Сегодня ей было как-то не по себе. И не понятно, почему вдруг возникло это хреновое самочувствие. Голова болела, всё тело будто бы кололи тонюсенькими крошечными иголочками.
Вот дрогнула и натянулась одна из нитей.
Иван Шапотайло взревел не своим голосом и с размаху врезал своему лучшему другу по пьяной роже. А чтоб у него, у этого Коляна Мудрика, сукиного сына, одноклассника, блин, руки к чужой жене не тянулись!
Галка Шапотайло тихонько взвизгнула и постаралась спрятаться под столом. Когда муж напивался, он мог и её ненароком зацепить. Хотя на трезвый глаз ни-ни! Ни разу трезвый Иван свою любимую жёнушку не обидел.
Колян не ожидал такого оборота, но был вполне себе крепким мужиком и удержался на ногах, в смысле усидел на стуле. Потрясши головой, чтобы из неё вытрясти возникшие там звёздочки, Мудрик встал, опершись на столешницу, но не рассчитал, и стол опрокинулся, а следом на разбившуюся посуду рухнул и сам Колян.
Галка пискнула ещё тоньше и попыталась теперь вылезти из-под стола, но ей мешали ноги собственного мужа, стоящего как раз в том месте, где стол ещё опирался на свои ножки.
Поднимаясь с пола и стряхивая с клетчатой рубахи ингредиенты салата оливье, Колян окончательно озлился и схватил длинный хлебный нож. Шапотайло тоже не мог стерпеть ситуацию, но под рукой у него была только его вилка, которой он недавно подцепил четвертушку маринованного огурца. Ухватив вилку, Иван запихал в рот огурец и, свирепо хрустя им, пошёл в атаку на неприятеля.
Схватка была короткой и совсем не зрелищной. Вилка, лишившись своего огурца, вошла глубоко в глазницу бедняги Мудрика, а нож вместо хлеба разрезал печень, а за ней и брюшную аорту Шапотайло. Оба одноклассника свалились без чувств — один из-за болевого шока, второй из-за потери собственно способности чувствовать. Мёртвые тела всегда лишаются этой способности.
Галка Шапотайло всё-таки вылезла из своего укрытия и сидела теперь, тихонько подвывая и размазывая давно уже потёкшую с ресниц тушь по испитой физиономии, когда-то славившейся красотой на весь их класс.
Нить перестала колебаться, брюшко слегка раздулось от впечатлений. Она питалась чувствами людей, их выплесками: болью, радостью, тоской, злостью, нежностью, любовью. Любовь Она не любила. Любовь для неё была горьковатой, зато страх отличался изысканным ароматом и сладостью.
Дрогнула ещё одна нить, но до неё надо было ещё дойти, чтобы насладиться. Нить вела туда, где часто плескался как раз страх. Его сладкие, как патока, хлопья липли к стенам и потолку, его нежный запах, чем-то схожий с запахом старой обуви, щекотал её ноздри. Она растопырилась и стала вбирать его в себя.
Девочка плакала. Нет, не просто плакала, она захлёбывалась и всхлипывала, заходясь в истерике, стараясь забиться в самый дальний угол комнаты, спрятаться за стоящим там папиным креслом, но страх настиг её и там.
На задыхающуюся от страха девчонку надвигался огромный-преогромный, как ей казалось, клоун. Его яркие щёки раздвинулись в стороны, а посредине лица зияла улыбка. Маленькие глазки, выделенные белой краской, сощурились в тоненькие щёлки и недобро сверкали. Клоун пел песенку про неуклюжих пешеходов, а руками в белых перчатках старался выковырять ребёнка из-за массивной спинки.
Эта сценка длилась всего несколько секунд, может быть, около минуты, потом в комнату ворвался отец девочки и спас её от страшного клоуна, которого, кстати, сам и вызвал, так сказать, подарил дочери на пятый в её жизни день рождения. Развеселил, нечего сказать!
Впрочем, эту девчонку было легко напугать. Пугать сестру было самое главное развлечение её старшего брата. Пользуясь разницей в возрасте в целых десять лет, он и надоумил отца хорошенько развеселить малявку, пригласив аниматора. Он-то знал, какая у сестрицы будет реакция, потому что не раз сам пугал девчонку, оставаясь с ней вдвоём в квартире. А чего? У него свои дела, а эта лезет со своими вопросами! А так притихнет за креслом и не пристаёт.
И эта нитка перестала дёргаться, но Она уже была сытой. Можно было, конечно, рассмотреть вон то ещё лёгкое волнение тоненькой ниточки, но это наверняка была та самая любовь. И Она уже было решила сыто подремать, когда тоненька нитка напряглась и задрожала, выдавая ту самую мелодию, которая могла принести особенное, ни с чем не сравнимое удовольствие.
Девушка кричала, просила отпустить, размахивала руками, пытаясь отбиться, и плакала в голос. Бритоголовый парень крепко держал её за распущенные для красоты белые волосы, грубо зажав их в кулак. Второй рукой он освободил для себя поле деятельности, и теперь вовсю работал всем корпусом, вбиваясь в нутро глупой девицы.
Бритоголовому были небезразличны эти возгласы, он упивался ими. И Она почувствовала ревность. От собственной ревности Она могла и проголодаться, потому что это чувство, как и любые чувства, кроме наслаждения пищей, были для неё затратными. Как мог этот человеческий самец посметь питаться её пищей?! Нет! Так нельзя! Она перешла к нитке другого цвета и сама подёргала за неё с раздражением.
В стену активной парочки гулко постучали, и сварливый старческий голос громко потребовал прекратить шум и безобразие. На парня эти угрозы не произвели никакого воздействия, он их навряд ли услышал в пылу своей ускоряющейся страсти. Вот-вот должен был настать Тот Самый Момент. Одновременно с ним в дверь квартиры настойчиво позвонили, и звонок заставил бритоголового оставить свою жертву на диване истекать кровью. Он быстро застегнулся и пошёл разбираться, в чём дело и кто посмел.
Вместе со щелчком замка в дверь ввалились люди в форме. Они совсем не вежливо заломили бритоголовому руки за спину и опустили его на колени. Ещё один в форме прошёл в комнату и, осмотрев пространство, вызвал наряд неотложки. Бритоголового приволокли туда же и подвели к дивану, ткнули дулом пистолета между лопаток и спросили. Услышав утвердительный ответ, они не стали дослушивать про якобы согласие жертвы быть жертвой, про её любовь к нему и про то, как ей нравилось происходящее.
Ещё немного понаблюдав картину известного автора под названием «Не ждали», Она решила, что на сегодня она вполне наелась. И всё-таки сначала по этой ниточке была любовь! Ох, какой же она была горькой! Нежно-горькой! Потом страшно-горькой, а потом сладко-горькой. Эта дурочка его всё ещё любила… Девушка надеялась, что бритоголовый исправится и больше так не будет с ней поступать!
Уютно устроившись отдыхать и переваривать обед в уголке своей паутины, Она усмехнулась наивности жертвы и решила приметить для себя эту ниточку — по ней не раз ещё будет можно вкусно откушать.