***
Я спускаюсь в подземный переход. Странно, это ж когда в нашем захолустье его отгрохали? Мимо меня проходят и толкаются люди без лиц. Даже не люди, а тени. Скорее вниз, в подземку, там безлюдно. Почему-то я уверена, что за вторым поворотом будет выход наверх. Но его нет. Вместо ступенек новый поворот. Я заблудилась, но назад не возвращаюсь. Упрямо иду вперёд. И чем дальше, тем подземный переход становится запутанней. Появляются новые арки, этажи. Я уже бегу не оглядываясь. Понимаю, что без посторонней помощи не выберусь из этого лабиринта. На одном из этажей вижу множество стеклянных дверей, и только в одной из них горит свет. Значит, там должны быть люди. Толкаю дверь, она не заперта. Захожу. В помещении, похожем на больничный кабинет, сидят двое мужчин в больничной униформе. Я их умоляю помочь мне найти выход из подземки. Они молча отрицательно мотают головой. Значит, облом.
Иду дальше. Я же не могу навечно остаться в этом подземном лабиринте. За очередным поворотом мне улыбается удача в виде ещё одних освещённых дверей. Как и в первом случае, она не заперта. Я открываю дверь и с порога ору, напрочь забыв о вежливости:
- Помогите! Где здесь выход? Как мне отсюда выбраться?
Из трёх сидящих в помещении женщин лишь одна проявила ко мне сострадание:
- Пойдём, я тебя проведу. Здесь недалеко.
Мы вышли из кабинета и, пройдя по коридору каких – то несколько метров, оказываемся в просторном фойе. Женщина указывает на массивную дверь:
- Вот выход. Всего доброго.
Забыв от радости поблагодарить спасительницу, я выхожу из подземного перехода и оказываюсь в квартале от своей работы. Вот это я бродила, как Алиса по Зазеркалью. Мимо меня вниз по улице проносится пара лошадей, запряжённых в телегу. В телеге – шуты и скоморохи. Их встречает нарядно разодетая толпа. Мне противен этот балаган. Я сворачиваю за угол и… просыпаюсь.
Новый день. Снова пора собираться на работу.
***
- Шурка, там тебя Виктор Иванович вызывает. Срочно. Злой, просто жесть. Готовься, не иначе опять звездюлей выписывать будет.
Будь я римским императором, наша секретарша Танюшка лишалась бы головы за эти дурные вести почти ежедневно, ибо не фиг.
- Твою дивизию, да иду уже, - я отшвырнула ручку и двинулась на раздачу в кабинет директора. День перестал быть весенним и радостным.
Уже третий месяц подряд этот мелкий деспот лишал меня части премии, оставлял после работы, когда вся бухгалтерия, подведя губки бантиком, упархивала домой. А я как истукан сидела дальше и строила догадки, за что на меня свалилась эта божья кара. Кстати, о птичках: Божья кара имела рост ниже среднего, чёрную кудрявую шевелюру с проседью и мерзкий характер, носила заскорузлые туфли без носков и вечно мятый костюм. За низкий рост и мерзопакостный характер за Виктором Ивановичем прочно закрепилась кличка Курдупель.
Перед директорской дверью я на пару секунд задержалась, чтоб собрать свои растрёпанные мысли в кучу и скрутить фигу за спиной. Как советовал Петр Первый подчинённым, приняла вид лихой и придурковатый.
- Здравствуйте. Можно?
- Давай, Александра, заходи. И расскажи мне, чем ты тут занимаешься?
- Как чем? Работаю…
- И это ты называешь работой. Что это такое? – Курдупель артистично швырнул в мою сторону путёвой лист.
- Путёвка.
- Я тебя спрашиваю, что это такое? – И Курдупель ткнул пальцем в то место, где красовалась запись «Отработано двадцать два часа» и подпись главного агронома.
- Это зарплата за дежурство на бригадном стане и объезды полей. Ну, вот же подпись Дмитрия Алексеевича. Он ведь подписал… Я и провела…
- Как ты могла начислить заработную плату за двадцать два часа? Ты слышала хоть что-то о Кодексе законов о труде?
- Путёвка выписана на два дня. Отработка в две смены не запрещена законом…
Курдупель резко меня перебил:
- Я тебя ещё раз спрашиваю, зачем ты провела путёвку?
- Её подписал главный агроном.
- При чём тут главный агроном. Зачем ты провела путёвку?
- Человек работал…
- Двадцать два часа в сутки?
- За двое суток.
- На каком основании ты провела эту путёвку?
- На основании того же КЗОТа и тарифных ставок за отработанное время.
- Так-так-так, с этого места поподробнее.
- Виктор Иванович, но вы же сами знаете, что в посевную водители берут путёвки раз в два дня… - я осеклась, ибо задним числом поняла что сморозила глупость.
Сейчас Курдупель меня начнёт раскатывать в тонкий пласт и потребует приходить чуть ли не в пять утра, чтобы выписывать путёвки ежедневно. И я решила уйти в глухую оборону.
Все мои посещения кабинета начальника заканчивались одинаково. В течение минимум сорока минут – торжественный вынос мозга, затем вызов секретарши, подготовка приказа о лишении нерадивой работницы части премии, а то и всей, чтоб жизнь мёдом не казалась. И, только после того, как у меня уже бесконтрольно катились слезы, и я была близка к истерике, Курдупель выдворял меня из кабинета.
- Молчи, Шура, молчи, чтоб он лопнул. С дураками спорить – себе дороже, молчи, - уговаривала я себя мысленно. – Лучше крестики посчитай за окном.
А из окна и правда открывался шикарный вид на городское кладбище. Такое соседство никого из сотрудников нашей конторы не сделало ни фаталистом, ни пессимистом, ни философом. Где-то кладбищу надо быть, почему бы не возле нашего предприятия.
Четыре, пять.… О, свежая могилка, не заметила с утра, наверное, за выходные организовалась...
- ...Было бы написано «Сорок пять часов», ты бы тоже…
Не слушаю, не вникаю, семь, восемь…
- ... С работы пораньше... На работе чаи - кофе - сплетни. Работать когда?
...Одиннадцать, не, одиннадцать было, двенадцать...
- Я, значит, должен искать для вас заказы, деньги, а ты будешь зарплату начислять по двадцать два часа в сутки налево и направо...
Пятнадцать, шестнадцать, дальше не видно, могилки скрыты за зарослями сирени.
- А все зарплату хотят. И премию. Смирнова, ты же тоже хочешь премию?
Кажется, Курдупель меня что-то спросил.
- Извините, что?
- Премию, тоже, спрашиваю, хочешь?
Ну, как можно, занимая руководящую должность, задавать такие глупые вопросы? Скажу: «Естественно, хочу», обязательно оставит при пиковом интересе, скажу: «Да шут с вашей премией, перетопчусь», результат будет, как и в первом варианте. В общем, как ни крутись, а попа сзади. Молчу дальше.
- Смирнова, решила характер мне тут показывать?
Так, сейчас всё пойдёт по второму кругу. Пора уже заканчивать этот допрос с пристрастиями. Иначе Курдупель снова добьётся своего, а мне так не хотелось предоставлять ему этого удовольствия.
- Виктор Иванович, можно я уже пойду?
- Я ещё не закончил.
- Виктор Иванович, я всё поняла. Не проводить путёвки за двадцать два часа, даже если они будут подписаны не только главным агрономом, но и вами.
- Не ёрничай. Вот на это у тебя ума хватает. А скумекать, что человек не может ежедневно отрабатывать по двадцать два часа в сутки – нет.
Он кивнул подбородком в сторону книжного шкафа и продолжал меня шлифовать:
- Вон в шкафу возьми КЗоТ, найди раздел «Рабочее время» и вслух прочти.
Я уже ощущала себя лошадью, которую водят по кругу. Курдупель упоённо продолжал лепить из меня тупое ограниченное создание. Он уже заметил, как я судорожно пытаюсь проглотить предательский ком, застрявший в горле, дрожащие губы и слёзы в уголках глаз. Щёки предательски горели. Ещё секунда и – вуаля – я вырываюсь из ненавистного мне кабинета вся в слезах и соплях, спиной ощущая, как сзади удовлетворённо ухмыляется мой садист.
***
После работы домой идти не хотелось. Я прошла мимо своего переулка. Ещё через три минуты я уже сидела на кухне у своей лучшей подколодной подруги Ирки и бесцельно колотила ложкой в чашке кофе. Дружили мы с ней ещё со школы. Дружба наша завязалась с коммерческого проекта: я ей щёлкала задачки и примеры по алгебре, геометрии и физике, а Ирка меня учила жизни. Жизнь я знала в теории, из книг, а Ирка была практиком. И этот практический ценный опыт она по капле передавала мне, тем самым лишая меня налёта наивности.
- Кто ж тебя жизни научит, как не я? – повторяла она часто, и мы обе заливались хохотом. В этом смехе крылась вся недосказанность и многозначительность её жизненного ликбеза.
Ирка представляла собой взрывоопасную смесь врождённой стервозности, интеллекта и романтизма. Она восторженно и совершенно искреннее могла рассуждать о любовной лирике Бальмонта. И также искренне и бескомпромиссно одной фразой превращала в пыль любого, кто посмел косо глянуть или сказать ей горбатое слово. Ко всем своим вышеперечисленным качествам Ирка обладала феноменальным даром убеждения и способна была убедить кого - угодно в чём – угодно, даже Святую инквизицию в греховности Папы Римского. И пользовалась она этим даром с особой изобретательностью.
- Хорош уже ложкой елозить. Пей давай, на, конфетиной закусывай. Чё, опять твой пан директор воспитывал тебя? - Ира пододвинула ко мне ближе вазу с конфетами.
- Угу, сил уже нет моих дамских. Может, уволиться?
- Ага, щаззз. Эту глупость ты всегда успеешь сделать. Слушай, Шуся, может, он на тебя запал?
- Скажешь тоже.
- А чё? Очень даже может быть. Ваш пан директор тот ещё ходок. Первую жену бросил, разбил чужую семью. Знаешь, да?
- Ну, знаю. И что из этого следует? Сколько людей женится во второй, третий да хоть в сотый раз.
- Да, но не каждый из них является твоим начальником. И не каждый начальник доводит своих подчинённых под надуманным предлогом до истерики.
- Да ну, Ир, ты слишком глубоко копаешь. Просто садист.
Ирка продолжала развивать свою версию. Чтобы быть более убедительной, она жестикулировала, подхихикивала, выделяла не только отдельные слова, но и звуки. Одновременно она умудрялась жевать резинку, а в паузах – отхлёбывать уже остывший кофе.
- Слууушай, так вы просто рождены друг для друга. Он – метр с кепкой в прыжке, ты тоже в неурожайный год родилась.
- Ира, будь другом, прекрати. Что на тебя нашло?
Сказать, что я была ошарашена, ничего не сказать. Ирка часто переходила грань допустимого в разговоре и в выражениях не стеснялась. Но не в подобных ситуациях. Ведь я же к ней пришла не за тем, чтобы меня морально высекли.
- Подожди, Шуня, я пытаюсь думать как твоё высокое начальство, понимаешь? Смотри, у тебя масса плюсов: низкий рост, третий размер бюста. Есть за что подержаться.
- Тоже мне, достижение. Я не знаю, как его спрятать.
- Шусяяя, ну, какая же ты отсталая. Это выдающееся достижение надо не прятать, а нести как переходящее красное знамя с гордо поднятой головой. Я тебя обязательно научу, когда свои подрастут, - и Ирка захохотала, а за я ней, - Не отвлекаемся. Ноооо, самый огромный твой плюс – твоё положение бесправной подчинённой. И с этим надо что-то делать. Выходит, а твой пан директор точно на тебя запал. Точнее не бывает. Этот недомерок по-другому ухаживать не умеет. Только так – с извращениями.
- Ладно, согласна. И что мне теперь делать? Пойти жене нашептать на ушко, что её благоверный пытается соблазнить юную подчинённую?
Ирка взяла из вазочки конфету, долго шелестела фантиком, производя с ним сложнейшие манипуляции: тщательно разгладила, потом сложила гармошкой, снова развернула, разгладила, резко скомкала и бросила на стол. Я всё это время молчала, наблюдая как «Чапай» думает.
- Шуся, как ты умудрялась быть отличницей? Учишь тебя, учишь - одни двойки. Ну, устроит эта фифа разнос твоему пану директору. А на руках у неё – одни лишь наши домыслы. Да он же тебя после этого уволит по статье на фиг с пляжа. Тебе нужен этот геморрой?
- И что делать?
- Что делать, что делать? Снимать трусы и бегать.
Я кисло улыбнулась. Желания смеяться с Иркиной шутки с двойным смыслом не было. Наоборот, от нерадужных перспектив оказаться в объятиях мерзкого ловеласа в возрасте у меня затряслись плечи, я снова часто зашмыгала носом. Слёзы тоже не заставили себя долго ждать.
- О, началось. Тебе валерьянки дать или сама придёшь в норму?
- Сама, - буркнула я, размазывая слёзы ладонью по щекам, хотя от валерьянки я бы не отказалась. Но воздержалась, потому что перед валерьянкой пришлось бы проглотить дозу Иркиного яда по поводу моей истеричной особы.
- Ир, может, в райком партии «телегу» на него накатать? Они ж как бы обязаны следить за моральным обликом своих членов. Мама всегда папу райкомом пугала.
- И чё? Помогло?
- Ир, ну ты ж знаешь, зачем спрашиваешь.
- Ну вот, молодец, ты сама и ответила. Такой же дохлый номер как и первый.
Здесь Ирка проявила максимум корректности и такта. Она знала душещипательную историю развода моих родителей. В ту последнюю школьную зиму она не выходила из роли моей жилетки. Не знаю, каких бы глупостей я наделала, если бы не Иркино внимание и соучастие. Отец уехал к любовнице, мама ушла в себя, а мне куда было податься? Вот я и сбегала к подруге. Официальная версия - делать вместе уроки. Мне даже и в голову не приходило, что у неё кроме моего вселенского горя могут быть другие интересы. Сколько свиданий и дискотек пропустила Ира, возясь со мной, знала только она.
Ирка пристально посмотрела на меня, перебирая пальцами по столу. Под её рентгеновским взглядом я чувствовала себя приговорённой к смерти, которую лишили последнего слова. Потом она уставилась в потолок. Я последовала её примеру, а вдруг там ответ нарисуется. Мне – нет, а вот Иркина стервозность таки помогла ей что-то там разглядеть.
- Слышь, Шуся, а твоя идея с райкомом не лишена здравого смысла. Только как говорил Ленин, мы пойдём другим путём. Мы не можем написать жалобу на твоего пана директора. Понимаешь, твои домыслы и претензии ничто в сравнении с его убойным аргументом - я руковожу в пределах своих полномочий. Там только посмеются над твоими фантазиями. Вот если только...
- Что? Ира, не томи.
- Пока не знаю. Значит, так. Не реви, дуй домой, я чего-нибудь придумаю. Ага? Ну, ж меня знаешь, я таки придумаю. – и Ирка залилась таким беззаботным смехом, как будто бы мы целый час травили анекдоты.