери. - Когда друзья мои женятся, им смех, а мне горе; но так и быть: Апостол Павел говорит в одном из своих посланий, что лучше взять себе жену, чем идти в геенну и в огнь вечный, - обнимаю и поздравляю тебя - рекомендуй меня Баронессе Дельвиг".
По поводу женитьбы Баратынского он выразился еще решительней (в письме к Вяземскому): "Правда ли, что Бар. женится? боюсь за его ум". Далее идет непристойная шутка - и, наконец, заключение: "Я уверен, что ты гораздо был бы умнее, если лет еще 10 был холостой, - брак холостит душу".
Подобного взгляда на брак и семейную жизнь придерживались весьма многие современники Пушкина - люди его круга. Он тут был вовсе не оригинален. Все это было лишь проявлением российского "ловласизма" и "вальмонизма", которыми даже и рисовались. И вдруг обнаружилась в Пушкине резкая перемена, не только психологически интересная, но и оказавшая решительное и роковое влияние на его участь.
В 1830 году он сделался женихом Н.Н. Гончаровой, и с этой поры его, так сказать, бракоощущение стало совсем иным. Как далеко зашла в нем эта перемена, понятно. Сейчас отметим лишь то, что с момента жениховства он в своих письмах начинает проявлять сочувственный интерес к чужим бракам. Брак прежде всего перестает быть в его глазах величиною, не стоящею внимания. Уже 14 марта 1830 года он сообщает Вяземскому: "...вот что важно: Киселев женится на Л. Ушаковой". После свадьбы он начинает следить за чужими матримониальными делами очень пристально.
1 июня 1831 года он пишет Нащокину относительно сватовства некоего Поливанова к одной из своих своячениц.
3 августа он сообщает Плетневу, что А. О. Россети "гласно сговорена. Государь уж ее поздравил".
8 декабря он сообщает жене из Москвы, что "Корсакова выходит за кн. Вяземского".
25 сентября 1832 года пишет ей же: "Твой Давыдов, говорят, женится на дурнушке".
Несколько дней спустя - ей же: "Горсткина вчера вышла за кн. Щербатова, за младенца. Красавец Безобразов кружит здешние головки... Кн. Урусов влюблен в Машу Вяземскую... Другой Урусов, говорят, женится на Бороздиной".
26 августа 1833 года он сообщает жене о сватовстве ее брата.
2 сентября 1833 года - ей же: "Обедал у Суденки, моего приятеля, товарища холостой жизни моей. Теперь и он женат, и он сделал двух ребят..."
8 октября - целая философия: "Безобразов умно делает, что женится на княжне Хилковой. Давно бы так. Лучше завести свое хозяйство, чем волочиться весь свой век за чужими женами".
Таких цитат можно привести еще очень много. Сообщения, слухи, сплетни, гадания о предстоящих или совершившихся браках имеются в письмах к жене от 21 октября 1833 года, от 30 апреля и 11 июня 1834-го, в другом письме того же, приблизительно, времени, в письмах от конца сентября 1835 года, от 4 и 5 мая 1836-го... Замечательно, что в подавляющем большинстве случаев речь идет относительно людей, до которых Пушкину, в сущности, нет дела. Какая разница с теми временами, когда и брак Дельвига не занимал его!
То обстоятельство, что матримониальные темы трактуются всего чаще в письмах к жене, способно вызвать предположение, что Пушкин не сам интересуется чужими браками, а сообщает о том, что интересует ее. Но предположение такое будет неверно. Во-первых, потому, что в последнем случае Пушкин не стал бы сообщать Наталии Николаевне о людях, вовсе ей неизвестных, как Судиенко. Во-вторых же, не только с Наталией Николаевной, но и с самим собой, в дневнике, беседует он на ту же тему. Под 17 марта 1834 года читаем: "Из Италии пишут, что гр. Полье идет замуж за какого-то принца" - и т.д.
Главное же, конечно, тон: обо всех этих браках Пушкин говорит вполне серьезно, деловито, порой сочувственно. От былых насмешек и издевательств не осталось следа.
Уже в своём «Арапе» Пушкин наметил или даже обозначил краткий сценарий того,что может приключиться с ним после женитьбы. Но несмотря на расчет и предвиденье, он понимал, что ему не справиться с собой не только в случае измены, но даже и в случае подозрений, поводов для которых было, к сожалению, много.
Можно допустить, что даже если бы Ж.Дантес никогда не появился в России и …в свете «не имели чести» быть знакомыми с ним, Пушкин мог просто сойти с ума… или стреляться с кем-нибудь другим, потому что Натали и без Дантеса была ярчайшей звездой великосветского подиума. Это был её образ жизни, её балозависимость, от которой она могла избавиться только в случае трагедии, которая и произошла, либо старости, которая наступила несколько позже.
08.04.2017
АэС