Двадцать пятый Колизей моих принципов и жизни. Входи, садись, тебе отвел я особое местечко. Будь моей королевой, перед которой я – бездыханный всадник бед, вновь убью все, что у меня осталось, дабы стать предметом твоего восхищения. Люмбаго в очередной раз заставит меня встрепенуться, напоминая о том, что я взял слишком большой груз, но ради тебя, моя Царевна, я готов хоть выкинуть на обочину ярангу своего мира, убрав Церберов… Для тебя. Для тебя.
Топчи ее, мой Смысл жизни, кроме тебя мне ничего не нужно.
Видишь этот акинак? И плевать, что это не та эпоха. Да я, черт подери, и есть целая эпоха своей дремоты и ржавчины своего принятия реальности! Средние века во мне держатся все время существования, и, кажется, я так и зачахну со своим символом немужественного мужества.
Ах да, акинак! Вырви его у меня из рук (я не буду сопротивляться, бери же!) снеси мою голову беспощадно-жестоко, а затем ляжь рядом. Наслаждайся моей бездыханностью и любовью, так яро стремящейся вытечь наружу, другие назовут это кровью.
Высуши меня полученной тобою болью, оставь мне оживляющую силу своих страданий, выбрось в меня все режущее твое сердце осколки, но прежде же возьми цельное зеркало меня. Я ведь хранил его тебе… Оставь меня истекать, сама же уйди счастливой. О, мое обожание, моя любимая кареглазая Царица. Скорми меня львам, по кусочку выбрасывая на самый центр арены. И помни, для тебя я припас особое местечко. Место, под названием «Моя жизнь».