– Войдём, Проша, в хату. Ночь уж глубокая. Дитю спать надобно.
Скрылись в избе, да дверь на щеколду прикрыли
*****
Как только дверь затворилась, Зверь вышел из укрытия своего, к окну подкрался. Заглянул.
Прошка ребёночка пеленала, что-то нашептывала над ним. Обратилась радостно к Михаюше:
– Глянь-ка на неё. Улыбается, красавица моя. Какое имечко дадим? – не дожидаясь ответа от Михаюша, добавила, – Любавушей будем кликать.
– Любавушей так Любавушей. А кормить-то чем сбираешься?
– Так поперво Зорькиным молоком, козье то полезно для неё буде, лучше коровьего-то. Мякиш, в тряпочку завёрнутый, будем давать, а там уж и мешанкой. Что сами будем есть, то и ей давать. Все так росли. Вон, какие румяные да крепкие ребятки бегают, – наклонилась над девочкой, – и тебя так-то выкормим, на ноги поставим…
Зверь постоял немного, понаблюдал, да тут же и в обратный путь пустился. Да только до лесу не успел добежать, как пред ним Данильша объявился. Стоял, грозно на него глядел. Посохом угрожал. У Зверя шерсть на загривке вздыбилась. Оскалился. Готовился к прыжку на Данильшу. А тот, видя злобный да враждебный взгляд на себя направленный, попятился. Но не отступил далеко, встал как вкопанный, прорычал:
– Что дитя от меня спрятал? Так знай - не утаите от меня. А ты теперь и лапу поставить из лесу, шага сделать не сможешь. Как и твоя старуха с прислужницей. Быть посему.
Посохом взмахнул и, как раз ко времени, Зверя в полёте застал. Заклинанье прокричал грозным голосом. Закрутило, завертело Зверя, понесло воронкой к лесу, там и бросило.
Расхохотался Данильша, да тут же в мышь летучую обернулся. Взмахнул крыльями, да в небо чёрное взлетел, скрылся вдалечи туманной, беспросветной.
Камнем повергнулся Зверь, да в беспамятство впал от удара сильного оземь. Деревья тут же ветками склонились, его подняли. Передавали друг другу, к замку доставили, да возле него в аккурат и положили. Ветками клонились, листвой шумели, знак подавали старухе, что так и стояла на балконе самой высокой башни, с вороной на плече.
Как заприметила старуха движение, средь деревьев волнение, ворону столкнула, пальцем указала:
–Глянь, что там. Больно уж деревья волнуются, ветками на что-то указывают.
Слетела Ворона с башни. Приблизилась. Ветки тут же вверх поднялись, открыли взору Зверя лежащего, бездвижного, головой запрокинутого, телом изогнутого. Села ему на грудь, заглядывала в морду, в оскале замеревшую, глазами прищуренными, приоткрытыми, смотревшими пустым взглядом, безвольным. Крыльями по морде била, да обмахивала.
Пришёл в себя Зверь, огляделся. Встал, да покачиваясь, побрёл в замок, ворона над ним летела и вдруг взмыла под самые своды и тут же скрылась с виду Зверя шедшего, тяжело ступавшего, да то и дело спотыкающегося.
Чудищи, освещённые слабым светом факелов, глазищами жёлтыми сверкали, наклонялись, мордами поддерживали, идти помогали обессилевшему Зверю.
Кое-как добрался он до лестницы, ведущей в башню. Стал подниматься, носом в ступени упирался. Чуть ли не ползком взобрался, да пред старухой, что к нему навстречу прошла, пал. Голову на её ноги возложил.
– Знать всё получилось, – прошептала та,– не узнал Данильша, где доченьку спрятали. Знал бы ты, как я устала, оберегая вас. Дорогу в деревню, ему преградой прикрыла невидимой. Не мог взлететь он туда, покуда ты дитя не передал Михаюшу. Зря посохом меня одарил.– Усмехнулась она, –силой не той же обладает, как его, но намного меньше. Но не мог догадаться, что я ему не позволила за тобой лететь. Как ни старался поперву, бился сокол ясный. Как услышала, что собаки гавкать начали, да потом попритихли поняла, что ты уже на месте. Успокоилась. Да видно рано.
Нежданно мышь предо мной обьявилась, зыркнула глазищами,да тут же на земь пала, да Данильшей обратилась. Встал он в прежнем виде своём. Волосы в разные стороны торчали, травинки с плаща стряхивал, да взгляд в мою сторону направлял. Так и брызгал ненавистью. Посохом мне пригрозил, да крикнул, чтоб ждала. Да только я в ответ рассмеялась. Опасаться его надобно, обещал возвернуться за посохом в человечьем облике.
Продолжение следует...