Улыбка. Рассказ

Ирина Миляновская
Мне было 22 года, когда в цехе на заводе, где я работал, местное начальство решило выделить одну путёвку на курорт в город Сочи для меня. Я хотел было отказаться. Страшно было лететь самолётом за тысячи километров в город, о котором рассказывали черт-те что. Город, безусловно, красивый, весь в цвету, и море там есть, но нравы такие, что мне, парню, выросшему в деревне, отслужившему в армии на границе, имевшему за плечами всего лишь 7 классов образования да ремесленное училище, жутко делалось. Но мои тётка и бабушка, конечно, больше тётка, бабушка не в счёт, настояли на том, что мне надо лететь в Сочи, посмотреть, как там люди живут, чем дышат, как отдыхают, и вообще на всё, что там делается. Бабушка, конечно, разделяла со мной мои опасения. Она всегда была на моей стороне.
– Васенька, ты там насчёт женщин будь осторожнее, – говорила она мне потихоньку от тётки. – Туда такие курвы приезжают, специально вашего брата, деревенщину, облапошивать. Ты их избегай, в разговоры с ними не вступай, держи себя недоступно, а то пропадёшь.
И вот я уже в самолёте, лечу в город Сочи. Интересно всё было до ужаса: как стюардесса говорила с нами, как самолёт разбегался по асфальтовой дорожке, а потом взлетел… И вот мы уже летим. Стало немного скучновато. Все сидят, зажатые в своих креслах, никто ни с кем не разговаривает. Начал я потихоньку осматриваться по сторонам. И вдруг увидел её… Жутко мне стало. Вспомнил я бабкины предостережения. И было отчего. А она глядела прямо мне в глаза и улыбалась. А улыбка у неё была обольстительная, лицо белое, гладенькое, губы яркие, пухлые, волосы длинные, чёрные, распущенные по плечам, глаза тоже чёрные. А улыбалась она весело всем своим лицом, то есть, естественно, губами, а ещё глазами и прижмуренными ресницами. А улыбка была такая добрая, ласковая, что плакать захотелось, захотелось уткнуться мордой в её колени да замереть от избытка чувств. Несколько секунд она так-то смотрела на меня и улыбалась, а потом отвернулась и будто солнышко зашло за тучи  – всё померкло и тоскливо стало.
Летели мы летели. Пришла стюардесса, принесла обед: курица с рисовой кашей и чашечка чая. Для меня этого было мало. Я всё это махом проглотил. Больше нечего было делать в самолёте, только спать, но не спалось. Временами я, как бы невзначай, посматривал на красавицу-брюнетку. Она тоже иногда посматривала в мою сторону и улыбалась приветливо и жутко.
Прилетели мы в Адлер, и тут я её потерял. Однако в санатории, уже в самом Сочи, в столовой я опять увидел её. Её столик был в аккурат напротив моего. Она улыбнулась мне, как старому знакомому, и я чуть не подавился.
После завтрака я пошёл к морю. Море штормило. Говорили, что шторм был четырехбалльный. От моря крепко пахло просоленной бочкой. Оно было розового цвета. Солнце пробивалось сквозь тучи и красило его в розовое, а гребни волн были серые и белые кое-где. Одним словом, красота невиданная: и широта, и даль – беспредельные. Смотрел я, смотрел на море, любовался, да и заметил: не один я любуюсь морем. Она тоже стояла на берегу недалече. Как она смотрела на море! Она не улыбалась морю. Нет. Лицо её было какое-то скорбное, тяжёлое. Мне даже показалось, что ей хотелось уйти в море, исчезнуть в нём навсегда. Но она не ушла в море. Нет. Она повернулась к нему спиной и ушла с берега.
Наши путёвки были рассчитаны на 24 дня, и все эти дни я видел её то в столовой, то у моря, то на прогулках по городу. И всегда она мне улыбалась. Надо было подойти к ней, заговорить, спросить хотя бы, как её зовут, но проклятая застенчивость парализовывала меня, когда я думал об этом. Язык немел, прилипал к нёбу, и я улыбался ей в ответ так глупо, что готов был убить себя. Так я и провёл 24 дня в гордом одиночестве. Она, как это ни странно, тоже была одинока все 24 дня. Она, такая красивая, ухоженная, хорошо одетая, видно было, что образованная, была одна. Мужчины даже не пытались заигрывать с нею. Они даже не замечали её чудесной улыбки. Господи! Я только потом, спустя годы, понял, что улыбалась-то она мне одному. Если бы это мне тогда пришло в голову, может быть, я и не стал так робеть и познакомился бы с нею.
Двадцать четыре дня пролетели как один. И вот мы летим из Адлера опять в свой родной город. Я уже не спускал с неё глаз. А она на обратном пути уже не улыбалась и как будто пригорюнилась отчего-то. Встретили её на аэродроме пожилая женщина и мальчик лет пяти. Моя красавица обняла ребёнка, прижала его к себе и поцеловала. Так мать может целовать своё дитя. А где же отец этого пацана? Где её муж? А мужа-то не было. Была только пожилая дама, очевидно, её мать. И всё. Они сели в такси и укатили в город. Зачем я не подошёл к ней? Зачем я дал ей уехать вот так навсегда? Что было делать? Во всём была виновата моя застенчивость, моя дикая робость, неуверенность в себе. Очевидно же было, что эта женщина одинока, несчаст- на. Я бы мог сделать её счастливой, я бы мог стать отцом для её сына, но не сделал, не стал. Я был за это жестоко наказан. Я потерял её навсегда, а любовь моя от этой утраты только укрепилась, только разгорелась ярким пламенем. Чтобы не сгореть в этом пламени, и не сойти с ума, я начал менять свою жизнь, чтобы больше соответствовать ей, моей любимой женщине. Я записался в библиотеку и там чистосердечно признался в том, что я почти ничего не читал, и что мне надо начать с нуля. Мне дали несколько детских книжек. Там были Гайдар, сказки Пушкина, Андерсена, Бажова – обычный набор для дубиноголовых.  Я прочёл всё это махом. Потом, уже осенью, я записался в вечернюю школу в восьмой класс. Через три года я получил аттестат зрелости, хороший аттестат. В нём были почти одни пятёрки. Потом был политехнический институт, вечернее отделение этого института. Итак, я читал, учился, взрослел, мужал и в 31 год женился. Женился я на девушке, которую мне присоветовали взять в жёны мои тётушка и бабушка. Уж очень им хотелось видеть меня женатым, понянчить моих детей. Я уступил им, тем более, что моя жена меня устраивала. У неё были светлые волосы и серые глаза, а улыбка такая покорная, неуверенная, совсем не завораживающая. Она не могла затмить моей красавицы.
Годы шли. У меня было двое детей – сыновья. Я успешно продвигался по работе и сделался совсем не похожим на того паренька, которого опалила внезапная любовь. Но я не хотел забывать эту любовь, я не хотел, чтобы мои новые обязанности стёрли из памяти образ необыкновенной красавицы. Я нарисовал её словесный портрет, я вложил всю силу своего ума, воображения, начитанности в создание этого портрета. Получилось неплохо.
А годы всё шли и шли. Вот уже и парни мои стали взрослыми, отслужили армию, женились и покинули нас с женой. А потом жена покинула меня. Мы с нею не ссорились, но постепенно начали отдаляться друг от друга. Не знаю, как она, а мне так это было на руку. Я всё больше думал о прекрасном городе Сочи, о Чёрном море и о ней, о той, имя которой я так и не узнал. А потом жена сообщила мне, что она уходит от меня к другому, к другу своих школьных лет. Мы развелись. Пришлось разменять квартиру. В результате обмена я получил хорошую однокомнатную квартиру в центре города. Не знаю почему, но все эти перемены не огорчали меня. Я стал свободен для своих воспоминаний. Конечно, всё это было очень глупо, если судить здраво. Прошло столько лет. Она, конечно же, постарела, подурнела. Возможно, что её и на свете-то нет, или что она замужем. Возможно, что живёт она со своим мужем в любви и согласии. И всё же, всё же… Мне не хотелось больше изменять ей никоим образом.
Итак, я въехал в новую квартиру, захватив из вещей почти ничего. Надо было обустраиваться на новом месте. Для начала я решил сходить в магазин за продуктами. Я вышел в подъездный коридор. Из двери напротив в это же время вышла женщина. Силы небесные! Это была она. Я вскрикнул. Меня отбросило к стенке. Она, испугавшись, взглянула на меня и не узнала.
– Вам плохо? – спросила она.
Я молчал. Тогда она взяла меня за руку и повела в свою квартиру. Она усадила меня в кресло, ушла куда-то и вскоре вернулась ко мне, неся в руке стакан с какой-то прозрачной жидкостью.
– Пейте, – сказала она, – вам станет лучше. Пейте, не бойтесь, я знаю, что делаю. Я врач.
Я выпил водичку, которая отдавала каким-то лекарством.
– Что случилось? – заботливо спросила она. – Отчего вдруг сердце прихватило?
Она опустилась передо мною на колени, чтобы лучше видеть моё лицо. Я молчал. Я смотрел на неё. Она почти не изменилась, только её чёрные волосы были забраны на затылке в узел, а губы по-прежнему были яркими, свежими, готовыми растянуться в обжигающей улыбке. Она и точно улыбнулась, будто угадав мои мысли, а глаза осветились и нежностью, и лукавством. Она поднялась с колен.
– Вам лучше стало, – весело заговорила она. – Знаете что, чтобы вам совсем стало хорошо, давайте пить чай с малиновым вареньем. Заодно и познакомимся. Вы ведь мой новый сосед, как я понимаю.
Я кивнул головой. Проклятая застенчивость опять овладела мною. Язык прирос к гортани. А она ушла на кухню. Я слышал, как она там ходила, стучала посудой. Из кухни потянуло запахом свежезаваренного чая и малинового варенья. Я встал и пошёл к ней.
– Вы не узнаёте меня? – спросил я её.
Она удивлённо посмотрела на меня.
– А разве мы знакомы? – она перестала улыбаться.
Я кивнул головой.
– Но где, когда? – спрашивала она. – Где мы могли встретиться? В школе? В пионерлагере? В институте? Где?
– В Сочи. Тридцать пять лет назад.
– Я была в Сочи несколько раз, но вас я не помню. Нет, не помню. Не могу вспомнить. Столько лет прошло. Но это неважно. Садитесь, пейте чай и рассказывайте, где мы с вами познакомились. Может быть, и я вспомню.
Я пил чай с малиновым вареньем и чувствовал, будто иней на моих висках тает, что в душе моей поднимается волна не испытанного мною счастья. А она опять улыбалась так, как тогда, тридцать пять лет тому назад. Тогда я, собрав все свои силы, заговорил.
– Я любил вас, – проговорил я. – Я могу доказать это.
Я встал из-за стола и ушёл к себе, в свою однокомнатную квартиру. Вернулся я тотчас же, неся в руках заветную тетрадку, где был составлен словесный портрет красавицы, и описаны мои чувства по отношению к ней. Она взяла тетрадь, раскрыла её и вопросительно посмотрела на меня.
– Вы хотите, чтобы я прочла это? Как? Вслух или про себя?
– Про себя, – ответил я. – Прочтите, а я пойду. Потом зайду к вам за тетрадкой.
И я ушёл. Часа два я ходил по комнате из угла в угол, временами останавливался возле окна, а потом снова ходил. Странные чувства владели мною. Счастье? Нет, не то. Я чувствовал, что приближаюсь к своей заветной цели, к черте, за которой всё возможно и желательно. В том числе и смерть. А потом я пошёл к ней. Я позвонил в дверь. Она впустила меня. Моя тетрадь лежала на столе. По её лицу я понял, что она прочла всё, что там было написано.
–Знаете, – сказала она. – Я, кажется, вспоминаю вас. Да, был когда-то в Сочи какой-то милый, забавный паренёк, который всё время смотрел на меня, а я не могла удержаться от смеха при этом. Мне очень приятно, что я вам так нравилась когда-то, и грустно.
Она помолчала, подумала немного и улыбнулась.
– Давайте так, – продолжала она. – Откровенность за откровенность. Вы сообщили мне о своих чувствах, а я расскажу вам о своей жизни. Идёт?
Я кивнул головой. Мы уселись за стол друг против друга.
– Для начала я скажу вам, что меня зовут Зигрида. Не удивляйтесь, это латышское имя. Это имя дал мне мой прибалтийский папа. Это всё, что он мне дал. Он бросил мою мать. Мама вскоре, очевидно, с горя вышла замуж в другой раз. Но перед этим она отдала меня своей незамужней и бездетной сестре, попросив её, чтобы она выдала меня за свою дочь. Тётя Зоя вырастила меня. Когда я училась в десятом классе, и было мне семнадцать лет, в моей жизни появился первый мой мужчина. Он был старше меня на десять лет. Я была счастлива, а он вскоре сообразил, что любовная связь с несовершеннолетней девицей, школьницей может привести его на скамью подсудимых, и он исчез. Мне было так плохо, что я заболела. У меня обнаружили туберкулёз лёгких. Очень долго я лежала в больнице. Мне сделали операцию, потом был санаторий, потом опять больница и опять санаторий. На это всё ушло три года. В конце концов, врачам удалось победить болезнь, меня сняли с учёта, мне было двадцать лет. И тут появился опять он, мой первый мужчина. На сей раз он женился на мне. Через год родился сынок Кирилл. А потом он каким-то образом узнал о том, что я тяжело болела туберкулёзом, и всё пропало. Он испугался и опять бросил меня. К тому времени моя мама овдовела, пришла к нам, увидела меня, Кирилла, тётю Зою. Она плакала, говорила, что это она во всём виновата, что она загладит свою вину перед нами. Я её никогда не винила. Женщины всегда цепляются за мужчин, а в итоге, как правило, терпят крах. Мама настояла, чтобы я училась дальше. Я взялась за учёбу и поступила в медицинский институт. Училась очно. Тётя и мама помогли мне. Они боялись, что другая форма обучения будет мне не по силам. Через шесть лет я получила диплом детского врача. А потом я вышла замуж и родила второго сына Павлушу. Мой муж был не так любим мною, как первый, но и он бросил меня через три года после рождения Павлика. На сей раз в наши дела вмешалась перестройка. Нам свыше объявили: «берите суверенитета, сколько хотите». Я не понимала, что это такое. Я знала, что надо защищать Родину, поднимать целину, покорять Енисей, – всё это я понимала. А вот что такое «суверенитет», который можно брать, сколько хочешь – не понимала. Зато мой муж хорошо понял. Он сошёлся с какой-то бизнес-тётей и укатил с ней куда-то навсегда. Брак наш не был зарегистрирован. Муж не был прописан у меня. Всё обошлось тихо-мирно, будто ничего и не было. Только Павлик всё время спрашивал: «Где мой папа?». Тяжёлое было время. Кириллу было одиннадцать лет, Павлу три года. Мужа ни первого, ни второго не было. Страны моей любимой, я имею в виду СССР, не было, не стало компартии. Вместо всего этого какие-то огрызки отовсюду торчали, да чернуха с порнухой изо всех щелей полезли. И в этом хаосе мы – три женщины: тётя, мама и я да двое мальчишек. Всё пережито. Дети выросли, выучились, работают, не избаловались, не спились, не подсели на наркотики. Понимаете, я уважаю своих детей. По-настоящему уважаю. Они нашли в себе силы устоять в этом водовороте. Сколько людей погибло, целыми семьями погибали, а мы выстояли. Замуж я больше не выходила. Не было на это никаких сил – ни физических, ни моральных. Всё сожрал процесс выживания. Живу, как видите, одна. Мама с тётей совсем уже старенькие стали, живут отдельно. Они не хотят мне мешать. Всё ещё на что-то надеются. Сыновья давно уже не дети. Они оба женаты. У них есть всё, что надо.
Зигрида замолчала. Летний вечер угасал. В комнате сделалось темно. Она встала и включила свет.
– Ну как вам моя исповедь? – спросила она, улыбаясь и усаживаясь на прежнее место. – Надеюсь, я не очень вас шокировала?
– Нисколько, – ответил я. – У меня всё почти то же самое. Двое взрослых сыновей, с женой развёлся. Вот видите, мы стоим друг друга.
– А для чего я вам всё это рассказала? – продолжала Зигрида. – Чтобы вы представляли, с кем вы имеете дело, кого вы…., – она запнулась, потупилась, а потом опять с улыбкой взглянула на меня. – Кого вы не могли забыть все эти годы.
– Я думаю, нам не надо разлучаться. – Я встал и подошёл к ней. – Я не допущу больше, чтобы вы ушли из моей жизни как тогда, тридцать пять лет назад.
– Я и не уйду, – Зигрида засмеялась. – Не буду же я менять место жительства из-за вас. Вы – мой сосед. Мы с вами не расстанемся.
– Я имел в виду не только соседство, – с трудом проговорил я. Слова комьями застревали в горле. Я начал задыхаться.
Она поднялась, вышла из-за стола, взяла меня за руки.
– Ну что же вы так разволновались? – проговорила она. – Не надо так. –Глубочайшая нежность и беспокойство отразились в её глазах и улыбке. – Конечно же, мы не расстанемся. Но не надо торопиться. Подумайте. Ещё несколько часов назад мы не знали о существовании друг друга. И тут такой поворот… Это ведь неприлично.
– Господи, о каких приличиях может идти речь, когда мы любим друг друга, – сказал я и сжал её в своих объятиях.