За окном весенний тягучий северный рассвет, когда стёрты резкие грани между днём и ночью. Рассвет плавно перетекает в закат, лишь на несколько часов протерев глаза для полноценного дня, да и то лишь в солнечные дни, которых у нас не густо.
Поневоле вспоминаешь пляжно-южные закаты-рассветы, эдакие выключатели дня или ночи, разве что не щёлкают, когда солнечный диск проваливается за горизонт, или наоборот выскакивает из-за горизонта, как чёртик из шкатулки. Фонари не успевают вспыхнуть или погаснуть, разве угонишься за таким сумасшедшим Солнцем?
У нас не так. Заторможенное светило ползёт вдоль горизонта, словно опасаясь туда нырнуть, и потом нехотя втискивается за край, но ещё долго видно, где оно там прячется по движению светлого пятна на краю неба. Рассвет тоже начинается задолго до своего реального начала и тянется чуть не до полудня. А ведь ещё немного, и наступит время белых ночей, когда природа окончательно сдвинется, и участвовать в этом безумии со всего света съедутся любители рассматривать сквозь створ разведённого моста фантастические декорации открыточного Санкт-Петербурга.
Коренной житель питерских окраин, я не чаще туристов бываю в центре, а уж в массовых тусовках возле Александрийского Столпа не участвовал ни разу. Когда я был молод, тусовок ещё не было, а теперь мне уже не интересно, пусть молодёжь побесится, да пар повыпустит. Я прекрасно помню состояние их возраста, этот возраст обязательно нужно прожить на полную катушку, потом будет ещё время как-то оценить всё это безобразие или отказаться оценивать, в зависимости от мудрости набедокурившего. А сейчас – грохот музыки, сверкание огней, ураган страстей, хочется всего много и сразу, думать и рассуждать скучно!
Они ещё не скоро захотят увидеть этот город настоящим и смогут понять, где и что здесь самое интересное. Здесь интересно бродить в сумерках по неоткрыточным улицам, когда под ногами хрустят осколки разбитых сердец давно умерших напыщенных столичных франтов и бледнолицых девиц, задушенных корсетами до полуобморочного состояния. Когда сходят с постаментов бронзовые владыки, брусчатка выступает сквозь пошлый асфальт, и колёса карет выбивают из неё искры, а гулкий стук модных туфель, летает от дома к дому в серой сырости сумерек. Когда за поворотом не будет буйства электричества, а будет тот старый полутёмный Невский, с которого очередное наводнение ещё не унесло тротуарные дубовые шестиугольники Гольфстримом куда-то к норвежским фьордам. Когда будет уже совсем невозможно понять, какой сейчас век, а река времени сольётся с туманом и перепутает всё на свете.
Но вот мимо проносится дорогущая машина и мнёт так долго проявлявшуюся сквозь современную пошлость волшебную картинку. Опять вспыхивают фонари, опять подсветка мостов и дворцов превращает торжественность в балаган, опять всё до пошлости современное, и ненастоящее.
Есть категория коренных питерцев, готовых жить хоть в коммуналках, но в центре. Пыль, асфальт, пробки, вонь выхлопных газов, толпы сэлфирующих иностранцев – всё это они готовы терпеть ради того, чтобы утром открыть дверь своего дома и выйти сразу во всё это… Парадокс. Я люблю музеи, но жить в них неудобно.
Мой спальный район с прямыми широкими проспектами, по которым иногда даже можно быстро ехать, с парками, скверами и прочей зеленью, со старыми пятиэтажками, деревья вокруг которых уже вырвались за линию крыш и слились в забавный индустриальный лес. Со старушками на лавочках, с детьми в песочницах, с юными мамашами, катящими коляски и непрерывно говорящими по телефонам, с полным отсутствием туристов. С нормальной и спокойной жизнью. Она здесь. Здесь можно жить, здесь почти все и живут.
Здесь город исхитрился повернуться к своим жителям лицом, а не отворачиваться напыщенно, как в центре, где булку не знаешь где купить, а машину нужно оставлять где-то на другой планете и потом мучительно искать её, если эвакуатор, конечно, не нашёл её раньше.
На окраинах этого франта в растреллевском сюртуке с отутюженным гранитным воротничком и сфинксами на запонках, стоят шедевры архитектуры спичечного коробка: близняшки-пятиэтажки «хрущобы», их младшие братья девятиэтажки «брежневки», да кургузые уродцы «кораблики». Всё страшненько, никакой красоты, но здесь есть настоящая всамделишная жизнь, а не парадный променад. Здесь растопырились парковками гипертрофированные кормушки монстры-сетевики, здесь пестрят зазывной рекламой безбашенные развлекательные центры, здесь порождение барахолок торговые мегацентры, где можно не только чёрта с рогами купить, но сделать из него что-то похожее на человека, здесь разнокалиберные парки с толпами гуляющего народа. Отсюда в разные стороны расходятся, упираясь в кольцевую, бесконечные лучи проспектов, по которым несутся во все стороны миллионы машин. Здесь реальная жизнь.
Ну вот. Мой спальный район потихоньку просыпается.
Загрохотал бАками мусорный монстр мусоровоз, виртуозно лавируя в забитом машинами дворе. Потянулись к детским садикам пёстрые машинки мамаш (доставка малышни), сейчас их сменят мамаши школьников, им чуть попозже на первый урок. Вот уже и наши аборигены со стоянки понемногу расползаются по своим предприятиям, оставляя стойбище под охраной ветеранов – облупившихся «подснежников», насмерть стоящих здесь ещё с осени на спущенных колёсах.
И мне пора. Я тоже винтик этой машины, песчинка этой горы, капля этой реки, секунда этой вечности.