ПЕРВОЕ ПИСЬМО МАТЕРИ
Здравствуй, Вова!
Вот че ты не сказал, когда точно свадьба? Я ж тебя ирода просила, скажи заранее, так нет, ты все сделал по-своему. Сказал за три дня до регистрации. Мы бы хошь денег-то поднакопили, да подарок вам ладный купили. А так приехали родители, привезли сундук с деньгами. Дураки дураками.
Невесту-то любишь чай? Как зовут-то ее? Да не серчай, помню я твою благоверную Галечку. Ты береги ее стерву мелкую. Она хошь и веселая, да какая-то хрупкая у тебя, городская. Че ей тут у нас на селе делать-то. Да и не сможет она ничегошеньки. Вместо сисек-то корову начнет за хвост дергать. Негодная она тебе партия.
Но ты ее береги. Я ведь не так тебе просто об этом пишу. У меня есть на примете для нее кавалер. Мы вас разженим, ей подберем нового ухажера, а ты на Варьке Софроновой женисся. А она пускай с ухажером. Дом тоже ей подберем.
Еще хотела спросить, что там за мальчонка плясал на вашей свадьбе? Чей? Так он выделывал разные колена, я аж рот раскрыла, и долго все думала о нем. Вырастет, ох будет девок с ума сводить. Как ты раньше, в двенадцать годов. Хотя нет, в двенадцать ты уже весь огород мог один вспахать без трактора. Ой, помню, три лопаты сломал, пока весь бурелом выкорчевал у старого дома. Потом домой-то вошел, так сразу с порога говоришь, дай, мать, молока. Литра полтора усосал тогда. Как телок, ага.
Что это я все про старое. Ты бы хоть написал мне, как живете, мать ее не обижает ли тебя? Хотя тебя борова разве чем обидишь? Ты сам горазд кого обидеть.
Ладно, сынок, буду кончать письмо. А то отец ругается, говорит, что много чернил трачу. Любите друг дружку. Мирно живите.
От отца тебе поклон и мешок улыбок. Это он вычитал где-то, старый хрен.
Мать твоя, Параскева Никитина. Точка.
Вовка Лобанов отложил письмо на стол, крикнул:
- Машка! Дай мне молока.
Было Вовке пятьдесят три года. Только Машка и подает ему водицы напиться. Из ведра. Молока от нее не дождешься. Дала воды, и на том спасибо.
Вчера проснулся и понял, прогулял он жизнь свою попусту. И специальность была в руках, мог руками дело делать. Да вот все ушло как-то само из рук, только и помещается теперь стакан да хлеба кусок. Вчера в ночи приполз домой, как был в кирзачах, плюхнулся на постель, и продрых до шести утра, пока Манька не пошла на работу. Галечка не смотрит на него третью неделю.
А он на них тоже не смотрит. Плевать. Вот мать только и ценила, письма писала.
Вовка взял опять отложенное письмо, посмотрел внизу письма, где обычно ставят дату, но ничего не увидел. Конверт давно затерялся, но Вовка помнил, что письмо это первое из оставшихся. Многие уже истлели, что-то Машка еще девчонкой куклам на носовые платки использовала, что-то внуки порвали, выкинули, что-то ушло на растопку. В последней кипе лежат пять писем, и лежат они под подушкой вовкиной, он бережет их, не дает никому. Память это. Его жизни память. Кто еще напомнит ему, что он человек? Для всех он умер, а для нее как был мальчишкой, так и остается. Даже самому смешно. Ему и больно и смешно, а мать грозит ему в окно. Уже не грозит. Нет, грозит, только не в окно, а изнутри откуда-то, из памяти души.
ВТОРОЕ ПИСЬМО МАТЕРИ
Здравствуй, сыночек мой, Вова!
Давно ты уехал из дома, да так и не спешишь возвращаться. А я жду все тебя, глаза проглядела. Много людей мимо окон проходит, а тебя все нет да нет. Я уж и реветь-то перестала. Думаю, выплачу глаза, как же я тебя увижу, когда придешь. А ты как ушел дождем, так у меня и осталось впечатление, что дождь тот не кончается. Льет и льет целыми днями, ночами чуть остановится, передохнет, а там опять начинает. И знаешь, я уж как-то к нему привыклась. Если его не слышу, так думаю, что-то случилось нехорошее. Солнца-то нет, а природа без солнца и дождя и не природа вовсе. Это только в песне поется, у природы нет плохой погоды. Есть она, плохая погода. Только мы ведь не хотим, чтобы она была, вот и не замечаем ее. Да что это я все о дожде да о дожде.
Давай-ка, мой милый сыночек, о тебе поговорим. Где ты, мой милый? Вчерась приходила Нюра, соседка слева, спрашивала, когда ты приедешь. У ней брат приезжал, говорил, что виделись вы с ним где-то на Совнаркомовской. А ты чего это там делал? Как тебя туда занесло? Ты с Галей был-то? Как там Галя поживает?
Чего я спрашиваю, ты же никогда матери не торопился правду сказать, все скрывал, да и сейчас, поди, смеешься над старухой, думаешь, ерунду спрашиваю. А хоть бы так. А не тебе меня судить. Не ты мне судья.
К своим сорока годам он располнел, лицо от сварки и ветра приобрело багровый оттенок, он жил с женой и дочерью в двушке на четвертом этаже. Двумя этажами ниже жил хахаль дочери, которого Вовка немилосердно гнал каждый раз, как видел. Но тот упорно не хотел отстать от Маньки.
Потом и дочь стала пропадать подолгу, приходила за полночь, отвечала невпопад, а в августе родила мальчишку.
Когда родила, Вовка первый раз взялся считать, сколько лет он живет с семьей. Дочери только пошел семнадцатый. Сколько пропито! Сколько прожито… Сколько писем материнских ушло в топку. Вот и это случайно затерялось среди детских вещей, а там вдруг мелькнуло и появилось. И его уже оставил Вовка у себя. И было это второе сохранившееся письмо.
Со временем оно потемнело, было покрыто водяными разводами темно-коричневого цвета. Вовка не помнил, то ли он пролил чай, то ли запачкал чем. Он помнил, что письмо долгое время лежало на холодильнике на солнце. Он все собирался ответить на него, припасал бумагу, ручку, перечитывал его по пьяни и каждый раз откладывал до более «спортивного» состояния. Но так и не собрался написать, пока не получил следующее письмо от матери.
ТРЕТЬЕ ПИСЬМО МАТЕРИ
Володя, здравствуй.
Отец, козел старый, не велит тебя Вовкой называть. Теперь ты у нас стал Володя. Хотя какой ты Володя. Так, недоделок. Совсем мать забыл? Я тебя спрашиваю?
Думаешь, в городе поселился, так и забыть можно стариков? Не дам я тебе меня забыть.
Милый, приезжай. Так мне тошно одной ночи коротать в пустом доме. С отцом не поговоришь ничего. Да и писать часто уже не могу. Глаза совсем не смотрят на свет белый. Я уж их чаем промываю. На лекарства, знаешь, денег-то не трачу. Тебе берегу. Отец не знает. Я тут скопила малость. Приедешь, тебе отдам.
Как там Манька-то, подрастает? Школу-то закончила? Я ее тут во сне видала. Пришла она, значить, ко мне в сени, постояла так криво-косо, поглядела на меня как на дуру, развернулась да и пошла. Ни слова не сказала. Она замуж не вышла ли? Али, может, родила в девках? С вас паразитов станется.
Я ходила тут в собес, пенсию хлопотала. Только сказали, вряд ли прибавят. Надо, чтоб ты приехал, да справку привез какую-то. О зарплате, говорят. Она у тебя есть, зарплата-то? Хошь бы выслал рубликов пятьдесят для смеху. Вот бы мы посмеялись всем селом.
На сим завершаю. Передавай Маньке привет большой, Только она меня и помнит, старую кочергу. Галечка зовет меня вас проведать. Так вот Галечке своей передай, чтоб не ждала меня. Ты лучче сам приезжай. Я тебе драников напеку, как ты любишь, со сметаной.
Ой, ты, горюшко мое. До свидания, сынок мой милый. Целую.
Твоя мать Параскева.
Драники он любил, сам их пек для дочери, когда была маленькая. А как она уминала их за обе щеки. Не успеет он снять со сковороды порцию, она обжигается, ловит горячие кружки пальцами, на язык кидает, шипит, молоком холодным запивает.
А ему радость. Он новую порцию готовит. Напечет сковородок пять, сметану поставит на стол, сами с Галечкой садятся есть. Хорошее время было.
ЧЕТВЕРТОЕ ПИСЬМО МАТЕРИ
Вовка, паразит ты эдакий, забыл мать свою. Здравствуй.
Опять пишу тебе в июле, чтоб заранее узнать, придешь ли ко мне в августе картошку рыть? Или мне мужиков нанимать, да деньги лишние выбрасывать на ветер. Водка-то нынче недешева. А деньгами они брать отказываются. Пять пузырей, говорят, и весь огород тебе перекопаем. Спина-то у меня уже не гнется. Сама-то я не могу. Одну грядку одолею, и сижу полдня, калека старая, а их у меня пятнадцать.
Ты с трактором сладил? На ём работаешь? Егорыч из пятнадцатого дома сказал, что ты с ним на тракториста тогда учился. И хорошо учился. Вот значить и пригодилась учеба-то. А ты все твердил, зачем мне это, да зачем. Вот и дозачемкался. А она и пригодилась, учеба. Теперь вот работаешь. Я че про трактор-то… Ты бы приехал на ём, да вспахал бы мне весь огород. Че я буду алкашей-то просить. Ты ж ведь подсобишь матери-то. На тракторе-то быстрее все сделать в огороде. Ты только не бросай работу. Вам там в городе денег-то никто не пришлет. У меня их немного, да и не дам я тебе, ты знаешь. Автозавод район большой, будешь с головой дружить, найдешь, как заработать.
Нашла вчерась фотку, где вы с отцом на скамейке под домом сидите. Ты такой шальной, белобрысый. Тебе лет шесть было. Валька соседка фотик только купила, пришла к нам фотографии делать. А вы как раз сидите под домом. Отец только после смены пришел. Ты его встретил и усадил отдыхать на скамейку. Ох, мы тогда смеялись. Такой ты шальной был.
Вова, ты не пей много. От этого, говорят, какая-то хворь приходит черная, так ты уж ее не зови раньше времени.
Целую тебя крепко. Думается мне, что приедешь ты в августе по картошку.
Твоя мать, Параскева.
Не успел он на картошку приехать. Получил вот это, последнее из оставшихся письмо. После мать уже писем не писала. Пропала в тот год картошка.
ПЯТОЕ ПИСЬМО МАТЕРИ
Ну, здравствуй, сын!
Вот и нет больше отца. И ничего он тебе больше в этой жизни не скажет. И мне не скажет. Завтра сороковой день. Приезжай.
Злая я была на тебя, не написала сразу. Телефонов ваших городских я не знаю. А ехать мне было не с руки. Злая я была. Теперь вот жду тебя. Отец тебя дожидался, все спрашивал. Завтра его ожидания прекратятся. Отойдет с миром. Сорок дён еще был со мной, а уж завтра все.
Один приезжай. Никого не хочу видеть.
Помнил он это письмо дословно. Как прочитал, сорвался в город. На могилу отца приехал с матерью. Она не плакала. Окаменела лицом и сердцем.
С кладбища поехали в магазин, закупили продукты на помин души. Дома уже, когда чуть успокоилась первая дрожь, свинтил с бутылки пробку, хотел засосать всю разом, как-то мимоходом глянул на мать, да так и замер. И пить не стал.
Только уже утром, когда собрались соседи и сели за стол, Он налил стакан полный водки, накрыл его куском черного хлеба и поставил у фотографии рядом со свечой. Потом только выпил сам. Одну. Не полную. И сел обедать.
Неделю пробыл с матерью. На восьмой день приехала Маша, увезла его домой.
А через четыре месяца позвонила соседка матери.
Померла родительница.
Пережила отца она совсем ненамного.
Теперь и его, вовкина очередь пришла помирать. Готов ли он? Давно готов. Они думают, что не чувствует он ничего. Забыл все. Не помнит.
Разум может забыть. Душа помнит все.