ПРО СЭМА

 
  В молодости у меня был знакомый, которого звали, как меня, Сэмом. Вернее,  у нас обоих были такие клички. В отличии от меня Сэм выглядел устрашающе. Он пугал своим высоким ростом, широченными плечами боксера-тяжеловеса, всегда взлохмаченной шевелюрой, но главное, своим ором. Сэм не разговаривал, он всегда вопил. На главной улице города, предназначенной для вечернего променада, рев Сэма наводил ужас на гуляющих. Завидя вдалеке своего друга Юргиса, он приветствовал его отрывистыми криками, подражая немецкому офицеру из фильмов о войне.  "Ubgemaht. Unzietung. Spazire",- неслось на всю улицу, называемую в народе из-за состава гуляющих,  Еврейской. Юргис отвечал ему на не менее изысканном и на таком же правильном германском. Соединившись, друзья продолжали орать что-то свое, несуразное. Народ в страхе озирался. А между тем, Сэм был добрейшим еврейским малым. Никто никогда не видел его дерущимся или пьяным.  Я не знал его родителей, но судя по интеллекту и наглости их отпрыска, они торговали на городском базаре. Многие считали  Сэма идиотом, однако они ошибались. Сэм успешно фарцевал барахлом, купленным у проезжающих через город поляков, а позже стал, как и я, выездным фотографом, ездил по всей Западной Украине, собирал у крестьян старые фотографии родственников, ретушировал их, увеличивал, раскрашивал, закатывал пленкой , привозил обратно и продавал восхищенным буйством красок и блеском пейзанам. Это занятие давало солидный доход, но Сэм еще додумался ведрами скупать, бывшие когда -то в моде на селе, коралловые бусы и перепродавать их в комиссионных магазинах. Но и этим его интересы не ограничивались. Имея пытливый ум еврея, он проведал про старые серебряные польские и австро-венгерские монеты, которые пылились в комодах без всякой надежды быть когда-либо отваренными. За них он, очаровывая селян невинной улыбкой дебила-любителя-побрякушек, предлагал тогда еще твердую советскую валюту. Потом скупка драгметаллов возвращала ему эту же валюту, но в десятикратном размере. Всему этому Сэм совершенно безвозмездно, исключительно из-за неумения держать язык за зубами, научил меня. Со временем я вытеснил его из монетного бизнеса и однажды за один день заработал сумму, равную моему годовому заработку инженера.

  Но я хотел рассказать не о бизнесе, попахивающем торгашеством и обманом доверчивых граждан. Я хотел рассказать о вещах гораздо более тонких и романтических, коими являются интимные принадлежности женского туалета. И в частности, о куске приятной на ощупь эластичной материи изящного покроя, грубо и пошло именуемом в народе "трусами".

  Еще до того, как покровительница искусств Мнемозина призвала нас в услужение, сделала нас  фотографами-художниками и отправила месить грязь в украинских селах, мы с Сэмом работали на заводе, выпускающем электронную продукцию. Среди этой продукции, кстати, были микрокалькуляторы, которые мой приятель писатель-сатирик Костя Мелихан прославил гордой фразой "Советские микрокалькуляторы - самые большие в мире!" Вся электронная часть состояла из плат со спаянными на них микросхемами, транзисторами, диодами  и прочими дискретными приборами. Тем, кто в этом разбирается, сообщаю, чтобы не удивлялись. Действие происходило в конце семидесятых годов прошлого века. Пайку производила машина, обслуживаемая Сэмом. Машина, как и ее оператор, не была совершенна. Часто она капала оловянным припоем не туда, куда следовало или вообще не работала и в цеху приходилось держать целую роту девчат с паяльниками для исправления ошибок или временной замены усталого дитя технического прогресса периода развитого социализма. От плавящегося олова в помещении постоянно стояла удушающая жара. Девушкам переносить ее было особенно трудно.  Почти весь рабочий день им приходилось сидеть, склонившись над платами. Поэтому под белыми халатами, обязательной формой одежды на заводе, они ничего, кроме нижнего белья не носили, а спецодежда плотностью не отличалась, просвечивалась и в обеденный перерыв, когда работницы стайками дефилировали в столовую, цех выглядел как подиум для демонстрации достижений советской трикотажной продукции. Ничего удивительного, что со всеми заводскими мужчинами от простого рабочего, каким был почти одноклеточный Сэм, до инженера, тонко разбирающегося в поэзии, каким считал себя я, происходили мутации. Из благовоспитанных строителей коммунизма мы превращались в монстров, обуреваемых желанием схватить, утащить и сорвать проклятый халат. А дальше уж как получится. От насилия нас удерживал только страх перед профсоюзным собранием.

  Среди юных особ, достойных своей красотой украсить гарем любого султана, выделялась одна контролерша отдела технического контроля. Звали ее... Давайте назовем ее просто Т. Так будет лучше. Дальше вы поймете почему. Она была несколько старше своих товарок. Ей было уже что-то около тридцати и она поражала своим сходством с Элиной Быстрицкой. Я Быстрицкую живем не видел, но считал, что по отдельным показателям, таким, как чистота и гладкость кожи лица Т ее превосходила, настолько безупречна была оболочка ее лика. Актриса Быстрицкая по праву считалась идеалом женской красоты, но, как женщина, была доступна простым смертным только в виде фотографии. А Т, уступающая ей только в известности, была рядом. Это безупречное создание разгуливало между зловонными, извините, паяльниками и сквозь ее тунику или хитон или, как там оно называется, видны были ... Но не будем опошлять. Скажем просто: T хотели все, но никто не осмеливался.  Даже мой друг Валера Панфилов, известный на все пять цехов нашего завода красавец, можно сказать, мужской вариант той же Быстрицкой, никак не мог сделать решительный шаг в сторону сближения с Т, несмотря на то, что общественное мнение его к этому подталкивало, считая, что если не он, то кто? Надо заметить, что Т была замужем, но на такие мелочи в то время никто внимания не обращал.  Просто обозревать Т у меня уже не было сил и однажды я , совершенно не помня себя от волнения, пригласил Т, ни много ни мало, к себе домой. Подошел к ней и ни с того ни с сего брякнул: "А давай поедем ко мне." К моему ужасу она согласилась. Я сразу же пожалел о своем предложении. Своего дома у меня, конечно, не было. Как все молодые люди, я жил с родителями, поэтому на вечер со свечами и шампанским рассчитывать не приходилось. После мучительных размышлений я, сославшись на головную боль, отозвал свое предложение. Т, как мне показалась, с жалостью посмотрела на меня. В тот момент я почувствовал себя чем-то вроде желе подобной медузы,  выброшенной на берег, раздавленной и оставленной умирать. Не уверен, что по прошествию многих лет, я целиком избавился от этого чувства.

  Как я уже говорил раньше, судьба свела меня с Сэмом после того, как мы оба покинули завод и стали зарабатывать на жизнь адским трудом выездных фотографов. Впрочем, труд этот был адским только для меня. Сэму же нравилось ходить по дворам и выпрашивать у незнакомых людей старые карточки. Как-то вечером, отбомбив очередную деревню на Тернопольщине, мы с Сэмом отдыхали в  гостинице районного масштаба. Зашел разговор о женщинах. Вспомнили Т. "A ты знаешь, что я с ней переспал?" - спросил меня Сэм. В первое мгновение я воспринял его вопрос так, как я бы воспринял крик пролетающей вдали вороны, настолько это звучало бессмысленно. Как могла эта, сидящая передо мной и воняющая давно немытыми ногами,  скотина переспать, да что там переспать, прикоснуться к самой Т? Чего он там мелет? Наверное, удары, полученные на ринге, стали сказываться. Но Сэм, ничуть не смущаясь моим плохо скрытым презрением к его словам, продолжил.

  - Ты не веришь и никто не верит, но дело было так. Мы тормознули поляков на шоссе и я удачно купил у них кое-что из женского белья. В расчете на наших цеховых баб. Ты же знаешь, как оно им было необходимо. В нашем они ходить стеснялись. Первая, которой я решил показать шмотки была Т. Знал, что как раз ей больше всего и нужно было натянуть на задницу что-то импортное. Привел ее к себе товар показать и был у меня план ее трахнуть. Вышел я из комнаты, чтобы она рассмотрела и примерила, а в середине примерки зашел. "Всё, - говорю. - Я тебя голую увидел, теперь тебе терять нечего." А она ни в какую. Не дает. Я тогда взял ее трусы, которые она сняла, чтобы импорт примерять, прожег их сигаретой и говорю: "Вот дырку видишь? Я сейчас позвоню твоему мужу и скажу, что у тебя на трусах дырка от моей сигареты. Пусть проверит. Как ты думаешь, что он про тебя подумает?" A мужа ее я знал. Ревнивый он был. Мог в морду дать и за меньшее.   

  Дальше я не слушал. Я спустился вниз и спросил у дежурной, есть ли у них в городе ресторан.

Она ответила, что есть рядом с гостиницей и на мое счастье он еще открыт. Я нашел его, вошел и заказал бутылку водки. Когда официант принес заказ, я вышел с бутылкой в туалет и, понимая, что это глупо, смочил ладони водкой и вымыл себе уши. Остаток я выпил.

  У меня долго были проблемы с женщинами. Как только они раздевались, у меня возникали видения насилующего их орангутанга.

  О монетах я рассказал всем знакомым фотографам и они, как тараканы, расползлись по тем местам, где работал Сэм, оставив его, что говорится, без копейки. Его бизнез захирел, Сэм прекратил им заниматься с огромным сожалением, заскучал и вскоре уехал в Израиль. Так я отомстил за Т, но ей уже было все равно. Она умерла за год до этого от рака матки.