Два мальчика в одной постели

Андрей Абинский
Хорошо человеку семейному оказаться в гостинице.
Да еще в незнакомом американском городе.
Летом. Телефон безмолвствует. Холодный
душ в твоем распоряжении. Обязанностей никаких.

С. Довлатов «Филиал»


   Хорошо усталому моряку оказаться в гостинице. Да еще в незнакомом
японском городе. Даже зимой. И по случаю фумигации. Пока специальные
службы устраивают вендетту короедам в трюмах,  экипаж расселяют
в местной гостинице. С выдачей некоторой суммы на пропитание. При этом
забот никаких. Можно хорошенько отоспаться, а йены – пропить.

   Отель «Хинко» был небольшим, пестрым и напоминал кубик Рубика.
Здесь все умели разговаривать вполголоса и даже тише. Девушки нежно
щебетали, а если смеялись, то не громче звона хрустальных колокольчиков.
При этом кокетливо прикрывали рот ладошкой.

   В холле старший помощник и японский агент распределяли места для
проживания. При этом активно использовали англо-русский язык.

   – Уан рум фор мастер. О’кэй? – говорил старпом агенту. – Файв румс
фор твенти персонс– О’кэй! Бат, черт побери, как это? остается один номер
с одной кроватью для двух матросов.

   Агент, Каичи-сан, вежливо улыбнулся, втянул в себя воздух и ответил:

   – Ноу проблем, чиф, кровать вполне достаточно широкая, чтобы
вместить двух мальчиков.

   Мы прислушивались к разговору и начали подтрунивать над
претендентами на широкую постель:
 
   – Ребята, вы не из клуба «Голубая Устрица»?
   – Кто из вас дружит с Сергеем Пенкиным?

   Претендентами были два матроса – Сафонов и Меркулов. Сафонова
за почтенный возраст (50 лет) звали дядя Коля. Саша Меркулов был на
двадцать лет моложе. Тем не менее, они дружили и всю еду называли закуской.

   – Каичи-сан, у нас, в России, не принято мальчикам спать в одной
постели, – убеждал агента старпом.
   – Why not? – не соглашался тот. – Эта кровать большая… очень
большая… Превосходно большая!

   Переговоры закончились тем, что двоим счастливчикам выделили
по персональному номеру со всеми услугами. Остальным достались комнаты
на четырех человек.

                ***
   Февраль – не лучшее время для любого города. Для японского Аомори
– особенно. С неба падал мелкий снежок вперемежку с холодным дождем.
Воздух напитан промозглой влагой. Желтые фонари на пустынных улицах
кляксами отражались в кафеле тротуаров.

   – Нас спасет только кружка доброго эля! – сказал мне сэм, Женя
Стрельников.
   – Или горячего саке, – ответил я.

   Мы прошли сквозь лабиринт рыбного базара. Острый запах свежей
рыбы бил в ноздри. В алмазных россыпях льда искрилась чешуя
разнообразных морских обитателей, от благородных лососей, до жутких
пупырчатых гадов, похожих на наших бычков. Две сельдевые акулы плавали
в просторной ванне. Рядом в большом ушате шевелил щупальцами
сиреневый осьминог.

   К нам подошла маленькая женщина с круглым плоским лицом.
Такие чаще всего встречаются на Хоккайдо.
 
– Ращай васэ, – сказала она после учтивого поклона.
 
   Женщина указала рукой на фанерную дверь.
 
   – Дом аригато, – сказал Женя и мы вошли.
 
   За дверью оказался маленький бар со стойкой и тремя чайными
столиками. Мы разулись у входа и уселись на коврик у низкого стола.
На нем тремя рядами стояли плошки с разными соусами.
Мой друг считал, что говорит по-японски и после долгих переговоров
сделал заказ.

   – Будем есть деликатесы, – сказал Женя. – Тебе нравятся осьминоги?
   – Надо попробовать…
   – И еще ромочки из сырой рыбы. Морской карась.
   – Может быть, это кусочки из сырой рыбы?
   – Нет, именно ромочки. Она так сказала.

   Хозяйка принесла блюдце с печеньками и дымящимся саке в грубых
керамических плошках. Мы сразу выпили.

   – Кампай!
   – Кампай симасё!

   Хозяйка одобрительно улыбнулась и снова наполнила плошки. Японцы
любят, когда говорят по-ихнему.
   Только мы приняли по второй, как вошла юная девушка в японском
сарафане и поставила на столик два блюда.

   – Она – дочка хозяйки, – сказал Женя. – Гляди, как они похожи.

   Для меня все японцы похожи друг на друга. Тем более, что я смотрел
на стол. Морской карась представлял собой небольшую рыбку, нанизанную
на деревянный шампур. Он был аккуратно разрезан на «ромочки».
 
    Но осьминог! В глубоком блюде маленькой копной возвышалась горка
из нарезанного лапшой осьминога. И эта лапша была живая. Она шевелилась!

   – Классная штука! – сказал Женя.

   Меня пробрали мурашки.
   Я знал, что мой друг отличается поразительной всеядностью. В Африке
он пробовал короедов, жареных гусениц и саранчу, во Вьетнаме
дегустировал лягушек, а во Франции воробьев. И любил об этом рассказывать.

   – Жареные личинки , это просто охренительный деликатес, – говорил
он. – Хрустят на зубах, что твои семечки.

   Мы снова выпили и начали закусывать сырыми ромочками. Рубленый
осьминог в тарелке продолжал пузыриться. Женя ловко цеплял шевелящуюся
лапшу деревянными палочками, всасывал в рот и причмокивал губами.

   – К языку, сволочь, присасывается, – пожаловался он.

   Я плохо управляюсь с палочками для еды. С трудом ухватив лапшину,
я обмакивал ее в острый соус, после чего деликатес начинал и вовсе сходить
с ума. Заметив это, хозяйка соорудила мне пирожок из листьев салата
с начинкой из осьминога. В одной руке я держал рюмку горячего саке,
в другой, под пальцами, копошилась живая лапша. Ощущение незабываемое.

   Потом мы изрядно выпили, лапша, наконец, успокоилась и мы ее съели всю.
На прощание поблагодарили хозяйку, а Женя долго обменивался с ней
поклонами и чего-то говорил на японском.
   Я сказал все, что знал: «Соё нара и аригато».
 
   На обратном пути настроение было волшебное. Погода не беспокоила.
Женя сказал:

   – Жизнь прекрасна и удивительна, если выпить предварительно!

    Мы даже пытались что-то петь. Какую-то лихую морскую песню. Беда
в том, что мы не знали слов…

   Под мелким дождем темнели стены нашего отеля. На первом этаже
светилось единственное окно.

   – Это комната дяди Коли, – сказал Женя. – Зайдем на допитие?

   Я знал, что возражать бесполезно.

   Женя толкнул дверь и мы увидели замечательную картину. На столе,
на газетной бумаге были разбросаны остатки буйного пиршества: скелеты
чилимов, огрызки яблок и рыбьи хвосты. Там же, на боку, лежала квадратная
бутыль «Березки», тридцатиградусной японской водки. Вторая пустая
бутылка стояла под столом.

   Поперек превосходно широкой кровати, по-братски обнявшись,
похрапывали два друга – дядя Коля Сафонов и Шурик Меркулов.

Два мальчика в одной постели.