Братик
(Отрывок из повести «Поехали на фронт»)
Шёл 1943-й военный год – второй год моего участия в боевых действиях, и было мне восемнадцать лет.
На фронте было трудно не только людям, но и лошадям и собакам. Собаки взрывали вражеские танки и сами погибали, лошади тащили пушки, боеприпасы, продовольствие. Тащили по бездорожью по раскисшей от дождя земле, упираясь из последних сил. И когда лошадь падала, солдат давал ей пару ми-нут отдышаться, потом стегал кнутом и говорил: – «Вставай! Нечего отлёживаться, а то фрицев не прогоним!»
Но лошадь подняться уже не могла, и тогда случалось непонятное: лошадь, отдавшую все свои силы людям, эти же люди начинали бить, да так жестоко, что у несчастного животного рёбра трещали. Лошадь смотрела на человека своим страдальческим взглядом и молила: – «Что ты делаешь со мной, хозяин? Разве я виновата в том, что у меня не осталось сил? Вот как ты благодаришь меня! Лучше пристрели, не мучай!»
Солдат, поняв, наконец, что она уже не поднимется, – что она ПАЛА, – снимал с плеча карабин, вставлял ей в ухо холодный ствол, и гремел выстрел.
Но не всегда павших лошадей пристреливали. Если рядом находился кто-то из жалостливых солдат, то он говорил:
– Не надо убивать, может ещё одыбается, поднимется…
И лошадь не убивали. Она действительно кое-как восстанавливалась, и таких лошадей называли бросовыми.
Братик был бросовым конём. Его и ещё пять коней дал нашей батарее колхозник, собравший в небольшой живописной долине в горах небольшой та-бун из таких брошенных лошадей. Там они паслись и жили.
Лошади были безымянные, имена им дали мы.
Рыжего приземистого коня с крупной головой, мощной грудью и крепкими передними ногами, я и назвал Братиком.
Лошадей распределили по орудиям, и мы отправились по горам в сторону недалёкой линии фронта. Там наша дивизия выбивала немцев из кавказских гор.
Ехали по узкой горной дороге. Подъехали к спуску – крутизна невероятная. Дорога петляла между старых дубов. Остановились, заспорили, что делать: спускаться? – опасно. Назад вернуться? – невозможно, это означало по-терять несколько суток драгоценного времени.
Моё орудие ехало первым.
Ко мне подошел помкомвзвода Гриша Коржов.
– Егор, садись на передок и бери вожжи. Держись крепко, не упади, а мы будем тормозить орудие.
Я сел на место ездового, взял вожжи, глянул вниз и сердце замерло. Гоню лошадей, но они, чувствуя опасность, не хотят идти, топчутся на месте.
– Пошёл! Пошёл! – крикнул Коржов, – понукая лошадей кнутом. Братик и Шустрая (в орудия было впряжено две лошади) шагнули вперёд, потянули орудие, и пушка начала постепенно раскатываться. Вот она уже наседает на ноги лошадям...
– Сильнее тяни вожжи! – кричали бегущие сзади Коржов и другие бойцы. А что толку? Я тяну изо всех сил, лошади упираются, а ноги их скользят по мокрой земле. И тут на беду лопнула у Братика сбруя – в ту же минуту пушка накатилась на лошадей. Я растерялся. От Шустрой помощи никакой: как только полубарок ударял её по ногам, она дёргалась и вместо торможения тянула вперёд. Мне кричали:
- Прыгай, Егор, прыгай!
А я прыгать не спешил. И тут произошло невероятное: Братик буквально сел на дорогу и с невероятным упорством упёрся передними ногами, – в то же мгновение орудие накатилось на его круп. Орудие давило, а он храпел, упирался изо всех сил, и оно уже не так быстро катилось вниз. «Конь на крестце её понёс, катиться пушке не давая…», и так до тех пор, пока она не остановилась в конце спуска.
Братик не сразу смог подняться. Мы испугались, думали – повредил себе позвоночник. Но конь встал – ноги его дрожали, и он часто переступал с ноги на ногу. В юношеском порыве я поцеловал Братика.
- Целуй, целуй, - сказал подошедший комбат, - замечательный конь! Если бы зарядный ящик опрокинулся, снаряды могли бы сдетонировать, – тогда не сдобровать бы нам всем.
И так, двигаясь по горным тропам к фронту, то спускались с горы, то поднимались. Голодные (кормов не было) измученные лошади падали, число их в батарее быстро сокращалось.
Очередной подъём.
Наверх орудие подняли с большим трудом. Братик несколько раз падал, да и мы держались на ногах с трудом. Наверху, как только остановились, Братик упал. Попытались поднять его, а конь не стоит – подкашиваются ноги, и он тут же валится. Видя это, лейтенант Жильцов приказывает:
- Пусть конь отдохнёт. Все со мной пойдут вниз, а ты, Егор, останешься охранять орудие, и найди чем-нибудь покормить коня, как ты это всегда де-лаешь.
Давно стихли голоса солдат, ушедших вниз, а Братик всё лежал. К счастью, здесь оказалось несколько молодых дубков с неопавшими листьями. Я принёс охапку, положил перед ним. Братик с моей помощью поднялся и принялся жевать. Принёс ещё несколько охапок, а сам, изнемогая от усталости, завалился на станины и мгновенно уснул. Не знаю, сколько я спал, (а спал крепко), только вдруг почувствовал, что кто-то сильно толкает меня. Открываю глаза и вздрагиваю: прямо надо мною – огромный жёлтый диск луны, а рядом лошадиная голова и, как мне показалось, со злющими глазами.
Это был Братик.
Он недолго смотрел на меня. Очевидно, убедившись, что я проснулся, отошёл и лёг на мёрзлую землю.
Мелькнула мысль: «Зачем он разбудил меня? Есть хочет? Листья он ещё не все съел». И в туже минуту почувствовал страшный холод – сделал попытку встать и не смог. Ночью прижал мороз, промокшая от дождя днём шинель и всё остальное на мне смёрзлось и не гнулось. Я лежал в ледяном панцире.
Огромных усилий стоило мне согнуть руки и ноги. Свалился на землю, несколько раз катнулся туда-сюда – немного обмяк панцирь. С трудом поднялся, и с мыслью – «Братик не дал мне замёрзнуть – он разбудил меня!» – бросился к коню и обнял его. И не просто обнял – прижался к нему, не зная как отблагодарить за спасённую жизнь. Ещё несколько минут, и я замёрз бы.
Снизу поднялся наводчик Торопов.
- Ты почему один – что-нибудь случилось? – насторожился я.
- Случилось – Серый сдох, комбат приказал Братика привести.
- Братика привести?! – переспросил я ошарашено. – Но он же никудышний! Он не сможет вытащить пушку на гору!
- Что ты мне говоришь? Думаешь, я не вижу?
И я повёл несчастного Братика, а самого слёзы душат – понимаю, чем это кончится. Глажу его по шее и говорю:
- Прости, Братик! Ты спас меня, а я спасти тебя не могу – почему такая несправедливость?..
Торопов услышал и спрашивает:
- Как это он спас тебя? На тебя что ли медведь напал?
Я не ответил ему.
Спасти Братика могла только помощь – за ней был послан лейтенант Минин, но она опаздывала.
Братик сам без понукания встал под упряжь и низко опустил голову, чтобы удобнее было надеть на него шлею. Он был так плох, что никто не надеялся, что он сможет тащить пушку. Но он потащил её – и вытащил наверх, до первого орудия.
Его выпрягли и повели за третьим орудием.
Так, он один, с нашей слабой силой, поднял на гору все три орудия. И немного не дотащив до верха третье, упал. Несколько минут он лежал без движения, тяжело дыша. Вдруг поднял голову, увидел взошедшее солнце, горы; несколько секунд смотрел на нас – может, винил в чём-то, может, прощался – и тяжело уронил её. Я опустился перед ним на колени – в его глазах стояли слёзы. Крупные, как бусинки, они катились из глаз и падали на мёрзлую землю. Я впервые увидел, как плачет перед своей смертью лошадь. Через мгновение по его телу прокатилась крупная дрожь – раз… другой. Братик сильно ударил ногами о землю, будто хотел подняться, и… затих. Навсегда.
Прощай, наш друг, наш БРАТ, – последний конь батареи. Ты помогал нам ковать Победу и заслужил Славу! И нашу Память!
Вскоре нам прислали других лошадей. Мы быстро запрягли их и погнали туда, где грохотало эхо сражения, где нас очень ждали.