РАБ

I

– У меня большой дом, меня все тут знают, – с лёгким южным акцентом весело говорит Аслан Володе и мягко переключается на пониженную передачу.
У приграничного с Карачаево-Черкесской республикой поста ДПС он сбавляет скорость и приветливо машет рукой скучающему капитану милиции. Капитан оживает и тоже вскидывает ладонь под козырёк фуражки. За постом дорога плавно уходит вниз и вправо. Аслан снова переключает коробку передач, и его автомобиль стремительно набирает скорость. Настроение у Аслана хорошее, он добродушно продолжает:

– Моя стройка пока не закончена, но тебя это не касается, стройку делают другие рабочие. Ведь ты, Володя, уже в возрасте, и тебе лучше заниматься нетяжёлыми работами. По хозяйству, допустим. Я скажу Зарине, это моя жена, она тебе будет давать домашнюю работу. Я сам работаю далеко, дома бываю редко, а женщинам трудно управляться с делами... Ну там за коровами присматривать, двор убирать, в саду заниматься. Ты вообще любишь в саду работать?

– Да не знаю, мы жили в квартире, но цветы люблю, – смущаясь, отвечает Володя.
Ему неловко ехать в просторном джипе Аслана. В салоне чисто, приятный запах, и он стесняется своей неопрятной одежды и запаха собственного немытого тела. Находиться ему в такой близости к Аслану нехорошо; он отстраняется как можно дальше к двери и втайне думает, что лучше бы пересесть на заднее сиденье, а ещё лучше – в просторное багажное отделение.

– Хасан, у которого ты работал, мой брат. Ты не бойся, у меня тебе будет хорошо. Тебе же хорошо было у Хасана? – снова заговаривает Аслан.

– Да хорошо, вроде не обижал, – неопределённо отзывается Володя.

– Ну вот, так же хорошо будет и у меня, – уверенно сказал Аслан и смолк.

Согласование переезда Володи на новое местожительство вышло скоро и просто.
До сегодняшнего утра он участвовал в строительстве принадлежащего Хасану развлекательного центра на главной улице города. Стройка продолжалась несколько лет, и Володя уже толком и не помнил, как попал сюда и чем занимался вначале. Последнее же время жил в одной из подвальных комнат, ночью охранял, днём выполнял несложные строительные работы. А вчера вечером Аслан приехал в гости к Хасану, и когда тот горделиво показывал свои владения, Володя завершал рытьё траншеи для водопровода к искусственному фонтану. Разговаривая о делах, Хасан и Аслан остановились подле работающего Володи, и между прочим, Аслан негромко спросил, кивнув на Володю:

– Он, кажется, давно у тебя работает. Он как, нормальный?..

– Вроде бы ничего, – отвечал Хасан, – почти не пьёт...

– Может, я заберу его у тебя? Зарина давно просит найти ей человека по хозяйству.

– Да забирай, сегодня как раз он заканчивает свою траншею, – великодушно промолвил Хасан, и они продолжили разговор на родном им языке.

А сегодня утром Хасан приехал на стройку сердитым. Громко разговаривая по мобильному телефону, он заметил идущего с лопатой Володю и на секунду отвлёкся от телефона. Коротко взмахнув рукой, Хасан подозвал его к себе:

– Ты отнеси обратно свою лопату и собирайся. Поедешь на другую работу, к Аслану. Видел, с которым я вчера разговаривал?

– Видел... – растерянно проговорил Володя. – А как же фонтан?

– Фонтан другие доделают. Я должен тебе что-нибудь?

– Да не знаю я, ты же давал мне сто рублей...

– Ну, тогда мы в расчёте. Иди и собирайся, за тобой скоро приедут. – Хасан махнул свободной рукой и снова заговорил в телефонную трубку.

Сборы были недолгими: все вещи Володи уместились в целлофановый пакет. Ближе к обеду Володя и его пакет оказались в автомобиле Аслана, и теперь они ехали вдоль извилистой горной речушки всё дальше от города в сторону гор. По правой стороне тянулась широкая пастбищная долина, а далеко, будто плывущие в летней дымке, громоздились изрезанные каньонами горные хребты. Изредка вдоль дороги встречались голые по пояс группы косарей. Заслышав шум приближающейся машины, они прекращали косить, поднимали головы и, облокотившись на свои косы, провожали взглядом быстро ехавший автомобиль Аслана. В глубине долины порой виднелись стада овец, и пастухи, заслышав шум мотора, также оборачивались к дороге и скучающим взглядом следили за машиной.

– А ты сам, откуда? – спросил Володю Аслан.

– А?.. А-а, я?! Да из Омска, – встрепенулся Володя.

– О-о... Омск я знаю. Бывал. Там у меня другой брат работает, дело там у него, – проговорил Аслан и нажал какую-то кнопку. Неожиданно стекло двери поползло вниз, и в салон ворвался пропитанный запахом свежескошенных трав сочный, свежий воздух. О том, какое дело у брата Аслана в Омске, Володя спрашивать и не думал, зато протяжно, с большим наслаждением вдохнул ворвавшийся в окно воздух летних полей.
За плавным поворотом автотрассы вдали показалось небольшое селение. И посреди скучившихся сереньких домиков и хозяйств издали был виден большой каменный дом. Точно храм или вокзал, своими несколькими ажурными этажами он солидно возвышался над прочими постройками селения.

– Видишь дом с коричневой крышей? – снова спросил Аслан.

– Конечно, вижу. Самый большой...

– Ну так вот, это мой дом. Туда мы и едем, – важно отметил Аслан.

Свернув с дороги, поехали вдоль невысоких и не слишком аккуратно построенных каменных заборов; изредка мелькали крашенные зелёной и белой краской калитки и ворота. Скоро остановились подле одной из калиток.

– Приехали! – весело сказал Аслан, и Володя стал отыскивать ручку двери автомобиля, чтобы выйти. Аслан заметил, что Володя не может открыть дверь, и помог ему. Потом он широко открыл калитку и махнул рукой:

– Проходи!

Смущаясь, Володя осторожно прошёл во двор и остановился у входа. Из примыкавшего задней стороной к забору хозяйственного сарая вышла статная, видная собой восточная женщина. Аслан на ходу заговорил с ней, мельком обернувшись к Володе:
– Зарина, хозяйка моя.
 
Зарина пошла за мужем в кухню, но скоро вышла.

– Володя! Подожди немного, я всё покажу тебе. – И, подхватив ведро, она ушла в сарай.

Стесняясь, Володя улыбнулся и посмотрел ей вслед. Из дверей кухни вышли наглухо закутанные чёрными платками две пожилые женщины. Сложив на груди руки, они уставились на Володю.

– Ол арэыкътэ... – проговорила одна другой.

– Ол аязыр! – отвечала та.

– Тиэшлери аурыйдэы, – сказала первая старушка и замолкла.

Неторопливо и бесцеремонно они стали разглядывать Володю. Ему уже начинало надоедать стоять с пакетом в руке, и, оглянувшись назад, он опустился на бетонный бордюр клумбы. За старушками из кухни показались двое мальчиков лет шести. Они близко подошли к сидящему Володе и исподлобья, недружелюбно уставились на него.

– Привет! – сказал мальчикам Володя и улыбнулся.

Но мальчики улыбаться и не думали, хмуро глядели на него.

Вдруг один из них тревожно вскрикнул:

– Рус! – И оба быстро убежали в кухню.

«Рус, рус...» – про себя повторил Володя и отвернулся к клумбе.

Старушки ушли, а Володя, скучая, рассматривал обширный двор, новый дом и чуть дальше, со стороны другой улицы, изнутри оглядывал кованые парадные ворота. Сбоку, за выступом здания, заметил привязанного за шею к одной из колонн дома, перепачканного собственными испражнениями бычка. Отгоняя назойливых мух, бычок мотал головой, жуя траву, негромко мычал. Отведя взгляд, Володя увидел в глубине двора построенную из камня большую будку для собаки. «О-о!» – подумал он и, всмотревшись, заметил в тёмном проёме большую, будто медвежью, голову собаки и два злобных глаза, внимательно и, очевидно, давно наблюдающих за ним.

Вышла Зарина и позвала его:

– Пойдём, Володя, я покажу тебе, где будешь жить. В нашем новом доме.

Изнутри дом был не достроен, и всё в нём замусорено грудами строительных материалов. Прошли через большой зал с колоннами. Пол и стены пока не отделаны, но газовые плиты уже в работе: в нескольких засаленных чанах варится еда домашней птице и животным. От варева по кухне и залу распространяется дурной запах. Тошнотворный дух идёт ещё и от сваленных в углу невыделанных бараньих шкур. А у окна, неподалёку от шкур, стоит железная кровать; скомканные на ней постельные принадлежности весьма грязны и впечатлили даже видавшего виды Володю.

– Здесь Лёша жил, это его кровать, – говорит Зарина. – Хороший был человек... Умер недавно, весною. Отравился водкой и умер. Где взял её, неизвестно. Ведь у нас всего один магазин, все друг друга знаем, – кто же станет продавать ядовитую водку? И вот так случилось. Ночью ему стало плохо, кричал что ослеп, ругался, а мы пока утром привезли врача, он уже и умер.

Володя глядит на грязный прикроватный столик; на нём иссохшие остатки пищи: скорлупа от яиц, сухой хлеб и изгрызенные бараньи кости, – наверное, всё от покойного Лёши. От запаха варева и особенно шкур Володю слегка мутит, и, чтобы подавить неприятное чувство, он старается больше не смотреть на чаны и шкуры, а делает глубокий вздох всей грудью и смотрит в окно.

– Ты не печалься, – не поняла вздоха Зарина. – Все, кто у нас жил, оставались довольны, мы никого не обижали.

– Да я не потому, это я так, – виновато пробормотал Володя.

– Ты сегодня приберись и устраивайся здесь, мы дадим тебе другие покрывало и простыню; ты же, наверное, не хочешь спать на Лёшиных. А шкуры отнеси в сарай.
И, взглянув невзначай на расхристанный ворот нестираной Володиной рубахи, на морщинистую и дотемна загорелую его шею, Зарина вдруг вспомнила умершего позапрошлым летом отца и опечалилась.

Где-то неподалёку звонко запел мулла. Пришло время обеденной молитвы, и, подумав о настоящем, Зарина быстро договорила:

– Устраивайся, Володя, завтра я покажу тебе наше хозяйство. – А когда выходила из кухни, то полуобернулась и невольно взглянула Володе в спину. И снова ей будто увиделись тощая загорелая шея отца, кое-как состриженные на затылке запылённые волосы и пропитанная потом рубаха тракториста.

– Куда шкуры-то относить? – почувствовав, что Зарина не ушла, обернулся Володя.
– А за домом сарай....

Выносить тяжёлые зловонные шкуры вначале было неприятно. Но когда он отправился в третий раз, то к запаху привык, и это его уже не смущало. За домом паслись индюки, и всякий раз, как он приходил, индюки клокотали и норовили ущипнуть за ногу. Искоса поглядывая на проходившего мимо Володю, бычок тоже сердился и мотал головой. А, игравшие в саду мальчики, завидев Володю, тревожно следили за его делами.

Наконец шкуры вынесены. Постельные принадлежности Лёши Володя свернул и сложил в угол. Обещанные простыню и покрывало Зарина не несла: видно, позабыла. И, не дождавшись, он прилёг на матрас и задремал.

Вечером одна из старушек принесла миску супа и мятое покрывало.
Поужинав, Володя осторожно ходил по двору и саду. Слыша незнакомую речь, непонятное веселье что-то оживлённо обсуждающих соседских женщин, пришедших в гости к Зарине и на стульях рассевшихся в широкий круг посреди двора, он стеснялся их, старался быть подальше, чтобы меньше замечали.

А утром следующего дня Володя уже работал у дальнего забора, в глубине сада. Земля была болотистая, и Зарина предложила ему выкопать дренажный ров. Почва оказалась мягкой, и он бодро приступил к копке.

Чуть позже он видел, как к этому забору Аслан подводил знакомого бычка на поводе из толстой верёвки. И был Аслан не один; сюда также подходили Зарина и старушки с несколькими пустыми тазами и вёдрами с водой. Пришли также молодой человек с длинным ножом и толстой верёвкой и небритый худощавый мужчина.

– Ахмет! – взволнованно назвался молодой человек и протянул Володе свободную руку для знакомства. – Я живу напротив.

Небритый же, видно, презирая русских, на Володю не взглянул и, сплюнув себе под ноги, стал осматривать перекладину.

Аслан и небритый мужчина подвели упиравшегося бычка к закреплённой к забору перекладине из бруса и стали молча и сосредоточенно связывать ему ноги. Бычок беспокоился. Теперь он глухо ревел, ещё больше мотал головой; ни на кого не глядя, упирался копытами в мягкую землю и не давал связать себя. На помощь мужчинам подошёл Ахмет. Вместе они стянули верёвкой копыта, вскинули на перекладину верёвку и, потянув её, запрокинули голову бычка.

Мужчины торопились и в торопливости сердились. Аслан что-то нервно приказывал, Ахмет заискивающе улыбался и, волнуясь, всё делал не так и невпопад. «Эх, молодо-зелено!» – по-русски сказал ему Аслан и, улыбнувшись, оглянулся на стоявшего неподалёку Володю. Длинный, остро заточенный нож из рук Ахмета перешёл в руку вдруг свирепо оскалившегося небритого, и тот начал ожесточённо резать шею бычка.

Как только Володя увидел группу людей, ведущих скотину на убой, он неизвестно отчего испугался, и ноги его вдруг стали будто ватными. Тело обмякло, в непонятном страхе не хватало воздуха. Он часто задышал, безотрывно глядя на бычка. Наверное, если бы не было в руках лопаты и опереться было не на что, – непременно осел бы на землю. И теперь, буквально повиснув на лопате, Володя оторопело глядел то на четыре отрезанные копыта, лежащие рядком, то на отсечённую голову и быстро покрывающиеся смертной мутью глаза бычка, то на гору кровянистых кишок и на споро орудующих с ними перепачканных в крови женщин. Поведя зрачками, он невольно проследил, как в траву у забора полетел отрезанный хвост. Колени Володи мелко дрожали, а когда он взглянул на наполненный до краёв густой тёмной кровью таз, то в приступе тошноты стал вдруг громко икать. Разделывающие мясо люди удивлённо оглянулись:

– Тебе что, плохо? – спросила Зарина. – Ты что, никогда не видел, как режут животных?

– Да нет, н-не приходилось, – заикаясь, отвечал Володя.

– А говядину есть приходилось? – улыбнулся Аслан.

– Ага, приходилось, – принуждённо улыбнулся и Володя.

После обеда старушка принесла Володе миску горячего супа с говядиной и большой ломоть домашнего хлеба. Он же теперь отдыхал и после рытья траншеи сильно проголодался. Будто глухонемая служанка, женщина поставила на стол пищу и тут же повернула обратно. Живо поднявшись навстречу, Володя успел только вслед крикнуть ей «спасибо» и принялся за обед. Вспомнив данный себе утром зарок больше не есть мяса, он отодвинул на край миски кусок говядины, съел картошку, выпил юшку и хлебом вылизал дно миски. Говядину же решил отдать собаке.

Но, не насытившись, он всё глядел на мясо. Аппетитный кусок ничем не напоминал утреннее убийство животного. Разморённый дневной жарой и жирным обедом, Володя прилёг отдохнуть, но скоро поднялся. Он ещё раз взглянул в миску, потом в окно. И, подумав, съел-таки этот кусок, снова прилёг и уже спокойно задремал послеобеденным сном.

На рассвете следующего дня Зарина разбудила Володю:

– Вставай! Пора стадо выгонять.

Он быстро поднялся и накинул рубашку. От раннего подъёма чесались глаза, и, спросонья потирая их, Володя поплелся вослед Зарине. Она прошла к загону для овец и открыла калитку; беспорядочной гурьбой резво высыпалось стадо овец. Глухо топая копытами, они устремились к парадным воротам двора.

– Надо их отучить ходить через эти ворота, вон сзади есть калитка, – заметила Зарина и пошла открывать коровник.

Коровы уже тоже дожидались Зарину и, как только она приоткрыла дверь, неуклюже заторопились на улицу.

– Там, в конце улицы, пастух, его зовут Магомет; проводи ему стадо, – махнула рукой Зарина и ушла в дом.

Не признавая Володю, коровы косились на него, тревожно мычали и, приподняв хвосты, мочились прямо посреди улицы. Поспешая, они шли явно знакомым им путём, бодро дёргали хвостами и мотали головами. Овцы же двигались бестолково: скучившись, останавливались, блеяли и начинали щипать придорожную траву. Володя неумело подгонял их:

– Ух, пошли, кому говорю, пошли!

С длинной палкой в руке Магомет сидел на камне у обочины. Володя подошёл и поздоровался. Магомет был стар и подслеповато поглядел на него:

– У Аслана работаешь?

– Ага.

– Ничего, не бойся, у Аслана хорошо. Зарина кормит хорошо... – глухим голосом медленно проговорил пастух.

– Я особенно и не боюсь. Что мне бояться-то, уже ведь шестой десяток лет живу. Куда уже бояться...

– А мне в этом году было семьдесят... – проговорил старик и поднялся.

Подходили другие хозяйки; их коровы и овцы заполнили весь выгон. От их мычания и блеяния скоро здесь стало шумно, будто на базаре.

II

Незаметно Володя привыкал к новому месту. Спокойный и неторопливый быт селения, дела домашнего хозяйства, становились всё привычнее. Работа, которую давала Зарина, была несложна и не слишком уж тяжела. Во всяком случае, легче той, что была прежде, в городе у Хасана.

Тогда, у Хасана, было много тяжёлого физического труда: заливка бетона, кладка кирпича, вынос строительного мусора. Здесь же – уход за домашним скотом, работа в саду и огороде, уборка двора. И у Хасана требовалось самому заботиться о пище. А здесь баранья шурпа не переводилась на столе Володи. И после вечно сердитого Хасана Володя дивился всегда будто естественному спокойствию восточной красавицы Зарины.

Сыновья Зарины также привыкали к Володе. Они уже не глядели на него враждебно и исподлобья. Теперь они всё чаще обращались к нему с просьбами. Хотя их незатейливые вопросы были исполнены надменности, Володя, не замечая этого, всегда старался им помочь.

– Володя, – крикнул как-то ему издали старший мальчик, Умар, – срочно иди сюда!

– Что случилось? – подходя, участливо спросил Володя.

– Видишь? У меня велосипед сломался. Плохо стал тормозить, и я чуть не ударился. Давай, надо бистро делай, – приказал Умар.

– Хорошо, Умар. Сейчас посмотрим. – Володя наклонился к велосипеду, осмотрел его и поднял голову: – Знаешь, нужно ступицу разобрать, посмотреть, что с колодками.
Что есть ступица, а что колодки, Умару пока неизвестно, но кто здесь Володя, он уже знает.

– Разбирай! – говорит Умар. – Срочно! А то мне к Ахмету нужно ехать!

На многие подобные мелочи Володя внимания не обращал, довольствуясь положительными сдвигами в основах собственной жизни: сытая еда, спокойные ночи и нетяжёлый труд.

Пятница – выходной. Но этот день недели никак не отличался от остальных. Всё так же: поручения хозяев, овцы да индюки.

А спустя, наверное, месяц, в пятницу утром уезжая в город, Зарина вдруг дала Володе сто рублей:

– На вот, купи себе, что нужно. Знаешь же, где наш магазин?

– Нет, – растерялся от неожиданности Володя, – я же никуда, кроме как на выгон, ещё не ходил.

– Ну, прямо и прямо. Через три квартала – наш единственный магазин. Не заблудишься, – улыбнулась она.

Сельский магазин располагался в небольшом поблёкшем домике со старой выцветшей вывеской: «Ко-оп», ниже – «МАГАЗИН», а сбоку – новая яркая надпись: «Coca-Cola». Спектр товаров широк и незатейлив: лопаты, мётлы, шифер, цемент. На полках – продовольственные и бытовые товары: хлеб, консервы, жевательные резинки, несколько видов спиртных напитков и пива. С непривычки Володя принялся долго и внимательно осматривать все имеющиеся здесь товары. Продавщица Асият, увидев вошедшего мужчину, поднялась и несколько минут терпеливо глядела на него. Но, заскучав, снова уселась и продолжила читать толстую книгу в радужной обложке.
А Володя выбрал себе самое необходимое: набор лезвий для бритья и три куска хозяйственного мыла. Оценив стоимость выбранного товара, он посчитал, что остаётся ещё семьдесят рублей. Тогда он подошёл к продовольственному отделению и присмотрелся: водка здесь была только двух сортов – по семьдесят рублей и по двадцать. Решившись уже купить три бутылки по двадцать, он вдруг вспомнил своего предшественника Лёшу и ещё раз озадаченно взглянул в хитрые глаза Асият. Она же, догадавшись, что озадаченность Володи происходит именно от этого, отложила свой роман и заговорила:

– Ты только не подумай, что который до тебя у Зарины жил, Лёша, в моём магазине покупал палёную водку. У меня весь товар проверяется, на всё есть накладные.

– Да я ничего и не думаю. Ещё вот, пожалуйста, водку за семьдесят, – вежливо отвечал Володя. Он уже привыкал, что в селениях друг о друге всегда всё знают.
Засунув бутылку в глубокий карман брюк, он вышел на улицу и огляделся. Давно он не чувствовал себя так легко и свободно: хочешь – иди вправо, хочешь – влево, а хочешь – сядь и отдохни, допустим, вон на той лавке у чьих-то ворот. Но, подумав, он не стал прогуливаться по пустынным улицам тихого селения и прямиком потопал к воротам Аслана.

Сев на лавку подле высокой калитки, Володя откупорил бутылку и разом выпил почти всё её содержимое.

Сильно опьянев, он ещё с минуту пытался остановить взгляд на невероятно поплывших домах и заборах напротив; поднимал голову, чтобы сосредоточиться на бегущих по небу облаках, на дальних холмах и заброшенном хозяйственном строении на вершине одного из них. Потом махнул рукой, что-то промычал, повалился набок и захрапел.

У живущего в доме напротив молодого Ахмета сегодня выдался не слишком занятый день. С раннего утра отец уехал в город, скотина в поле, хозяйство прибрано. Других поручений отец вроде не давал, и теперь, скучая, Ахмет слонялся по двору. Он то подходил к турнику и делал гимнастические упражнения, то поднимал гантели и отжимался от пола в сарайчике. Несколько раз принимался читать, но оставлял книгу, выходил во двор и подолгу глядел на безлюдную летнюю улицу.

В конце июня Ахмет с отличием окончил школу, был гордостью родителей и думал поступать учиться. Куда поступать, отец и мать ещё не решили. И пока они советовались, куда отправить умное чадо, Ахмет чувствовал себя свободным и лёгким. Даже многие привычные хозяйственные дела и летний покос не могли затмить собой пришедшую этим летом молодую бодрость и чудную, радостную невесомость.
Взглянув в очередной раз через забор на улицу, Ахмет заметил Володю, присевшего на лавочку напротив. Скоро он увидал, как Володя ловко опорожнил бутылку водки и сильно захмелел. Минут десять Ахмет наблюдал за взмахами свободной руки Володи, нелепым подёргиванием ноги. Потом ему вдруг стало совестно наблюдать за Володей. И, подумав, Ахмет решился: вышел на улицу, сел на свободный край лавки и, желая привести Володю в чувство, стал тормошить его. Володя же ругался и, норовя ударить, взмахивал рукой. Тогда Ахмет встал, напрягшись, поднял его за плечи и волоком затащил через калитку во двор Аслана. Протащив ещё немного, он утомился от тяжести и оставил лежать вздрагивающего Володю на лужайке, в тени яблони.
Аслан был в отъезде, Зарина в городе, и на шум во дворе из летней кухни вышли старушки. Подойдя к Володе и сложив на груди руки, они о чём-то тихо потолковали и отправились обратно.
 
Конечно, в следующую пятницу Зарина не дала Володе ста рублей. Теперь она строже давала ему указания, говорила скупо и в повседневности почти не замечала его. Понимая причину недовольства хозяйки, Володя всячески старался ей угодить: прилежно ухаживал за скотиной, садом, починил водопровод и установил большой уличный фонарь. С детьми он был также неизменно ласков и помогал им в незатейливых детских делах.

С соседом через дорогу, молодым Ахметом, незаметно установились приятельские отношения. Если хозяев не было дома, то после загона скотины с пастбища Володя иногда выходил посидеть на лавке у калитки. И долгими вечерами, устало зевая, спокойно смотрел перед собой или подслеповато вглядывался в сторону заброшенного хозяйственного строения на вершине дальней горы. Завидев покойно сидящего Володю, порой приходил Ахмет. Он вразвалку подходил к лавке и, гордо покачивая тренированным торсом, сильно хлопал в приветственном пожатии вялую ладонь Володи. «Как дела?» – неизменно спрашивал Ахмет и лихо присаживался рядом. «Да какие у нас могут быть дела...» – неизменно зевнув, отвечал ему Володя, и так они продолжали молча сидеть несколько минут.

– Куда ты там всё время смотришь? – скучая, спрашивал Ахмет.

– А-а... – отвечал Володя, – вон гляжу, что там за хозяйство, на вершине?

– Так это бывшие владения князя из Черкесска. Он до революции там жил. Очень богатый был князь... Джигит...

– И куда же он подевался?

– Слышал, его раскулачили и увезли в Россию.

– А после что?

– А после здесь было колхозное хозяйство, но тоже развалилось, и теперь там всё запущено. Хотел бы ты сходить туда?

– Да, хотел бы. Только хозяйка вряд ли отпустит.

– Ну, это ничего; я поговорю с Зариной, и со мной тебя отпустят, – молодо уверил Ахмет.
 
В другой раз Ахмет пришёл не в духе и строго начал говорить:

– Ты что это совсем запустился? Не расчёсываешься, не бреешься…

– Да ладно тебе, – зевая, отвечал ему Володя, – какая разница, бреюсь, не бреюсь. Мне всё уже один хрен – работать не хочется, жить не хочется... Зачем мне всё это?

– Как зачем? – удивлялся Ахмет. – Ты что, совсем ничего не хочешь, жить неинтересно? И домой не хочешь?

– Да знаешь, совсем не совсем, но скучно здесь. И домой уже не хочется. Ничего не хочется.

Ахмет озадаченно смолк, но скоро начал снова:

– Да, это точно. У нас здесь скучно, совсем делать нечего. А в твоём Омске что, весело?

– Не знаю я... Наверное, весело. Тогда я ведь молод был. Через пять лет после института квартиру получил. Я ведь по профессии энергетик, а энергетики были в большой цене. Работы было много, командировок много. По всей стране.

– И что же вы делали?

– Как что? Высоковольтные линии электропередачи. Ставили опоры, проводили линии. Вон видишь, опоры на горе виднеются. Это всё наша работа.

Ахмету скучно слушать о проводах и опорах, и он обрывает Володю:

– А в армии ты служил?

– Конечно. В наше время все служили! И три года, а не два, как теперь.

– И как служилось?

– Как служилось? – переспрашивает Володя, ненадолго задумывается и  продолжает: – Да нормально служилось. Я сержантом был, командиром отделения. А вообще уже почти ничего о том времени не помню.

– Эх ты. Живёшь и ничего не помнишь. – Ахмет несильно хлопнул ладонью по колену Володи и ушёл к себе.

Спустя несколько дней Ахмет снова пришёл и уселся рядом. И тогда уже Володя расспрашивал о его делах.

– А ты, я слышал, школу закончил. Что делать собираешься?

– Учиться поступать. Вот документы собираю.

– И куда же поступать будешь?

– Да отец говорит, в Черкесск... в университет.

– И какой же университет в Черкесске?

– Да филиал Московского политехнического. На факультет менеджмента и управления бизнесом.

– Бизнесменом, значит, будешь, – проговорил Володя.

– Да если честно, хочется не очень. Я на другое хотел бы учиться... на журналиста.

– Ишь ты, журналистов чай в Москве учат.

– Ну да, я бы в Москву хотел поступить. В МГУ... Как думаешь, получилось бы у меня поступить в МГУ?

– Конечно, получилось бы, – благодушно отвечал Володя. – Ведь ты парень умный; слышал, отличником школу закончил.

– А я сомневаюсь, – откровенно сказал Ахмет, – в Москве и так отличников хватает. Уж наверняка нашего брата там не ждут.

– Раз сомневаешься, – Володя покойно зевнул, – значит, поступай в Черкесск.
– Ладно, бывай! – Ахмет хлопнул ладонью Володю по колену и вразвалочку пошёл через дорогу.

Следующий день выдался знойным. Вся дворовая живность стремилась куда-нибудь укрыться, спрятаться от палящих лучей солнца. Строители дома Аслана тоже привередничали и работать в жару не желали. Предвидя жаркий день, они с утра начали выдумывать разные причины, чтобы не работать. И очень кстати оказалось, что цемент на исходе – осталось только полмешка. Со злорадством, какое зачастую бывает у рабочих, строители сообщили Зарине:

– А цемента – нет! Как же работать?

Зарина рассердилась:

– А что же вы раньше не сказали, что цемент заканчивается?! Если бы вчера сказали, я бы заказала вам цемент, а теперь что мне делать? Время почти обеденное, где же я вам его возьму?!

– Вот и я говорю, давайте устроим выходной: жара ох какая! – предлагал бригадир строителей.

– Нет уж, – сердилась Зарина, – скоро приедет мой муж, а вы и так мало что сделали. Я куплю вам цемент. – И позвала Володю.

Скрываясь от жары, Володя работал в прохладном подвале. Заслышав зов хозяйки, он вышел во двор.

– Вот тебе деньги, возьми тачку и привези им из магазина Аси мешок цемента.

– Хорошо, – с готовностью отозвался Володя и пошёл отыскивать тачку.

Строители же тачку спрятали, и, недолго поискав её, Володя отправился в магазин. «А-а-а, ну их... с тачкой, – подумал на ходу, – в руках принесу, тут недалеко».
Магазин Асият и в самом деле недалеко, шагов триста. Обхватив руками, Володя бодро взял тяжёлый мешок и вышел на улицу. Пройдя с ним шагов с десяток, резко утомился. С каждым же последующим шагом утомление росло пропорционально. И на четырнадцатом шаге непослушные ноги подломились, руки потеряли всякую силу, мешок выскользнул и, сползя по выставленному колену, плюхнулся на тротуар. «Ох...» – только и смог сказать Володя, опустившись на землю рядом с мешком. Вытирая тыльной стороной ладони обильно выступивший по всему лицу пот, он с трудом приходил в себя. «Старость, однако... старость». – Посмотрев вдаль, на видневшиеся в конце невозможно яркой от солнца улицы высокие ворота, содрогнулся: «Ишь ты, далеко-то как... Наверное, не донесу, здесь и помру».

Минут через десять стало легче. С новыми силами Володя поднялся, подхватив мешок, поставил на чью-то лавку и, тяжело кряхтя, водрузил его себе на плечи. Прошагав так шагов пятьдесят, снова устал. Решив продолжить путь, прошагал ещё и, не успев уложить мешок на ближайшую лавку, на подкосившихся ногах вместе с мешком осел прямо в кусты придорожной бузины. Мешок порвался, и из образовавшейся дыры просачивалась отвратительная серая пыль. «Не донесу эту чёртову гадость... порвётся же», – отрывисто думал Володя; все прочие мысли начисто исчезли из его головы. Остались только двое: враг мешок – и он. Этот бездушный враг оказывался сильнее, и сил, чтобы его побороть, оставалось всё меньше. Правда, тут был ещё один враг, – палящее солнце, и перепачканной в цементе рукой Володя вытирал потный лоб и злобно взглядывал в золотистое небо.

Но чудо, – вдруг открылось второе дыхание. Володя подхватил мешок, снова поднёс его к лавке и, взвалив на плечи, прошагал ещё шагов сто, а то и больше. Оставалось идти совсем немного.

Мельком завидев наблюдавшего за ним Ахмета, Володя махнул ему рукой, снова подхватил мешок и, разом преодолев последний пролёт, внёс его во двор.

В вечерних сумерках он привычно сидел у калитки, глядел перед собой и, изредка почёсывая взъерошенные волосы и шею, сонно зевал. Болезненными толчками ныли поясница и левая нога. Умывался после работы он наспех, под уличным краном, и не мог видеть, что цементная пыль в складках шеи и глубоких морщинах лба почти не смылась и избороздила их затейливыми изломами и линиями.

Через дорогу к нему вразвалочку приблизился Ахмет. Плюхнувшись рядом, ударил ладонью по его колену и живо заговорил:

– Как дела?

Володя сонно посмотрел перед собой и глухо отвечал:

– Да никак...

– Ишь чумазый сегодня какой! – Ахмет отстранился и весело оглядел его сбоку.– Что ж ты от цемента лицо не отмыл?

– Да? Надо же... я и не знал. Зеркала ведь нет,… – равнодушно сказал Володя.
Ахмет сегодня был бодр и полон сил:

– А у тебя тёлки были?

– Кто? – сразу не понял Володя, но тут же догадался: – А-а, в смысле бабы? Ну конечно же.

– И что, много было?

– Думаешь, я помню? Сколько лет-то мне уже... У меня внучка такая же по возрасту, как ты, наверное... – Володя скупо улыбнулся и зачем-то пригладил топорщившиеся на голове волосы.

Долго молчали, и снова заговорил Ахмет:

– А знаешь, мы недавно гуляли в городе на празднике и познакомились с тёлками. С одной из них, Оксаной, я долго разговаривал обо всём, почти до утра. И теперь всё думаю о ней. Думаю и думаю... – Ахмет задумчиво смотрел то на затухающее вечернее небо, то на высокий тополь у своей калитки, то вдоль пустынной улицы.

Володя же, глядя перед собой, молчал.

– Мы с ней обменялись номерами телефонов, – продолжал Ахмет, – я ей слал сообщения, и она всегда мне отвечала. Писала, что делает, о чём думает, чего хочет. А в последнее время что-то отвечать стала не всегда и мало. Может, занята чем серьёзным, может быть, учиться поступает? И знаешь, я немного боюсь: может быть, вообще что-нибудь с ней не так?

– Ага, серьёзным. Да она, может, просто другого жениха себе нашла; нужен ты больно ей, джигит аульский, – встрепенувшись, засмеялся Володя.

Ахмет вдруг разволновался чрезвычайно. Весь напрягся и его глаза злобно засверкали в сумерках:

– Зарежу! – крикнул он. – Поеду в город, и – зарежу как барана!

– Уймись ты, резатель великий, – благодушно начал успокаивать Ахмета Володя. – Я вот тоже вспомнил одну Оксану. Хочешь, расскажу тебе кое-что о ней?.. Так вот, гостила у нас под Лоо девица одна, Оксана. Тогда селевым потоком в горах снесло много опор линии электропередачи, и мы с бригадой их восстанавливали. Жили в вагончиках прямо у берега моря. Почти всю осень жили там. А Вовчик, сотрудник наш, случайно в городе познакомился с ней, ну с Оксаной. И она стала приходить к нам в вагончик, а мы много пили тогда. Считай, каждый вечер тогда мы пили... Оксана в Москву ехать собиралась, то ли учиться, то ли работать, не помню уже. Ну, в общем, деньги ей для Москвы нужны были. А она была из себя стройная такая, молодая... не то чтоб очень нравилась нам, но многие из нас заигрывали с ней, говорили наперебой всякие любезности. И вначале Оксана садилась только рядом с Вовчиком, любезничала только с ним, а на нас – ни-ни, даже не глядела. Ну, мы ведь тоже люди; Вовчик что, лучше всех? Мы поговорили с ним, он поговорил с ней, и она с нами тоже стала любезничать, а под настроение кой-кому даже давала. По пять рублей мы платили ей за это. Ведь ей предстояло в Москву ехать. А у нас тогда зарплаты хорошие были: четыреста рублей в месяц, да командировочные три пятьдесят в сутки...

Утомившись многословием, Володя замолчал. Ахмет же волновался; тяжело дыша, слушал его вполуха и, сплёвывая, смотрел себе под ноги. Но когда Володя перестал говорить, неожиданно спросил:

– А дальше что?

– Дальше?.. – переспросил Володя и засмеялся своим мыслям. – А дальше случилось вот что: у Оксаны, оказывается, парень был. Мы-то и не знали. А один раз вечером мы сидели в вагончике, пили, и Оксана была с нами. И к нам в вагончик вдруг вваливается здоровенный такой детина. Ну, сел он за стол, молча налил себе стакан водки, выпил. А потом так же молча вдруг начал молотить своими ручищами всё, что попадалось ему под руку. Перевернул стол, схватил стоящую в углу лопату и стал дубасить ею всех нас. Мы кинулись его угомонить, но куда нам... Только сопит да знай себе, орудует лопатой. Вовчику досталось больше всех – лопата плашмя ударила его по голове, а меня задела по руке и сломалась. Ну, он бросил тогда сломанную лопату, схватил за рукав Оксану – и будь здоров, молча потащил её за собой из нашей бытовки...

– А она что?

– Кто? Оксана что?! Да ничего. Орала будто резаная, всё упрашивала его: «перестань, Санёк» да «прошу тебя, миленький». А Вовчику нашему потом швы на голову накладывали в больнице... Так вот было.

Посидев ещё немного, Володя грузно поднялся:

– Пойду я, спина что-то болит сегодня. – И, тяжело ступая, потопал во двор.
Скоро поднялся и Ахмет. «Завтра же поеду в город, повстречаю её и поговорю с ней», – решил он об Оксане и взволнованно пошёл к себе.

В начале сентября приехал домой Аслан. В праздничных нарядах, приходили и приезжали важные гости, друзья Аслана. Бывали только мужчины; в огороде, одного за другим, резали баранов, пили вино и почти каждый день жарили шашлык. Привыкая к чуждому языку, чуждому веселью, Володя споро прислуживал Аслану и гостям. Вносил в дом или выносил домашнюю утварь, посуду, лавки, понадобившуюся кому-то из гостей тёплую одежду. Точил ножи, связывал баранам ноги, в момент заклания держал под шеей  миску для крови и после помогал разделывать мясо – в общем, был образцовым прислужником. И диковатые для северного человека горячие кавказские празднества теперь не смущали его.

С Зариной Аслан разговаривал отрывисто и строго. Уже понимая многие слова их языка, слыша интонацию, с которой Аслан делал замечания Зарине, Володя догадывался, что вялотекущими строительными работами в доме хозяин недоволен. Зарина же опускала руки вдоль слегка пополневших бёдер, виновато склоняла голову и покорно выслушивала суровый вздор пьяного мужа. И торопливо проходя мимо них по служебным делам, Володя дивился её гордой послушности перед мужем.

– Ты, кажется, электриком был? – как-то спросил Володю Аслан.

– Ну да, допуск имел к высоковольтным линиям...

– Ну, высокие линии нам ни к чему, а вот в мечети нашей свет нужно поправить: один скотина делал, и половина лампочек не горит. Сможешь починить?

– Конечно! – с готовностью отвечал Володя.

На другое утро, прихватив с собой хозяйские плоскогубцы да отвёртки, Володя отправился к недавно построенной сельской мечети.

У ворот его встретил дряхлый старик, то ли настоятель, то ли служащий. Выслушав суть дела, он, смешивая языки, стал бубнить что-то невнятное. Думая, что старик глухой, Володя громко повторил:

– Я свет пришёл вам сделать.

Тогда старик молча повернулся и, махнув Володе рукой, чтобы шёл за ним, направился в здание.

В прихожей старик, а следом за ним Володя сняли обувь и прошли в просторный прохладный зал. Весь пол огромного зала один к другому устилали ковры, и из многих окон под высоким потолком обильно лился солнечный свет. Находиться здесь было хорошо, и Володя невольно приостановился, оглядываясь вокруг. Старик осторожно дотронулся до рукава Володиной рубашки и, качнув вбок головой, велел следовать за ним. Прошли на протянувшуюся вдоль одной из сторон зала террасу, и старик указал рукой под потолок на лампочку:

– Не горит, – глухо проговорил он и повёл дальше, – не горит, не горит.

– Может быть, лампы перегорели?

– Меняли! – ровно произнёс старик.

В проводах был нарушен контакт, и, попросив стремянку, Володя принялся за работу. Ближе к обеду к лестнице незаметно подошёл старик, дотронулся до его штанины и махнул рукою, чтобы спускался. Володя слез, старик поставил стулья и достал из своей сумки термос с горячим чаем, пластмассовые чашки и батон:

– Кушай! – сказал он и протянул Володе термос.

– Кто же делал вам проводку, почему плохо сделана? – отпивая чай, спросил Володя.

– Ваш русский один, из города...

– А что, у вас электриков нет?

– Нет. Делать свет здесь никто не умеет, – так же глуховато отвечал старик.

Во время праздника один из друзей Аслана, конезаводчик Мустафа, подарил ему племенного коня по кличке Сириус. Вначале его водили на длинном поводу по обширному двору, и вся компания с пьяным присвистом хвалила достоинства животного. Конь волновался, дико косил глазом и поводил головой. «Вспомним молодость!» – по-русски крикнул Аслан; взглянув на Володю, вскинул удила и лихо, без седла и стремени, вскочил коню на спину. Тот заржал, вздыбился, но, почувствовав на себе удалого ездока, смирился. Аслан толкнул его щеголеватыми туфлями в бока. Осанисто цокая подкованными копытами, конь степенно вышел за калитку, и они ловко запылили галопом вдоль пустынной вечерней улицы. Из калиток и заборов вслед Аслану выглядывали нечёсаные и неопрятные соседские джигиты и их женщины в домашних халатах, повязанные шёлковыми платками; с присвистом выкрикивала хвалу коню молодёжь.
 
После отъезда Аслана дел у Володи прибавилось. Прежде всего – конь. Это своенравное животное не желало подчиняться и доставляло Володе немало хлопот. Если коровы, овцы, злобная кавказская овчарка и обе домашние кошки к Володе давно привыкли, с готовностью принимали из его рук пищу, завидев его, радостно мычали, блеяли и мяукали, то конь только дико ржал, тревожно косил глазом и всё норовил повернуться задом да лягнуть копытом.

Лошадиного стойла во дворе не было, и коня поместили в длинном сарае, который начинался тремя комнатами с отдельными дверями во двор, продолжался коровником на пять стойл и заканчивался огороженной сеткой овчарней. В верхней части двери второй комнаты Володя вырубил для коня отверстие. И теперь оттуда постоянно выглядывала голова элитного Сириуса. Аслан поручил Володе прогуливать коня в дальней части огорода. И несколько раз в день Володя вскидывал на мотающуюся лошадиную голову удила, цеплял повод и отправлялся с Сириусом в глубину огорода. Потом поил его, насыпал овса, чистил ему щёткой бока и убирался во временном стойле.

Мустафа предупреждал Аслана, что такому животному не следует жить во дворе, и обещал, что, как только он достроит свою новую конюшню, заберёт Сириуса обратно в табун. И заботясь о коне, Володя с нетерпением ждал, когда же Мустафа достроит свою конюшню и заберёт его.

С отъездом Аслана появилось ещё одно обстоятельство, переменившее условия жизни Володи. Строители дома добрались с ремонтом до кухни, в которой он жил. Тогда Зарина решила переселить Володю в другое помещение – в одну из комнат сарая, соседствующую с Сириусом. Это переселение в сарай оказалось ещё проще предыдущего: перенести кровать, стол да свёрнутый в рулон матрас, не заняло и получаса.

В этой комнате было два преимущества перед остальными помещениями сарая. Прежде всего, в ней имелось небольшое окно. И второе – газовая варочная плита. То есть для проникновения сюда света с улицы не нужно было вырубать часть дверей, как Сириусу, и на случай зимних холодов небольшую площадь можно обогреть просто: включив четыре газовые конфорки разом.

Собрав кровать и расстелив постельные принадлежности, Володя присел отдохнуть. Сбоку теперь помещались большие круглые бочки, доверху заполненные зерном. Пол перепачкан куриным помётом и пухом; в углу ящик с примятым сеном, и там тоже всё в помёте и перьях. «Видно, здесь пребывала курица с цыплятами», – подумал Володя и перевёл взгляд на запылённое стекло окна. Вспомнив, что после ремонта его вряд ли вернут в дом и жить теперь здесь, он подумал, что желательно бы здесь прибраться – хотя бы вымыть окно, почистить пол и подмести.  Подумал, и тут же забыл об этом…

В сентябре значительно раньше стало темнеть, и, закончив дела, он отправлялся на отдых в свою комнату. Кипятил на плите чайник, в голубых отсветах газового огня неторопливо отхлёбывал чай из железной кружки. И из-за отсутствия электрического света, скоро укладывался спать.

Но случалось, ему не спалось: подолгу лежал на спине, уставившись в тёмный потолок. Предаваться навязчивым, порой злобным и плохо связанным между собой мыслям ему было нехорошо. В этом сумбурном потоке думок начинали ворошиться в основном скверные эпизоды из его прошедших дней. Эти эпизоды, порой даже не эпизоды, а целые связки многих дурных дней, в повседневности не вспоминались. В вечерней праздности же и бессоннице всё чаще наползали то старые улицы родного города, то стены бывшей квартиры, то общаги да бытовки его многочисленных командировок. И все эти места оживлялись памятью сердито, раздражительно.
Иногда в полудрёме в почти неизменной последовательности вдруг являлись жена, малолетняя дочь, дочь-подросток,… развод с женой, полное лицо ухажёра жены, ставшего впоследствии её вторым мужем. Из почти забытых залежей памяти выплывало ещё много прочего, ненужного, лишнего. Всё это сонмище воспоминаний утомляло, нарушало покой тихо плывущих один за другим трудовых дней.
 
Валявшийся в куче домашнего хлама старый телевизор Володя приметил давно. Кинескопом вверх он лежал среди мусора помещения, в котором теперь жил Сириус. Летом было не до телевизора, но приходом осенней праздности, Володя всё чаще о нём вспоминал. И, собравшись с духом, как-то спросил Зарину:

– Там у вас телевизор в сарае лежит. Нельзя бы его мне в комнату поставить?

– Телевизор? – удивилась хозяйка. – Он не работает, зачем он тебе? Да и электричества у тебя нет.

– Я сделаю всё. И свет, и телевизор, – упрашивал Володя.

– Ладно, посмотрим, – согласилась Зарина, – когда время будет, я тебе скажу.
Убираясь у коня, Володя любовно поглядывал в угол и предвкушал будущую свою жизнь с телевизором. Вероятно забыв своё обещание, Зарина же о телевизоре не заговаривала. И спустя время Володя снова решился обратиться с просьбой к хозяйке.

– А, телевизор! Я и забыла. Да поставь себе его, конечно, поставь! –  извинилась за свою забывчивость Зарина.

Теперь вечерами Володя возился с телевизором: менял местами лампы, зачищал контакты. И однажды в вечерних сумерках его комнаты замелькали синеватые отсветы экрана.

Всё починить не удалось: изображение оставалось искажённым, порой коряво сдвигалось вниз, мелькало, к тому же плохо регулировался звук. Но и этого было довольно: с наслаждением вглядываясь в экран, Володя узнавал о новой военной кампании, проводимой российской армией в недалёкой Чечне, о происходящих на планете других войнах, о чьих-то победах, поражениях, беспокойной жизни политиков, бизнесменов, артистов. Узнал также о перестановках в правительстве, увидел новые лица в компании грузного, болезненно пополневшего президента. Ещё Володя увидел кучу рекламных роликов, серию пока непонятного сюжетом сериала, и удовлетворённо заснул.

С появлением телевизора к серой повседневности его жизни приблизилась другая жизнь, – сочная, яркая. В этой далёкой жизни столиц было довольно притягательной силы. И каждый вечер, едва смеркалось, он торопливо отправлялся в свою комнату, заваривал чай и с вожделением предавался просмотру эфирного вещания первого канала; прочие почему-то здесь не транслировались.

В трудах дня память Володи освобождалась от получаемой вечерами информации. Большая часть просмотренных сюжетов исчезали из головы навсегда. Но удивительное дело, ласкающим слух развлечением всё больше оказывалась обыкновенная русская речь. Сам того не замечая, Володя с всё большим наслаждением слушал слова дикторов и ведущих программ. И неважно было, о чём говорили. Монологи красивых женщин и элегантных мужчин несказанно умиляли словами родного языка. В повседневной же жизни Володя всё больше понимал местный язык, а родной ему, русский, исчезал из словесности его дней. Да и вообще, разговоров в течение дня бывало настолько мало, что, работая в саду или в коровнике, Володя нередко заговаривал сам с собой. Ведь разговаривать было решительно не с кем. Утром в нескольких словах Зарина давала установки рабочих дел и уезжала; старушки же и дети с Володей почти не говорили.
 
И порой, тоскуя о родной речи, Володя стал подумывать о возвращении в город. Тихая сельская жизнь теперь нередко его раздражала. Раздражал конь, клокотанье индюков, коровы, возвышающийся к зиме стог сена за сараем. И даже сам вид безлюдной улицы тоже раздражал.

В первые дни октября на выходные приехал из Черкесска Ахмет. Теперь он по-городскому носил за спиной студенческий рюкзачок, важничал и только коротко кивнул на приветствие выглядывающего из-за приоткрытой калитки Володи.
Володя же, напротив, был рад его приезду; ему очень хотелось поговорить с Ахметом. Он подолгу сидел на лавочке, терпеливо ожидая общения. Но Ахмет был всё время занят, и, не приближаясь к лавочке, взмахивал Володе рукой и спешил дальше.
Лишь к вечеру второго дня Ахмет подошёл к Володе и приветственно хлопнул по плечу рукой.

– Ты чего это сидишь да сидишь на лавке? Что, у Аслана уже всю работу сделал? – весело спросил он.

– Да всю, не всю... не знаю, дома их нет; вот и сижу здесь.

– Как дела твои?

– Ничего, сойдёт, скучаю только всё больше, – признался Володя. – А ты-то как?

– Нормально, учусь вот.

– На менеджера?

– Ага! На него самого, – довольно отвечал Ахмет.

– А я вот закис как-то. Скучаю, не нравится мне здесь, и всё тут... – И Володя стал рассказывать Ахмету о привередливом коне, о том, что сам всегда в городе жил и здесь жить ему неподходяще. Все скопившиеся в душе многочисленные недовольства Володя торопливо высказывал Ахмету. Изливая душу, говорил ему:

– Вот Зарина... она вроде не обижает и много работать не заставляет, как бы жалеет меня...

– Ты на отца её похож, умер он года два назад.

– Да? – удивился Володя. – Не знал я. Но дело не в этом, не по себе мне всё равно здесь. Даже не знаю почему. Уезжать, наверное, буду от вас.

Глядя на свой ботинок, Ахмет заметил:

– И что, думаешь, Аслан тебя отпустит?

– А что, полагаешь, нет? – встрепенулся Володя и, почему-то понизив голос, быстро заговорил. – Да нет же, с чего ты взял? Я скажу Зарине, что увольняюсь, попрошу расчёт и уеду. Что я, раб, на вечное рабство здесь приписан?

– Да при чём здесь рабство? – устало, как маленькому, отвечал Ахмет. – Просто Аслан не тот человек, чтобы кто-то приходил к нему или уходил. Мне отец рассказывал об Аслане. Они же почти ровесники и учились в одной школе. А Зарина в молодости была первой в селе красавицей. Все джигиты заглядывались на неё. Аслан же был сыночком богатых родителей. Отец его в советской партии какой-то шишкой был. И хотя Аслан ухлёстывал за Зариной, ей он не нравился. Да и был у неё жених из соседнего села, присылал сватов к родителям Зарины. А потом получилось так, что жених вдруг куда-то уехал – то ли на заработки, то ли ещё куда. И исчез навсегда, с концами, больше его никто здесь не видел. Поговаривали, что отец Аслана услал его куда подальше. Никто и не поверил бы, что Зарина выйдет замуж как раз за Аслана, невысокого и толстого. Получилось же именно так. А теперь Аслан первый богатей всего нашего района, его уважают и боятся. Так что не знаю, но ты лучше вот что: если надумаешь уезжать, ни с кем не советуйся и ничего ни у кого не проси. Просто тихо уходи, и всё.

– Да ладно тебе! Что-то ты настращал меня, наговорил всякого. Я думаю, что Зарина меня отпустит. Да и вообще, как же я, не советуясь, в город-то поеду? У меня ведь и денег нет совсем, кто же повезёт меня без денег? А что, разве я за три месяца здесь ничего не заработал? Нет, Зарина заплатит мне.

– Ну, это твои дела; сам умный и всё знаешь, – сказал Ахмет и поднялся. – Ладно, пока, завтра уезжаю в Черкесск.

– Будь здоров, – отвечал Володя, тоже поднялся и вдруг через улицу крикнул Ахмету: – А знаешь, ведь у меня жена тоже красавицей была...
 
– И где же она? – насмешливо спросил Ахмет.

– А и нету! Пропил я жену. Уже лет, наверное, пятнадцать как развелись. После меня она второй раз замуж вышла.

– Я так и думал. Вы же все алкаши.

– А ваши не алкаши? Вон погляди на своего соседа: вечно злой, пьяный, постоянно орёт что-то дома, а уж как меня завидит – обязательно сплюнет в мою сторону.

– Да, это точно, Артур не любит тебя. Он вообще русских не любит; говорит, резать вас надо как баранов.

– Ваххабит, что ли?

– Да какой ваххабит, кто его туда возьмёт? Просто злой по натуре человек, и всё тут.

Утвердившись в мысли о необходимости отъезда, Володя теперь чувствовал себя будто виноватым перед Зариной. Точно задумал он что-то непорядочное, нехорошее. Продолжая заниматься хозяйственными делами и планируя отъезд, он старался не глядеть в лицо Зарины и в лица старушек и детей. Иногда ему казалось, что отъезд этот станет предательством в отношении хозяев. И будто видя написанные на лбу опасные им желания, Зарина, а особенно старушки, стали строже присматриваться к его глубоким морщинам. И тогда мысленно он принимался доказывать самому себе: «Да что я, раб здесь, не имею права жить где хочу, работать кем хочу?.. Я, что ли, виноват, что хозяйство у вас такое большое? Управляйтесь сами, я-то здесь при чём? Не надо было заводить...» Подобные внутренние разговоры с собой порой перемешивались со словами Ахмета о том, что если отъезд задумал – не согласовывай ни с кем, делай сам, тихо и молча.

Рассуждая о возвращении в город, Володя всякий раз неизбежно возвращался к вопросу о деньгах. Приходилось соглашаться: без денег не будет и отъезда. Даже если кто и подвезёт его до города, пока он найдёт работу, пройдёт несколько дней, а то и недель. А всё это время нужно что-нибудь есть, и пользоваться городским транспортом. Ведь пешком да ещё голодным далеко не уйти.

Так Володя оказывался всё более мучим заботой о деньгах. Эта мысль точила постоянно, мозг лихорадочно работал в поисках возможностей их заиметь, но ничего толкового не выходило. Ведь больше нигде и ни у кого денег здесь не заработать, в долг никто не даст, что-либо воровать у хозяев глупо. Правда, явилась как-то мысль: отнести в магазин Асият кое-что инструментов, используемых им в работе, электродрель например. Но эта идея была опасна: даже если Асият и возьмёт кое-что и заплатит ему деньги, наверняка вечером скажет обо всём Зарине, и тогда уж выйдет точно нехорошо. Зарина наверняка сразу догадается, зачем деньги Володе.
Переживая беспокойство, Володя всё меньше ел, меньше увлекался телевизором, и на его лбу проступали глубокие борозды тревожных думок.

Спустя две недели на выходные снова приехал Ахмет. В первый же вечер в сумерках он подошёл к сидящему на лавке Володе. Живо поприветствовав его, сразу осведомился:

– Ну что, не уехал пока? Денег не дождался?

– Ты угадал! – Володя тоже повеселел. – Не дождался и, наверное, не дождусь; придётся двинуть впустую.

– Если честно, я бы помог тебе, но ведь тут знают, что я к тебе прихожу поговорить. А когда сбежишь, подумают, что я тебе помог. Отец тогда меня съест за это.

– Да я ничего у тебя и не прошу. Мне и самому неловко как-то: ведь Зарина и в самом деле ко мне неплохо относится, не перегружает работой, с едой порядок. А хозяйство вон какое у них, кому с ним будет управляться? Так что каждый день думаю, как мне быть, что делать.
 
– Я тоже вспоминал о тебе, – говорит Ахмет. – Всё-таки тебе надо двигать отсюда. Вера у тебя другая, обычаи другие, язык другой. Вот и отец мне говорил, когда я хотел поступать учиться в Москву: «Зачем тебе она? Далеко, чужой город, чужие люди, домой приезжать на выходные не получится». И теперь я сам вижу, что хорошо. Хорошо, что в Москву не уехал и учусь в Черкесске.

– Так оно. Так всё и есть... – отозвался Володя.

А Ахмет вдруг спросил:

– А ты в Москве был?

– Конечно. Много раз. Мы даже работали в Москве два года, в конце восьмидесятых.

– Ну и как, нравилась?

– Да как тебе сказать, нравилась не очень уж. Конечно, город богатый, денег много, а, в общем, суета одна. Уж теперь, наверное, спустя двадцать лет, и суеты много больше. Мне и рассказывать-то о Москве толком нечего. Жили в Чертаново, каждое утро вахтовым автобусом ездили в Подмосковье: устанавливали трансформаторы, опоры, изоляторы. Вот и всё, пожалуй...

– А девчонки там как?

– Думаешь, мы их видели? Говорю тебе: утром вахтой туда, вечером обратно. Но вообще мне всегда казалось, что московские дамочки не для нас, вахтовых работяг из Сибири. У них слишком много какой-то энергии, нам непонятной. Ещё у них много важности: дескать, столичные мы, москвички... Вроде такой, какая у ваших, кавказских женщин. – Смолкнув ненадолго, Володя заговорил снова: – Я не скажу, чтобы они были похожи на ваших, нет. Но на нас, сибирских работяг, московские женщины глядели приблизительно так, как глядят ваши на рабочих русских мужиков: горделиво, свысока, будто не видя в нас мужчин. И все, кто из наших ребят тогда знакомились, почти всегда знакомились тоже с приезжими: из Липецка, Тамбова, Тулы, Орла. Приезжих было много. Лимита, – так называли всех, кто хотел получить прописку и остаться жить в Москве.

– Что-то невесёлый ты сегодня, – подал голос Ахмет. – Расскажи что-нибудь интересное.

– Томлюсь я здесь. Маюсь... – почему-то приглушив голос, переменил тему Володя. – Бывает, лягу спать, а не спится. Лежу час, два, три... Вспоминаю то одно, то другое, и всё выходит сердито так, нехорошо... Будто жизнь прошла, а вспомнить нечего. Всё такое, что лучше и не помнить бы. Вот ты спрашиваешь то о Москве, то о тёлках, а мне всё не то чтобы скучно, но неинтересно как-то, да и не нужно.
– Но ты же ездил много, городов вон сколько повидал.

– Да, это точно: ездил много. Но что с того? Ты спроси лучше, что видел. Лежу вот ночами, вспоминаю жену, дочь, Сибирь... квартиру нашу вспоминаю. Иногда кажется, что зря на Кавказ жить приехал, не моя это земля. А иногда чувствую, что дело не в этом вовсе. Раньше я думал, что пропил всё – и жену, и Сибирь, – ведь так и есть на самом деле, но причина не только в этом. Вот посмотри, здесь я совсем пить перестал, – и что, лучше мне стало? Переменилась жизнь моя? Как бы не так! Тогда, бывало, выпьешь – и на душе хорошо, свободно... А теперь как остаюсь сам с собой, начинаю что-нибудь вспоминать,  и выходит плохо всё, злобно...

– Так уж и не пьёшь, – усмехаясь, вставил Ахмет. – Я как-то тащил тебя во двор через калитку.

– Когда это? – невинно встрепенулся Володя. – А-а, это когда Зарина мне сто рублей дала! Так это было всего один раз.

– Один, но какой!

– Ладно тебе, – улыбнулся Володя и продолжил ещё тише: – Вот когда меня сюда привёз Аслан, я думал, кем буду здесь – то ли работником, то ли рабом. А сейчас мне уже одинаково: ведь какая, в сущности, разница? Хотя никто в селе в глаза не говорит, я чувствую, знаю, что я – Асланов раб, и не это, оказывается, самое тяжёлое. Работа, которую мне здесь приходится делать, не очень трудная. Но без языка я здесь. Представь себе, мне не с кем поговорить. Не с кем и не о чём. Вот что тяжело. Иногда даже сам с собой заговариваю. Меня уже раздражают ваши дома, улицы... Помнишь, как восторженно я про мечеть тебе рассказывал? Мне тогда очень понравилась ваша мечеть. А теперь как взгляну в сторону мечети, услышу, как поёт мулла, – тяжко становится.

– Я же говорил, уходить тебе надо. Вера у тебя другая, язык другой, – повторил Ахмет.

Ему хотя и не совсем понятно, отчего злится Володя, но всё-таки жаль его. Он хочет сказать что-нибудь весёлое, ободряющее, но не находит, что именно, поэтому смолкает и достаёт сигарету.

– Ты что, куришь? – спрашивает Володя.

– Да нет, балуюсь; отец не знает, а то достанется мне.

– Ладно, не бойся, всё равно узнает. Хочешь, ещё расскажу тебе что-нибудь?

– Давай.

– Я же на Кавказ к вам приехал в командировку, – вздохнув, начал долгий рассказ Володя. – Приехал да и остался. С одной женщиной тут познакомился, стал жить с ней. Тихая, характером спокойная... Тогда она уже немолода была, болела. Потом, оказалось, рак у неё. Лежала в больнице, умерла. Её взрослый сын скоро продал квартиру, а новые хозяева выселили меня. Мы ведь не расписаны были с ней. Мыкался я, мыкался... Потом на квартиру стал к бабе одной, во-от такой! – Усмехнувшись, Володя широко развёл руки, будто хотел тополь охватить. – Ну и вредная ж была баба – хозяйка моя. А на работе только хуже. За пьянки уволили, как бы по сокращению штата. Пришлось устраиваться на другое предприятие. Но времена менялись; скоро развалилось предприятие, куда я устроился. Ну а со мной тут уже не церемонились: уволили в числе первых. И пошёл я на биржу труда. Знаешь, в городе на товарном дворе по утрам собираются мужики и предлагают свой труд. Вот так и я стоял. Помню первого заказчика. Грек. Важный из себя... Иван Аполлонович, звали его. Ему во дворе тогда сарай понадобился, я и строил. А ведь каменщик я никудышный, всё вкривь и вкось. И вот приезжает с работы этот Иван Аполлонович, поужинает и подходит ко мне. Я вожусь, нервничаю, стены выходят неровно, он же молча станет, засунет руки в карманы и смотрит. Пока не стемнеет, стоит и смотрит, как я мучаюсь... Сарай получился безобразный, но за работу, какая ни вышла, хозяин тогда заплатил. Но дело не в оплате, я не об этом хотел тебе сказать. Хотел сказать, что после, у кого б я только ни работал, что бы ни делал, – всегда было именно так: подойдёт хозяин, станет рядом и часами пялится на то, как я работаю. Мне это было неприятней всего: допустим, работаешь, долбишь лопатой землю, а он стоит рядом – нарядный весь, в отутюженных брюках, белоснежной рубашке – и нудит над ухом: «Неправильно делаешь всё, неправильно работаешь, алкаши вы все...» За последние годы у кого только не работал. И каменщиком у Артура, и разнорабочим у Бориса, у Ильяса, у Акопа... Требования к качеству возрастали; я старался делать всё лучше, но с каждым годом недовольство моей работой росло, а плата за работу уменьшалась. И ведь чем больше хозяева сами богатели, тем больше были мной недовольны, больше требовали и меньше платили. А возраст-то мой не тот, силы не те... И всегда одно недовольство выходит. А когда за платой придёшь, так хозяин снова недоволен: то денег будто нет, то зачем мне они – или пропью, или заберёт кто-нибудь. И конечно же недоплатит даже то, что сам и обещал. А ведь даже самый малый начальник теперь изволит ездить только на «мерседесе»... а нам – денег всегда нет... – Володя устал говорить и замолчал.
Рассеянно слушавший его Ахмет встрепенулся:

– Ну, ты злой совсем стал. Я и забыл, мне же идти пора.

– Нет, ты уж подожди, дослушай. Предыдущий хозяин, у которого я до Зарины работал, Хасан, и вовсе не считал нужным платить. Провозил на стройку остатки еды от своего стола, да несколько раз давал по сто рублей, и то, будучи навеселе. И день ото дня только сердился и больше нагружал работой. Перед тем как я приехал сюда, озадачил меня копкой длинной траншеи, чтобы воду к фонтану провести. И я почти месяц ковырял дрянной гравий... Экскаватору час работы, а я месяц копал. Потом же вообще оказалось, что в моей работе нет необходимости. Слышал как-то, архитектор говорил Хасану: «Зачем здесь фонтан? По проекту ему не место здесь». А ведь я рыл столько... Когда я уезжал, Хасан ещё спросил, будто издеваясь: «Ничего я там не должен тебе?» – «Да нет, – отвечаю, – наверное, ничего, ведь ты же давал мне сто рублей». Сто рублей за три недели работы на жаре... Сто рублей...

Ахмет поднялся:

– Когда уходить будешь?

– Как денег добуду, так и уйду. Хотя, знаешь, если честно, куда бы я ни ушёл, везде будет одно и то же; это я уже наверняка знаю.

– Пока, – уже нетерпеливо сказал Ахмет и протянул руку.

Привстав, Володя попрощался с Ахметом, потом вдруг окликнул его, догнал и скороговоркой проговорил:

– Ты уж извини, я тут целый ворох тебе наговорил... и, пожалуй, не то всё; я знаю, тебе это не нужно. У тебя своя жизнь, свои дела. И уж не передавай никому, что я тебе здесь высказывал, – незачем всё это.

III

Похолодало. День за днём из широкого ущелья дул студёный ветер. Рассветало теперь много позднее. В хмурых утренних сумерках Володя поторапливал неохотно бредущих на выгон коров и овец. Глядя на гонимую ветром вдоль улицы сухую листву орешника, вспоминал, что идти в город придётся пешком и ночи уже довольно холодные, а верхней одежды у него нет. Присмотрев как-то для себя валявшуюся в подвале старую военную шинель, он незаметно пронес её в свою комнату и осмотрел: шинель была изрядно измята, медь звёздчатых пуговиц поблёкшая, зеленевшая. Отрезав погоны и петлицы, Володя закопал их в саду. Шинель же повесил на бочку с зерном для разглаживания и просушки.

Ещё Володя обзавёлся зимней обувью и шапкой. Разбирая приготовленные к сжиганию старые вещи хозяина, он примерил изношенные, но ещё довольно прочные ботинки Аслана. Они были несколько малы, но носить их, вполне ещё можно. А шапка оказалась и вовсе впору.
 
Спустя неделю, седьмого ноября, в воскресенье, пришли люди от Мустафы и забрали коня в табун. В тот же день, видя расположение к себе Зарины, Володя обратился к ней с просьбой о деньгах.

– Выпить хочешь? – беззлобно спросила Зарина.

– Да нет, куда там пить мне, здоровья нет совсем. Просто на собственные нужды.

– Хорошо, сейчас, – Зарина стала рыться в своей сумочке. Мелких купюр не оказалось, всё крупные. Подумав-было разменять деньги в магазине Асият, поленилась.

– Ладно, на вот пятьсот рублей, – отделив от пачки одну бумажку, улыбнулась Зарина.

Полученные деньги чрезвычайно взволновали Володю. В волнении мысли его мешались, порядок дел путался: «Пойти, что ли, в магазин Асият, купить водки, выпить, а потом идти... Или идти уж сразу?». В беспокойстве он входил в свою комнату, включал телевизор; посмотрев несколько минут, взволнованно выключал и снова выходил во двор; брался за грабли и пытался очищать от опавшей листвы огород, брал веник и мёл двор. Но мести было бессмысленно: порывами ветра листва и мусор тут же снова разметались. Не раз Володя выходил за калитку и подолгу смотрел вдоль безлюдной улицы. Смотрел также и через дорогу, на маленькую калитку и хлипкий забор хозяйства отца Ахмета. «Эх, жаль, нет Ахмета, – вспоминал Володя, – не с кем и посоветоваться». Не раз откуда-то выскальзывала и щуплая мысль просто пойти по улице к остановке, дождаться автобуса и уехать в город. Но сомнениями Володя всё же отстранился от этой мысли: «А вдруг кто спросит, куда я собрался? Что отвечать – что уволился и еду домой? Нет уж, здесь, похоже, никто не увольняется; Ахмет прав был...»

Смеркалось. Володя сходил на выгон, пригнал скот и пошёл к себе. Не хотелось ни есть, ни смотреть телевизор. Ставя чайник на плиту, он заметил, что его руки мелко дрожат, точно у вора. Выпив чаю и немного успокоившись, Володя прилёг на кровать и попытался заснуть. Наконец он задремал-таки, но скоро проснулся: «Пора... пожалуй, уже полночь». Быстро надев шинель, ботинки и шапку, прихватив с собой хлеб, мясо и пластиковую бутыль с водой, он выглянул во двор: тишина и плотная темень.

Скользнувшей тенью Володя прошмыгнул вдоль клумб к маленькой боковой калитке; тихо звякнув защёлкой, вышел на неосвещённую улицу и зашагал в сторону автомобильной трассы. Кое-где лаяли собаки и странно выли какие-то птицы. Когда пошёл, волнение несколько улеглось, стало легче. У плетня на окраине увиделась неуверенно движущаяся от дороги человеческая тень. В груди Володи сильно заколотилось сердце, и он упал в придорожную траву. Тень приближалась, и, в ругательном бормотанье узнав пьяный голос соседа Артура, Володя замер. В голове скакали и бешено колотились несколько несвязных слов: «Надо же,… угораздило же именно этой ночью оказаться ему здесь, надо же...» Шатаясь будто от сильного ветра, злобно ругаясь вперемешку то русскими, то родными словами, Артур прошагал мимо застывшего Володи. Тяжко поднявшись, Володя посмотрел вослед удаляющейся тени и зашагал дальше.

В безлунной тьме он скоро вышел к автотрассе, приостановился и поглядел по сторонам. Издали слева, со стороны ущелья, приближался свет от фар автомобиля. Подумав было дождаться и махнуть рукой, попроситься доехать до города, он тут же испугался даже подобной мысли: «Нет. Пешком надо идти, и желательно подальше от дороги». Отойдя к придорожной лесопосадке, по кустарникам и травам Володя двинулся в сторону города.

С ботинками он просчитался. Маловатая обувь поначалу сжимала вроде бы несильно, но чем дальше он шёл, тем сильнее ныли пальцы ног и пятки. С непривычки к дальней ходьбе ступни отекли, и с каждым шагом боль  усиливалась.

Прошагав километров пять, Володя присел на сырую траву, и снял ботинки, носки. Ступни заметно вспухли и будто фосфором светились в темноте ночи. Немного отдохнув и освежив ноги, он обулся и двинулся дальше. Ближе к утру показался поворот дороги, и за поворотом, освещённый ярким светом, – пост ДПС. Желая не попадаться на глаза ночным дежурным поста, Володя хотел обойти их полем. Но, когда приблизился, увидел, что придорожные деревья у поста поредели, кустарник выкошен и мощные лампы ярко освещают поля вокруг. «Эх, – решил он, – смысла прятаться нет, придётся идти по дороге».

Капитан милиции издали увидел приближающегося Володю.

– Что там за чудо идёт? – громко спросил он. – Эй, воин, а ну-ка давай сюда! Ты кто такой?

– Просто человек, с работы иду, в город.

– Э-э-э! Да какой тебе город! Я спрашиваю тебя, кто ты и откуда.

 – Я работал т-там, – заикаясь, Володя неопределённо махнул рукою назад. – Теперь уволился и иду домой. Владимир меня зовут.

– Пойдём-ка, Владимир, на пост. Разберёмся, кто ты, откуда, почему в шинели. Может, украл чего в селении; может, за тобой кто гонится. А может, ты и вовсе террорист?

Положив на руки голову, дежурный начальник смены дремал за столом и, когда вошёл заместитель, тяжело поднял её:

– Чего?

– Да вот, прохожего остановил. Эй, проходи! – крикнул Володе капитан.
Володя осторожно вошёл.

– Ты кто и откуда? – хриплым от сна голосом спросил майор милиции.
Володя снова сбивчиво всё рассказал.

– Ты случаем не террорист? К кому в город идёшь? – Оттого что разбудили из-за пустяка, майор сердился:

– Обыщи-ка его.

Володя поднял руки, и капитан брезгливо пощупал его шинель.

– Да ничего такого вроде нет у него, – доложил он майору, – В бутылке вода, вот хлеб, мясо.

Майор зевнул и размял плечи:

– Что же делать нам с тобой? Ты, случаем, не из рабства бежишь? Здесь бывает так: по наивности едут на заработки, а хозяева у них паспорта забирают, вот и работают на хозяев как рабы. А ночами бегут, вот как ты.

– Да нет, паспорт у меня есть, – сказал Володя и, порывшись в потайном кармане, достал измятую красную книжицу.

Майор посмотрел паспорт и поднял голову:

– Ты что, прописан в Омске? Каким же ветром тебя сюда занесло?
– Да вот, с женою развёлся и приехал жить сюда, на Кавказ...

– А жить-то есть где?

– Да. Жить где – есть, – соврал Володя, и майор отпустил его:

– Давай, вояка, шагай себе, и удачи тебе.

После поста дорога ещё не раз плавно поворачивала вдоль ущелья, и наконец за одним из поворотов Володя в широкой долине увидел огни города. Дорога пошла вниз, и идти под гору стало легче.
 
Мутный ноябрьский рассвет застал его уже у самого города. На дороге стало больше машин, и, по пригородной промышленной зоне, Володя вспоминал, что, наверное, хозяйка уже поднялась; оттого что неспокойно мычат коровы и голодно блеют овцы, теперь ищет его во дворе. Заслышав шум приближавшихся сзади машин, он опасливо оглядывался назад: не едут ли вдогонку за ним?

Город Володю не встречал. После вчерашнего праздничного дня на улицах было безлюдно. Иногда на пути встречались сметающие листву дворники, из подъездов многоэтажных выходили к делам полусонные мужчины и женщины. Занятые своими мыслями не замечали ни странную военную шинель Володи, ни нахлобученную кое-как на голову шапку.

Свернув с проспекта в переулок, Володя решил вначале навестить давнего знакомого. Алексей был не то чтобы приятелем или товарищем, но когда-то они работали на одном предприятии, потом оба были уволены, случайно встречались на подрядных работах, а вечерами порой выпивали вместе. Володя бывал в гостях у Алексея, в его коммунальной квартире старого двухэтажного дома, и был знаком с его женой.
По разваливающейся деревянной лестнице он поднялся на второй этаж и несмело постучался в обитую дерматином дверь квартиры. Подождав немного, постучал снова, уже громче. Наконец дверь открылась, и из прихожей на Володю ухнуло спёртым, тёплым воздухом.

– Кто там? – Из-за дверей показался сонный Алексей в обвисшей майке. – О-о, да это же наш Владимир! Заходи! – приветствовал он Володю. – А я думаю: кто там в такую рань пришёл к нам? Ну и вид же у тебя! Лихой! Ты что, в повстанческую армию записался? Что за шинель, что за шляпа? А погоны где?

– Погоны отрезал, – застенчиво улыбнулся Володя, – зачем мне теперь погоны? Красной Армии-то уже давно нет.

– Красных нет, но ленинский праздник революции мы вчера отметили... как полагается! А вид у тебя всё же хорош, – продолжал смеяться Алексей. – Настоящий повстанец! Ты проходи, давай, в кухню.

На не убранном после вчерашнего праздника кухонном столе беспорядочно громоздились остатки ужина. Протиснувшись боком между холодильником и столом, Алексей тяжело плюхнулся на табурет, и, подхватив с другого забытую кофту жены, пригласил сесть Володю. Алкоголь ещё бродил в его крови, и он был весел.

– Присаживайся, Владимир; будешь пить пиво? – Приподнявшись, он через стол приоткрыл дверцу холодильника; протиснув туда руку и наощупь пошарив, извлёк непочатую бутылку.

– Да нет. Не пью я теперь, здоровье не позволяет, – отвечал Володя. – Мне бы чаю...

– Сейчас. Будет тебе чай. – Алексей повернулся к газовой плите, зажёг конфорку и плюхнул на неё чайник:

– Ну, рассказывай, где обретаешься, чем занимаешься. Что-то давненько не видел тебя. И зубы у тебя стали что-то совсем плохие... Не болят? Ты шинельку-то скидывай, боец, у нас тепло.

– Да, зубы плохие. – Володя привстал и начал неловко раздеваться. – Бывает, ох как болят! Стоматологам тут довольно работы… Но с каких денег лечить их теперь! Ремонт, наверное, тысяч двадцать стоить будет, а то и больше.

– Ну, двадцать не двадцать, но десять уж точно. – Алексей отпил пива и налил Володе чаю.

– А работал я в Черкесии, – начал Володя. – У хозяина. Ухаживал за скотиной да прибирался по хозяйству. Полный пансион: жил в сарае, сосед – конь. Питание трёхразовое – баранина, говядина... За прошедшие пять месяцев заработал шестьсот рублей. Первые сто пропил сразу же, пятьсот получил вчера и ночью сбежал.

– Так ты в рабстве был, что ли?

– Скорее в батраках.

– А мы здесь тоже непонятно, то ли в рабстве, то ли в батраках, – икнул пивом Алексей. – Вот вчера, законный выходной день, а наш начальник потребовал выходить на работу. А вечером пошли к нему, попросили аванс в счёт праздника. Так он начал кричать на нас: «Какой вам праздник?.. его уже давно нет». Потом, правда, дал аванс всем по тысяче. Так что за победу рабочих и крестьян пришлось пить только поздно вечером. А сейчас вот – уже пора на работу собираться... Профукали победу, – пьянея, несвязно говорил Алексей.

Грузно повернувшись, он бросил затуманенный взгляд на заставленный всякой кухонной утварью подоконник, несколько жалких веточек герани.

– Ага. Профукали. Так и есть, – Володя зашевелился. – А хотел спросить, как с работой там у вас? Мне ведь надо срочно искать работу.

– Да ты же знаешь, у нас всё бетон, бетон... – глядя в окно, отвечал Алексей. – Сможешь ли ты на стройке работать? Ведь немолод уже.

– Да, это точно, силы мои не те.

– Хочешь, пойдём к прорабу; может, возьмёт тебя. Обещать ничего не могу: прораб наш строг. Сам знаешь.

Алексей допил пиво и, повернувшись, опять отворил дверь холодильника. Извлекши вторую бутылку, ловко открыл её ножом. Лицо краснело и покрылось обильным потом. Казалось, что если он допьёт эту бутылку, то кожа лица да и всей коротко стриженной головы и плеч начнёт лопаться и засочится пивом. Утомлённый после тяжкой бессонной ночи, Володя всё теснее вжимался в угол. Рассеянно слушая пьяные Лёшины выкрики, вспоминал, что когда тот напивался, – нередко устраивал драки, буянил. И, глядя в окно, Володя уже жалел, что пришёл именно к нему, и понимал, что к прорабу сегодня идти не получится. За окном послышалось шуршанье метлы дворника. Володя привстал и внизу, под окном, увидел высокого пожилого мужчину, размеренно выметающего из-под лавки сигаретные пачки, целлофановые обёртки и пивные банки. «А что, если дворником работать устроиться?.. – мелькнула интересная мысль. – Работа несложная. Пойду-ка я в ЖКХ. Узнаю, что там да как».

– Везде грязь! – завопил вдруг Алексей. – Ты только погляди, какое у нас на кухне свинство! Ира! Ирка!!! Иди сюда! Бегом, скотина, сюда!

Заправляя халат, из комнаты показалась растрёпанная после сна Ирина:

– Ты что разорался-то? Чего орёшь?

– Почему вчера на столе не убралась после ужина? Всегда оставляешь на утро! Сколько можно это терпеть? – распалялся Алексей.

– Ты лучше заглохни и не ори! – нисколько не пугаясь мужа, отвечала Ирина. – Сейчас уберу. О-о! А это что за гость у нас?.. – Увидела съёжившегося в углу Володю, с издёвкой засмеялась: – Что-то давно вас видно не было, уважаемый, случайно не в тюремной командировке отсиживались?

– Нет! – окончательно пожалев, что пришёл не ко времени, отвечал Володя. – Извините, но мне пора, – и потянулся за шинелью.

– Ничего, это ты нас извини, – проговорил Алексей. – Я, наверное, на работу сегодня не пойду. Давай лучше завтра встретимся прямо на стройке.

– Хорошо, – сказал Володя и, прихватив в прихожей свою шапку, тихо вышел.

Выйдя во двор, он присел на ближайшую лавку. Тёмные тучи незаметно рассеивались, и, взглянув в небо, он подумал: «Видно, день сегодня будет солнечным и шинель можно снять, а то слишком уж она приметная». Сосредоточенный на своей работе дворник, подметая, подобрался к лавке, на которой сидел Володя и стал выметать из-под его ног бумажный мусор. Видя, что мешает работать, Володя встал и отошёл в сторону. Не удостоив его и малейшей толикой внимания, дворник собрал мусор в совок и двинулся мести дальше.

– Извините, пожалуйста! – обратился Володя к дворнику. – К вам на работу можно устроиться?

– А?.. Что?

– Я говорю, вам дворники не требуются? – повторил вопрос Володя.

– Та чи я знаю, кто требуется а кто не требуется! Це ж ни мои дела...– не прерывая работы, отвечал дворник.

– А узнать как?

 Выпрямившись, старик вначале неторопливо осмотрел свою работу, затем взглянул в другой конец двора, где ещё не убирал, и только потом посмотрел на Володю:

– Так итить у контору надо, там усё знають! – И сбивчиво рассказал, как добраться до конторы.

В небольшом кабинете отдела кадров ЖКХ крепко пахнет комнатными цветами и застарелыми бумагами. Пожилая дама, кадровик, неторопливо листает страницы Володиного паспорта и свободной рукой часто прижимает к носу отглаженный и аккуратно сложенный вчетверо платочек. Володя же сидит на стуле у входа и старательно прячет под стул свои дурно пахнущие ноги в ботинках.

– Вы что, прописаны в Омске? – спрашивает дама. – Где же ваша трудовая книжка?

– Увы, нету, – отвечает Володя. – Предприятие, где я работал, ликвидировалось. Куда девались все документы, нам неизвестно...

– Вам неизвестно – другим известно. При ликвидации предприятия кадровая документация обычно передаётся в городской архив. Вы можете пойти туда, и вам отдадут вашу трудовую книжку, – вежливо объяснила дама.

– А новую нельзя завести?

– Боюсь, вам уже нельзя! – Она выразительно посмотрела Володе в лицо. – И вот ещё: для того чтобы устроиться к нам на работу, от вас нам потребуется свидетельство ИНН и страховой полис от пенсионного фонда.

– Это что?

– В последние годы всем по месту работы выдавались подобные свидетельства. А кто не получил, оформляют ИНН и полис сами. В налоговой и в пенсионном.

 – Вот так да... сколько дел-то, – растерялся Володя. – А зарплата у вас дворникам какая?

– Это зависит от нарядов, которые закрывает мастер. Но в среднем, наверное, тысячи три в месяц... Дворников у нас достаточно, но если вы соберёте документы, которые я вам перечислила, то, возможно, возьмём вас на работу, – закончила дама и приглушённо чихнула в свой носовой платок.

«Чихает... видимо аллергия на запах моих носков»,– выходя, подумал Володя.

Ожившие транспортной техникой улицы города пугали Володю. Живя у Аслана, он отвык от стеснения городским транспортом. Чрезвычайно волнуясь, несколько раз попытался перейти переполненный машинами проспект и в испуге отпрыгивал назад.

Постояв у обочины ещё некоторое время, он вовсе засомневался: а стоит ли вообще переходить на ту сторону? Ведь место, где располагается эта самая налоговая служба, неизвестно, и вполне вероятно, что с этой стороны. Осмотревшись кругом, он обратился к садившемуся в свою машину добротно одетому молодому человеку:

– Извините, не подскажете, как к налоговой службе добраться?

– Налоговой?.. – Молодой человек недоверчиво оглянулся и бегло окинул взглядом Володину шинель. Потом же, будто что-то вспомнив, добродушно заговорил: – Я еду почти мимо; могу подвезти, если желаете.

– Спасибо. – Володя несмело протиснулся в машину.

– Что, у нашей доблестной армии проблемы с налогами? – как только тронулись, усмехнулся молодой человек.

– Что? – не понял Володя. – А-а, шинель... Да это я по случаю надел. Мне на работу нужно устроиться, плотить налоги. А для этого, теперь требуется ИНН.

– Да я пошутил, – «шинель», «налоги», – эти вещи принято сопоставлять в обратном направлении. В шинели обычно изымают, а не платят налоги… – останавливаясь, улыбнулся молодой человек: – Вон за углом жёлтое здание.

Поблагодарив, Володя прошёл к высоким дверям жёлтого здания. На стекле одной из створок приклеен бумажный лист: «С 6 по 10 ноября Налоговая инспекция не работает!» С грустью оглядевшись, Володя увидел в глубине двора площадку для детских игр, лавочки, и направился туда.

Присев отдохнуть подле пустующей детской песочницы, он достал хлеб, мясо, и откупорил бутыль с водой. «Что-то день не очень везучий сегодня – ничего не получается, –  думалось ему. – Нужно идти к Райке, хоть бы дома оказалась, а то ведь и ночевать негде...»

Пока он неторопливо жевал холодную говядину, из подъезда к песочнице вышли играть две нарядные девочки. Недолго повозившись в песке, они заскучали; оглянувшись по сторонам, увидели Володю и испуганно уставились на него.

– Дядька солдат, страшный какой солдат... – проговорила старшая из девочек младшей. – Плохой солдат. Видишь, мятый весь какой, и зубы гнилые у него. Даже мясо есть не может.

– Наверное, не чистил зубной пастой зубы... – отвечала младшая, – а мама говорит, надо всегда чистить зубы, утром и вечером.

– Пойдём отсюда. – Старшая девочка взяла за ручку младшую, и обе, беспокойно оглядываясь, ушли обратно в подъезд.

Повариха кафе «Алина» Раиса Ращупкина, к которой теперь направлялся Володя, проживала в небольшом собственном доме на окраине города, считай в пригороде. Её муж умер, взрослые сын и дочь жили в столице и навещали мать редко. С трудом управляясь с хозяйством, Раиса иногда поселяла в летнюю кухню квартирантов. Но так как её двор был далеко от центра, а от конечной остановки автобуса ещё нужно было идти на взгорок, то приличные квартиранты селились неохотно. И бывал здесь люд либо малообеспеченный, либо вовсе необеспеченный, в жизни не устроенный. Назначенную Раисой месячную стоимость проживания такие граждане платили весьма неохотно, с большими задержками. Случались и скандалы с квартирантами за их неопрятность, пьяные ночные безобразия. Иногда за скандалами следовало обращение к участковому милиционеру, выселение постояльцев при его участии.

В один из летних сезонов Володя также проживал у Раисы. Хотя пил много, но жил скромно, ночами не безобразничал. Напиваясь в одиночестве, он неделями лежал в опьянении, что-то негромко бормотал, обильно икал и беспорядочно стучал грязным кулаком по беленой известью стене. Когда запой проходил, Володя виновато просил у хозяйки ведро с известью и забеливал перепачканную стену у кровати. Пользуясь случаем, Раиса в такие дни приглашала его ночевать к себе в дом, жаловалась на свою жизнь, нужду, и предлагала помогать ей по хозяйству.

Характер у Раисы сварлив, мелочен. Володе были неприятны её маленькие затхлые комнаты, спаленка, бесконечные жалобы.
 
«Эх... дура старая! – выходя из хозяйского дома, порой сердился он. – Она что, думает, интересны мне её сплетни, дела детей… Наплевать мне на всех их! Лучше бы плату уменьшила».

Когда же явилась возможность жить у Хасана в подвале стройки, ничего не говоря хозяйке и не возвратив ей ключ от летней кухни, Володя переехал в подвал.
Теперь же, шагая на взгорок, он вспоминал своё здесь житьё и сомневался: дома ли Раиса, примет ли его обратно? И когда, запыхавшись, наконец добрался до отчаянно покосившегося забора Раисы, то вздохнул с облегчением: у калитки хозяйка неторопливо собирала граблями иссохшую траву.

– Рая, здравствуй! – Подавляя одышку, он несмело поздоровался и стал подле вороха трав.

Не поднимая головы, Раиса что-то пробубнила.

– Привет, Рая! – громче повторил Володя. – Ты что, не узнала меня? Это я, Владимир; помнишь, жил у тебя?

Раиса неторопливо поставила грабли к дереву и, подпёрши руками бока, молча уставилась на Володю.

– Как живёшь, Рая? – улыбнувшись, продолжал Володя. – Давно не был у тебя.
– Живу как? Да никак! Хозяйство вон разваливается совсем... – Окинув будто бы безучастным взглядом свой двор и крышу дома, недовольно заговорила Раиса: – Крыша вон течёт, забор прогнил, скоро упадёт; дом тоже дышит на ладан, того и гляди скоро развалится. Всем только давай и подавай, помогать же пожилой женщине – никто не хочет! А сил-то нет совсем. Вон собралась, весной калитку хоть покрасила...

– Вижу. Хорошо покрашена калитка, – заискивающе похвалил Володя.

Раиса снова взяла в руки грабли и, опершись на них, оживилась, всё уверенней и злей жалуясь на собственную судьбу и свои неудачи:

– Квартиранты прошлого года, девочки две, опять оказались курящие, распутные. Ночи напролёт подъезжали машины, гремела музыка, а парни всё разные... как к проституткам. В общем, надоели своими волнениями, выгнала их… А сегодня вот с соседкой опять ругалась: это грушевое дерево-то моё, а часть веток на её стороне, и как груши зреть начинают, она их постоянно обрывает. Прямо с ведром приходит и обрывает. Наглость какая!

– Не знаю, что и сказать, – неопределённо отвечал Володя.

– Чего ты не знаешь? – Раиса сердится теперь на самого Володю. – Ты посмотри: не видишь, что дерево на моей стороне?

– Вижу! Но и на твоей стороне довольно веток, и урожай какой! Груш вагон!

– Это мой урожай! Мои груши! Я вот сегодня же пойду к участковому, напишу заявление на эту тварь! – Раиса разгневалась не на шутку и, заметив, наконец, во что одет собеседник, спросила: – А ты чего это в шинели? В армию вступил, что ли? Где пропадал всё это время, небось в лечебнице для алкоголиков?

– Да нет. Вначале работал на стройке, потом у хозяина в Карачаево-Черкесии за скотиной ухаживал. Сегодня ночью ушёл... Вообще я тут по делу к тебе: пустишь обратно на квартиру?

– Как ушёл? Так же, как и от меня? Не попрощавшись, да? Я-то тебе чего плохого сделала? Разве обижала тебя, а? Что, большие деньги спрашивала за жильё? За свет ты вообще не платил!

– Нет, не обижала, просто тогда другую квартиру нашёл. Ты мне лучше скажи: возьмёшь обратно или нет?

Володе тяжко стоять подле Раисы. После бессонной ночи сегодняшний день выходил слишком напряжённым, ему всё больше хотелось где-нибудь прилечь  и – спать.
Раиса продолжила ожесточённо грести сухую листву. Наблюдая за её работой, Володя долго мялся с ноги на ногу, потом кашлянул в кулак и снова осторожно спросил:

– Ну так что: возьмёшь или нет?

Раиса поставила грабли и подняла вспотевшее и покрасневшее от обиды полное лицо:

– Обидел ты меня тогда, обидел... Я же к тебе как к родному относилась, денег почти не спрашивала. Помнишь, как ты запил и два месяца у тебя денег не было; я что тебе тогда сказала, а? Помнишь?.. Я сказала: когда будут, отдашь. Так я сказала?

– Да, но я тебе всё отдал после.

– Отдал-то, отдал. Только потом ты, не сказав ничего, ушёл, как вор, и ключ последний унёс с собой. Я замок новый покупала, а ведь замок денег стоит... – Крупный подбородок Раисы дрожал, колыхались складки её полной шеи.

Замок почему-то напомнил ей о другом, ещё более обидном. Сменив, а точнее расширив и углубив тему, она продолжила:

– Да, я всё понимаю... немолода, не красавица... Но ты бы на себя лучше посмотрел, сухарь несчастный!

При упоминании Раисой своего возраста Володе вспомнились его редкие ночёвки в хозяйкином доме. Вспомнились душная спаленка, перина... неохватные бёдра Раисы, будто подходящее дрожжевое тесто, бугристые ноги и тихий, бесконечный её ропот на тяжкую жизнь да женские болячки.

От припомнившихся подробностей Володя опустил голову. Но, понимая, что как раз сейчас решается, где ему ночевать, посмотрел ей в глаза, улыбнулся и сказал:

– Да ладно, Рая, сколько ведь лет прошло, а ты всё обижаешься да сердишься.

– Ну, хорошо, – посерьёзнела Раиса, – студентки мне платили по тысяче в месяц, то же будет и тебе. Уголь в печку пока есть, но дрова пилить и колоть придётся самому. Уж не обессудь.

– Согласен. – Володя с готовностью полез в карман рубашки под шинелью и достал деньги. – Вот могу тебе дать триста рублей, аванс; остальное – когда заработаю. Найдётся сдача с пятисот?

На той же самой железной кровати, у залапанной многими руками давно не белённой стены, Володя проспал несколько часов. К вечеру поднялся, нарубил дров и затопил печь. В сумерках сходил в ближайший магазин, купил бутылку водки и буханку хлеба.
На обратном пути, в два стремительно последовавшими один за другим приёма расправившись с бутылкой, он кое-как доплёлся до кровати и повалился навзничь. Сознание его заволокло плотной синевой. Заботы последних дней, волнения, тревоги – всё диковинно завертелось, перемешалось между собой и косматыми тучами покрыло весь разум, от края до края. Обращённые к кому-то невидимому бунтующие требования, недовольство, обида, – звучали всё реже и нечленораздельной, оставляя обширные пространства немому бессилию.

На следующее утро, распластавшись на кровати в шинели и ботинках, Володя продолжал бубнить что-то невнятное, ругательное и сухим кулаком глухо стучал в стену. От нетопленой печи на всю остывшую комнату тянуло запахом прогоревших дров. Горелый запах перемешивался с тягучим духом спирта, перегара. На стуле у кровати ломти зачерствелого вчерашнего хлеба, крошки, у одной из ножек опрокинутая бутылка водки.

Кое-как поднявшись к обеду, Володя отправился в магазин, опять купил водку и хлеб.

На третий день он ходил по улицам города в поисках работы. С измученным от запоя лицом останавливался у проходных городских фабрик и попадавшихся на пути строек. Не вникая в суть просьб пожилого пьяницы в несуразной шинели, охранники гнали его прочь от ворот.

Бредя как-то без особой цели по главному бульвару города, Володя неожиданно для себя оказался подле стройки Хасана. Испугавшись чего-то, он перебрался на другую сторону бульвара и оттуда заметил, что фонтан построен, но находится в другом месте – там, где рекомендовал архитектор. «А траншея, и не понадобилась...» – равнодушно подумалось ему.

На пятый день мучительного пребывания в городе Володя побывал на стройке своего товарища Алексея. Несколько раз он просил проходивших мимо рабочих позвать Лёшу. Наконец Алексей вышел, оглядываясь на сердитого прораба, хмуро поздоровался и, глядя себе под ноги, пробормотал:

– Ты лучше не приходи сюда, а то мне из-за твоей пьяной рожи ещё больше достанется. Меня и так чуть с работы не выгнали за пьянку в понедельник...

А на седьмой день, в воскресенье, посыпал первый снег. И теперь Володя одиноко сидел на автобусной остановке возле Центрального городского рынка. Будто случайно уцелевший боец разбитого наголову войска, с вспухшим глазом, разбитыми губами и в перепачканной кровью шинели, он тихо раскачивался взад и вперёд. Хозяйская шапка с его головы исчезла, и лёгкий ветерок изредка шевелил крепко поредевшие спутанные волосы на его высоком морщинистом лбу.

Возвращаясь после утреннего обхода своих торговых точек на рынке, Зарина шла к своему автомобилю, оставленному у автобусной остановки. На ходу пискнув сигнализацией, уже собралась было открыть дверь, но, видно, что-то вспомнив, оглянулась на остановку и, прищурив глаза, всмотрелась в одиноко сидящего бродягу.

«Да это ж Володя!» – узнала его Зарина.

Сев за руль, она взглянула на себя в зеркале заднего вида, поправила прибитые снегом волосы. Потом отстранилась, сдвинула зеркало так, чтобы видно было бродягу на остановке, и призадумалась.

К мелькнувшим в голове сердитым словечкам: «Так с вами и бывает, алкаши вы чёртовы...» – отчего-то раздражительно добавился давно не появлявшийся из Москвы муж. К воспоминанию о муже добавились его затяжные пьянки в дни приездов, высокомерие, застольный вздор. Следом пришло на ум всё увеличивающееся хозяйство: стельная корова, овцы, торговые точки... Уже сил нет управляться со всем этим!
Рывком Зарина открыла дверь и, преодолевая брезгливость, подошла к остановке:

– Володя, здравствуй... Что ты делаешь здесь? Кто это побил тебя так?

Подняв голову, Володя недоверчиво улыбнулся и, мучительно открывая окровавленный рот, пытался что-то произнести:

– Ггы... ххы, хулигггы...

– Кто, хулиганы? – догадалась Зарина.

– Аг-га, – закивал Володя.

Зарина достала из кармана носовой платок и брезгливо сунула его ему в перепачканные спёкшейся кровью пальцы. И, хотя ей было неприятно видеть Володю, она предложила ему:

– Что сидишь здесь? Поехали домой к нам, ведь так умрёшь скоро.

– Не... – закачал головой Володя, – я здесь...

– Поехали, дурак, ведь так замёрзнешь здесь и сдохнешь как собака! – нервно крикнула Зарина.

Покачиваясь, Володя осторожно оторвался от лавки и, зажав в ладони платок, несмело двинулся в сторону автомобиля Зарины.

…Раскинувшись на устланном мешковиной заднем сиденье автомобиля Зарины, Володя ехал обратно в сторону белеющих снегом гор. Проезжая приграничный пост, Зарина притормозила и коротко посигналила скучающему капитану милиции. Одетый в долгополый дождевик, капитан вежливо приподнял в приветствии свой полосатый жезл.

– Ну чего в город попёрся? – проехав пост и набирая скорость, уже миролюбивее заговорила Зарина. – Чего тебе не хватает? Почему, спрашивается, ночью сбежал? Что, нельзя было по-человечески сказать, что уходить собрался, что есть другие дела? Я что, не отпустила бы? Мне, думаешь, денег жалко? Или выпить хочешь? Да ты скажи, я налью тебе. Вон у нас целая фляга со спиртом. Мне что, жалко?!

От тепла в салоне лицо Володи вздувалось всё больше. Правый глаз вовсе подплыл и закрылся лиловым синяком. Изо рта снова начала сочиться кровь. Того, что ему говорила Зарина, он почти не слышал. Обоняние также исчезло, и теперь Володя ничуть не стеснялся исходящего от него гораздо более сильного, чем в прежнюю поездку, зловония.

– Я даже думала тебе денег дать, чтобы ты съездил на родину, в Омск, проведал родных, а ты вон какой! Сбежал! А я ещё думаю: зачем тебе понадобилась армейская шинель Аслана? Вон, оказывается, зачем... – ещё долго впустую продолжала укорять Зарина.

IV

В последний день года, Володя лежал на железной кровати первой комнаты сарая и глядел в экран телевизора. Правым глазом смотреть пока больно, и здоровым левым он созерцал медленно сдвигавшегося по экрану убелённого сединой грузного государя. Рассеянно слушал его царственно медлительное заявление о сложении с себя президентских полномочий и передаче дел управления государством молодцеватому и, видно, твёрдому духом и волей премьер-министру. Чему-то усмехаясь, Володя иногда мучительно дотрагивался языком до плохо заживающих и уже второй месяц кровоточащих дёсен.

...Тихо волочась, дни сменяли вечера, за долгими предгорными вечерами наступали тёмные ночи; ночи поглощали вечера, дни неспешно вытекали за утрами... За зимой поволоклась весна, потом лето, осень, снова зима и снова весна.

Спустя пятилетие, свежим весенним утром, с ведром в руке Володя неторопливо елозил тряпкой, протирая бока нового автомобиля Аслана. Раскачивая языком последний из оставшихся во рту зубов, он вспоминал свою недавнюю поездку в Омск и тихо про себя ухмылялся.

Вечером того же дня, сидя на лавочке у высокой калитки, скрестив на груди руки и часто блаженно зевая, Володя неторопливо рассказывал повзрослевшему и возмужавшему соседу Ахмету:

– Надо же, когда я сюда приехал, всего боялся: коров, собак, Аслана... боялся коров резать. Всё на родину хотел съездить. Теперь же, когда поехал, всего уже там боялся: и поезда, и вокзала, и Сибири...