Амаранта утопала в снегу. Холод сковал прежде веселый и шумный город, заморозил воду в каналах, запер людей по домам и тавернам. Редкие прохожие появлялись на улицах, а появившись, сразу норовили снова заскочить в тепло. Больше нельзя было встретить гуляющие парочки или резвящихся детей – парки были пусты и заброшены, бульвары безлюдны. Не скользили по глади канала прогулочные лодки, увешанные фонариками, не звенела музыка из открытого окна. Все стало белым и тихим, слишком тихим.
Но жизнь продолжалась – люди должны были покупать провизию, готовить пищу, стирать белье, и, несмотря на все природные катаклизмы, они делали свои рутинные дела. Но наступившая зима внесла серьезные коррективы в их ежедневный быт. Многие простые вещи сильно усложнились: раньше было просто принести воды и приготовить ужин, а теперь это превратилось в настоящее приключение. Каналы сковало льдом, но они не промерзли до дна, а покрылись ледяной коркой разной толщины. Где-то, в наиболее быстрых и глубоких местах и вовсе не замерзли, испаряясь на морозе. В тех местах, где раньше набирали воду, теперь каждый день прорубали лед, чтобы жители Амаранты могли сварить себе обед или постирать белье. Стирка на набережных отошла в прошлое –приходилось таскать воду в помещение и нагревать ее до приемлемой температуры. Да что говорить о стирке, если даже вывешенное белье на улице мгновенно становилось колом. Смешно было смотреть на окаменевшие подштанники, которые хозяйка дубасит деревянным валиком, чтобы они стали похожими на одежду.
Была только одна категория жителей, которых снег не напугал, а скорее обрадовал – это дети. Сколько возможностей таится в морозных днях, когда можно укутать нос шарфом и спрятать руки в варежки! Если холод и покусывает за щеки, то это можно терпеть, ведь есть снег и лед. Ребятня оглашала своими криками дворы и переулки, наливая ледяные дорожки и скатываясь по ним прямо под ноги прохожим. А еще они обнаружили, что можно играть в снежки и лепить снежных баб – множество неведомых доселе развлечений открылось ребятишкам вместе с наступившей зимой.
Рыночная площадь тоже ожила понемногу – торговля по-прежнему бурлила на прилавках, в маленьких киосках и лотках. Рыба, мясо, молоко и пшеница все так же прибывали в город на медлительных крестьянских подводах, чтобы попасть на столы горожан, которые теперь не так яростно торговались, потому что холод поджимал, торопил, разгонял их по домам. Однако, даже пестрая и шумная толпа в базарный день, как ручеек, обходила одно место, оставляя его пустым – ни один торговец не решался туда встать. Не будет торговли! Не будет счастья!
Откуда возникло это суеверие? Неизвестно, но никто не хотел наступать на плиты мостовой, где еще недавно возвышался деревянный эшафот. Казалось, люди стыдятся смотреть в ту сторону – они отводили глаза и пробегали мимо, понурившись или стараясь говорить нарочито громко. Спустя несколько недель голуби стали единственными обитателями злосчастного клочка площади. Они всегда сидели там, клевали крупу, которую им бросали старухи, и время от времени взлетали, шумно хлопая крыльями. Может из-за них, а может, по другой причине, но снег никогда не покрывал Проклятое место, оставляя его черным пятном на биографии города.
Близился Поворотный день, и, несмотря на трудности, люди начинали приготовления, сообразуя их с новым жизненным укладом. Пусть и не так весело, как всегда, но лавочники привозили украшения, и кое-кто успел заметить, что красные гроздья рябины прекрасно смотрятся на фоне обледеневших окон.
- Берегини! Куклы-берегини! Синие и красные, оченно прекрасные! Подходи, покупай – счастье в дом зазывай!
Расходились по рукам хрупкие соломенные поделки, чтобы заменить прошлогодних, честно охранявших дом весь год – теперь им надлежало отправиться в печь в Поворотную полночь, вспыхнуть пламенем и подняться к небесам в клубах дыма. Улетайте прочь, соломенные души, вы больше не нужны людям, теперь у них есть новые стражи, гораздо лучше вас. Люди, они такие – берут, что им нужно, и выбрасывают остальное. Горели в очагах веселые языки пламени, предвкушая жертву, согревали дома и души – сизыми клубами валил дым из труб и вставал столбом в морозном воздухе.
Стоя у окна, теперь наглухо закрытого, Правитель Орландо смотрел на Университетскую сторону – бело-серое небо было перечеркнуто дымовым столбами. Много их было: люди продолжали жить, несмотря ни на что, и это вызывало в нем глухую ярость. Он давно не выходил из дворца, не мог выносить случайно встреченного чьего-нибудь счастливого лица. Любое проявление жизни вызывало в нем ненависть, ничем не объяснимую и оттого еще более мучительную.
Когда ужин бывал подан и съеден, и шум лакейских шагов затихал в многочисленных коридорах, он садился в кресло напротив камина и замирал. Ему казалось, что в темноте и тишине он становится самим собой – мертвецом, каким он был со дня смерти Лии. Ему даже хотелось лечь, вытянуть руки и ноги и немного подождать, когда могильный холод закует их в свои доспехи. Он даже пробовал, но кроме озябших пальцев и боли в пояснице ничего не добился. Сердце продолжало биться, приводя его в бешенство, потому что он знал, что никогда не решится на самоубийство.
Неужели все было настолько плохо? Нет, все было гораздо хуже – острая боль мучила его примерно неделю. В том состоянии он действительно не мог ни общаться, ни работать. Он сказался больным и просто лежал в постели, отворачиваясь к стене, когда кто-нибудь входил в комнату. Несмотря на то, что Орландо практически не вставал, он почти не спал и к концу недели был в состоянии, близком к помешательству. Все началось со звуковых галлюцинаций, ему стали слышаться шаги и голоса всех тех, кто когда-либо населял его комнату. Он не видел их, но отчетливо различал шаги, которые время от времени проходили прямо сквозь него, обдавая его ледяной волной. Убиенный король Ибрагим ходил совсем рядом.
В мертвенном свете фонарей, проникавшем сквозь окна, комната была страшной. Орландо чувствовал, что король ищет его, и скоро обнаружит – как только услышит его дыхание. Жидкие рыжие волосы его вставали дыбом, пот струился по вискам. Он зажимал себе рот, чтобы ни один вздох не вырвался наружу, но сердце все равно стучало так громко, что его слышали даже в Ферсанге. Орландо был уверен, что скоро жуткие невидимые тени станут видимыми, обретут зримый облик, и тогда ему конец – они набросятся на него и растерзают.
В чем-то он был прав, потому что его состояние становилось хуже, и за слуховыми галлюцинациями должны были последовать зрительные, и чего он бы там увидел – кто ведает? К счастью для него, сквозь кордон из лакеев и запретов все-таки прорвался фон Тузендорф, и, увидев в каком состоянии находится Правитель, пришел в ужас. Ужас министра внутренних дел выразился в том, что он наорал на лакеев, сгреб в охапку невменяемого Орландо и потащил его в баню. Там его хорошенько отпарили, не обращая внимания на слабые протесты и весьма неслабый бред, а потом залили конскую порцию снотворного, после которой Правитель спал трое суток.
Проснулся он совершенно разбитым, но зато в своем уме. Галлюцинации больше не беспокоили, и ему оставалось только изумляться, до какого состояния он сам себя довел. Ему было стыдно перед Тузендорфом, хотя тот ни единым словом не намекал о случившемся, и страшно оттого, что он вдруг понял глубину бездны, разверзшейся перед ним. Орландо понял, что не создан для таких сильных чувств, они убивают его, легко преодолевая хрупкий барьер самоконтроля.
Кризис был пройден, свежая рана на сердце стала покрываться льдистой корочкой, но вместе с кажущимся покоем пришла пустота. Вездесущая, бессонная, безнадежная, заполнившая весь мир от неба до земли. Как он раньше не замечал ее? Столько лет прожил, а не замечал всей бессмысленности своего существования. Действительно, любое его действие было бессмысленным еще до его совершения, а после совершения становилось бессмысленным вдвойне. Жизнь проходила здесь, в этом кабинете, и не было у нее никаких новых путей, новых горизонтов, новых возможностей – ничего. Орландо изумлялся, как он раньше мог хотеть чего-то или к чему-то стремиться? Вспоминая, с какой неистовой страстью он добивался своего положения или работал, он не мог понять, зачем? Все, чего он добился, ничего не стоило. А самое главное было в том, что ничего в мире ничего не стоило. Сколько бы Орландо ни думал, он не мог придумать ничего стоящего. Пока Лия была жива, это придавало его жизни глубину, перспективу – у него было будущее, а теперь он вдруг увидел, что живет вспять, обернувшись лицом к первому зимнему дню, ставшему кульминацией его жизни. Он уходил во тьму еще при жизни, и ничего не мог с этим поделать.
Работа внушала ему отвращение, он не мог заставить себя сесть за стол и прочитать хотя бы пару листков из громадной кучи, скопившейся за столом. Все полетело к черту, и вынужденная праздность затягивала его еще глубже в воронку самокопаний и страданий. Получался порочный круг, который необходимо было разорвать, если он вообще хотел выжить, но такого желания у него не наблюдалось.
Орландо стал ненавидеть людей, они ведь жили, а он был мертв. Они смеялись, разговаривали, чего-то хотели, а он не мог ничего такого. Они спешили домой, где их кто-то ждал, ругались, мирились, любили, а вокруг него была только мертвенная пустота. Ему хотелось жестоко рассчитаться с ними за свое несчастье, потому что никогда и никто не пожелал сделать его счастливым. Даже Лия и та предпочла умереть, лишь бы не прикоснуться к проклятому.
В такие моменты его захлестывала едкая, невыносимая боль – он задыхался от жалости к себе, но облегчение не приходило даже со слезами. Ощущение глобальной, всепоглощающей несправедливости, совершенной над ним неведомо кем, сводило с ума, заставляя умирать от бессильной ярости. Орландо хотелось бурно протестовать против чего-то, наказать кого-нибудь, но ничего, кроме жалкого буйства в кабинете у него не получалось.
Тузендорф хранил загадочное молчание. Он думал, что понимает тончайшие душевные движения своего повелителя, и великодушно давал ему время справиться со своими чувствами. Орландо усмехался про себя: можно прожить вечность, но с отсутствием смысла справиться невозможно. Он и сам уже не верил в то, что когда-нибудь сможет жить дальше.
Очередной зимний день не принес никаких перемен. Он наотрез отказался принимать Швихтенберга по рабочим вопросам, не стал обедать и прогнал лакея, когда тот явился растопить ему камин. Простояв у окна два часа, Орландо вдруг понял, что устал – странное дело, он и не начинал работать, а уже вымотался. Абсолютная тишина царила в кабинете, и даже за его пределами не было слышно ни звука, весь дворец будто вымер.
Выглянув в коридор, Орландо никого не увидел – это было хорошо. Он воровато оглянулся, поплотнее запахнулся в халат и вышел из кабинета. Внимательно прислушиваясь к посторонним звукам, он старался шагать как можно тише, не шаркать войлочными туфлями по натертому паркету. Возможность случайной встречи даже с горничной страшила его, он пока не мог выносить людского присутствия. Коридор за коридором он продвигался по дворцу, оглядывая его как в первый раз, изумляясь давно знакомым вещам и поворотам.
Тронный зал поразил его чистотой, холодным и пустым простором. Орландо подошел к трону и попытался представить, как бы на нем выглядела Лия. Не получилось – эта девочка была из другой оперы, ей к лицу были плащ и шпага, а не бальное платье. Сумерки, лес, ночная скачка, мистическая равнина Нарамана – вот ее стихия, а здесь ей было не место. Здесь и ему не место, он всегда это знал и всегда избегал садиться на трон. Действительно, за шестнадцать лет своей жизни во дворце он ни единого разу не присаживался на трон, даже в полном одиночестве.
Постояв возле трона, Орландо двинулся в галерею королей, где почти испугался горящего взгляда Брижитт, смотрящей на него из-за плеча. Что говорил ему взгляд королевы? Что он убийца, и неминуемое возмездие не замедлит себя ждать? Нет, он скорее боялся разочарования и презрения, потому что не оправдал возложенных на него надежд. Робко и заискивающе он приблизился к знаменитому портрету, заглянул в глаза, и побежал прочь – ему было страшно. Разве не дали ему невероятный шанс, которого не было ни у кого? Разве он не был практически всесилен? И что он сделал? Он предал свою покровительницу, предал ее наследницу, и, что хуже всего, он предал самого себя.
Остановился он у белой с золотом двери, ведущей в бывшие покои Мередит, те самые, которые он с такой страстью ремонтировал для Лии. Здесь она провела несколько дней, перед тем как навсегда исчезнуть в жерновах государственной машины. Сердце Орландо забилось больно и часто, он хотел толкнуть дверь – и боялся, словно кто-то мог его пристыдить. Несколько минут он боролся с собой, поднимая и опуская руку, пока наконец не решился и не вошел в светлую пустую комнату.
Ровный белый свет лился из окон, почти сливаясь с атласной обивкой стен. Все аккуратно прибрали, будто в ожидании гостей, но комната все равно имела нежилой вид. В середине возвышалась изящная кровать с балдахином, заправленная шелковым покрывалом без единой складочки. Справа стоял туалетный столик с косметическими принадлежностями, и Орландо направился к нему, в надежде отыскать что-нибудь, что вдруг возьмет и все изменит. Глупость какая! Нет, конечно, он хотел потрогать вещи, которыми пользовалась Лия, найти любой след ее существования, но фарфоровые флакончики стояли ровнехонько, в безукоризненном порядке. Он был уверен, что она сама никогда бы так не поставила.
Интересно, она пользовалась этими духами? Или перламутровой пудрой в изящной баночке? Все эти женские штучки были такими трогательными, он перебирал их с огромной нежностью, не замечая, что слезы катятся по лицу. В ящичке он нашел несколько щеток для волос, которые изучил внимательнейшим образом, но они были идеально чистыми. Досадуя на излишнюю старательность горничных, он совсем забыл, что Лия никогда не расчесывалась, но тут ему попалось сокровище – недлинная сатиновая лента, которой принцесса перевязывала волосы. Эту ленточку он помнил, как помнил каждый завиток на ее шее, когда она наклоняла голову. Трясущимися пальцами Орландо взял ее и торопливо спрятал в карман, словно боялся, что его застигнут за воровством.
В ушах стучало, он даже чувствовал легкое головокружение. Подняв голову, Орландо вздрогнул – из зеркала на него смотрел совсем чужой, незнакомый ему человек, с сильной проседью в волосах и глубокими, резкими морщинами. Лицо его расплывалось перед глазами, и он не сразу узнал себя, а когда узнал, то подумал, что вид у него, как у помешанного.
Сумерки как всегда начинались с того, что свет терял яркость, тени набирали глубину и становились длиннее. В зеркале отражалось окно, занавешенное белой газовой шторой, и часть стены с подсвечником, выполненным в форме морского конька. Как и в какой момент между окном и стеной появилась эта тень, он не заметил, осознав, что видит мутное плотное пятно только тогда, когда оно стало напоминать очертания человеческой фигуры. Голова болела, на глазах выступили слезы, - он даже поморгал немного, чтобы приглядеться, но пятно никуда не делось, оно становилось плотнее с каждой секундой. Мучительно захотелось оглянуться, но страх пригвоздил его к месту – он сидел, обливаясь холодным потом, не в силах отвести взгляд от зеркала. Пятно становилось отчетливее, сейчас оно подойдет и положит ему на плечи свои ледяные руки. Перед глазами вдруг возникло лицо Лии, неживое, с фиолетовыми пятнами – каким оно было в гробу. Эта тень подойдет и поднимет голову, и у нее будет такое лицо, а потом глаза откроются, и…. Он заорал в голос и бросился прочь из комнаты.
Трясло его до самой ночи, он много выпил, и велел двум лакеям и гвардейскому караулу ночевать в его комнате. И лишь только утром, с приходом Тузендорфа, Правитель почувствовал себя немного лучше.
- Закройте эти комнаты к чертовой матери!
- Ваше Высокопревосходительство, не стоит так волноваться – вы еще не вполне окрепли, у вас был приступ мигрени, в таком состоянии чего не померещится. Не стоит поддаваться суевериям.
- Закройте их немедленно, и ключ уничтожьте! Чтобы ни одна живая душа туда не заходила!!!
Тузендорф только всплеснул руками – столько денег было потрачено на реставрацию, и на тебе. Положительно, эта история с воскрешением дохлых принцесс плохо повлияла на Правителя, и ему необходимо как-нибудь отвлечься. К сожалению, хороших новостей у него давно уже не было, но сегодня он пришел с особенно неприятной. Если честно, Тузендорф не знал, какого свойства эта новость, ибо была она запечатана в плотный конверт с личной печатью Ее Величества Вильгельмины, королевы Ландрской. Он не решился сломать печать, но чутье говорило ему, что новость плохая.
Стоило ли беспокоить Правителя, который был явно не в лучшей форме? Пожалуй, да, ибо это было первое личное письмо Вильгельмины, и оно совершенно точно стоило внимания. Тузендорф протянул Орландо письмо, всем своим видом говоря о чрезвычайной важности происходящего, и тот, на мгновение забыв о своих хворях и горестях, поддался старой привычке и взял конверт.
- Ого!
- Ага.
Министр и не думал скрывать свое любопытство, с жадностью заглядывая в лицо Орландо, словно в нем можно было прочесть вожделенные строки. Правитель быстро пробежал письмо, и лицо его омрачилось – так и есть, новость неважная. Он помахал открытым конвертом и дал прочитать Тузендорфу. Мда, Вильгельмина требовала выдать тело внучки, в противном случае угрожая войной…
- Война на два фронта это плохо. Это очень плохо.
- Правда, что ли? – наконец хоть какие-то живые нотки промелькнули в голосе Правителя. – Мне интересно, ей на пороге двухсотлетия крышу снесло, что ли?
- Вильгельмине ээээ… восемьдесят семь, кажется…
- А, ну это другое дело! Восемьдесят семь – это практически детство, еще даже не юность. И что это наша молодуха вдруг очнулась? Все то время, что мы воевали с принцессой, потом судили ее, она и не вспоминала, что у нее есть внучка, а тут вдруг вспомнила! Девичья память, не иначе!
Тузендорф перечитал письмо еще раз, и оно понравилось ему еще меньше.
- Вы не находите, что это серьезно? Если и был когда-нибудь более неподходящий момент, чтобы воевать с Вильгельминой, то это сейчас. Мы в долгах по уши, сидим в Драгунате, как в болоте, а ваш проект века движется черепашьим темпом. Старой клюшке даже не придется напрягаться, чтобы раздавить нас, как клопов, а потом, под тем предлогом, что она дальняя родственница погибшей принцессы, аннексировать престол в Амаранте.
Орландо сделал неприличный жест.
- Вот ей, а не престол! Если уж я на такое пошел, чтобы его развалить, то теперь ни перед чем не остановлюсь.
Он возбужденно бегал по кабинету, заламывая пальцы:
- Может, мы трон выкинем нахрен? Чтобы ни у кого не было даже мысли о восстановлении монархии?
- А может, мы лучше сделаем то, что хочет Вильгельмина?
- Что?!
- В смысле отправим ей горячо любимый труп, пусть целуется там с ним – у нас этих жмуриков, как грязи. Ей придется напрягаться, чтобы придумывать новый предлог.
Тощие пальцы Правителя с неожиданной силой сомкнулись на жирной шее Тузендорфа, а глаза блеснули такой ненавистью, что министр едва не опозорился на рабочем месте.
- Ни-ког-да! – произнес он раздельно и тихо, но по спине Тузендорфа зазмеилась струйка холодного пота. – Никогда и никто не получит тело принцессы, и даже не узнает, где она похоронена. Это все, что у меня осталось, и я не намерен делиться.
- Но, Ваша Светлость… - прохрипел Тузендорф, - это несопоставимые вещи: мертвое тело и безопасность государства. Я еще понимаю, если бы принцесса была жива, но ее больше нет, и тело ее, если честно, уже не в лучшем виде…
- Я многим пожертвовал ради государства. Вы даже не представляете, чем. И тело Лии я не отдам, никто его не получит. Точка. Если вы еще раз заговорите на эту тему, я вас уволю.
Министр вытер пот и закусил губу от досады. Но тут ему пришла в голову другая мысль:
- А если мы… немножко смухлюем? Понимаете, мертвецы с течением времени краше не становятся, ну, вы понимаете. Если взять несвежего жмура, то его и родная мать не опознает, а тем более двоюродная бабка, которая никогда принцессу в глаза не видела. Подыщем девочку с похожими волосами и такого же роста, крякнем ее, подержим недельку в тепле и отправим королеве с самыми искренними извинениями. Пусть любуется.
- Вы спятили. Еще и ни в чем не повинную девочку убивать.
- Можно подумать, ваша принцесса была в чем-нибудь повинна! Ваша Светлость, очнитесь, это все серьезно! Нам грозит война!
Орландо подошел и сел за свой стол, заваленный бумагами так, что его почти не было видно.
- Вы не понимаете, Тузендорф. Война все равно будет, отдадим мы тело Лии или нет. Вот это письмо, может быть, двадцать лет писалось. Она долго ждала, но раз решила выйти из тени, то дела наши реально плохи. Почему здесь такой бардак? – он только что заметил гору непрочитанной корреспонденции.
- Так это… накопилось… за время…
- Убрать! Сами все прочтете и разберете, мне представите только самое важное. Некогда мне сейчас ерундой заниматься. Скажите, Стейнбок в Амаранте?
- Да, Ваше Высокопревосходительство. Прикажете позвать?
- Прикажу. Завтра с утра чтоб был здесь в полной готовности ответить на любой мой вопрос. Если не ответит – поедет вслед за сыночком на передовую защищать родину. Что у нас с погодой? Все так же?
- К сожалению, да.
- Есть прогнозы на потепление?
- Увы…
Орландо смотрел, как министр внутренних дел очищает его стол, раскладывая документы в большие стопки, чтобы было удобнее нести.
- В Энкрете гарнизон усилить.
- Кем?
- Да хоть собой! Уж этот вопрос решите без меня, но чтобы город был готов к любому повороту событий!
- Ох, Ваша Светлость, они там народец ненадежный, родину не любят, вообще ничего не любят, кроме своих задниц – им старая королева легко мозги промоет.
- Слушайте, что вы ноете, как старая бабка? Вы министр или институтка? Есть проблемы – решайте их. Не хватает ресурсов – просите, не хватает мозгов – займите, делайте что-нибудь! Само по себе ничего не устаканится.
Уж это Йозеф фон Тузендорф знал не понаслышке.
Комнаты королевы Мередит закрыли, а ключи показательно уничтожили, хоть Правитель при этом и не присутствовал. Он, конечно, успокоился и остыл, но не стал отменять свое распоряжение, ибо ему было невыносимо думать, что по ночам там бродит тонкая тень Лии. Целое крыло, еще пахнущее свежей краской, было наглухо замуровано. Дворец погрузился в траур.
Лежа в постели и погасив свечу, Орландо ощутил, как давит на него огромное безлюдное строение, некогда шумное и величественное, а теперь населенное призраками. Он жил во дворце непрошенным гостем, отгородившись от него в своих двух комнатах, забаррикадировавшись, спрятавшись за бумагами, но дворец никуда не торопился, он терпеливо ждал, когда же он выйдет за пределы своего убежища. Вот и дождался, но Орландо боялся не этого, он мог поручиться, что больше никогда нога его не ступит в проклятую комнату. Он боялся того, что дворец придет к нему. В памяти его еще были живы воспоминания о том, как он слышал шаги и голоса давно умерших людей, и ему очень не хотелось пережить это еще раз.
Укрывшись одеялом, он лежал и мучительно вслушивался в ночные шорохи – не раздаются ли в коридоре легкие шаги, едва слышные в мягких коврах? Не идет ли к нему мертвая принцесса, держа в руках отрубленную голову? Чем напряженнее он вслушивался, тем больше ему мерещилось, и холодный пот проступал на поседевших висках.
Стоило свече погаснуть, мертвое лицо Лии снова стало преследовать его. Оно лезло в голову, несмотря на то, что он яростно отгонял все мысли о жутком дне, когда хоронил ее в Голубиной роще. Принцесса была совсем не такая, она была живая и веселая, ее глаза сияли – лицо, которое он видел в гробу, не принадлежит ей, это подмена. Орландо попытался сосредоточиться и вызвать в памяти ее образ. Чаще всего ему вспоминалась встреча в Нарамане, в тесной охотничьей избушке – может быть потому, что там он увидел ее впервые, а может потому, что там она была сама собой. Ей очень шла атмосфера тайны, ночи и приключений, это была ее стихия, и глаза сияли таинственно и ведьмовски.
Здесь, во дворце, ей было неуютно – певчая птичка в золотой клетке, она стеснялась своего платья, злилась на бессилие и мучительно хотела на свободу. Могла ли она вообще жить во дворце? Кто знает, люди часто страстно стремятся к тому, что им совсем не нужно. Возможно, побывав здесь, Лия изменила свою точку зрения, но он об этом уже не узнает. Он вообще ничего не знает о ней – было время, когда ему казалось, что он знает все, чувствует ее и понимает. Какое заблуждение! Он сам придумал себе принцессу, и не смог пережить того, что она оказалась не такой.
Но даже сейчас Орландо не мог смириться с очевидным: ему слишком хотелось верить, что если бы она была жива, все бы наладилось. Ведь она была предназначена ему судьбой! Он видел множество знаков, и успел так сильно уверовать, что расстаться с иллюзиями ему было не под силу. Незаметно для самого себя он начал складывать кирпичи в основание легенды, по которой Лия была отобрана у него злой судьбой и какими-то мерзавцами, в число которых он точно не входил. Так жить было намного легче, он мог думать, что принцесса наблюдает за его жизнью, и будет ждать на другой стороне, когда его земной путь закончится.
Однако в одиночестве темной спальни романтические мысли почему-то не приходили, все больше какая-то дрянь лезла в голову. Орландо помучился немного, а потом чиркнул спичкой и зажег свечу. Может, опять позвать лакеев? Не хотелось, чужие люди его раздражали, но и одиночество было невыносимо. Он поднялся, надел халат и подошел к камину – пусть он давно уже правил страной вместо того, чтобы убираться в комнатах, но навыков не растерял. Зажигать камин у него получалось быстрее и ловчее, чем у горничных. Когда яркий свет заплясал на полу, освещая и согревая спальню, он почувствовал себя лучше – ни один призрак не посмеет войти в комнату, где горит каминное пламя. Он присел на кровать, глядя в камин, потом прилег и накрылся одеялом, и сам не заметил, как уснул.
Утром он проснулся с уже непривычной жаждой деятельности. Как выздоравливающий после тяжелой болезни человек спешит встать с кровати и сделать первые шаги, так и Орландо поскорее умылся, оделся и вышел в кабинет. Первое, что он увидел – чистый стол, на котором в образцовом порядке стояли чернильница, карандашница, пресс-папье и портрет королевы Брижитт в рамочке. Стопка чистой бумаги лежала в лотке и просилась на стол. Правитель присел, потрогал ладонями шершавую поверхность сукна, и глубоко вдохнул – жизнь продолжается. Письмо Вильгельмины пришло очень вовремя, как раз тогда, когда Орландо уже начинал разваливаться на части. А тут такой хороший пинок под зад! Настоящее благословение, ничего не скажешь.
Пробило восемь. Через час должен был явиться граф Стейнбок, значит, нужно успеть хорошо позавтракать до его прихода и собраться с мыслями. Орландо встал и подошел к окну – ночная мгла еще не оставила город, серый зимний сумрак прятался по углам, растушевывал верхушки деревьев и крыши домов, заставляя их исчезать на фоне неба. Сигизмундов сад выглядел угрюмым и поникшим, голые ветви, как обугленные пальцы тянулись куда-то и не могли дотянуться. Теперь только вездесущие дети носились по его аллеям, лепили снеговиков и снежную крепость, кроме них никто не решался бродить по заснеженным лабиринтам. Сад скучал.
Как много всего внезапно изменилось! И как много нужно сделать, чтобы жизнь стала хотя бы вполовину такой же сносной, как раньше. Нельзя, даже преступно предаваться хандре в то время, как его страна в нем нуждается – Орландо задернул штору и пошел завтракать. Надо будет сегодня обязательно прогуляться по городу и своими глазами посмотреть, что в нем происходит.
С последним, девятым ударом часов, дверь кабинета отворилась, и на пороге появился военный министр, граф Стейнбок. Он всегда был точен, даже подчеркнуто точен и пунктуален, что, разумеется, было достоинством. Но Орландо про себя посмеивался над этой его чертой, как над неким пунктиком – граф был слишком пунктуален, что скрывало тайную расхлябанность и страх перед ней.
- Ваше Высокопревосходительство!
- Доброе утро, граф. Как поживаете?
- Благодарю вас, вполне сносно. Вы изволили меня вызвать для доклада? Позволите начать?
- Начинайте. – Правитель уселся в кресло и добрых сорок минут слушал обстоятельный доклад военного министра о положении на фронте, организации снабжения, финансах и стратегических перспективах на ближайшее будущее. Стейнбок страдал отсутствием воображения, но свое дело знал хорошо, и работал добросовестно, поэтому Орландо в целом остался доволен, отметив про себя несколько моментов, на которых стоит заострить внимание. Но сейчас его занимал другой вопрос:
- Скажите, граф, в каком состоянии наш военный флот?
- Простите?
Стейнбок не понял вопроса, потому что военного флота в стране фактически не существовало. Та часть Серана, которая протекала по территории страны, не предполагала каких-либо военных действий.
- Представьте, господин граф, что Ее Величество королева Вильгельмина вдруг решила, что ей тесно в Каррадосе, и что еще одна корона будет на ней хорошо смотреться.
- Это невозможно, Ваша Светлость, еще во время Энкретской заварухи мы восстановили городские укрепления. Ей нечего там делать.
- Ну да, ну да… А теперь представьте, что ее флот в полном составе уже стоит у Синих огней… - он достал из ящика стола карту Энкрета и разложил ее на столе. Карта была старая, но кто-то на ней старательно отметил восстановленные городские укрепления. Стейнбок смотрел на Правителя все с большим недоумением, а тот достал из кармана горсть леденцов в разноцветных обертках и высыпал ее на карту.
- Вот, это кораблики Вильгельмины. Вы точно знаете, сколько их у нее?
- Эээээ…. – министр полез в карман, достал пухлый исписанный блокнот, долго листал его и, наконец, выдал, - по последним разведданным, наличная численность Ландрского военного флота составляет 47 единиц, из них 11 флагманов…
- Хорошо, - перебил его Орландо. И вот эти 11 флагманов появляются здесь со всеми своими пушками – вам не кажется, что от города останется мокрое место?
- Нет, Ваше Высокопревосходительство. Вы позволите? – Стейнбок положил на стул свои бумаги и подошел к столу. – Во-первых, весь флот никогда не пойдет к Энкрету, потому что у Ландрии есть и другие беспокойные соседи, от которых надо защищать свои границы. Как минимум треть флота должна постоянно находиться у Водяной могилы.
Он отодвинул примерно треть конфет.
- Дальше: вы в курсе, какого размера средний боевой трехмачтовик? – Орландо отрицательно покачал головой. – А какую ширину имеет Серан в районе Синих Огней?
Орландо покачал головой еще раз.
- А я знаю, и говорю вам, что более трех кораблей в ряд там не выстроишь, и то, есть опасность, что в случае повреждения, они сильно помешают друг другу и лишат маневра. – На карте осталось только три конфетки. – С тремя кораблями мы вполне повоююем, и наши береговые укрепления абсолютно достаточны для этого.
Это звучало оптимистично и вполне разумно, но Орландо прекрасно понимал, что Вильгельмина Ландрская – последний человек, который пустился бы в авантюру, не продумав до конца ее последствий. Уже само время ее выхода на сцену говорило о том, что дела его плохи. Старая королева долго ждала, она проглотила Энкретскую заваруху, и раз она начала действовать, значит, время пришло, и она почуяла запах крови.
- Прекрасно. – Орландо похвалил министра, - а теперь стойте здесь и думайте, где мы облажались. Вернее, где нам предстоит облажаться, потому что эта собака просто так не лает.
Господин Стейнбок казался еще более удивленным, чем раньше:
- Простите, Ваше Высокопревосходительство, я вас не понимаю. Вы говорите так, как будто королева Вильгельмина объявила нам войну.
- Практически да… - Правитель сел на свое место и крепко задумался. – Официально никто ничего не объявлял, но я получил от нее письмо, тон которого заставляет меня задуматься о том, что такое развитие событий вполне возможно, и даже вполне вероятно.
Стейнбок слегка побледнел.
- Вы уверены? Мы сейчас не в том положении, чтобы воевать на два фронта.
- Именно поэтому она мне и написала. Ее письмо – лишнее подтверждение того, что дела у нас идут скверно, поэтому думайте, господин министр, думайте. Ступайте к себе, позовите своих лучших думальщиков и думайте. Мы должны предусмотреть все варианты развития событий, иначе нам конец.
Военный министр ушел бочком, слегка пошатываясь, как пьяный. После его визита Орландо снова ощутил страх, на время заглушенный бурной деятельностью. Старая падальщица действительно чувствует момент, и это значит, что стул под ним горит. Необходимо срочно что-то предпринять, если уже не поздно.
А если она заключила тайную коалицию с Драгомилом? Нет, никогда она не простит ему Картерос! Хотя… он сам простил бы кому угодно и что угодно, лишь бы добиться поставленной цели, и потом рассчитаться с обидчиком. Это здорово осложняет ситуацию – если поодиночке с ними еще можно бороться, то вдвоем они его завалят. Орландо даже взмок от страха, ощутив себя примерно так же, как в свое время, когда понял, что герцог Карианиди может легко от него избавиться. Надо что-то делать! Надо что-то делать! Но он не представлял, что именно: у страны действительно не было ресурсов, чтобы открыть еще один фронт, тем более против свежего и сильного противника, тем более на своей территории.
Орландо искусал себе все пальцы, пытаясь с наскока придумать идеальное решение проблемы, которая зрела не один год. Он даже не мог сердиться на Вильгельмину, потому что в душе знал, что на ее месте поступил бы точно так же – несмотря на разницу в возрасте и происхождении, они были одной породы. Да, случись Вильгельмине воевать так долго и безуспешно, он бы тоже сидел и терпеливо ждал, когда у нее закончатся силы, люди и деньги, чтобы потом нанести удар под дых. Но почему именно ему? Почему не Драгомилу, которого она ненавидела лютой ненавистью как раз за такой же поступок?
В родственные чувства Вильгельмины Орландо не верил, ведь она никогда не видела внучку. Если бы они встречались, то еще можно было бы думать про месть, а так все это слишком смахивало на поиск благовидного предлога. На самом деле, у вторжения в чужую страну должно быть хоть какое-то обоснование, Орландо же сам старательно готовился к войне с Драгомилом, искал повод, как оказалось, недостаточный. Вот и Вильгельмина решила далеко не ходить, причем у нее повод получался получше, попонятнее простому народу.
Хорошо, раз уж Правитель так чудесно понимает действия старой королевы, может, он тогда попробует предсказать развитие событий? Как бы он поступил на ее месте?
- Пошел и убился об стену… - мрачно ответил сам себе Орландо и вздрогнул, потому что получилось, что ответил вслух.
Он порылся в ящиках стола, потом в шкафу, но нигде не обнаружил приличной карты Ландрии. Черт побери, придется идти в библиотеку! Орландо надел сюртук, застегнул его под горло, скатал в трубку ту карту, которая лежала у него на столе, и вышел из кабинета.
Уже полностью рассвело, и даже прояснилось – стало понятно, что день будет солнечным. Большая удача по нынешним временам этот солнечный свет, слишком редко лучи его пробивают плотную завесу серой ваты и попадают на землю. Зато уж если попадают, то сверкают, как в последний раз: снежный покров убирается в бриллианты, сияет и переливается, умножает солнечные лучи, делает день таким ярким и светлым, что аж дух захватывает.
Проходя по дворцовым коридорам, Орландо невольно засматривался в окна – так притягателен казался свежий зимний день. Он вспомнил, что хотел сегодня прогуляться, и едва не встал на полпути – прогулки всегда помогали ему придумать что-то необычное. Но еще не выветрившийся из души страх заставил его продолжить движение в библиотеку. Он решил сначала изучить обстановку, а потом идти, чтобы массив информации в голове мог свободно перевариваться.
В библиотеке тоже было намного светлее, чем обычно: даже сквозь молочно-белые занавески пробивалось солнце, рассеивая тысячи радостных бликов по наборным крышкам столов. Орландо непроизвольно ухмыльнулся, но тут же поспешил снова нахмурить брови – негоже скалиться в такой трудный для страны час. Искомая карта нашлась довольно быстро и, к счастью, она оказалась почти такого же размера, так что правитель смог сложить их вместе и получить более-менее внятную картину двух соседних стран.
Итак, на северо-востоке Ландрия граничила с Тридесятым царством, и разделяла их никем не населенная неласковая местность под названием Ледяная пустошь, которая заканчивалась как раз знаменитым Картеросом, теперь принадлежавшим Драгомилу. По имеющимся данным, впрочем, неточным, он построил там некоторые укрепления, чтобы не потерять с трудом завоеванное. Его воинам, привыкшим к суровому климату высокогорья, было гораздо проще освоиться там, чем изнеженным южанам, но даже они не решались осваивать Ледяную пустошь, которая в местных преданиях была чем-то вроде Нарамана.
Страна Вечной Осени тоже имела выход к Ледяной пустоши, хоть и совсем маленький, но формально границы трех стран сходились там, у обожженного молнией дерева.
- Обожженное дерево! Как дети, честное слово! Надо будет поставить там нормальный пограничный столб, а то стыдно.
Орландо снова отвлекся, убежал куда-то мыслью. Не хотелось ему думать о самом неприятном, и он это понимал, но деваться было некуда.
Ледяная пустошь уходила на север, а с юга естественной границей между Ландрией и Страной Вечной Осени служило горное кольцо Таг-Тимир, которое в этом месте почти сходило на нет, рассыпаясь скалистыми отрогами и делая местность совершенно непригодной для боевых действий. Именно поэтому угроза со стороны Ландрии могла прийти только по реке. Орландо еще раз внимательно осмотрел карту, почти ползая по ней носом, чтобы точно убедиться, что по суше ему ничто не угрожает.
Оставался Серан, широкий и полностью судоходный на границе – как сказал Стейнбок, там могут пройти 3 корабля-флагмана, и даже не задеть друг друга. Прикинув ширину реки на глаз, Орландо присвистнул и снова помрачнел: слишком широкие получались ворота. К сожалению, он слишком мало знал о ведении боевых действий на воде, но возможность беспрепятственного прохода чужих кораблей его нервировала. Первая мысль была – перекрыть реку, но тут же он понял, что это идиотизм.
Линия береговых укреплений Энкрета располагалась как бы в глубине, позволяя вражеским кораблям заходить на территорию страны, но вошедшие попадали в каменное кольцо связанных друг с другом сооружений, каждое из которых было устроено так, что угол обстрела никогда не прерывался. Благодаря его решительным действиям во время Энкретской заварухи, укрепления были успешно восстановлены, и за их обороноспособность можно было не волноваться. Вроде и Стейнбок говорил то же самое, но Орландо все равно думал, что старая кошелка не полезла бы в воду, не зная броду.
А как бы он поступил на ее месте? Взгляд Правителя бегал по Серану от Каррадоса до Энкрета и обратно: путь по берегу там несомненно есть, но зачем идти по берегу, если есть река и корабли. Тут все однозначно, но при пересечении границы появляются различные варианты: постараться обойти укрепления по суше, проскочить их на быстроходных судах, да и еще куча всего… Голова пухла от всех возможных вариантов, которые сейчас казались ему вдвое страшнее, чем были на самом деле.
Нет, все-таки необходимо было прогуляться, Орландо встал и подошел к окну, за которым искрился и блестел солнечный день. Война… Она уже почти два года идет, а такой день когда еще будет! Он оделся потеплее, ибо яркое солнце совсем не гарантировало теплой погоды – подбитый мехом плащ и теплые сапоги, которые еще два месяца назад выглядели бы экзотически, сейчас превратились в незаменимую обыденность.
Улизнуть тайком из дворца сейчас стало труднее, чем раньше - его берегли. Как же, он Правитель воюющей державы, его безопасность превыше всего. Как сказал Тузендорф в последний раз:
- … если честно, на вашем месте, я бы ей не отвечал. Все они там ведьмы: Вильгельмина ведьма, да и чего далеко ходить – внучка ее покойная тоже, говорят, была по этой части.
Он боялся сглаза или какого-то иного колдовства со стороны Вильгельмины, а посему распорядился утроить охрану Правителя. Вроде бы взрослый человек, а до сих пор в сказки верит. И, тем не менее, заботливость Тузендорфа Орландо ощутил на себе сразу же, как только вышел из кабинета: перед ним тут же вырос капитан Ишикава.
- Желаете прогуляться, Ваше Высокопревосходительство?
- Гм… Нет, в ванне поплавать в таком виде.
- Отлично. Мои ребята будут готовы через секунду.
Бравый капитан тут же исчез в комнате охраны, оставив Орландо в недоумении.
- Эээээ… Какие еще ребята? Я иду один.
- Ни в коем случае, - твердо сказал Ишикава уже откуда-то сзади, высунувшись из соседней двери, - распоряжение барона фон Тузендорфа.
- Что??
Правитель дернул плечом и пошел вниз, он не собирался слушать эти бредни, но стоило ему дойти до лестницы, как за его спиной загрохотали тяжелые сапоги, и пятеро рослых гвардейцев окружили его, как арестованного.
- Эти ребята обеспечат вашу безопасность, Ваше Высокопревосходительство, можете во всем полагаться на них.
- Нет, - Орландо остановился посреди лестницы, - они мне не нужны. Я иду один.
Но Ишикава и глазом не моргнул:
- Ваше Высокопревосходительство, согласно распоряжения барона фон Тузендорфа, мы обязаны сопровождать вас повсюду и охранять от любых возможных опасностей.
- Тогда я отменяю его распоряжение. Вы свободны.
Гвардейцы не пошевелились, и Орландо, пожав плечами, двинулся к дверям, но стоило ему сделать шаг, как эскорт двинулся за ним.
- Я кажется сказал, что вы свободны.
- Ваше Высокопревосходительство, мы не смеем ослушаться приказа.
- Вы ничего не перепутали, капитан? Барон фон Тузендорф хоть и министр, но я все-таки Правитель…
Ишикава не повел и бровью.
- Он так и сказал: Его Высокопревосходительство будет говорить, что я всего лишь министр, а он – Правитель, будет сердиться и даже топать ногами, но вы его не слушайте. Безопасность Правителя превыше всего.
Орландо сначала открыл рот, а потом закрыл его, не в силах придумать что-нибудь убийственное, чтобы урезонить обнаглевшего капитана.
- Ишикава, я вас разжалую…
Тот кивнул головой в знак согласия.
- И сошлю…
Капитан кивнул еще раз.
- На фронт…
- Как вам будет угодно, Ваше Высокопревосходительство. Я давал присягу служить моей стране, и я ее нарушу, если не позабочусь о безопасности Правителя.
Крыть было нечем, но невозможно же было идти в окружении пятерых амбалов!
- Послушайте, если мы пойдем вот так, любому дебилу сразу стает понятно, что идет Правитель, и тогда возможны ситуации, в которых вы впятером не справитесь.
Ишикава нахмурился:
- Вы правы. Возьмем еще пятнадцать человек.
- НЕТ!!! Если хотите идти со мной, переоденьтесь в штатское, и идите скрытно, чтобы не бросаться в глаза. Даю вам пять минут, время пошло.
Гвардейцы бросились наверх, а Орландо, постояв минуту на лестнице, тихонько сошел по ступеням и юркнул в коридор, ведущий на кухню. Там он проскочил бочком мимо онемевшей прислуги и быстро выскочил в маленькую дверь, ведущую в переулок, которую он знал давно и хорошо. Представив себе, как же быстро бегают гвардейцы Ишикавы, он поспешил скрыться в лабиринтах тесных улочек, которые знал куда лучше капитана. Спрятавшись за ящиком с углем, он понаблюдал, как пробежал его эскорт, а потом преспокойно направился в другую сторону – там был тупик, но Орландо знал, что одна из досок в заборе прекрасно отодвигается, освобождая выход в соседний двор.
Это было даже забавно и смогло рассеять его хандру – он почувствовал себя немного мальчишкой, играющим в прятки. Осторожно оглядываясь, чтобы не попасться, Орландо пробрался дворами чуть ли не до самого Водного прохода. Здесь вряд ли кто-нибудь будет его искать, и он мог наконец расслабиться, поднять голову и осмотреться. Все изменилось до неузнаваемости: грязные и замызганные дома стали выглядеть опрятно под шапкой из чистого, сверкающего снега, будто гигантский маляр прошел и покрыл все слоем свежей извести. Даже красиво по-своему, если не обращать внимания на холод. Впрочем, если солнце светит вот так неистово, то любой день и любое место станет красивым.
Мелодично позвякивая бубенчиками, мимо Орландо проехала подвода, груженая дровами, и он, наконец, вспомнил, что находится в рабочем районе, там, где не бывал уже сто лет. Интересно, откуда они везут дрова в таком количестве? При нынешней погоде никаких лесов не хватит, чтобы отапливать жилища, а ему совсем не хотелось остаться потом в голой стране, без единого деревца. И почему он был так уверен, что установившаяся погода всенепременно кончится?
Разумеется, Орландо читал доклад Тузендорфа о таинственном исчезновении ведьмы Ирьи ДеГрассо, и тоже обратил внимание на некие стихотворные строки, которые свидетели привели по памяти, да и вообще на смысл ее эмоциональной проповеди. Звучало, конечно, нелепо, но даже самая неразумная надежда способна дать человеку силы и заставить его двигаться вперед. Когда Орландо спрашивал сам себя: верит ли он в возвращение принцессы, он однозначно отвечал нет, но когда он смотрел на снег, он нерушимо верил, что погода наладится. Но ведь снег никак не связан с принцессой, это простое совпадение – убеждал он себя, но в глубине души считал, что это не так.
Самая окраина центрального округа, здесь заканчивается Найкратово и начинается Халидад – даже и не скажешь, что это центр города. Тесные переулочки, грязные домишки с покосившимися окнами, налепленные один на другой, как в муравейнике. Здесь жили все те, кто изо дня в день обеспечивал чистоту и красоту в богатых домах. Прачки, плотники, скорняки, фонарщики и чистильщики ковров проводили здесь свои дни и ночи, играли свадьбы, рожали детей, болели и умирали. Разноголосый гомон стоял в низких комнатах день и ночь, выплескивался на улицы и лез в уши случайному прохожему подобно назойливой мухе.
Орландо с любопытством оглядывал колоритные дома с подслеповатыми окнами, принюхивался к различным запахам, говорившим о людях, скрывающихся за стенами, гораздо больше, чем самый подробный рассказ. Вот пахнет несвежей рыбой – и он сразу увидел, как женщина варит в большой кастрюле тресковую мелочь, купленную по дешевке после закрытия лавки. Потом рыба измельчается, поливается ложкой постного масла и слегка солится – нет ничего вкуснее для голодного живота, а если есть еще и краюха черного хлеба, то это вообще праздник!
Запах мыла и хлорки говорит о том, что в тесной полуподвальной комнатенке день и ночь стирают белье, задыхаясь и кашляя. Жизнь так и проходит под стук деревянных валиков, только клочок серого неба мелькает иногда в крохотном окошке. Эти люди живут как кроты, зарывшись в знакомую им грязь и никогда не поднимая головы. Главный закон крота – никогда не смотри наверх! Иначе можно увидеть небо и умереть от тоски, понимая, что ты всего лишь крот.
Но Правитель только ухмыльнулся, даже и не думая впадать в сентиментальные размышления о судьбах мира: слишком хорошо знал Орландо здешнюю публику, чтобы по-настоящему ей сочувствовать. Да, бывали тут и случайно залетевшие светлячки, жертвы липкой паутины, но основная масса людей и не годилась ни на что другое. Именно масса, не имевшая лиц и судеб, сейчас ворковала перед ним на разные голоса, приоткрывая свою будничную жизнь.
Орландо много лет трудился во имя того, чтобы дать людям шанс. Чтобы тот, кто действительно хочет, мог изменить свое положение, мог вырваться к небу и перестать быть кротом. Он видел, что его идея работает – много молодых людей, которым при королях ничего бы и близко не светило, вдруг появились на сцене общественной жизни и стали работать. Это был его главный повод для гордости. А ко всем остальным он не испытывал сочувствия, справедливо полагая, что если человек не хочет сам себе помочь, то никто ему не поможет.
Мимо него промчалась ватага ребятишек, волокущих за собой здоровенный жестяной таз, издававший чудовищный грохот. Вероятно, таз был украден из прачечной, потому что вслед за беглецами полетел поток отборной брани с упоминанием всех близких родственников до седьмого колена. Интересно, что они собираются делать с тазом, - подумал Орландо, и как только он это подумал, ему пришлось быстро отскочить в сторону, потому что ватага возвращалась, сидя в тазу, и отчаянно набирая скорость под гору. Йээээхххх! Ребятишки пролетели мимо, едва не зацепив Правителя страны, и осыпали его мельчайшей снежной трухой, брызгами своей радости. Орландо даже улыбнулся – до того хорошо ему показалось лететь вот так, с горки, ни о чем не думая.
Он отряхнулся и пошел дальше, разглядывая дома и прохожих, которые тоже разглядывали его пристально и недружелюбно: для здешнего квартала он был слишком хорошо одет. В какой-то момент он подумал, что капитан Ишикава был не так уж неправ, особенно когда за ним увязалась парочка парней подозрительного вида. Орландо прибавил шагу, но это ему, разумеется, не помогло – судя по виду, парни бегали куда быстрее Его Высокопревосходительства. Он шел и судорожно размышлял: где же полиция, где караульные, где обходчики? Он прошел уже два квартала, а не встретил ни одного представителя власти, к которому можно было обратиться за помощью.
И тут, наконец, он их увидел: возле грязно-розового дома, на первом этаже которого располагалась мелочная лавка, стояли пять или шесть малиновых мундиров. Какое облегчение! Парни мигом отстали, а Орландо бодро спустился вниз и подошел к патрульным:
- Доброго дня, господа. Почему вы все здесь? Что-нибудь случилось?
Старший из патрульных, мужчина лет сорока, молча кивнул на дверь лавки, и отвернулся. Орландо потоптался в нерешительности, а потом двинулся внутрь, подстрекаемый любопытством. Возле двери толпился народ, охая и перешептываясь, люди заглядывали в грязные окна, но не решались войти. Стоило Орландо открыть дверь, в нее сразу же просунулось пять-шесть любопытных носов, и тут же скрылось. Он вошел внутрь.
Это была типичная лавочка для бедняков – тесная, грязная, с убогим ассортиментом, состоящим из спичек, соли, табака и, разумеется, нелегального спиртного, запах которого сразу бросился в ноздри. Здесь его очевидно готовили из остатков очистительной жидкости, которую используют при покраске тканей, потому что запах был резкий и ненатуральный. Но помимо химического запаха спиртного, пахло еще чем-то невыразимо мерзким. Тошнота мгновенно подступила к горлу – Орландо достал из кармана платок и зажал нос.
Он прошел по лавочке и открыл низкую дверь, ведущую в подсобные помещения: там толпились люди в малиновых мундирах. Несмотря на их яркую одежду, полутемная комната затмевала любой цвет – она была красной. До самого потолка стены были отвратительного бурого цвета, источавшего запах, заставивший Орландо схватиться за платок. Присутствующие обернулись в его сторону и с недоумением уставились на непрошеного гостя, но вышвырнуть его за дверь не решились, потому что он явно был не из простых.
- Сударь, прошу меня извинить, но сюда вход запрещен. Идет следствие. – Молодой человек, по виду полицейский стажер, двинулся к Орландо, но по дороге вдруг поскользнулся и вынужден был опереться рукой о стену. Изумленный Правитель увидел, что рука его окрасилась красным.
- Что здесь произошло?
- С кем имею честь? – Ответил юноша вопросом на вопрос.
Говорить правду смысла не было, поэтому Орландо воспользовался испытанным приемом.
- Меня зовут господин Андерс, я личный секретарь министра внутренних дел барона фон Тузендорфа.
Лицо молодого полицейского вытянулось.
- Как, уже в охранке узнали… Простите, я хотел сказать, в службе безопасности.
- Как видите. Могу я пройти?
- Да, конечно, если хотите, но на вашем месте я бы не стал.
Орландо осторожно протиснулся между полицейскими и увидел картину, от которой его потом тошнило целую неделю: на полу в луже крови плавала старуха, ну, ему показалось, что старуха, потому что на месте головы у нее был фарш.
- Ничего себе… Кто это ее так? И за что?
- Мы здесь для того, чтобы это выяснить, не так ли? – один из полицейских подозрительно скривился на Орландо, и тот предпочел ретироваться подобру-поздорову. Да и интерьер комнаты не радовал. На улице, в сторонке от зевак, стоял и курил тот самый молодой парень, и Орландо решил поговорить с ним.
- Это ужасно…
- Да, я еще не привык. Люди, которые работают у нас годами, всякое видели, и уже не впечатляются подобными зрелищами, а меня мутит.
- И не говорите. Здесь я еще видел парочку подозрительных типов, которые увязались за мной явно с недобрыми намерениями. Хорошо, что я вас встретил…
- Вам не стоит ходить здесь в одиночку, да еще в таком виде.
Орландо очень удивился:
- Я-то думал, что очень скромно одеваюсь…
- Я не имел в виду вызывающе, - пояснил молодой человек, - но ваша одежда, пусть и скромная, но дорогая, и это очень бросается в глаза именно здесь, где большинство жителей одето во всякую рвань. С тех пор как началась война, сударь, люди живут плохо и они очень злы. Многим совсем нечего терять, а человек в отчаянии становится опасным и непредсказуемым.
- Уж очень непредсказуемым… - пробормотал Орландо, вспомнив жуткую картину в лавке.
- Вы о старухе? Напрасно, здесь как раз все очень предсказуемо: она торговала паленой водкой, а это кратчайший путь попасть в неприятности.
- Неужели из-за бутылки можно такое утворить…
- Вы меня удивляете, господин Андерс. Бутылка в данном случае – всего лишь символ личного интереса, который может состоять во многом, например, в том, чтобы она тут больше не торговала. Надеюсь, мы это выясним, но смысл всегда один и тот же – это кому-то нужно. Кстати, - вдруг очнулся молодой человек, - может быть, выделить вам охрану, чтобы проводили вас до министерства?
Очень своевременное предложение.
Перед ними нарисовались два рослых солдата из патруля.
- Они проводят вас, господин Андерс. Приятно было познакомиться.
- Взаимно. – Орландо слегка кивнул головой и двинулся прочь от этого неприятного места. Зря он все-таки убежал от Ишикавы, не стоило сегодня пускаться в приключения.
Однако свежий воздух, наличие двух мордоворотов за спиной и яркий солнечный свет быстро поправили ему настроение. Они еще не прошли и половины пути, а Орландо уже весело озирался по сторонам и даже что-то насвистывал. Он решил поддержать легенду и направился в министерство, к Тузендорфу, решив заодно посмотреть, чем он там занимается. Солдатики так и топали за ним до самой Ратушной площади, где он их отпустил у памятника королеве, на который он теперь никогда не упускал случая полюбоваться, так же как и на новый портрет в Галерее королей.
Несмотря на морозец, возле здания администрации царила суета и оживление. Хлопали двери, приезжали и отъезжали кареты, куда-то бегали рассыльные – красота! Орландо даже заулыбался, видя такое дело, ничего не было милее его сердцу, чем кипение дела. Он немного подышал воздухом возле памятника, и, когда почувствовал, что начинает замерзать, толкнул массивную дубовую дверь. Она легко отлетела в сторону, словно была совсем невесомой, но он-то знал, как много она весит – вот что значит искусство мастерового.
В лицо ему бросилось тепло и специфический запах присутственного места, состоящий из бумажной пыли, воска, сургуча и даже какой-то еды. Все это смешалось в потоке теплого воздуха и сразу обняло его за плечи, повлекло вперед, в лабиринты коридоров и кабинетов. Здесь Орландо был в своей стихии, и кое-кто даже знал его в лицо – впрочем, это на верхних этажах, а здесь, внизу, он просто потолкался немного, чтобы согреться и почувствовать атмосферу. Множество посетителей из гражданских осаждало кабинет учетчиков личного состава армейских подразделений, каждый из этих людей пришел с великим страхом и великой надеждой – они хотели знать о судьбе своих близких, которые потерялись в горниле военных действий.
- Что значит «пропал без вести»? Кто-то же должен знать… У нас вся улица получила такие бумаги – не может же без вести пропасть столько народу!
Эх, милая, может… Может и еще больше – нет счета всем потерянным, пропавшим без вести, исчезнувшим в адской мясорубке. Орландо не любил таких моментов, когда цифры из сводок вдруг становились живыми людьми, обретали лицо. Им приходилось сочувствовать, жалеть их, а это было тяжело. Когда работаешь с большими числами, лучше не менять масштаба, и он поспешил уйти.
Большая лестница наверх была устлана ковром, некогда красным, но давно потерявшим первоначальный цвет. Только кромка по бокам напоминала о его былой красоте. Зачем здесь ковер? Конечно, на второй этаж не ходит так много посетителей, но все равно место посещаемое, любое покрытие изнашивается моментально. Впрочем, назначение ковра стало ясно, как только Орландо ступил на второй этаж – там царила тишина, нарушаемая только редким скрипом чьей-нибудь двери. Солидность так и сочилась из-под высоких дверей с блестящими медными ручками, и тишина была совершенно необходима для поддержания общего трепета в каждом входящем человеке.
Ступая по вытертому ковру, Орландо, тем не менее, понял, что шаги его заглушаются столь же хорошо, как если бы ковер был новый. Что ж, прекрасно, тем неожиданнее будет его появление – и он радостно улыбнулся. Секретарша замминистра, выпавшая из очередной двери, узрев его улыбку, тут же впала обратно.
- Это правильно. Бойтесь, бойтесь… - теперь он чувствовал потребность в действии, и первой от этого пострадала дверь в кабинете Тузендорфа, которую он открыл так громко, что только штукатурка с потолка не посыпалась. Секретарь министра, молодой человек жуликоватого вида, от испуга рассыпал по полу бумаги и заметался, не зная, что делать: то ли собирать документы с грифом «совершенно секретно», то ли бежать докладывать своему начальнику. Но не спел сделать ни того. ни другого – Правитель быстро наклонился и поднял с пола заинтересовавший его листок, а потом, не говоря ни слова, так же стремительно прошел к министру.
Тузендорф был не один. На месте посетителя видел один из тех людей, которых Орландо так не жаловал, но оплачивал втридорога – серый, незаметный, со стертыми чертами лица. Он удивленно поднял брови, увидев, как министр вскочил со своего места и поменялся в лице.
- Ваша Светлость…. Как неожиданно… Вон! Вон! Быстро вон… - зашипел Тузендорф на посетителя, выпроваживая его чуть ли не насильно. Как только дверь за ним захлопнулась, он трижды провернул ключ и еще накинул сверху крючок для предосторожности. Теперь уже Орландо поднимал брови, но министр замахал руками, приглашая его отойти в дальний конец кабинета, в котором имелась маленькая дверь, ведущая в каморку, в которой Тузендорф хранил личные вещи.
- Что? – Орландо даже слегка поупирался, но министр затолкал его внутрь без малейших признаков почтения.
- У меня новости, Ваше Высокопревосходительство, - засипел он прямо в ухо, - и прескверные. Вильгельмина скоро будет в Энкрете, не пройдет и недели.
Словно струей кипятка ошпарил Орландо этот шепот, прокатился по телу и оставил после себя ледяной холод. Это невозможно. Это просто невозможно. Когда она успела? Каким образом?
- За точность сведений я ручаюсь, - снова просипел Тузендорф, словно угадав тайные мысли Орландо, - тот человек, который здесь был до вас, меня еще ни разу не подводил. И не подведет, у него свой интерес. – Добавил он, помолчав, еще раз угадав мысли патрона.
- Я говорил со Стейнбоком сегодня, - Орландо присел на шаткий стул и попытался собраться с мыслями. – Он утверждал, что взять Энкретские укрепления с реки совершенно невозможно.
Барон скривился, что означало скептицизм в смеси с презрением. В силу специфики своей работы, Тузендорф привык находить пути там, где не могли пройти другие, и он давно уже считал, что невозможно только мертвых воскрешать, а все остальное зависит от желания.
- Корабли Вильгельмины частично подошли к Синим огням и стоят там скрытно, а частично готовятся к выходу из Каррадоса – этих она уже не особо прячет. Ей даже и прятаться-то нет особого смысла, она уверена в своих силах и будет бить наверняка.
- Но как? Как они пройдут укрепления? Как выстоят под перекрестным огнем?
Министр с жалостью посмотрел на своего начальника.
- Ваше Высокопревосходительство, скажите, вы действительно думаете, что жители Энкрета поголовно горят желанием быть нашими гражданами? Вы действительно думаете, что двенадцать лет – достаточный срок для того, чтобы забыть, что они были свободны? В Энкрете лежит снег, сударь, а по ту сторону Синих огней уже начинается лето, и я уверен, что многие хотели бы поменять климат.
- То есть нас ожидает предательство, о котором вы осведомлены заранее, но ничего не делаете.
- Вы ошибаетесь, когда полагаете, что я ничего не делаю. – Тузендорф склонился почтительно, но с неким холодком обиды. – Уже одно то, что вам это докладываю я, а не военный министр, о многом говорит. А ведь Синие огни находятся за пределами страны и формально не входят в мою компетенцию.
Орландо впился зубами в свой собственный кулак. Наплевать, что Тузендорф видит его растерянным, сейчас не время для того, чтобы производить впечатление на кого-либо.
- У вас есть какие-нибудь предложения?
- Пока нет, - расстроенный министр опустился на ящик рядом с ним, - я и сам узнал за минуту до вас. Ума не приложу, что там можно сделать: Вильгельмине стоит просто пообещать Энкрету независимость, и она войдет в город без единого выстрела. Старая клюшка свое дело добре знает.
- Какого черта ей не сиделось в своем Каррадосе? Нормальные старухи носки вяжут в таком возрасте, да внуков нянчат, вернее правнуков… в ее-то годы.
- У нее нет правнуков. И внуков тоже – один сын, который так и не женился. Для кого она старается – ума не приложу, в гроб с собой две короны не утащишь. Может, она на нашу принцессу рассчитывала, а теперь обиделась, что мы с ней так круто обошлись?
При упоминании о принцессе Орландо почувствовал тоску. Кипящая вокруг жизнь раздвинулась занавесом, обнажив зияющую пустоту. Теперь он, наверное, уже никогда не избавится от нее, и в каждом деле будет горький привкус бессмысленности. Пот выступил на висках, Правитель с удивлением обнаружил, что в каморке довольно жарко, да и солнце припекало сквозь стекло.
- Ну и топят у вас! Экономили бы дрова, что ли… Кто его знает, долго ли продлится зима?
- Ах, Ваша Светлость, если бы это было нашей единственной проблемой! Я был бы счастливейшим из смертных…
- И не говорите. Кстати, это вы отдали распоряжение Ишикаве присматривать за мной?
Тузендорф кивнул.
- Он вел себя очень нагло, мне пришлось от него убежать.
Вот тут министр открыл глаза пошире, как будто не мог поверить в возможность такого неразумного поведения со стороны правителя государства. Но Орландо и бровью не повел.
- Я хочу, чтобы вы меня правильно поняли: я понимаю, что вы заботитесь о моей безопасности, но границ переходить не стоит. У меня, помимо работы, есть еще и своя жизнь… - на этих словах Тузендорф так искренне удивился, что весь запал Орландо сразу прошел. И правда, подумал он, кому я вру. Махнув рукой, он замолчал и уставился на пылинки, кувыркающиеся в солнечных лучах. – Что делать будем?
- Может, организовать небольшой мятеж в Каррадосе? Чтобы отвлечь Вильгельмину?
- Сколько это будет стоить? И надолго ли?
- М-да… - Тузендорф прикинул соотношение цены и эффективности данного мероприятия и замолчал.
Так они и сидели в кладовке, молча, с опущенными головами. Сегодня был неудачный день для того, чтобы вершить историю – ничего не придумывалось, хоть плачь.
- А почему сын Вильгельмины не женат? – спросил Орландо, как будто Тузендорф был закадычным другом принца Эльфрика и доподлинно знал мотивы. – Впрочем, глупый вопрос, я тоже не женат.
- Не такой уж глупый, - неожиданно отозвался министр. – Его Высочество холост по другой причине, он нездоров.
- В смысле? – Орландо никогда не слышал ничего подобного. Он знал о состоянии дел в Ландрии, знал о наличии принца, и точно помнил, что встречал упоминания о том, что он участвует в общественной жизни.
- Принц Эльфрик болен, с самого детства. Он живет взаперти и ни с кем не общается, мать оградила его от контактов с внешним миром.
- Но…
- У нее есть двойник, которого она иногда выпускает в народ, правда не часто. А настоящий принц двух слов связать не может.
- Он что, идиот?
- Нет, наверное, но что-то вроде того. Я не знаю точно, Ваша Светлость, мне и эти-то сведения слишком дорого обошлись, и я их не проверял.
Орландо поднял голову, и во взгляде его появилась заинтересованность:
- Господин Тузендорф, я должен знать это точно. Понимаете меня?
- Я постараюсь проверить, но чем это нам поможет в данной ситуации?
Правитель едва не подпрыгнул на стуле.
- Как? Вы не понимаете, что если это правда, то Ландрия стоит на пороге гражданской войны?
- Почему?
- Да потому что, если Вильгельмина умрет, то тут же начнется война между теми, кто пожелает править принцем Эльфриком!
Тузендорф улыбнулся:
- Так-то оно так, только Вильгельмина из рода Ландеррасов: матушка королевы прожила 99 лет, а бабка и вовсе 115, в свои 87 лет она еще сущий младенец по сравнению с ними. Мы с вами можем и не дождаться лучезарного момента.
- Вы сами сказали, что бабка прожила 115 лет, а мать – 99. Налицо сокращение продолжительности жизни.
- Ваше Высокопревосходительство, в данной ситуации ей вовсе не нужно жить до ста лет, достаточно протянуть всего полгода и Страна Вечной Осени рухнет, став придатком Ландрии. У нас с вами есть всего лишь несколько дней, которыми можно пренебречь, учитывая, что Вильгельмина в жизни ничем серьезнее насморка не болела.
- Какой вы, однако, нудный! – с досадой выпалил Орландо. – Любую хорошую мысль опошлите. Неужели вы не согласны, что отсутствие наследника представляет собой уникальную возможность, может быть даже единственную для нас? Вы меня понимаете?
Министр чертил носком башмака какую-то фигуру, не поднимая головы.
- У нас есть большая проблема и всего несколько дней на ее решение. Да проще верблюду пройти сквозь игольное ушко, чем нам уцелеть, если ее корабли войдут в Энкрет. Значит, они не должны туда войти.
Тузендорф по-прежнему не отвечал, занятый своими мыслями.
- Вы мне сказали, что сын королевы слабоумный, и что она скрывает этот факт. Логично, на ее месте я бы тоже скрывал. Тузендорф, мне нужно знать это точно. Вы можете в кратчайшие сроки узнать наверняка, правдива ли ваша информация?
- Я сделаю все, что в моих силах, Ваше Высокопревосходительство, но я почти уверен, что это правда. Множество косвенных признаков на это указывают. Если я правильно понял вас, то в случае, если принц Эльфрик действительно сумасшедший, он должен стать королем в кратчайшие сроки, и тогда Ландрии будет не до нас.
- Вы сможете это организовать?
Тузендорф задумался. Два самых главных человека в государстве сидели в кладовке друг напротив друга и решали судьбы стран, в то самое время, как секретарь министра напрасно пытался достучаться в кабинет, потому что пришло время обеда. За окном прогрохотал чей-то экипаж и снова все стихло. Министр напряженно молчал, И Орландо молчал тоже, ожидая от него положительного ответа.
- Вы знаете, я сегодня видел вашу полицию в действии. Так случилось, что я набрел на совершенное убийство – кто-то угостил старуху ломом по черепу, и ваши ребята там работали.
- Ломом по черепу, говорите? Я слышал, что Вильгельмина Ландрская – ведьма, у них в роду все с прибабахом. Судя по нашей принцессе, которая действительно приходилась ей внучкой, они там на короткой ноге с нечистью, поэтому наша задача весьма непроста.
- Разве я когда-нибудь оскорблял вас простыми поручениями?
Тузендорф хитро улыбнулся:
- Какая интересная мысль – спасти страну при помощи мелкой уголовщины. Хотя эта мелкая уголовщина потребует больших вложений, если вообще удастся.
- Должна, иначе нам крышка. В окружении королевы наверняка есть люди, которые с радостью наденут лучшее платье на ее похороны. Есть там кто-то подходящий?
Министр на секунду перестал грызть ноготь и уставился на Орландо стеклянным взором:
- Я уже говорил вам, что в числе приближенных Вильгельмины появилась Мими Ферро?
В кабинете стоял такой стук, будто секретарь задался целью выломать дверь.
- О, сейчас уже обед. Не желаете пообедать, Ваша Светлость?
- Нет. – Орландо начисто лишился аппетита при упоминании о Мими Ферро. – Лучше прикажите заложить карету, мне пора во дворец.
- Сию секунду.
Министр поклонился и вышел в приемную. Орландо остался один и подошел к окну, полюбоваться видом. Увы, сейчас его глазам открылся только белый канал, над которым поднимался пар, да мутные очертания домов по ту сторону с крышами, заваленными снегом. Удастся ли Тузендорфу его авантюра? Но это был единственный шанс – без твердой руки Вильгельмины страна будет ввергнута в смуту, и ландрские корабли надолго исчезнут с горизонта. А потом, когда он раздавит Мриштино, придет и черед Каррадоса – он живо представил себе одну огромную страну со столицей в Амаранте и подумал, что он, Орландо – величайший политик из всех живущих. Это было приятно.