Часть первая
…Он смотрел, как она приближалась к нему — дикая, страстная, неукротимая. Она напоминала ему женщин варваров, виденных им в Галлии и Британии, но их волосы были рыжими или белокурыми, а у нее — черные, как смоль. А эти глаза… Ни у кого в мире нет таких прекрасных глаз цвета ясного неба…
Вот она уже поравнялась с ним, ласково улыбнувшись и обнажив меж коралловых губ жемчужные зубы, а затем произнесла:
— Мой император.
— Моя императрица, — отвечал он ей голосом полным радости, восхищения и гордости ими обоими.
Но она не узнает, никогда не узнает, на что он пошел ради этого момента, как не узнает и то, кем они были и что сделали друг другу.
— Мой император, мой Юлий… — едва касаясь губами его ушка промурлыкала она. Это было так непохоже на его королеву воинов. Но он знал, что любовь имеет свойство менять людей, в особенности в присутствии их возлюбленных.
А она все смотрела в его глаза, полные любви к ней. По крайней мере, так казалось.
— Отужинаешь со мной?
— С удовольствием, дорогая, — с милой вежливостью ответил он ей и поднес ее большую, прекрасную руку к губам. Точно также он касался губами ее руки в той, другой жизни на римском торжестве, когда она интриговала против него, приняв сторону варвара Верциникса. Теперь она этого не помнит, но он не забыл.
Взявшись за руки так, будто были влюбленными школьниками, а не императором и императрицей, Цезарь и Зена прошли во дворец.
Пройдя в спальню, Зена опустилась в мягкое, обитое шелком кресло. Ее изысканное платье, подаренное накануне Цезарем, позволяло при детальном рассмотрении увидеть самое сокровенное. Услышав хлопок, слуга внес поднос с ужином в опочивальню царственных супругов. Увлекшись любованием Юлием, Зена почти не притрагивалась к еде.
— Почему ты ничего не ешь? — спросил Юлий, от которого, впрочем, не укрылось, что его жена смотрит на него, словно влюбленная сельская девчонка. Это позабавило его и в то же время окрылило. Все было не зря…
— А? — словно очнувшись от сна, переспросила она. — Ах, прости, я задумалась…
Ей показалось странным, что в легкой накидке было настолько жарко. Жар? А может, дело не в накидке, а в душе?.. И все же, скинув ткань и обнажив соблазнительные смуглые плечики, она с удовольствием откинулась на мягкую спинку кресла, вертя в своих пальчиках кубок вина.
В черных глазах Юлия вспыхнул огонь желания. У него было много женщин, причем некоторые из них были царицами, но ни одной из них он не жаждал так, как эту… даже Клеопатру. Но он не любил Зену, нет… это был какой-то животный магнетизм, ему хотелось ее прекрасного тела. А еще в той, настоящей жизни она интересовала его, как достойный противник… противник, которого было бы неплохо превратить в своего союзника. Такая возможность у него была в дни их далекой юности, на корабле. Увы, он посчитал ее обычной пираткой, отомстил ей за свое пленение и поправил за ее счет свои дела. Это оказалось его роковой ошибкой. Но всего один шаг может изменить судьбу… даже в посмертии. И он сделал этот шаг, изменив их с Зеной судьбы и дав им второй шанс. Теперь они вместе, рука об руку пойдут к общей цели — завоеванию мира.
Зена словно не замечала блеска в его глазах, продолжая с задумчивостью в лице увлажнять алые губы вином, поглядывая на тонкие, цвета пурпура, ткани, украшающие двухспальную кровать. Неожиданно поставив бокал и встав из-за стола, она подошла к окну, задевая рукой все те же ткани.
Ночь, опустившая свой покров с небес, окутала Рим непроглядной тьмой. Куда-то вместе с солнечными лучами исчезли уличный шум, гам, музыка. Оставался лишь сад, наполненный песнями птиц и тихим шепотом ветра. Легкая прохлада ночи сменила жар дня. Вдохнув аромат ночного воздуха, женщина довольно улыбнулась. Изящная вазочка, стоявшая рядом, привлекла ее внимание слабым благоуханьем цветов, срезанных еще утром. Взяв самый прекрасный из них, она стала отрывать по лепесточку с бутона, небрежно кидая его на пол.
Бывшая королева воинов не знала о том, что ее муж отдал приказ убить ту, к кому она испытывала нечто среднее между нежной дружбой и любовью когда-то… не в этой жизни. По крайней мере, так казалось Цезарю.
Юлий криво усмехнулся, подумав об этом, а еще о том, что маленькая блондинка не встанет между ним и его женой-императрицей, а та, увидев ее, не вспомнит то, что их связывало, не услышит шептание сердца и не отвернется от него, вспомнив все… Скоро верная ему придворная ведьма Алти, которой он дал римское имя Сервилия, принесет ему голову Габриэль. С этими приятными мыслями Юлий подошел к жене и стал целовать ее обнаженные плечи.
— Ну и зачем ты это сделал? — вздохнув, прошептала она, расслабившись под влиянием его нежных поцелуев. Намедни она познакомилась с писательницей из Афин. Ее талант и родство их душ всего за несколько минут пробудили в Зене самые теплые дружеские чувства. Но этим утром до нее дошел слух о замыслах Цезаря. И теперь, прижавшись к нему спиной, она задала этот мучительный для нее вопрос. Ей было непонятно, для чего и почему ее супруг так поступает с этой милой девушкой.
Юлий чуть вздрогнул и пристально посмотрел на нее. Нет, не может быть, чтобы она о чем-то догадалась! Он постарался принять невозмутимый вид и беззаботным тоном спросил:
— О чем ты, дорогая?
— Делаешь вид, что не понимаешь? — грустно улыбнувшись, она повернулась к Цезарю. — Ты подослал убийцу к той писательнице, с которой я познакомилась на празднестве. Так вот я и спрашиваю, зачем мой дорогой и любимый супруг посылает ведьму, чтобы убить человека, чье творчество я уважаю и почитаю? — Она заглянула в его глаза и, убрав его руки со своей талии, направилась к кровати, попутно расстегивая поясок и снимая платье.
Цезарь закусил губу. Ему был неприятен этот разговор.
— А ты знаешь, что эта милая, с виду столь безобидная женщина — наемная убийца?
— А ты знаешь, что я прекрасно понимаю, когда ты врешь, а когда говоришь правду? — оставаясь обнаженной, пригрозила ему она.
— Ты не веришь мне, своему мужу, и веришь какой-то заезжей комедиантке? — с деланным возмущением проговорил он.
Обнаженная, она подошла к нему, распустив волосы.
— Прости… я просто не знаю уже кому верить, — опуская руки ему на плечи сказала она, — Юлий, я просто хочу, чтобы ты сохранил жизнь этой писательнице… Сделай это для меня!
— Нет! — вскричал император. — Проси у меня, чего угодно, но только не этого! Она должна умереть, и она умрет…
Сказав эти жестокие слова, он вышел вон из комнаты.
— Куда ты?! — с отчаянием в голосе крикнула она ему вслед.
— Работать, — бросил он. — Все равно я тебе не нужен!
…Закутавшись в простыню, Зена открыла тайный проход в его кабинет и, оказавшись там раньше Цезаря, легла на кушетку. Увидев там ее, похожую на соблазнительную сирену, Юлий не смог устоять. Ему вспомнилось, как во время их первой встречи она, одетая в соблазнительное красное платье, ползла к нему по кровати, словно тигрица, чтобы обольстить… да вот беда, была обольщена она сама. Он обманул ее и обманул жестоко. Нет, нет, этого не было! Это было в той, ненастоящей жизни — жизни, которой не было, а в этой они стали супругами и правят Римом, а однажды станут править миром. Цезарь надеется, что это время уже скоро придет. Император на ходу сбросил с себя тогу, а затем присоединился к своей императрице, заключив ее в объятия.
— А как же наша ссора? — усмехнулась она, наслаждаясь его поцелуями и поглаживая его плечи. — Юлий… -прошептала она, проводя игриво пальчиками по его загорелой коже.
— Гори все огнем! — пробормотал он. — Все, что мешает нам, пусть идет в Тартар!
Вскоре их тела сплетались в одно целое в экстазе. Они будто сражались в войне под названием «любовь». Да, два тела стали одним точно так же, как стала одной на двоих их судьба. Юлий пронзал Зену снова и снова, проникая все глубже и глубже… Спальня наполнилась стонами и вскриками наслаждения.
Стоит ли говорить, что Цезарь и Зена не заметили, что за ними с какого-то времени начала наблюдать женщина, чье резко очерченное лицо в обрамлении темных кудрей иногда могло показаться почти прекрасным, а иногда — жутким. Взгляд ее зеленых глаз был просто незабываем… Сейчас эта женщина пожирала глазами явившуюся ей сцену любви, и на ее лице было томное выражение, смешанное с какой-то затаенной мукой. Рука Алти — а это была она — скользнула вниз под собственное платье, найдя клитор… Колдунья принялась ласкать саму себя. Она не смогла сдержать стон удовольствия.
Услышав этот стон, Зена сжала плечи Цезаря, останавливая его и заставляя обернуться.
«Что она здесь забыла?»
Цезарь нехотя обернулся и увидел Ее. Странные чувства вызывала у него эта женщина. Если бы его спросили, любит ли он Алти, он бы не нашелся, что ответить, потому что сам не знал ответа на этот вопрос. Он ценил ее магические способности, а еще — ум и хитрость. А иногда ему казалось, что в ней он видит собственное отражение. По крайней мере, пороки у них были общими. А достоинства? Они давно состояли в связи, но их отношения строились на чистом эгоизме. С другой стороны, такая связь длится вечно, как всем известно.
Застыла немая пауза, затем, опомнившись, Юлий хоть потрудился прикрыться и произнес:
— Сервилия, как ты смеешь?!
Сервилия-Алти тут же нашла, что ответить:
— Цезарь, эта опасная женщина, о которой ты меня предупреждал, пыталась проникнуть во дворец, но ей это не удалось и она мертва.
Усмешка искривила губы императора, и точно такая же усмешка появилась на губах Алти. Они не знали, что Габриэль была еще жива, когда Алти оставила ее умирать, пронзенную кинжалом. Но жизнь в ней еще теплилась…
Завернувшись в шелк, Зена прильнула к супругу, шепча:
— Ненавижу тебя!
С этими словами она встала с кровати и, зло посмотрев на Алти, прошествовала мимо, попутно захватив тогу Цезаря и закутавшись в нее на мужской манер.
«Женщины, — подумал Юлий, глядя ей вслед, — все вы одинаковы. Лишь одна — не такая, как все… ей бы мужчиной родиться.»
Когда жена покинула их общую спальню, Цезарь сказал колдунье:
— Эта девица точно мертва, Сервилия?
— Я всегда хорошо выполняю свою работу, — отвечала ему женщина, чья улыбка была подобна улыбке Смерти.
— Тогда давай отпразднуем это! — весело ответил он ей.
Бывшая северная шаманка взобралась на него сверху и принялась ласкать губами и кистью. Мучимая диким желанием, она делала все, чтобы доставить ему наслаждение и получить удовольствие самой. В постели она не сдерживала себя ничем, ведя себя так раскрепощенно, будто чувство греха было ей совсем неведомо.
— Почему тебе больше нравится быть на мне, чем подо мной? — неожиданно спросил он у нее.
Она странно взглянула на него и ответила:
— Люблю, чтобы верх был мой!
— Ах так! — хохотнул он. — Теперь верх мой!
С этими словами он перевернул ее и резко, не останавливаясь, задвигался в ней. Ведьма принялась царапать его спину своими длинными острыми ногтями. Такова была ее своеобразная месть за то, что она не могла доминировать. Даже в любви Алти-Сервилия была жестокой. Когда она говорила с ним о любви, казалось, что она признается в ненависти.
…Зена призывала имя изменника-мужа, кусая от боли губы и еле сдерживая слезы. Она была не слепа, и ей и так все было ясно. Он не любил ее, а просто использовал… На душе у нее было так горько, что свет казался не мил. Чувство было таким, будто до сих пор у нее на спине были крылья, а теперь ее лишили их… остались лишь кровоточащие шрамы.
…Юлию пришлось на время расстаться со своей экзотической любовницей, чтобы слушать упреки супруги. Как же он не выносил сцен ревности!
— Зена, ты ведь не сентиментальная идиотка, — сказал он ей, сжав ее руки. — Я твой муж, мы вместе, и скоро наша непобедимая армия завоюет Китай, присоединив его к Римской империи! Время от времени мужчине просто нужно расслабиться, сама понимаешь.
— Ммм… расслабиться, значит… то есть я тоже могу ТАК «отдыхать»? — усмехнулась она, зная, что Цезарь был собственником и ревновал свою императрицу к каждому встречному. При этом сам ее, скорее всего, не любя…
— Жена Цезаря должна быть выше всех подозрений, — уклончиво ответил он.
— Жена Цезаря… — горько усмехнувшись, повторила Зена. — А как насчет самого Цезаря? Ты знаешь, как иные называют тебя за глаза? Муж всех жен и жена всех мужей.
Юлий презрительно усмехнулся.
— Мне наплевать на слухи, лишь бы мне не мешали действовать и вести мою империю к процветанию. Рим — это я.
— Рим… — непередаваемым тоном повторила Зена. — Тебе нужен только этот проклятый город, который я скоро возненавижу, и власть над ним, но не я.
— Не говори так… — начал он.
— Но это так! — резко бросила она.
Красота Зены приобрела какую-то трагичность, и это заставило Юлия расчувствоваться. Он хотел обнять ее и прижать к себе, утешить, но она вырвалась из его объятий.
— Я больше не буду для тебя верной собакой, помогающей тебе добывать победы, — сказала она Цезарю. — Прощай! И да, — достав ящик с драгоценностями, она принялась швырять их в мужа, — забери их себе!
— Зена! — крикнул он жене, но та уже скрылась за дверью. Он хотел было отдать приказ преторианцам задержать ее, но потом передумал. Да, он вожделел эту женщину, и ее военный талант вкупе с его гением были непобедимой силой, но ему нужна другая жена, другая императрица, которая будет лучше понимать его и его чаяния. Пусть это будет его двойник по образу мыслей и духу — Алти! Юлий не знал того, что Зена была беременна…
***
…Габриэль, чьи раны исцелил своей божественной силой Арес, решила немного прогуляться по побережью. Смотря на закат, она вспоминала римскую императрицу Зену, которая произвела на нее столь огромное впечатление и показалась ей родственной душой.
Неожиданно перед девушкой появился Арес и спросил у нее:
— Что грустишь, малютка?
— Ничего, я просто вспоминаю… — отвечала Габби. Увы, печальный голосок противоречил ее словам.
— Не грусти, старайся думать о хорошем, — ласково сказал он ей.
— С чего это бог войны думает о других?! — даже удивилась Габби.
— Я, между прочим, спас тебя, — усмехнулся Арес, — так что ты обязана мне некоторой благодарностью. А еще ты мне определенно нравишься…
Произнеся эти слова, он исчез, оставив Габриэль думать над его словами.
***
Зена больше не плакала, сильные женщины не плачут. Но плакала ее душа… незримыми горькими слезами, слезами поруганной любви. Отрешившись и от любимого ею, но не любившего ее мужа и от служения его империи, она шла вперед, шла в никуда, лишь бы идти. Что ей делать, в особенности теперь, когда она носит под сердцем его ребенка? Юлий-то не знает об этом, она ведь не рассказала ему эту новость, просто не успела рассказать. А… если рассказала бы, могло ли это что-то изменить? Они оба для него ничего не значат — и она, и их общий ребенок. Зена почувствовала, как в ней закипает гнев, и любовь к Цезарю начинает превращаться у нее в ненависть, словно в какой-то другой жизни… Да, все это как-будто уже было… Где и когда? Не имеет значения.
Внезапно, она вспомнила о боге войны Марсе-Аресе, которому поклонялись и она, и ее муж, но к ней он, кажется, был более благосклонен. Что если воззвать к нему? Пусть он поможет ей отомстить негодяю-мужу и Риму, который он олицетворяет!
«Явись мне, Арес!» — мысленно произнесла она. В то же мгновение появилось фиолетовое сияние, и из него соткался бог войны.
— Теперь ты лишь моя, Зена! — торжествующе произнес он.
— Оставь свои поползновения до другого раза, — прошипела она, — и дай мне отомстить Цезарю! За это я буду служить тебе вечно!
— Само собой, — ухмыльнулся Арес. — Вы обе будете служить мне — и ты, и твоя подружка! И она у меня…
— О ком ты сейчас говоришь? — с удивлением спросила Зена, хотя в глубине души знала ответ.
— Та маленькая блондинка, ставшая афинской писательницей в этой жизни и бывшая твоим бардом в другой!
— О чем ты?! — вскричала Зена.
— Ты не знаешь, что сделал твой муженек, — отвечал Арес. — Он сбежал с того света и украл нити судьбы, переплетя их так, чтобы вы были вместе… то есть вместе правили миром, поскольку он посчитал, что лучше иметь тебя другом, чем врагом. А ведь в прошлой жизни вы были врагами…
— Врагами… — изменившись в лице повторила Зена и… вспомнила все: и жестокий обман со стороны Цезаря, посмеявшегося над ее любовью, и их смертельное противостояние, и распятие… В той, другой жизни он поставил крест на их любви и два раза отправил на крест ее… в этой ее любовь к нему вновь предана и распята. Мало того, она ждет от него ребенка! Ребенка от этого человека! Боги! Ничего, Ева — Зена почему-то была уверена в том, что родится дочь и заранее выбрала это имя — не узнает, никогда не узнает о том, кем является ее отец. Для нее Гай Юлий Цезарь всегда будет врагом! Какая ненависть кипит в ней!..
— Где Габриэль? — спросила она, когда хоть немного пришла в себя, совладав с разбушевавшимися чувствами.
— В безопасности, — ответил Арес, — я перенесу тебя к ней.
Он взял ее за руку, и вместе они растворились в сиреневой дымке.
***
А в это самое время Алти, она же Сервилия, сообщала своему царственному любовнику радостную новость — она была беременна! Когда он об этом услышал, сердце его преисполнилось горделивой радости и счастливой надежды.
«Сын… Как я хочу, чтобы она родила мне сына!» — мысленно произнес он.
Дело было даже не в наследнике империи, а в обычном желании влюбленного мужчины. А Юлий любил Алти — теперь он мог самому себе в этом признаться.
— Любовь моя, — начал он, поднеся к губам ее тонкие сильные пальцы, — будь моей женой, моей новой императрицей!
Стоит ли говорить о том, каким был ответ Алти…
Часть вторая
Закончив свою прогулку, Габриэль снова вернулась в храм бога войны, в котором она получила пристанище. Мрачная обстановка этого святилища, разного рода оружие и черепа, подозрительно напоминавшие человеческие, нагоняли на нее тоску и страх. Правда, эти ощущения помогали ей отвлечься от мучившей ее смертельной скуки и печали от того, что она больше не видит свою императрицу. Она вновь и вновь вызывала в своей памяти образ этой прекрасной женщины с лучистыми глазами и задорной улыбкой. Правда, судя по тому, что она увидела в прошлую их встречу, та не так уж часто улыбалась. Несмотря на славу и почет, несмотря на то, что Зена была замужем за великим римским императором, счастлива она не была. Да, было видно, что своего мужа она любила, еще как любила, но… любил ли ее он сам?
Во время своего выступления Габриэль видела этого красивого, величественного и, похоже, несколько пресытившегося мужчину. Было заметно, что ее пьеса вызывает у него куда меньший интерес, чем находившаяся рядом красивая, пусть и несколько хищной красотой, римская матрона. Последняя напомнила Габриэль о детских страхах, которые вызывали в ней рассказы о ведьмах и прочей нечистой силе. Она не знала, кем являлась соседка императора по ложе, но еще тогда ее охватило недоброе предчувствие. И не зря. Позже именно эта незнакомка попыталась убить ее, хоть она и видела ее впервые в жизни. Габриэль помнила ее сверхчеловеческие силу и быстроту, поразившие воображение…
Но ей не хотелось думать об этом, и она снова мысленно вернулась ко дню своего выступления. По взглядам, которые Цезарь кидал на ту самую колдунью, можно было легко угадать, кому принадлежит его сердце. Смотря на эту пару, афинская писательница поняла, почему императрица Рима несчастлива. Ей было ужасно жаль Зену. Она восхищалась этой женщиной и искренне не могла понять, как Цезарь мог отказаться от ЭТОГО и предпочесть ей кого бы то ни было. Когда она думала о Зене, собственные мысли и чувства иногда пугали ее, ведь так можно думать только о том, в кого влюблен… Да, она была почти что влюблена в императрицу.
Меж тем, отсутствие Ареса затянулось. Правда, Габриэль была, скорее, рада этому, потому что его внимание раздражало ее и казалось подозрительным. Писательница корила себя за эти мысли, ведь если бы не Арес она была бы сейчас мертва, но ничего не могла с собой поделать. Сам поступок Ареса казался ей непонятным. Она знала, что бог войны коварен и ничего не делает просто так, но, с другой стороны, чего мог он хотеть от нее? Что она, обычный, мирный человек, могла ему дать?
Тут, словно в ответ на вопросы, которыми она задавалась, перед ней появилась фиолетовая вспышка света. Из нее вышел Арес, с которым — о чудо! — была Зена. Увидев перед собой императрицу, Габриэль с трудом удержалась от того, чтобы ее не обнять. Писательница заметила радость в глазах бывшей жены Цезаря и это окрылило ее. Арес исподтишка наблюдал за обеими с беззлобной насмешкой, раздевая их при этом глазами. Он не смог бы ответить, которая из двоих краше, но тешил себя надеждой, что обе вскоре будут принадлежать ему… не только в качестве воительниц.
— Габриэль! — радостно воскликнула Зена. — С тобой все в порядке?
— Да, моя императрица, — отвечала девушка. — Хвала Аресу! Это он спас меня…
— Как трогательно! — насмешливо проговорил бог войны. — Но маленькая блондинка и впрямь обязана мне некоторой благодарностью. Если бы не я, она умерла бы от ран. У этой Алти крепкая рука…
Зена вздрогнула, услышав ненавистное имя соперницы, укравшей у нее мужа, но тут же овладела собой и принялась благодарить Ареса за спасение своей подруги.
— У вас обеих еще будет возможность отблагодарить меня с помощью мечей, — прервал ее Арес, — хотя… — он на минуту умолк, и взгляд его задержался на ее высокой груди, — хотя вы можете поблагодарить меня и сейчас, только используя свои язычки немного иначе… не для беседы.
От развратных взоров, которые кидал на них обеих Арес, Габби стало не по себе. Теперь она поняла, что ему в действительности было нужно. Она умоляюще посмотрела на Зену.
— Арес, — мрачно проговорила Зена, — мне кажется, тебе было бы неплохо побыть одному… наедине со своими мыслями о схватках… боевых схватках. А вот мы с Габриэль хотим немного побыть вместе, нам есть что сказать друг другу.
Сейчас Арес своим раздосадованным лицом напоминал кота, который глядит на миску с мясом, но дотянуться до нее не может.
— Ладно, — нехотя согласился он, — но вы обе еще дадите мне то, чего я хочу… рано или поздно.
Арес старался говорить самоуверенно и развязно, но у него это плоховато получалось. Он робел под суровым взглядом Зены, хоть она и была смертной.
— Посмотрим, — криво усмехнувшись, ответила бывшая императрица.
Затем она, взяв писательницу за руку, покинула пределы храма, оставив Ареса с носом… со своими мыслями то есть.
Теперь Зена и Габриэль вместе неспешно прохаживались по морскому побережью, где незадолго до этого бард грустила одна. День уже сменился вечером, и на небе загорелись звезды. Они отражались в воде, на которую сейчас задумчиво смотрела Зена. Ласковый вечер, синяя морская тишина и присутствие Габриэль действовали на нее умиротворяюще. Тяжелые мысли и планы мести Цезарю, которые она начала лелеять с недавних пор, отступили на другой план.
— Ты решила служить богу войны, императрица? — этот вопрос Габриэль заставил Зену вернуться в реальность.
— У меня нет выбора, — со вздохом ответила она. — Только он может помочь мне отомстить Цезарю. И я больше не императрица.
Рука Зены сжалась в кулак, но Габриэль накрыла ее своей ласковой рукой.
— Значит, Цезарь оставил тебя ради той женщины? — тихо спросила она.
— Так ты знаешь? — подняла на нее глаза Зена.
— Да, я видела, как он смотрел на нее… так можно смотреть только на ту, кого любишь, — в голосе Габриэль послышались печальные нотки, что удивило бывшую жену Цезаря.
— Может быть, — отвечала та, — но мне кажется, что он любит только власть и свой проклятый город. В глубине души я всегда это знала, но не хотела этому верить. Веришь ли, — немного помолчав, продолжила она, — теперь, благодаря Аресу, я узнала одну истину: помимо этой нашей жизни была еще и другая. В ней Цезарь также предал меня, а потом приказал распять на морском берегу, так похожем на этот…
— Не знаю о чем ты говоришь, но знаю об одном: в любой жизни и судьбе я буду любить тебя, Зена… так, как не сможет полюбить мужчина, — нежно сказала ей Габриэль, а потом обняла, прижавшись к груди любимой подруги.
Согретая нежностью молодой женщины Зена произнесла в ответ те слова, которые так надеялась услышать писательница:
— Я тоже люблю тебя, Габриэль.
— Тогда забудь о Цезаре, забудь о мести… У тебя есть я, а у меня есть ты.
Зена чувствовала, как от слов Габриэль ее сердце тает. Они исцеляли ее раненую душу. Но все же оставалось нечто, не дававшее Зене забыть о бывшем муже.
— У меня будет его ребенок, — произнесла она глухим голосом.
— Он об этом знает? — с грустью спросила Габби.
— Не знает и никогда не узнает, — мрачно ответила Зена. — Это будет только мой ребенок.
— Наш, Зена, — ласково, но твердо сказала писательница. — Мы вырастим его вместе. Его или ее…
Их взгляды встретились, и Зена снова позволила себя обнять. В этой жизни она не станет служить Аресу, не станет сеять горе и смерть, мстя за свое разбитое сердце невинным. Ведь в этой жизни она сразу же обрела Габби…
В это время бывший муж Зены сидел на постели, прижавшись головой к животу женщины, которая должна была стать его новой императрицей. Там зародилась жизнь, и он гадал о том, будет ли это мальчик или девочка. Как император, он мечтал о наследнике, а как возлюбленный просто мечтал о сыне, рожденном любимой женщиной… хотя он был бы рад и дочери. Зена немного ошибалась, говоря, будто Цезарь любит только власть. Да, он любил ее, любил и свое честолюбие, свою мечту, но любовная страсть к Алти-Сервилии была в нем сильнее. Вначале он просто использовал ее в своих бесконечных интригах, как пусть и любимую, но пешку, но потом любовь к этой женщине, так похожей на него самого, настигла его… неожиданно, словно кинжал убийцы в ночи.
Сейчас она перебирала рукой его чернявые волосы, и он наслаждался этой бесхитростной лаской. Несмотря на то, что срок у нее был еще ранний, ему больше всего на свете хотелось сейчас услышать биение маленького сердечка того, кого она носила в себе. К сожалению или к счастью, он не мог прочитать ее мысли, а в них она предавалась сейчас весьма необычному для себя занятию… она каялась. Каялась перед ним за то, что вначале также хотела просто использовать ее, как это делал с ней в то время он сам.
Он должен был стать орудием ее мщения Зене, которая в другой жизни, иногда встававшей перед колдовским взором шаманки, не смогла разделить ее страсть, но зато разделила с ней ненависть. С их верностью в ненависти друг к другу могла соперничать только еще большая ненависть Цезаря и Зены, также родившаяся из страсти. Именно Зена, а после нее — честолюбие и властолюбие соединили Алти и Цезаря. Завоевывая этого мужчину-завоевателя, колдунья хотела получить с его помощью жизнь Зены и трон. По достижении этих заветных целей он должен был принять смерть от ее нежной, но беспощадной руки. Но чем дольше шаманка находилась рядом с ним, чем больше узнавала его… и себя в нем, тем сильнее, незаметно для самой себя, привязывалась к нему. А день, когда она обнаружила, что ждет от него ребенка, решил для нее все. На извечные слова «будь моей женой» она пылко отвечала «да», и ее радость оттого, что она соединялась с любимым мужчиной, была искренней. Однако же, сегодня она была какой-то печальной, и это не укрылось от Юлия.
— Что-нибудь случилось? — встревоженно спросил он. — Почему ты грустишь?
Это было настолько не в духе Алти, обычно спокойной и саркастичной, что Юлий и в самом деле забеспокоился. В то же время он знал, что беременные женщины часто бывают капризными и могут вести себя не так, как обычно.
— Не обращай внимания, все хорошо, — ответила Алти, но тон ее голоса при этом противоречил этим успокаивающим словам.
— Нет, я же вижу… — начал Юлий. — Но тебе совершенно не о чем печалиться. Скоро ты станешь моей женой, моей императрицей. Вместе мы будем править миром, а потом наши дети будут править миром…
Говоря так, он поцеловал живот жены, которая при этом слабо улыбнулась и погладила его по голове, будто он был ее ребенком, а не мужем.
— Это если и будет, то без меня, — произнесла она вдруг.
— О чем ты? — дрогнувшим голосом спросил он.
— Мне было видение, — взгляд Алти стал отрешенным, и сейчас она будто видела то, чего не мог видеть Цезарь. — Я видела тебя и нашего сына в будущем, но меня с вами не было. Меня уже не будет…
Юлий почувствовал, как его сердце сжалось от боли. Возлюбленная не могла умереть или оставить его… судьбы не могли быть настолько жестоки!..
Но силой воли он отогнал от себя дурные мысли, хоть тягостное предчувствие так и не покинуло его.
— Любовь моя, не верь этим ложным видениям, — вновь ласково заговорил Юлий с Алти. — Ты будешь жить, а я всегда буду любить тебя!
Он накрыл губы милой своими, и она отвечала на его поцелуй со всей страстностью, таившейся под ее мнимой холодностью. Потом он занялся с ней любовью, но с такими нежностью и осторожностью, каких до сих пор сложно было от него ожидать. А был бы он таким же с другой женщиной, также ожидавшей от него ребенка? Кто знает…
…Весь Рим гудел, только и судача о том, что у него скоро появится новая императрица. Цезарские легионы не очень радовались этому, поскольку прежняя императрица завоевала их любовь и уважение своими неженской силой, отвагой и доблестью. С другой стороны, своего императора они просто боготворили и знали, что тот если и ошибается, то очень редко. К тому же воины слышали о том, что бывшая жрица Беллоны Сервилия-Алти, которую брал в жены Цезарь, была чародейкой и провидицей. С такими людьми ссориться не следует…
А придворные швеи и вышивальщицы день и ночь трудились над праздничными нарядами. Алти примеряла свадебное платье, с удовольствием отмечая, что оно удивительно идет к ее стройной фигуре. Однако, к радости новобрачной то и дело примешивалась толика грусти. Она знала, что за все в жизни нужно платить и боялась, что этот момент для нее уже близок. Но день их свадьбы все равно оказался для нее самым счастливым днем в жизни. Была ли она когда-нибудь так счастлива до сих пор в этой или другой жизни? Вряд ли… До сих пор ее темную и таинственную душу радовали только страдания врага, которыми она насыщалась, подобно вампиру. Но с некоторых пор для нее все изменилось.
Когда они с Юлием сказали друг другу традиционное «да», он одел кольцо на ее тонкий пальчик. Затем они в качестве верности и в знак того, что теперь становятся единым целым подали друг другу правую руку, после чего стали просить у богов благословения. Неизвестно, было ли это ответом богов им или простым совпадением, но тут же хлынул ливень. Жениха и невесту это, однако же, не испугало. Напротив, они стали упоенно целоваться под дождем. Их мокрые, холодные губы слились в единое целое, а по светившимся от счастья и гордости лицам, рукам и одеждам стекали струи дождя. Целуясь, оба закрыли глаза, полностью отдавшись чудесным ощущениям…
Влюбленные не знали о том, что сейчас в толпе за ними наблюдают печальные голубые глаза одной женщины, одетой как рабыня. Эти глаза они оба узнали бы из тысячи других, ибо принадлежали они Зене. Она пришла посмотреть на их свадьбу, несмотря на то, что Габриэль пыталась отговорить ее. Пришла, будто для того, чтобы из какого-то мазохистского удовольствия нарочно причинить боль самой себе. Зена смотрела на то, как нежно ее бывший муж целует другую, и ей мнилось, будто ее снова отдали на крест точно, как в той, другой жизни. Ее любовь была распята…
Время спустя. Юлий ходил взад-вперед по дворцовому залу, мрачно прислушиваясь, как исходится криком его жена. Его сотрясала нервная дрожь. Отчего женщина должна так мучиться, давая жизнь новому существу? Он отгонял от себя навязчивые воспоминания о своей первой жене — не Зене, нет! — Корнелии, являвшейся и его первой любовью в другой жизни. Она умерла при родах… Точно также было суждено умереть и их общей дочери Юлии. Неужели и Алти-Сервилия?.. Нет-нет, этого не может быть! Она же такая сильная и такая непохожая на других женщин! Все непременно будет хорошо, и она подарит ему сына — его наследника! Юлий старался думать об этом ребенке, как о своем первенце. Он предпочитал забыть об одной, известной лишь ему вещи: у него уже был сын, и это был Брут! Да-да, тот являлся ему не только другом, но и незаконнорожденным сыном, а матерью его была женщина, чьим именем Юлий звал теперь Алти. Именно поэтому Цезарь, изменяя свою судьбу, вплел и нить жизни своего убийцы. Сыну простишь даже собственную смерть…
Юлию показалось, что прошла целая вечность, прежде чем к нему вышел лекарь. Выражение лица последнего было таким взволнованным и озабоченным, что у Юлия прошел мороз по коже.
— Император, у тебя есть сын! — наконец, торжественно проговорил медик.
— Хвала богам! — радостно и в то же время облегченно воскликнул Цезарь. — Я знал, что все пройдет отлично. Как императрица?
Тут лекарь замялся, и его виноватый, испуганный вид сказал Юлию все.
— Что с Сервилией? Говори! — в отчаянии закричал он, надеясь услышать противоположное тому, что предчувствовал он.
— Цезарь… — начал лекарь, опустив глаза под упорным взглядом императора. — Императрица уплатила дань природе…
Юлий страшно побледнел, и с губ его сорвался стон, перешедший потом в вой — вой волка, потерявшего свою волчицу…
В это самое время Габриэль принимала роды у Зены. Она ужасно волновалась и не только потому, что опыта в таких делах у нее еще не было, а и потому, что боялась, что что-то может пойти не так, и тогда она потеряет ту, кого любит. Но Габри старалась держать себя в руках. При этом она подбадривала Зену для того, чтобы у той был нужный настрой на радостную встречу с малышом или малышкой. Ее подруга отчего-то думала, что у нее обязательно будет девочка. Эта уверенность вызывала у Габби улыбку, но она и не думала спорить с ней.
— Не переживай, думай только о хорошем! — ласковым, но проникновенным голосом говорила она Зене. — Ты же знаешь, что мысли материальны?
Зена посмотрела на нее так, будто хотела сказать: «Легко тебе говорить!», но старалась делать так, как советовала подруга.
Несмотря на то, что самой ей помогать роженицам еще не доводилось, Габриэль сейчас вспоминала все, что слышала об этом от других женщин. К тому же иногда ей доводилось читать медицинскую литературу. Она вообще была довольно образованной женщиной и в этой, и в другой жизни, хоть люди, не знавшие ее хорошо, и принимали ее иногда за наивную глупышку.
— Не напрягайся и дыши частыми, ровными вдохами, — командовала она, стараясь унять невольную дрожь.
Зена старалась во всем быть послушной новоявленной повитухе. Кроме того, женщиной она была сильной, как физически, так и душевно, и строение ее тела было несколько другим, нежели у Алти…
Когда все закончилось, Габби показала ей рожденное ею чудо — пухленькую, розовенькую малышку, ужасно крикливую. Зена разглядывала ее с огромным интересом, и больше всего ее поразила еще не отрезанная пуповина, а еще — глазки… голубенькие и ужасно любопытные.
— Я же говорила, что будет девочка, — сказала она еще от утомления голосом.
— Ты угадала, — с улыбкой ответила Габриэль, уставшая не меньше роженицы. — Как назовешь ее?
— Ева, — ответила Зена, целуя малышку в лобик.
Часть третья
…У ног Марка — единственного законного сына Юлия Цезаря — была вся империя, множество людей, готовых служить ему также преданно, как и его отцу, и множество женщин, готовых с радостью отдать ему свое сердце. Отец сильно любил его, но к этой любви примешивалась толика печали и горечи. Когда отец обнимал его, еще ребенка, и прижимал к себе, Марк ясно видел это, и ему самому становилось грустно. Он знал, что стоил жизни своей матери. Знал и то, как страстно любил ее отец. Тот ведь так и не утешился с того черного дня, когда она ушла от него туда, откуда не возвращаются. Цезарь часто вызывал в памяти облик Алти и мысленно говорил с ней, делясь своими радостями и горестями, как с живой. Больше он не женился, и другой императрицы у Рима не было. Что до Зены, то о ней старались не говорить и не вспоминать. Цезарь слышал молву, что та странствует вместе с бывшей афинской писательницей и еще какой-то девушкой, но не чинил ей никаких препятствий или преследований. Было видно, что и она сама не желает пересекаться с ним или как-то мстить ему. Оба будто старались думать друг о друге, как о мертвых…
А вот Алти-Сервилия, казалось, была все еще жива. В кабинете императора стоял бюст покойной императрицы, а в спальне — прелестный ее портрет. На нем она была счастливой невестой, с чуть задумчивым или мечтательным выражением лица. Польстил ли ей художник или любовь и ожидание материнства сделали ее красивее и одухотвореннее — неизвестно, но на этом портрете Алти казалась молодой девушкой. Лицо ее здесь было зеркалом души, избавившейся от всего грубого, низменного, жестокого или порочного, что отличало ее раньше. Сам Цезарь больше не помнил того, что иногда отпугивало его в ней при ее жизни… помнил только хитромудрую, очаровательную подругу и убедил себя, что любил ее больше всех женщин — и из этой, и из другой жизни. Любил и до сих пор любит…
«Умерла, подарив мне счастье… — думал он, глядя на ее портрет. — Да нет же, нет, ты и теперь жива… в моем сердце.»
— Это должен был быть и твой триумф! — это было первое, что он произнес, когда была одержана окончательная победа над Китаем, отныне становившимся частью Римской империи. Ведь через время после рождения наследника они должны были вместе отправиться в поход на Восток. Но вышло иначе…
Алти ушла, но господствовала теперь над его памятью. Ее он любил и в сыне, которого она ему подарила. Ребенок заполнил пустоту, оставшуюся после ее смерти в его душе. С ним же, как с наследником, были связаны и самые большие надежды Цезаря. И в самом деле, Марк был умен, отважен и наделен талантами, но… было нечто, в последнее время тревожившее его отца. Юноша был из тех мечтателей, о которых говорят «он не от мира сего». Пока он был ребенком, это не так бросалось в глаза, но чем старше он становился, тем становилось понятнее, что власть и слава ему не нужны. Большой любовью к женщинам, являвшейся одной из слабостей отца в прошлом, Марк тоже не отличался. Однако, заподозрить юношу в любви к собственному полу тоже никому не пришло бы в голову. Это был фантазер, придумавший себе образ идеальной женщины-девушки, но еще не встретивший такой в жизни. Ведь, может, такой и не существовало… А еще он часто страдал от одиночества и завидовал тем счастливцам, у которых были братья и сестры. Особенно, ему хотелось иметь сестренку… он любил бы ее и защищал от всего и всех.
***
Ева росла нежной, чуткой и вместе с тем отнюдь не робкой девочкой, обещавшей превратиться в настоящую красавицу. В этой жизни она не была ни блиставшей, словно кровавая звезда, воительницей Ливией, ни амебообразной сектанткой. Всю свою жизнь, почти с самого рождения она провела в путешествиях, находясь вместе с Зеной и Габриэль, боровшимися с разными монстрами и разбойниками. Это закалило характер девочки, но не ожесточило ее. Отца у Евы не было, но зато были две матери вместо одной. Родившую ее Зену она звала мамой, а ее подругу — мамой Габби.
Порой ей доводилось слышать, как люди делали грязные намеки об истинной природе дружбы двух ее матерей, но сначала девочка была слишком мала, чтобы понимать о чем говорят, а потом, повзрослев, стала относиться к сплетням философски. Мама Габби научила ее любить людей и принимать их такими, какие они есть. Так Ева и делала, хоть ей порой и было грустно и обидно.
Однажды, будучи еще ребенком, она спросила мать об отце. Та помрачнела и какое-то время молчала, чем испугала девочку, а потом сказала ей: «Твой отец умер». Ева была очень опечалена. Ей хотелось плакать, но она сдерживалась, чтобы не расстроить маму еще больше. С тех пор она больше не говорила с ней на эту тему, но часто представляла себе отца и то, каким он мог быть. Девочка нарисовала себе образ прекрасного незнакомца и почти что влюбилась в него. Ей казалось, что она сможет полюбить только того, кто будет на него похож. Она мечтала о рыцаре…
Меж тем, время шло, и Еве исполнилось восемнадцать лет. Столько же было и брату, которого она не знала… На Еву, превратившуюся в очаровательную брюнетку с материнскими небесно-голубыми глазами и личиком сердечком, стали заглядываться парни, но ни один из них не привлекал ее. Если к ней приставали с предложением руки и сердца, она тут же переводила все в шутку, либо отмахивалась. Это начинало немного пугать ее мать, и та однажды спросила у дочери, отчего та на парней волком смотрит. Ева улыбнулась и ответила ей: «Да зачем они мне такие? Вон у тебя же есть мама Габби, и вам вполне друг друга хватает. Авось и я себе такую же славную подругу найду, будем уже вместе по белу свету бродить.» Услыхав такие дочкины слова, Зена приподняла одну бровь и как-то странно посмотрела на нее. «Отчасти я шучу», — прыснув, тут же успокоила ее дочь.
Известно, что земля круглая. Известно и то, что все дороги ведут в Рим. Именно туда вновь предстояло отправиться Зене вместе с Габриэль и дочерью, чтобы помочь в одном деле некой весталке по имени Каллисто. Ева никогда еще не была в Вечном городе, если, конечно, не считать неосознанного возраста, когда она была совсем мала. Сейчас она с раскрытым ртом восхищалась красотой и великолепием Рима. Ей казалось, что в таком прекрасном городе должны быть и прекрасные люди. Величественные храмы, здания, стадионы, Форум, являвшийся тамошним центром общественной жизни… все это будто опьянило Еву. Она буквально влюбилась в этот город, ей хотелось быть его дочерью… Мать угрюмо наблюдала за растущим восхищением Евы городом, с давних пор сделавшимся ей ненавистным. Если бы судьба не свела ее с Габриэль, которая смогла спасти ее от самой себя, Зена объявила бы Риму войну…
Они попали аккурат на праздник Сатурналий, и улицы города сейчас были запружены веселыми толпами народа. Повсюду раздавались восклицания Jo Saturnalia, и это было так заразительно, что Еве самой хотелось также покричать. Девушка видела, как люди обмениваются подарками, среди которых были восковые свечи и фигурки из теста. Ей показалась забавной эта традиция. Она весело рассмеялась, и ее звонкий, похожий на колокольчик смех привлек внимание одного юноши, одетого кельтским друидом. На улицах сейчас вообще было много ряженых. В честь праздника каждый хотел стать кем-то отличным от себя настоящего. Впрочем, в реальной жизни люди часто являются не теми, кем должны быть. Может, именно маскарад все расставляет на свои места.
— Не знаешь, кто эти женщины? — спросил молодой человек у находившегося с ним друга или родственника, показывая в сторону Зены, Габриэль и Евы. На самом-то деле, из всех троих дам его интересовала только одна, и это была Ева. Ему казалось, что ее сияние затмило факелы.
— Не знаю, — отвечал его спутник. — Я их раньше не видел. Должно быть, из приезжих. Хотя… — он на минутку умолк и стал присматриваться к Зене, носившей сейчас маску. — Одну из них я, кажется, где-то уже видел, но не припомню где… А что?
— Ничего… — смущенно отвечал юноша. — Ничего.
Сейчас он во все глаза смотрел на Еву, и она казалась ему краше солнца. В ее облике ему виделась и душевная чистота. Среди сотни лиц, казавшихся ему сейчас бесцветными, он видел ее прелестное лицо, и она казалась ему нежной голубкой среди вороньей стаи.
«Какая замечательная девушка! — думал он, глядя на нее. — Ни одна из признанных красавиц не сравнится с ней. Рядом с ней они были бы, словно смертные рядом с Венерой! Ложные богини!.. Странно, мне чудится в ней что-то родное. Наверное, это родство душ… Я должен пробиться к ней, чтоб заглянуть в ее глаза…»
Тут навстречу ему пошла сама судьба. Зена и Габриэль увидели Каллисто и направились к ней. Помощь Евы им была сейчас не нужна, и она осталась любоваться праздником, чего ей сейчас больше всего хотелось. Вскоре одетый друидом юноша протиснулся сквозь толпу, чтобы быть поближе к ней.
— Кто вы, прекрасная незнакомка? — пылко спросил он у нее, очутившись рядом.
— Меня зовут Ева, — чуточку смущенно ответила она, залюбовавшись им в свою очередь.
Он был высоким и стройным брюнетом со смуглой кожей, красивыми бровями, зеленовато-карими глазами, орлиным носом и полными губами. Странно… несмотря на то, что сходства между ними не было, Еве казалось, что она смотрит на брата… брата, губ которого ей хотелось бы коснуться своими губами. В этом было что-то запретное, но такое притягательное и непреодолимое…
— Красивое имя и очень необычное, — ответил он ей своим мелодичным голосом. — Вы не иудейка?
— Нет, — улыбнулась Ева слегка, — я гречанка. Мы с мамой и ее подругой приехали сюда на праздник. — С минутку помолчав, она спросила: — Могу я узнать и ваше имя?
— Зовите меня Марк, — улыбнулся он ей в ответ.
— У вас тоже необычное имя… для кельта. Вы же кельт? — чуть игриво проговорила девушка, заглядывая в его глаза своими сказочно красивыми сапфировыми глазками.
— Да, сегодня я кельт… кельтский друид, — ответил Марк, и в его глазах запрыгали чертики. — А вы знаете, что кельты умеют предсказывать судьбу?
— А… что есть судьба? — серьезно спросила Ева.
— Это наша кровь, или душа, или страсти, или горе, или все вместе… — также серьезно, проникновенным голосом сказал ей Марк. — Вот что мы зовем судьбой.
— И… какая же судьба меня ждет?
— Дай руку.
Ева протянула Марку руку, и он взял ее в свою, став разглядывать ладонь так, будто изучал линии.
— Я вижу, что тебя ждет любовь, — сказал он и поднес ее руку к губам, прежде чем она отняла ее у него, хоть и сама того не больно желая.
— Я коснулся ваших рук своей грубой рукой, о прекрасная незнакомка! — полусерьезно-полушутливо воскликнул мнимый друид. — Позвольте мне искупить свою вину поцелуем. Мои губы зацелуют след этого греха.
Не дав Еве опомниться, Марк прильнул к ее сладким губам своими. Этот внезапный поцелуй был нежным и медленным. Для Евы он был первым, а первый поцелуй никогда не забудется. Девушка почувствовала, как сладко заныло ее сердце. Ей хотелось, чтобы этот миг длился вечно. О том же мечтал сейчас и Марк.
— Ну вот и все, я сцеловал тот грех со своих губ, — нежно сказал юноша, когда они наконец разомкнули свои уста.
— Зато мои впервые им покрылись, — произнесла темноволосая девушка, и тон ее голоса говорил о том, что об этом грехе она отнюдь не жалеет.
— Тогда ты можешь вернуть его мне назад, — пылко проговорил Марк.
Ева и вправду вернула ему поцелуй, делая это также медленно, но и невинно, застенчиво и робко… так, будто подражала ему. Марк наслаждался этим поцелуем. Ева была хорошей ученицей, а губы ее были слаще меда.
— Ты быстро учишься, — похвалил ее «учитель».
— А где учился этому ты сам? — лукаво улыбнувшись, спросила Ева.
Он не успел ответить, потому что Зена и Габриэль уже вернулись и стали звать ее к себе.
— Я должна бежать, — быстро сказала Ева Марку. — Меня зовет мама.
— А кто она? — поинтересовался Марк, бросив взгляд в сторону моложавой статной брюнетки, чьи глаза напоминали глаза Евы.
— О! Она — настоящая героиня, а зовут ее Зена! — крикнула Ева, убегая и посылая ему прощальный нежный взгляд.
Марк долго смотрел вслед девушке, даже не сразу осознав сказанное ею.
«Зена…» — повторил он потом мысленно, вернувшись на землю, названное ею имя матери. Ему доводилось уже слышать это имя, и он знал, что принадлежало оно бывшей жене его отца. Знал и то, что она была воительницей и искательницей приключений. Знал и кое-что другое: отцу были неприятны любые разговоры о ней. Раньше это удивляло Марка и вызывало у него легкое любопытство, но он ни о чем не расспрашивал отца, боясь разворошить печальные для того воспоминания. Как отреагировал бы отец, узнай он, что сын любит дочь его первой жены? А ведь Марк полюбил Еву… с той самой минуты, как только увидел.
— Что задумался? — окликнул Марка неожиданно подошедший к нему спутник.
— Что ты знаешь о Зене, Октавиан? — спросил у него молодой человек.
Да, то был тот самый Октавиан — племянник Цезаря. Если бы и в этой жизни у императора не было законного сына, его наследником мог бы стать он. В другой жизни все произошло именно так, и Октавиан стал императором Августом. Хитрый и умный, обладавший немного сволочным характером, он был еще и хорошим актером и любил прикидываться наивным идеалистом. Марк поверил этому его образу и в последнее время сильно сблизился с ним, видя в нем родственную душу…
— О Зене? — переспросил он. — Наверное, не больше, чем ты. Это бывшая жена Цезаря и его императрица, потом ставшая странствующим воином. Но одно могу сказать тебе точно: можешь быть уверенным в одном — в их взаимной ненависти друг к другу. А почему ты спросил?
— Та девушка… — Марк на мгновение умолк, представив себе прекрасный образ Евы. — Зена — ее мать. И если та научила ее ненавидеть отца так же, как она сама, мое сердце в руках врага!
Октавиан немного призадумался над тем, что станет делать со всем, что ему довелось сейчас узнать. Какую выгоду сможет он из этого извлечь? Пойти и обо всем рассказать дяде-императору? Авось тот разгневается на своего сына… Нет, примитивно… У него есть идея получше.
— Значит, ты любишь эту красавицу? — спросил он вслух.
— Да, я полюбил ее с первого взгляда, как только увидел. Видно, это судьба… — отвечал юноша.
Октавиан мысленно посмеялся над ним, а вслух сказал полуфальшиво-полуискренне:
— Любовь с первого взгляда, судьба… как все это возвышенно и романтично. Знаешь… я тебе завидую. Мне хотелось бы испытать подобное.
— Ты еще найдешь свою любовь, брат, — сказал ему Марк.
«Вряд ли», — подумал тот. Он не знал, что в другой жизни должен был взять в жены ту самую Еву-Ливию и даже по-своему любил ее.
— Ты, надеюсь, пригласил свою красавицу на свидание? — с напускной веселостью спросил Октавиан после небольшой паузы.
— Не успел, — с грустью отвечал юноша. — Мать позвала ее с собой, и она упорхнула от меня, словно бабочка.
— Эх ты, простофиля, — покачал головой Октавиан. — За свою любовь нужно сражаться, как гладиатор или легионер. Узнай, где она живет, а дальше действуй… лови фортуну за хвост!
— Спасибо, брат, — радостно ответил ему Марк. Влюбленному и в голову не пришло, что друг и родственник дает ему эти советы отнюдь не для того, чтобы устроить его счастье.
Вскоре с помощью верных людей Марк узнал, что Ева вместе с матерью и их спутницей остановились в доме, принадлежавшем родственникам Каллисто. Юный сын Цезаря стал дожидаться вечернего часа…
Тем временем, Зена устроила своей дочери настоящий допрос. Она успела разглядеть лицо юноши, с которым говорила ее дочь. Не желая признаваться самой себе в том, что узнает эти черты, женщина с трепетом задавала себе вопрос: на кого похож этот молодой человек? Она обязательно спросит о том же у Габби, но пока расспросит Еву…
— Тот парень, с которым ты говорила… — так начала она. — Кто это был?
— Мне бы самой хотелось об этом знать, — с милой улыбкой отвечала ей Ева. — Но я знаю только то, что его зовут Марк. Он такой забавный — друида-предсказателя изображал. А еще он очень красиво говорил о судьбе…
— О судьбе? — мрачно переспросила Зена.
— Да, — сказала Ева и мечтательно прикрыла глаза, вспоминая свою встречу с молодым римлянином. Вспомнились ей и его рассуждения о судьбе, и она повторила их своей матери: — Он сказал так: «…наша кровь, или душа, или страсти, или горе, или все вместе… Вот что мы зовем судьбой.»
Лицо Зены сделалось восково-бледным. Ей вспомнились другая жизнь и другой юноша, сказавший ей однажды те же слова. Ее Юлий… ее единственный, любимый враг. В ту пору еще такой молодой, дерзкий, полный честолюбивых надежд… Он умел говорить с женщинами и умел убеждать. Этот, так похожий на него лицом мальчишка мог услышать эти слова только от него. Это его сын… его и Алти! Проклятая ведьма подарила ему свои глаза, но взгляд у него другой — мягче. Ева встретилась со своим братом!.. Нет, нет, никакой он ей не брат… Ева только ее дочь, и Цезарь ей никакой не отец! Ничего, еще пару дней, и они уберутся из этого проклятого города и никогда больше сюда не вернутся!
— Что с тобой, мама? — испуганно спросила у нее Ева, увидев, как она изменилась в лице.
— Обещай мне никогда не встречаться с этим юношей, — наконец вымолвила ее мать.
— Но… почему, мама? — расстроенно спросила дочь.
— Не спрашивай меня… Просто пообещай, если только любишь свою мать!
Ева видела отчаяние в глазах матери, и оно начинало передаваться ей. Но девушка совершенно не могла понять его причину.
— Я могу пообещать тебе что угодно, мама, но только не это! — сказала она. — Я люблю Марка!
— Да что ты знаешь про любовь-то?! — вскричала, всплеснув руками, ее мать. — Ты видела его всего один раз!
— И что? — с болью в голосе спросила Ева. — Я полюбила его, как только увидела… Так иногда бывает, мама! Ты столько раз корила меня за то, что я сторонюсь парней, а теперь… — Неожиданно ей пришло в голову одно ужасное для нее подозрение: — Он что, женат?
— Много хуже, — отвечала Зена.
— Что может быть хуже этого?!
Зена уже хотела крикнуть ей: «Это твой брат!», но эти слова будто жгли ей губы. Наконец, она решилась сказать ей правду, но не всю:
— Он — сын императора Рима… моего заклятого врага! Этот человек — мерзавец!
И Зена рассказала дочери историю о том, как в другой жизни отец Марка завоевал ее сердце, а потом оставил свой след на ее ногах и душе… рассказала, сгущая краски, об их тайной войне. А потом рассказала о том, как он переписал судьбы других и свою, создав ту реальность, в которой они жили.
— Но этот человек как был, так и остался мерзавцем! — выпалила она. — Этого никакая судьба не изменит! Он снова предал меня… в этот раз ради колдуньи Алти, также бывшей моим врагом в той, другой судьбе. А в этой судьбе она едва не убила Габриэль! Она и родила Цезарю Марка.
— С таким лицом и сын такого змея! — воскликнула Ева с тоской. — Но, может, он другой — не такой, как его отец и мать?
— Яблоко от яблони далеко не падает, — покачала головой Зена. — Но ничего, девочка моя, это будет тебе наукой. К тому же через пару дней мы уедем отсюда, и ты быстро забудешь его.
— Наверное, ты права, мама, — сказала девушка, соглашавшаяся со словами матери лишь умом, но не сердцем. — А сейчас мне хочется побыть одной. Прости меня, мама!
— Все хорошо, доченька, ты просто запуталась, — ласково сказала ей мать и, поцеловав Еву в лоб, вышла из комнаты.
Ей было грустно оттого, что первая любовь оказалась для ее Евы и первой драмой. Зене, как и любой матери, хотелось, чтобы в жизни дочери не было ни облачка и чтобы та не повторила ошибок, сделанных ею самой. Сейчас она вздыхала с облегчением при мысли о том, что ей удалось «спасти» свою дочь от сына «этого мерзавца» и заодно предотвратить кровосмешение.
«Отчего моя судьба так печальна? — с грустью думала в это время Ева. — Почему я полюбила именно врага? Почему так увлечена им? Почему он такой… особенный, не похожий на тех, кого я встречала до сих пор? Боги! Что ждет меня в будущем, если начало моей жизни так печально? Я ведь не смогу его забыть никогда-никогда!»
С этими невеселыми мыслями она вышла на балкон. Ей казалось, что звезды и взошедшая луна поймут ее лучше, чем люди. Декабрь в Риме был теплым, и зима была похожей на весну. Ева немного скучала по снежинкам. Ее с детства забавляло, когда снежинки запутывались в ее волосах. Но сейчас ее темными кудрями играл вечерний ветерок, будто успокаивая ее. Она невольно задумалась о том, где этим вечером мог находиться ее милый, о чем он думал. Милый? Нет, сын врага и враг! Так она хотела себя заставить о нем думать, но не могла…
Ева не догадывалась, что милый враг совсем рядом. Он прокрался в сад, окружавший дом, и увидел на балконе свет. Там была та, что для затмевала для него своим сиянием луну.
«Моя любовь! Моя жизнь! Моя радость! — послал ей Марк всю свою нежность. — Что она делает? Что-то шепчет, губами шевелит. Наверное, мечтает и о своих мечтах рассказывает звездам. Они сверкают, как ее глаза. Хотя нет… перед ее глазами звезды меркнут! А луна и вовсе побелела от зависти…»
Тут Ева вновь принялась сокрушаться о своей судьбе и о том, что не может быть с тем, кого любит. Марк прислушался, но смог услышать лишь обрывки фраз. Тогда он подошел к ней ближе, еще ближе…
— Марк, ты?! — вскричала Ева, его увидев. Ей хотелось осыпать его упреками и бежать без оглядки от него и от себя. Но этого она не сделала и, простерши руки к нему, сказала: — Марк… ну почему ты Марк? Почему ты зовешься именно так? И почему ты сын императора, а не крестьянина? Был бы ты сыном кого-угодно, даже самого последнего человека, и мы смогли бы быть вместе! Но теперь…
— Так ты все знаешь? — с печалью в голосе спросил Марк. — Но пусть даже так… знай, что я готов отказаться от своего имени и назваться любым другим, лишь бы быть с тобой! Ради тебя я отказался бы даже от своего бедного отца… Ты — моя судьба!
— Марк… — вздохнула Ева.
— Не называй меня так. Раз ты не хочешь, чтобы я был Марком, я им и не буду. Теперь это имя запретное.
— Зачем ты сюда пришел? — стала ругать его девушка, делая вид, что рассержена, но ей это плоховато удавалось. — Моя мать ненавидит тебя не меньше, чем твоего отца. Она убьет тебя, если увидит здесь! Уходи!
— Не уйду! — сказал ей юноша. — И что мне твоя мать? Я никогда не был трусом, тем более, я не боялся женщин. Меня привела сюда любовь, и я здесь ради тебя!
— Тогда ради меня уйди! Я не переживу, если с тобой что-нибудь случится! — заклинала его Ева.
В ответ Марк влез к милой на балкон и запечатал ей рот нежным поцелуем. Ева хотела оттолкнуть его, но вместо этого прижалась к нему сильнее и обвила руками его шею. Еве казалось, что ее душа улетела в небеса, словно птица. Это было похоже на чудесный сон, и ей совсем не хотелось пробуждения. Но время шло, а самый близкий человек — мать — сейчас внушал ей страх.
— А теперь уходи, уходи! — громким шепотом сказала она Марку, когда их поцелуй наконец прервался.
— Уйду, но я еще вернусь, — сказал ей Марк. — Вот увидишь, я поговорю с отцом и расскажу ему о нашей любви. Он не захочет видеть своего сына несчастным. Но мы все равно будем вместе… с его согласием или без.
— Не знаю, — снова загрустила Ева. — Мама говорила, что через пару дней нас не будет в Риме…
— Пусть даже так, я тебя везде найду! Мы поженимся, и ты со мной будешь счастлива… клянусь всеми богами! — обещал ей пылкий юноша.
— Не надо клятв, я и без них верю тебе! — ответила ему Ева и поцеловала его на прощанье.
Вскоре он исчез в ночи. Девушка постояла еще немного у балкона, вглядываясь в темноту, а потом не спеша разделась и легла, но сон долго не шел к ней. Вместо него был целый рой мыслей — то радостных, то тревожных — и мечты, мечты… Но сон все же настиг девушку, и она заснула, очутившись в мире сновидений. Там она встретилась со своим Марком, и они стали мужем и женой.
***
…Марк собирался рассказать отцу о том, что у него наконец появилась возлюбленная, а еще о том, кем та является. Этот разговор обещал быть тяжелым и прежде чем начинать его, Марк решил встретиться с Октавианом. Юноша хотел и поделиться с ним своей радостью, и, может, услышать от него дельный совет.
Октавиан с приторной улыбкой слушал излияния влюбленного.
— Ну так… за ручку и к алтарю! — сказал он, послушав уже в десятый раз о том, какие у Евы сладкие поцелуи и до чего прекрасны ее глаза.
— Если бы все было так просто… — протянул Марк. — Ее мать меня ненавидит и хочет побыстрей увезти ее из Рима. Но я поговорю с отцом. Уверен, что для него счастье сына будет важнее глупой вражды. Если же нет, я тайком сбегу и последую за милой.
— Марк, это неразумно, — покачал головой Октавиан.
— Я знаю, но ради Евы я готов на безумства! Прямо сейчас я пойду к отцу! Прощай, брат!
Глаза Марка заблестели, и он уже двинулся было к двери, как вдруг Октавиан окликнул его:
— Погоди, Марк! Не ходи к нему! Кажется, я могу помочь вам с Евой быть вместе…
— Ты, Октавиан? — изумился Марк.
— Да, я, — кивнул его кузен. — Скажи, на что бы ты пошел ради своей любви к этой Еве?
— На что угодно, даже на смерть! — воскликнул юноша, и его слова были полностью искренни.
— Тогда я тебе предлагаю средство вроде смерти… — загадочно проговорил Октавиан. — Пошли, я тебя кое с кем познакомлю.
Говоря так, он подмигнул Марку и направился к выходу, жестом приглашая его следовать за собой. Удивленный Марк послушно пошел за своим старшим родственником… ему было не из чего выбирать. Вместе молодые люди спустились в подвал. Там глазам Марка предстало странное и вначале ужаснувшее его зрелище: в подвале оказалась закованная в цепи девушка в белом. Она была молода и довольно красива, но имела излишне худощавый и бледный вид.
— Октавиан! — накинулся на кузена Марк. — Ты похитил эту девушку, чтобы надругаться над ней?! Не ожидал от тебя такой низости!
Октавиан и бровью не повел. Зевнув, он спокойно проговорил:
— Вот она, благодарность!.. Марк, братец, ты всегда был слишком импульсивен, успокойся и послушай, что я тебе скажу. Эта, как ты говоришь, бедная девушка — богиня смерти Селеста. С помощью кузнецов мне удалось пленить ее, а сделал я это именно для того, чтобы устроить счастье одного неблагодарного мальчишки…
Тут глаза прикованной богини сверкнули, и она гневно произнесла:
— Это все наглая ложь. Просто для тебя пришло время умирать, но тебе вспомнился пример царя Сизифа, и ты решился сыграть со мной злую шутку. Но ты, похоже, не помнишь, чем закончилась для Сизифа его проделка со мной.
Марк ошеломленно переводил взгляд с одного на другую. Он чувствовал, что у него голова идет кругом.
— Пусть даже так, — промолвил Октавиан, поймав вопросительный взгляд своего родственника. — То, что говорит богиня — правда лишь наполовину. Ты хорошо знаешь, брат, что мое здоровье с детства было слабым, а мне, как и всем, хотелось быть здоровым и сильным. Судьбы решили иначе, и за мной явилась Смерть, но помирать мне вовсе не хотелось, а еще я знал, что ты влюблен и готов на все, чтобы соединиться с любимой. Так вот, пленение Селесты поможет нам обоим.
— Какое-то безумие… — протянул Марк, который все еще не мог придти в себя от увиденного и услышанного. — Но даже если все это правда, а передо мной действительно Смерть… чем она может мне помочь? С каких пор богиня смерти стала помощницей в любви?
— Сейчас узнаешь… — усмехнувшись, отвечал Октавиан. — Просто расскажи ей о своей любви, о том, как любишь Еву… да не в двух словах.
— Что ж, будь по-твоему, я тебе верю, брат, — промолвил Марк. — Богиня, — обратился он почти с мольбой к Селесте, — любовь, наверное, неведома твоей природе, хотя ведь у тебя есть братья, сестры, и ты не можешь не любить их… Так или иначе, знай: я встретил девушку, которую люблю всем сердцем с тех пор, как только лишь увидел. Ее волосы черны, как ночь, а глаза цвета небесной синевы, подобных которым нет на свете. Ее губы — спелая вишня, и мне хочется целовать их снова и снова. Да я бы целовал ее всю вечность, неустанно, и это было бы слаще, чем пить медовое вино! А еще она столь же добра и светла, сколь и красива! Мне бы хотелось стать ее судьбой и быть с ней вместе вечно, но ее мать ненавидит моего отца, а тот платит ей тем же… Их вражда длится уже давно, а за нее теперь расплачиваемся мы — их дети. Разве это справедливо? Почему два любящих сердца не могут быть вместе, а их любовь не может победить чужую ненависть?
Слова Марка что-то всколыхнули в доселе бесстрастной богине. Восковое личико Селесты стало грустным, а сама она почувствовала, что готова заплакать. Это испугало ее саму, ведь она никогда не ощущала подобного.
Октавиан уловил в ней эту перемену и, стараясь говорить задушевнее, сказал ей:
— Селеста, вспомни о любви своего брата Аида-Плутона и его жены Прозерпины! Вспомни, как им хотелось быть вместе, несмотря на то, что ее мать была против! Представь, что это были бы они…
Тут лицо богини омрачилось еще больше, и из ее глаз начали катиться слезы. Увидев это, Октавиан тут же достал спрятанную им в складках одежды склянку и поднес к ее лицу…
— Вот, — протянул он ее брату, — теперь у нас есть слезы Смерти. Выпей их вдвоем со своей подругой, и вас сразу же скует внезапный холод. В ваших жилах застынет кровь, а с ваших щек сойдет румянец. Вы уснете сном, неотличимым от смерти. Но это будет не смерть, а именно сон… Через сорок два часа наступит пробуждение. Тогда вы, мертвые для всех, уедете из Рима и поженитесь где-нибудь тайком. Главное, ничего не бойтесь! Умерев для всех, вы не умрете для меня, и я позабочусь, чтобы ваши тела подольше не сжигали.
Со слезами радости на глазах Марк расцеловал и обнял брата. Он думал, что тот и вправду затеял все это ради их с Евой счастья… наивный. Октавиан улыбался украдкой. К счастью для него и к несчастью для себя, Марк не мог прочитать его мыслей.
Тем вечером Ева вновь ждала любимого на балконе. Несмотря на боязнь прихода матери, она хотела снова наслаждаться его поцелуями, а пока его не было позволяла целовать себя звездам. Но ярче звезд сияли ее голубые глаза. Днем ее мать видела, как она была весела и беззаботна, даже напевала песенки, и это радовало ее. Она думала, что Ева уже начинает забывать Марка. Габриэль она так ничего и не рассказала и думала, что теперь и подавно не стоит. Это уже перевернутая страница. Как же она ошибалась…
Вот Ева, наконец, увидела возлюбленного, и ее сердце забилось от счастья. До сих пор ей казалось, что нельзя любить сильней, но сейчас она чувствовала, что влюбляется в Марка с новой силой — пылко и отчаянно.
— Скучала? — нежно спросил он ее.
Вместо ответа она протянула к нему руки. Еще мгновение, и они опять дарили друг другу горячие поцелуи и еще совсем невинные ласки. При этом они почти ничего не говорили — за них говорили их глаза, а еще… касания губ и рук.
— Ты поговорил с отцом? — спросила в промежутке между поцелуями Ева.
— Нет, но мы и без этого совсем скоро будем вместе, — со смеющимися глазами отвечал Марк. — Ты не представляешь, что для нас сделал мой кузен и друг Октавиан!
— И что же он сделал? — с живостью спросила Ева, ловя каждое его слово.
И тут Марк рассказал ей о плененной хитрецом-Октавианом Селесте и о том, как той впервые довелось проливать слезы. Не было счета похвалам кузену, который решился устроить их счастье, не требуя при этом ничего взамен… Любовь часто эгоистична, особенно, любовь юных сердец, и сейчас Ева и Марк думали только о том, как, обманув всех, тайно поженятся и будут вместе. О своих родных, которые могли сойти с ума от горя, они сейчас и не помышляли.
— Так давай сделаем это скорее! Давай выпьем ее слезы! — захлопала в ладоши, радуясь, как дитя, Ева.
— Давай! — ответил Марк, доставая заветную склянку. — Пьем за любовь!
Поцеловавшись на счастье, влюбленные выпили слезы Смерти, испробовав их вкус и на губах друг друга. Вскоре они действительно уснули… сном, глубоким, как сама смерть. Тот, кто увидел бы их сейчас, с легкостью принял бы их за мертвых и был бы прав… почти. Их лица были смертельно бледны, а сердца, казалось, больше не бились. На губах обоих застыли счастливые улыбки…
…Высчитав время, когда Марк и его любимая должны были уснуть похожим на смертельный сном, Октавиан отправился к своему дяде-императору. Лицо его приняло печальное и взволнованное выражение, подходящее для вести, которую он должен был ему принести. В это время Цезарь говорил со своей навеки потерянной женой, не подозревая о том, что мог так же потерять и их сына.
— Та, что ушла… — тихо говорил он, глядя на бюст Алти-Сервилии. — Где ты теперь? В Тартаре или на Елисейских полях? Или… души амазонок, пусть и бывших, попадают после смерти в другое место?
Юлию казалось, что мраморные губы хотят что-то сказать ему, но не могут. Мрамор не может ожить… И все же он слышит голос — не тот резкий и насмешливый или, наоборот, вкрадчивый голос, каким говорила Алти при жизни, а другой — грустный и прерывающийся.
«Мне холодно, милый… мне надо согреться… отпить твоего огня… обнять твое сердце — любимый, впусти меня!»
— Ты хочешь восстать, чтобы испить моей крови? — дрогнувшим голосом говорит ей Юлий. — Давай, пусть хоть так я увижу тебя опять!
Я выплакал бремя,
Пытаясь тебя забыть,
И долгое время
Хотел я себя убить.
— Но у меня оставался наш сын… и оставался Рим, а Рим — это и есть я. Потому я и живу без тебя…
Когда скрипнула дверь, сердце Юлия дало перебой, но вместо мертвой он увидел живого — своего племянника Октавиана. В глазах императора промелькнуло разочарование, но Октавиану было некогда задаваться вопросом о причинах этого.
«Вот так, наверное, сходят с ума», — сказал себе, прижав руку ко лбу, император.
— Какое несчастье, дядюшка! — возвел очи в потолок Октавиан.
— Какое несчастье? Ты о чем?! — вскинулся Цезарь, только теперь заметив, что у племянника такой вид, будто кто-то умер.
— Марк… боги, надо спешить… быть может, он еще жив?
— Да говори же, что случилось?! — вскричал в душевном смятении Юлий, чье лицо покрылось бледностью.
— Он… он полюбил девушку — дочь твоей врагини Зены. Марк решил, что ты будешь препятствовать их любви и решил уйти из жизни вместе со своей невестой! Наверное, они хотят отравиться!
— Что?!
Тем временем, в доме, где сейчас жила вместе со своими подругой и дочерью Зена, происходила другая сцена. Габриэль зачем-то решила зайти в комнату Евы и увидела ее лежащей на балконе вместе с каким-то парнем. Характер у бывшей афинской писательницы с годами немного испортился, и иногда она могла быть сварливой.
Не заподозрив вначале ничего дурного, вернее, почти ничего, она собиралась накинуться на незнакомца и выдворить его вон, после чего хорошенько отчитать Еву.
— Ну, погоди, бесстыдник! — закричала она. — Сейчас я тебе задам! Будешь знать, как лазить в окна к молоденьким дурочкам!
Но тут Габриэль увидела, что и Ева, и незваный гость никак не реагируют ни на ее появление, ни на ее слова. Это удивило женщину, но она не верила, просто не хотела верить, что с ее названной дочерью могло произойти несчастье.
— Какой крепкий сон! — изумилась Габ. — Но сейчас я их разбужу и тогда точно им задам! А ну-ка, — хотела она растормошить парня, но тут… поняла одну вещь. — Боги! Не может быть! Да он мертв… они оба мертвы! О боги! Зена, кто-нибудь, сюда… на помощь!
На крик подруги вбежала Зена и, увидев безжизненно лежавших Еву и Марка, испустила полный муки крик. Так кричала она в другой жизни, когда дочь Габриэль убила ее сына. Она не думала, что и в этой жизни может пережить потерю своего ребенка…
— Мое родное дитя! Моя жизнь! — сквозь слезы прокричала она, падая на колени перед телом Евы. — Проснись, моя девочка! Ты ведь просто спишь, правда? Ты не можешь умереть и бросить свою мать, иначе я умру с тобой!
Надеясь непонятно на что, она стала трогать ее руки, но напрасно — они были холодны, как лед. Габриэль молча обняла ее и прижала ее все еще чернявую голову к своей груди. Плакали уже вместе… Почему ужасная судьба не пощадила ИХ дочь?!
Поглощенные своим горем женщины больше не видели того, что происходило вокруг них, не слышали уличного шума. Они даже не обернулись, когда в комнату вошло двое мужчин. Имя одного из них всегда приводило Зену в трепет.
Раздался голос, в другое время заставивший бы Зену вздрогнуть:
— Жестокие судьбы разлучили меня с женой… Неужели теперь они разлучают меня и с сыном?
Подойдя к телу Марка, Юлий — а это, конечно, был он — точно так же, как до этого Зена перед Евой, опустился перед ним на колени. Теперь двое врагов были рядом.
— Почему же ты решил отправиться в гости к маме без меня, мой мальчик? — вымолвил он, взяв ледяную руку сына в свою. — Нехорошо это…
Юлий не плакал… Не из-за черствости сердца, нет. Просто удар был слишком силен, чтобы он мог плакать. Октавиан холодно наблюдал за происходящим, но на него сейчас никто не обращал внимания.
— Неужели ты настолько любил дочь Зены, что она была тебе дороже старого отца, Марк? — вопрошал Юлий, будто надеясь, что Марк ответит.
Ответ он получил, но от Зены…
— Цезарь… — начала, подняв на него свое заплаканное лицо, Зена. — Это была и твоя дочь тоже! Она полюбила твоего сына не зная, что это ее брат!
— Что? — спросил одними губами Юлий. Он думал, что не испытает большей скорби, чем уже испытал. Похоже, он ошибался…
— Ева — плод любви, увы, неразделенной. Она была зачата в нежной страсти ее матери к мужчине, который никогда ее не любил, а рождена в печали. Она могла бы расти в ненависти, но рядом с ее матерью была та, что не дала ей копить ненависть в себе… — поведала ему Зена.
— Это правда, Цезарь, — сказала Габриэль. — У Евы был один отец, но матерей было две.
Юлий некоторое время молчал, раздавленный ударом и смотрел на своих умерших детей. Всей его власти было недостаточно, чтобы вернуть их к жизни.
— Ну что же, Зена, — смог вымолвить он наконец, — мы с тобой оба получили урок… любовь побеждает ненависть. Но нашим детям пришлось умереть для того, чтобы победить наши ненависть и вражду. Давай же оставим все обиды в прошлом и прекратим это бессмысленное сведение счетов.
— Пусть будет так, — сказала ему Зена.
Тут неожиданно подал голос Октавиан:
— Дядюшка, нужно побыстрее предать их тела огню. Я сам займусь этим. Я ведь так любил беднягу Марка…
Октавиан тяжко вздохнул, и Цезарь ответил ему:
— Да, спасибо, племянник. Ты — верный друг. — Октавиан, являвшийся таким же верным другом, как Брут, даже покраснел… от удовольствия. Юлий, тем временем, опять заговорил с Зеной: — Я велю воздвигнуть золотую статую в память о наших детях.
— Зачем это все, если их самих не вернуть? — отвечала безутешная мать.
Октавиан же в своих мечтах уже видел себя новым императором, как вдруг вспыхнул яркий свет, и появился бог войны… да не один, а с богиней Селестой! Оков на богине смерти больше не было, а взгляд, брошенный ею в сторону Октавиана, не сулил последнему ничего хорошего… Октавиан от страха вжался в стену.
— Мой бог Марс? — бросил вопрошающий взгляд на бога войны Цезарь.
— Он самый! — криво усмехнувшись и, обведя взглядом всем присутствующих, проговорил тот. Прошло много времени с тех пор, как Зена и Габриэль видели его в последний раз, но он был все также красив и… нахален, ведь боги не стареют. — Я смотрю, вы тут траур устроили… Погодите со статуями, похоронами и прочим! Ваши дети не умерли — они спят!
— Что?! — в один голос вскричали отец и две матери, а Октавиан стал беспокойно оглядываться, думая как бы улизнуть.
— То, что слышали! Этот зас… молодой человек доставил нам множество хлопот. Во-первых, он с помощью хитрости пленил Селесту, отчего люди перестали умирать. Вместо этого они теперь только рождались, а так ведь и до перенаселения планеты недалеко! Во-вторых, этот негодник довел бедную Селесту до слез, а потом присоветовал Марку их выпить вместе с Евой. Так он им якобы помочь хотел. Он сказал Марку, что они лишь временно уснут, но все будут считать их мертвыми. Через несколько часов «мертвые» должны были ожить, уехать из города и устроить свое счастье. Могло бы быть и так, но у добрейшей души Октавиана был свой собственный план. Остальное, думаю, объяснять не нужно…
— Я… я все объясню! — пролепетал Октавиан, но тут он увидел, что к нему приближается Смерть и совсем сник. — Мы… мы можем договориться! — промямлил он, но взгляд Селесты говорил, что договориться вряд ли получится.
А родные Марка и Евы были просто повержены услышанным. Неужели дети, которых они любили больше всего на свете, могли поступить с ними так жестоко? Юлий предавался невеселым мыслям и о том, что Октавиан оказался таким же предателем, как и Брут. Наверное, в том была и его вина, и оба просто унаследовали худшие его черты, возведя их в квадрат… Но Юлий, Зена и Габриэль утешали себя тем, что их дети были живы, а это главное.
— Как только они проснутся, я им покажу, где раки зимуют! — первой заговорила Габ. — Ух, какая я сердитая!
Щеки у нее раскраснелись, а маленькие руки сжались в кулаки. Вид у нее был такой забавный, что Зена и Юлий заулыбались, а Арес окинул взглядом знатока ее пышную фигуру и проговорил:
— А ты все еще ничего, Габ! Смотри, вот эти двое чего доброго помирятся, и останешься ты с носом! Вспомни тогда, что есть молодой и холостой бог войны, которому в его храме не хватает женской руки…
В ответ Габриэль изволила надуть губки, а потом пробурчала:
— Кажется, сейчас я еще кому-то покажу, где раки зимуют!
— Все-все-все! — примиряюще заговорил Арес, отступая к двери. — Я уже у двери, сейчас я исчезну…
— Арес, ты и без всяких дверей можешь исчезнуть, — топнула ножкой Габби.
— Сейчас-сейчас… Вот дверь уже открылась и… — Арес дразнил Габби, растягивая удовольствие.
— Тэк-с… чем бы запустить в тебя?
— Все-все, теперь я точно исчез! — крикнул, скрывшись за дверью, незадачливый бог войны. Сейчас ему захотелось побродить по городу, подобно простому смертному, и поискать приключений на свою божественную задницу.
Бедняга Арес! Может, и тебе повезет… когда-нибудь.
А Цезарь с Зеной стали ждать пробуждения своих детей и, дожидаясь его, решили поговорить обо всем… повспоминать о том, как жили друг без друга. Может, оба еще будут счастливы… А их детей ждут пробуждение, свадьба и общие родители, ведь Зена была согласна назвать Марка своим сыном…
…Вскоре после этих событий Габ решила опять писательством заняться, и первая пьеса, которую она написала, была о любви парня и девушки из двух враждующих семей. Называлась она «Роман и Юлия»…