Война… аду адово, человеческий дух – людям... (из дневника фронтовой актрисы)
Пусть будет так… Горацио, я мёртв.
А ты живёшь — так расскажи правдиво
Всё обо мне и о моих делах
Всем, кто захочет знать.
(надпись на памятнике С.Э.Радлова, последние слова Гамлета в переводе Анны Радловой)
Платье Дины
Жизнь после ухода Леонида продолжалась несмотря на чувство покинутости и тяжелое финансовое положение. Гостинице с помощью бабушкиных накоплений возместили урон, нанесенный тигренком. Ольховская обращалась в Союз композиторов за ”матпомощью”, получила жалкие копейки и пробовала сама зарабатывать. Ленинград конца тридцатых сильно отличался от времен НЭПа. В двадцатые годы еще можно было заниматься предпринимательской деятельностью, через десять лет это стало невозможным. В СССР был запрещен частный бизнес, и молодой актрисе без покровителя было трудно сводить концы с концами. Она еще не закончила Театральный институт, грошовая стипендия без остатка уходила на карманные расходы. Однако молодость брала свое. Кира была полна сил, вечерами изредка выступала на концертах, днем училась, в свободное время развлекалась в театральной богеме. Среди ее подруг выделялась темнокожая Дина, приехавшая из США в СССР получить образование. В одной ленинградской квартире, расположенной неподалеку от института, собирались любители джаза. Американка выступала и имела громадный успех. В нее влюблялись, баловали вниманием и щедрыми подарками. Дина не говорила по-русски, но умела свинговать, полностью выражая все свои чувства и настроения. Она очень скоро ответила взаимностью и вышла замуж за адвоката Виктора Бастырского. Изумрудное блестящее нейлоновое платье с открытым вырезом и молнией на спине, ниже лопаток – таких в Ленинграде еще не носили! - облегало шоколадное тело, ритмично покачивавшееся в такт блюза. Она пела госпелы и играла на фортепиано, но советская публика не понимала содержания песен. Слушатели считали, что певица импровизирует, и, возможно, быстро исчерпав церковные песнопения, Дина стала придумывать на ходу. Она была непосредственна, темпераментна и свободна.
В довоенном Ленинграде простые люди мало пользовались телефоном. Аппараты находились или у начальников, или в домах знаменитостей. Зато на Главпочтамте возле Дворцовой площади можно было отправить телеграмму, ее доставляли в течение часа в черте города. Кира получила срочную телеграмму от подруги Наташи: ”Приходи. Важно”. Оказалось, у Наташи дома находилась заплаканная Дина, ее мужа арестовали ночью. И она просила, чтобы владеющая английским Кира сопроводила бы ее в отделение. Виктора забрали по ошибке, надо все объяснить! Но более опытная Наташа, дочь арестованного недавно профессора математики, остановила девушек. Если они пойдут туда, скорее всего, уже не вернутся. Самым разумным по предложению Наташи показалось обратиться в свое посольство. Но американка, выйдя замуж за Виктора, отказалась от гражданства! Она упорно настаивала, что ошибку нужно исправить сейчас же, но подруги отказались. Глаза Дины странно сверкнули, она выскочила из квартиры и побежала по Лиговскому проспекту, а потом затерялась в толпе. Больше ее никто из студентов и музыкантов не видел... Прошло время, и Кира оказалась в Военторге. Нужно было подыскать концертное платье. Там она и увидела тот самый изумрудный наряд певицы. Надо сказать, что статус Киры уже изменился: она вышла замуж за ленинградского режиссера, который смог выкупить платье. Позже именно он, Сергей Радлов, рассказал актрисе, что в военторгах распродавали конфискованное имущество ”врагов народа”.
В начале 1939 года в воздухе витали страх и ожидание войны. Не знали, с кем, но воевать придется. 30 ноября начался вооружённый конфликт между СССР и Финляндией. Помимо войны с белофиннами говорили о главном противнике – Гитлере. Обычные люди жили рядовой жизнью, никто толком ничего не знал. Тревожное время принимало странные облики: ”золотая молодежь” развлекалась. На квартирах в Ленинграде и Москве слушали запрещенную музыку, играли в карты. Советская молодежь, не обремененная тяжелым крестьянским трудом, предпочитала прожигать городскую жизнь и резаться в ”21”. Эту игру американка Дина называла ”блэкджек”. Зэки, вышедшие на свободу, называли ”очко” покером и практиковали игру до победного, играя на раздевание.
В квартире на Моховой, где Кира слушала с друзьями джаз, тоже так играли. Но в актерских компаниях голых студенток не трогали, о случаях насилия никто не слышал. Кира играла в дипломном спектакле главную роль – Джульетты. Перед спектаклем она принимала снотворное, чтобы легче было уснуть мертвым сном в склепе рядом с возлюбленным. Ромео играл парень комплекции грузчика. Его мускулы были обнажены, подчеркивая этим пролетарскую сущность шекспировских персонажей. Сама Кира Ольховская не пользовалась гримом, ее героиня напоминала обычную девушку, студентку рабфаковку. Этот спектакль понравился Сергею Радлову, достаточно известному режиссеру, ученику Мейерхольда. Он предложил Кире играть Джульетту в его драмтеатре. В тридцатые годы режиссеры и ведущие артисты пропадали, но не все бесследно. Некоторые появлялись в театрах Советского Севера или Казахстана. К столетию кончины Пушкина в 1937 году ставили ”Маленькие трагедии”. К юбилею Шекспира в 1939 году устраивали шекспировские фестивали. Спектакли шли по всей огромной стране, репертуар не менялся в течение нескольких лет, актеры играли в тройных составах, заменяя друг друга. Кира и попала на место актрисы, мужа которой сослали. ”Я не могу наживаться на чужой беде!” - заявила молодая женщина, когда узнала о судьбе предыдущей Джульетты. ”Не волнуйтесь, через десять лет она вернется, обогащенная житейским опытом, будет Достоевского играть!” - сказал Радлов. Начинающая актриса не могла отказаться от главной роли, принесла паспорт и трудовую книжку в театр. Кира была всего лишь инструментом в руках великого режиссера, а он в свою очередь, как и многие-многие исчезнувшие, лишь шахматной фигурой. Сосланные звезды, выжившие в лагерях, действительно возвращались в профессию. Вот только вместе с амплуа они теряли здоровье, внешность и еще что-то очень важное. Лидия Русланова вернулась полностью седой, ее знаменитые черные косы, уложенные короной, пришлось забыть. Радлов был из известной петербургской семьи. Его отец, философ, переводчик, был образованнейшим человеком. Род Радловых восходил к выходцам из Саксонии. Актриса Ольховская, пригласив Сергея Эрнестовича домой на Васильевский, хотела похвастаться столь аристократическим знакомством перед бабушкой и мамой. ”Бывшие” сразу оценили и знание языков, и манеру вести себя. Ну а то, что Кирочка может стать примадонной театра, - при одном, конечно, условии, - бабушка сразу отметила. ”Кира, тебе бы выйти замуж, ведь насколько известно в узких кругах, Анна Радлова не живет с мужем!” - прагматичная бабушка вела свою линию. Кира отшутилась, что бабушка еще надвое сказала, живет или не живет Радлова с Радловым. По крайней мере пока они находятся в одной квартире, и Анна включена в труппу, пусть и формально. Она знала, что Анна Радлова ушла от Сергея и живет сейчас с другим.
Девятнадцатилетняя Кира чувствовала себя статистом, а не исполнительницей главной роли в одном из самых ходовых спектаклей. Она не знала всех перипетий и интриг вокруг крупного режиссера, который не пошел по следу своего учителя Мейерхольда. Радлов пробовал новую эстетику, он занимался театром будущего. Его обвиняли в формализме, критиковали, закрывали спектакли. Но Радлов удержался на плаву до самой войны. Ленинградский Дом актеров устраивал капустники. Кира увидела пародию на спектакль, где она играла. Она была занята и в ”Отелло”. На капустнике Отелло изобразил клоун Коко, а Дездемону в парике и белом платье - дрессированная шимпанзе. Сидящие рядом актеры косились на Радлова и Киру, как они воспримут пародию. Ольховская натужно хохотала, стремясь не показать, как задела ее выходка коллег.
Однажды парторг пришел на собрание труппы. Партийный работник выступил с речью, как полагается, о необходимости чистки в искусстве. В зале воцарилась настороженность. Уже больше месяца, как «Правда» начала вести подготовительную кампанию к предстоящей проверке и чистке во Всесоюзной Коммунистической Партии. Ежедневно усердные хранители чистоты партии помещали в газетах статьи с рецептами, как чистить партию, чтобы вычистить всех, кто ей не угоден. На всех собраниях и заседаниях также дискутировался вопрос о методах чистки. Почти все кадры НКВД занимались подбором и подготовкой материалов, компрометирующих того или иного члена партии.
Сотрудники нервничали, не зная как, с какого конца начнется чистка. Коллектив театра готовился к встрече. В холле были поставлены длинные столы, покрытые кумачом. Рядом с графином, наполненным водой, красовались блюда с эклерами.
После доклада парторга труппе представили почетного гостя, капитана ледокола «Чернигов» товарища Лебедева. Он набирал бригаду артистов, готовых отправиться на Север с концертной программой. Режиссеру театра идея понравилась. Он, вероятно, подумал, что хорошо бы и ему скрыться на некоторое время.
На следующий день Радлов подал заявление в органы с просьбой отправить его в качестве политинформатора с артистами в Арктику. «Разрешить. Полярникам не хватает впечатлений», - получил резолюцию начальства и очень порадовался за себя, товарищей артистов и за весь Северный флот. Поезд «Полярная стрела» помчал коллектив в Мурманск.
В коридоре Радлов увидел женщину, встреча с которой его очень удивила. - Аня? – он не верил своим глазам.
- Здравствуйте, товарищ Радлов. Как видите, жива и здорова. Буду читать Шекспира, а также выступать с юморесками, - спокойно ответила брюнетка, располневшая, но ставшая более привлекательной, чем несколько месяцев назад. - Это нужно отметить! Приглашаю в купе, - Сергей смотрел на нее пристально.- Ну что же, если вы угощаете, - пожала плечами бывшая жена.
Анна привела с собой подруг. Сергей достал бутылку водки, закуски. Все жадно накинулись на колбасу, икру, сыр и сардины. Дорога прошла весело: в песнях и шутках. Мурманск встретил пургой. Прохожие походили на белых медведей. Вскоре и артисты облачились в валенки и тулупы. Разместились в гостинице «Арктика». Радлову выделили семейный номер по привычке, все знали, что Анна носит его фамилию. Посреди комнаты стояла широкая кровать, рядом комод, платяной шкаф, письменный стол, несколько кресел и даже искусственная пальма. Над кроватью висел портрет вождя, любующегося северным сиянием.
Радлов позаботился о том, чтобы всем артистам выдали купоны на ужин. Ресторан был открыт только по вечерам, днем в номера приносили чай и бутерброды. Темным и холодным утром творческая бригада поднялась на небольшое судно. На нем было только две отдельных каюты, одну из которых занимал капитан, а вторую предложили руководителю коллектива, то есть Радлову. Помимо артистов на борту ледокола находились оленеводы, зоотехник и метеоролог. Кормили в кают-компании, где был установлен длинный стол. Сергей Эрнестович зажал нос, когда вошел: от рыбного варева шел сильный душок. Некоторые пассажиры и матросы достали из валенок ложки, вытерли их о штаны и стали есть похлебку из общего котла. Артистам пришлось ждать своей очереди, чтобы воспользоваться чужими ложками. Воздух в помещении был спертым не только от дыхания людей, но и от запахов тулупов и махорки, так как курили тут же, в каюте. На палубе было холодно, но Радлов вышел на улицу. Он долго стоял, облокотившись о поручни, думал. Неожиданно появилась Анна. Сергей снял свою шубу и накинул на плечи женщины.
- Ну что, подташнивает? – понимающе спросил он.
- Да, ужасная качка, - ответила бывшая.
- Это еще ничего. Погода хорошая, ветер не сильный.
- Я все равно не могу спать от шума льдин.
- Привыкнешь! Посмотрим, что запоешь, когда начнется снежная буря!
- Как у тебя дела в театре? Радлов насторожился. Он не хотел говорить о работе. - Аня, ты видишь ту скалу?Сергей достал откуда-то веревку с петлей на конце и забросил за борт. Раздался свистящий звук, и вдруг тысячи белых птиц поднялись в воздух. - Это и есть Птичьи острова? – закричала Анна.- Конечно. Так можно сказать. Но вообще это Кольский полуостров. Птицы стали постепенно опускаться на прежнее место. От их крика приходилось повышать голос. Анна крикнула в самое ухо Радлову:
- А мы далеко уйдем от материка? Мы выйдем в океан?
- А ты бы хотела подальше от России? Не знаю насчет Северного Ледовитого океана, на этом суденышке вряд ли. А вот до берегов Швеции можно. Давай удерем вместе?
Анна на этот раз отвергла попытку сближения. Когда-то любившие друг друга, они уже давно
жили каждый своей жизнью.
Сергей сделал предложение Кире, она согласилась. Анна была счастлива с Покровским...
Шефские концерты
Молодая актриса согласилась стать женой, но не официальной. Не было нужды связываться с ЗАГСом, надежного жилья тоже не было, были театр, роли и шефские концерты. Жили одним днем, не думая об устройстве быта. Думали об искусстве, горячо спорили о формах его выражения и мечтали, куда бы подальше уехать. За границу не пускали,довольствовались экзотикой советской страны. Радлов, как и многие его товарищи, ждал ареста. Уехать далеко-далеко, хоть на Северный полюс, казалось спасением. И некоторые спасались. Те, кто уходил в горы, в тайгу и степи, обрекая себя на отшельничество и безвестность. Но как же быть людям искусства, особенно театрального, которое без публики бессмысленно? Радлов был старше Киры почти на тридцать лет. Она испытывала к режиссеру симпатию, но природа брала свое, и молодая женщина влюбилась. В ленинградском трамвае случайно познакомилась с коренастым улыбчивым пареньком в шароварах и полосатой футболке, с кожаным мячом под мышкой. Молодые люди кружили по городу от кольца к кольцу, смеялись и пели, на конечной остановке даже танцевали в опустевшем вагоне. Дмитрий Сазанов, нападающий в ленинградской футбольной команде, учил прелестную блондинку, звонко хохотавшую, подкидывать мяч на одной ноге. Кира забыла про все на свете — театр, репетицию, стареющего режиссера и про то, что нужно отправляться к черту на кулички, в тундру на полгода. Дмитрий не походил ни на одного мужчину ее круга. Он был прост, решителен, смел, шутил не так изысканно, как предыдущие мужья-аристократы, обладал задором, понятным комсомолкам. Верил в партию и правительство, в коммунизм и свою команду. Дмитрий был триумфатором, героем своего времени.
Ольховская привыкла к двойной жизни. В тундру Кира отправилась с легким сердцем. Она без труда, находясь в статусе официальной любовницы главрежа, мечтала о тайных встречах с футболистом. Во время шефских концертов по Дальнему Северу ее согревала мысль о любимом — нападающем в команде «Динамо». Возможно, такое раздвоение, которое Кира считала внутренней эмиграцией, действительно спасало ее психику от потрясений и трудностей. Стоя на палубе ледокола «Арктика» и глядя на больших хищных птиц, которых капитан назвал гагарами, Кира грезила о том, что и она поднимется в воздух, улетит через льдины и снега, достигнет того, к которому стремится. Наверное, Кира еще по-настоящему не любила, ее первое замужество случилось слишком рано, оказалось недолгим и окончилось потерей. Мелкий холодный дождь безжалостно хлестал, а гагары, отъевшиеся за лето, не обращали внимания. Толстые и сытые, они никуда лететь не собирались...
Труппа была высажена на берег и на три недели обречена на кочевание из колхоза в колхоз, из клуба в клуб, из школы в школу. Везде было одно и то же: пьяные оленеводы, зашоренные председатели колхозов, грязные женщины и дети. Трудно было отыскать романтику в пресловутых шефских концертах. На оленьих упряжках добирались до деревень, в пургу и редкую солнечную погоду всегда находясь во власти хмельного ненца. Бывали случаи, когда кто-то из пассажиров падал в снег, за ним возвращались. По ночам слышали вой волков, неотступно следовавших за собачьими караванами. Ненцам запрещено было иметь огнестрельное оружие. Уповали на их природную смекалку и случай. Однако русский Север к этому времени был полностью под контролем советского правительства, которое держало в страхе всех: и местных, и пришлых, и волков, и птиц. Все находилось в ежовых рукавицах, даже погода. Председатели колхозов сначала читали политинформацию в клубе, потом отпускали уставших артистов на ночлег в школе. Спали на полу, женщины и мужчины по разным углам. Вместо пижам и ночнушек, а тем более пеньюаров, артистки были укутаны в универсальный, на все случаи, лыжный костюм. Облачившись во фланелевые темно-зеленые шаровары, заправленные в шерстяные гетры, застегнувшись на все пуговицы — молнии в спортивных джемперах - «мастерках» - появились позднее — и подняв воротник до самых ушей, артистки сворачивались клубком и засыпали, как убитые. После выпитой водки, которую на Севере пили, как воду, и волчьего эскорта спалось на редкость хорошо. Впечатлительным снились огоньки волчьих глаз, белые просторы тундры и, может быть, одинокая желтая луна. Кира видела уже которую ночь одно и то же: белые зубы смеющегося ненца, нещадно погонявшего олешек, а также прыгающих на нее при встрече собак, которых она принимала за хищников. Просыпалась от ощущения, что ее кто-то лижет шершавым языком в щеку. Оказывалось, что находившийся всю ночь рядом неофициальный муж так приветствовал свою Аврору. На завтрак подавали крепко заваренный чай из растопленного снега, свежемороженую рыбу — строганину, жареную картошку с бефстроганов из оленины. И опять глоток водки, на посошок, ведь предстояла дальняя дорога.
Поездка на Север оказалась полезной: актриса и себя показала, и на людей посмотрела. После шефских концертов жизнь Киры изменилась. Она получила приглашение сняться в кино. Первые пробы утвердили, вторые тоже, и Кира переехала в Москву, войдя в штат киностудии «Мосфильм». По какой-то причине фильм, в котором Кира Ольховская играла Франсуазу, не увидел свет и, возможно, до сих пор лежит где-то на полках. Та же история случилась и со вторым фильмом. В 1940 году населению показывали в основном революционно-патриотические картины, музыкальные комедии отошли на второй план.
Кира почувствовала себя москвичкой. Жила сначала у двоюродного брата, встречалась со своим футболистом, приезжавшим частенько из Ленинграда. Со временем перебралась в московскую гостиницу. Расписаться с Сазановым пришлось отчасти и для того, чтобы предъявлять справочку о браке швейцару, зорко отслеживавшему всех посетителей …
Война
Утром 22 июня Кира была дома. Они с матерью собрались на прогулку, хотели съездить на Каменный остров, покататься на лодке и подышать свежим воздухом. Бабушка позвала к радио: выступал Молотов.
Киру призвали в отряд сандружинниц. Курсы были обязательными и больше походили на армейскую подготовку. Девушки и женщины жили в пригороде, в бараках. Подъем был в шесть утра, завтрак состоял из чая и тонкого ломтика хлеба с темно-коричневым яблочным повидлом. До обеда занимались строевой подготовкой, маршировали, потом ползали, бросали гранаты. После обеда стреляли.
Мать Киры, которой было немногим больше сорока, призвали на работы по рытью траншей, строительству противотанковых укреплений. Семидесятилетняя бабушка тоже осенью должна была нести дежурство на крышах. Отклониться от обязанностей не представлялось возможным, да и паек у сандружинниц был лучше, чем то, что можно было достать на продовольственные карточки. Очереди за продуктами и керосином появились почти сразу.
Когда Кире выдали униформу — телогрейку и мужские ватные штаны, а также армейские сапоги сорок второго размера, пришлось подгонять все под себя. Ольховская осмелилась спросить у политработника: «А можно надеть свою обувь, ведь мы и шагу не сделаем в таких сапожищах?» Комиссар долго думал, но разрешил. Тогда подружка Киры предложила вместо штанов надеть юбки, ведь гражданская обувка никак не смотрится с ватными штанами! Юбки тоже разрешили. Первое время к занятиям по военно-медицинской подготовке относились даже шутливо. Потом на плечи сандружинниц легли все горести и трудности осады. Во время блокады Кире удалось устроиться в госпиталь медсестрой. В институте до войны будущие актрисы посещали в обязательном порядке занятия по гражданской обороне, сдавали нормы ГТО, получали удостоверения ворошиловских стрелков. На занятиях по медицине тогда, в мирное время, было скучно. Казалось, артисткам совсем не нужно уметь делать уколы, накладывать повязки, измерять пульс и давление. Никто из девушек не предполагал, как пригодятся полученные знания, скольких людей они спасут.
Сорок второй начался снежными бурями и пронизывающим до костей холодом. Газеты сообщали, что на фронте тяжелое положение. Раненые поступали в госпиталь каждый день в огромном количестве. Кира не бывала дома неделями. Спала на диванчике в приемной или дремала за столом, уткнувшись в истории болезней – якобы болезней, а на самом деле в сводки боевых ранений. Фашисты бомбили нещадно, пробивая те редкие трубы, которые не тронул мороз. Жители ходили за водой на Неву, так как на ней были уже готовые проруби. Мама Киры, жившая на Васильевском, брала воду из пруда, ей не дойти было до центра. Кира помогала матери. Женщины отправлялись в наряд за водой вчетвером, на помощь звали соседок. Дорога в три километра, на санях четыре тяжелых молочных бидона – до войны их выставляли в пригородах и на некоторых улицах вблизи рынков, чухонцы подвозили молоко на лошадях, сливали в бидоны. Двое впрягались в сани, как лошади, а двое шли сзади, придерживая емкости. Поход за водой растягивался на полдня, улицы ведь не расчищались от завалов и трупов. Лед, снег, кручи из тел вперемежку с хаосом, вызванным артобстрелами, все это преграждало путь, заставляя петлять. От покойников никто не отшатывался, наоборот, обыскивали, искали карточки. Водопровод и канализация не работали, и люди выбрасывали содержимое горшков прямо на улицу. Сохраняя присутствие духа, одна интеллигентная старушка, скорее всего из бывших, саркастически сказала, что Ленинград как никогда стал похож на Венецию. Отходы человеческой жизни замерзали и оседали в виде причудливых сталактитов на стенах домов и под ногами. Горожане мало обращали внимания на подмерзший “бульон”. Ленинградцы быстро разучились быть брезгливыми, наблюдая кровь и страдания ежедневно. Возможно, из-за пристального внимания смерти к ним, обычным людям, гражданскому населению, вследствие ее постоянного присутствия, жители города видели и другую сторону смерти. Было много мистики во время блокады...
На берегу Невы, где очень скользкий берег, одно неверное движение – и ты под тяжелыми свинцовыми водами, - ленинградки наткнулись на лежащее тело. Это был труп очень красивой молодой женщины, врезавшийся в лед под краем выступа. Кира с помощницами набирали воду, а сами невольно таращились на мертвую. Обнаженные узкие ступни хорошо просматривались. Они были совсем такими, как в Павловском парке – у скульптур граций. Выточенные, идеальной формы пальчики. Ногти перламутром переливались на ярком зимнем солнце. Длинные желтоватые волосы, боковыми прядками выбились из-под коросты льда и развевались на ветру! У нее была длинная толстая коса, часть которой распушилась. Золотые волосы сквозь глянец льда напоминали фантастические колосья какого-то дивного злака.
- Боже мой, как статуя из Эрмитажа, - сказал кто-то.- Деметра! - засмеялась Кира Ольховская, накануне перечитавшая книжку по мифологии.Кира засмеялась впервые с начала войны. Наверное, жизнерадостный смех на фоне смерти показался истеричным. Но и спустя много лет Ольховская оставалась уверенной, что им повстречалась богиня, может, не Деметра, но Берегиня точно. После того похода артистка, бывшая медсестрой, уснула, как убитая.
Придя домой, рухнула и проспала сутки, не выйдя на дежурство. Наверное, какая-то сила заставила Киру отдохнуть, чтобы выдержать дальнейшие испытания. А может, во время того сна она побывала в другом мире? Кира рассказала матери сон. Сны очень редко снились, этот был исключением...
Чистые и почти пустынные улицы, ярко залитый солнцем город. Развалины и разморенная, обычная походка ленинградцев, малыши играют в песочнице, девочки прыгают через скакалку, качели-доски взлетают в небо, гладкий асфальт, милиционеры в белых перчатках на углах, прогуливающиеся парочки. Остовы домов, одинокие печи, решето расстрелянных стен и оград, очень буйная зелень аллей, цветущая сирень. Вдоль Фонтанки дома с бойницами... Кира понимает во сне, что война. Но у молодой женщины бесшабашное настроение, ей ничего не страшно, она сама ищет опасности, и ей кажется, что не боится никого! Кира бежит с подружкой по знакомым с детства улицам, у Тани косички заплетены в атласные коричневые ленты, а у Киру стрижка. Как же Кира завидовала ее толстым косам, а больше всего ленточкам! Потом... Кира просыпается на миг и видит себя в темной комнате. Внезапный шквал снарядов обрушился рядом с домом. Женщина понимает, что нужно встать, но она не может. Слышит, что дом дрожит и колеблется. Она представляет, что бежит вместе со всеми по Невскому, вдоль канала. Надо спрятаться в ближайшую подворотню! Новый шквал. Кира видит огромное, взлетевшее над крышами желтое облако – впереди, и одновременно другое – справа, на углу Невского и канала. Треск, грохот, осколки снарядов стучат по крыше, как проливной дождь после грозы... Ей долго снилась бомбежка. Она проснулась и поняла, что не надо никуда бежать. Стало страшно, опять вспомнилось начало войны. Снаряд попал на детскую площадку, все было, как в этом сне – желтые облака, грохот, дым. Когда он развеялся, Кира увидела висящие на чугунной ограде косички с ленточками, вплетенными в них. Девочки не было, висели только косички. У Киры в который раз сжалось сердце от боли, но она заставила себя подумать о другом. Представила лицо той Берегини, которая до сих пор лежит в Неве и охраняет город и людей. И опять горе и страх отступили, очень сильная уверенность появились – Кира будет жить, и город победит, и русалка превратится в обыкновенную девушку-комсомолку, с которой все будут сидеть в кинотеатре рядом... После войны...
В январе порции хлеба уменьшили до ста двадцати пяти граммов. Ржаной хлеб, сто двадцать пять граммов в день, в неделю четыре кило ячменя – ВСЕ! Ни мяса, ни сахара, никакого жира, включая растительное масло, ни овощей, а только малюсенький кусок черного хлеба, который нужно разделить на три части: завтрак, обед, ужин. Требовалось мужество не съесть его сразу.
После войны очень хотелось набить желудок, наесться до отвала, но чувство сытости так и не пришло. Если не удавалось сдержаться и случалось наесться до отвала, Киру пучило, мучила изжога, но блаженного состояния насыщения не было.
В самое тяжелое время мать решилась объявить фамильные тайны. Она пришла в госпиталь, хотя уже давно не выходила из дома. Поверх драпового пальто на ней была перевязанная крестом под грудью старая шаль. Волосы, густые и каштановые до сорока лет, сейчас белели от седины и безжизненно свисали вдоль осунувшегося лица. Мать слабо улыбнулась и пожаловалась на язвы во рту, воспаление десен. Кира достала из шкафчика кусок шоколада, завернутый в фольгу. Работникам госпиталя было положено раз в неделю полплитки шоколада.
- Пожалуйста, мама, съешь сейчас! - приказным тоном сказала Кира.
- Шоколад? - глаза матери заблестели.
- Ты что, это же для тебя! - мама отодвинула лакомство.
- Завтра дадут еще, ешь! - Кира соврала.
- Правда? - мама по-детски обрадовалась.Она не отрывала глаз от фольги, но протянуть руку не решалась.
- Ну пожалуйста, один кусочек, мамочка! За Киру? - она разговаривала с матерью, как с ребенком. Мать отломила кусочек, и совершенное счастье осветило ее морщинистое лицо. Потом она заявила, что хочет сэкономить и заберет с собой, если я позволю. Попросила еще бумаги, чтобы завернуть понадежнее. Кира вырвала из тетради двойной листок в клеточку. После этого мама взяла Киру за локоть, тревожно заглянув дочери в глаза.
- Мне нужно с тобой поговорить. Я даже не знаю, как начать, но я должна рассказать тебе нечто, чтобы спасти тебя, если они возьмут город...
Кира округлила глаза, и мама стала говорить убедительно о том, что дочь не знает своего происхождения, не говорили, так как боялись. Они с бабушкой боялись и хотели, чтобы девочка росла такой же комсомолкой, как ее подруги. Мать стала говорить фантастические вещи об отце, а также о деде, каком-то фон бароне Хаффенберге.
- Мама, ты сошла с ума! Ты хочешь сказать, что я немка? - закричала Кира. - И да, и нет. Ты немка наполовину. Род твоего деда идет из Саксонии, у нас есть все документы, твои предки служили при дворе Его Величества в Петербурге, их считали обрусевшими немцами. Вот, я принесла тебе все, что мы прятали с самой революции. Она вытащила из-под своей шали узелок, в котором лежали перевязанные шпагатом письма, фотографии и какие-то бумаги.
- Если они войдут в город, покажи все это! Должны поверить, - мать серьезно посмотрела на Киру. - Подожди, а ты? Ты куда собралась? - женщина даже не стала спорить с матерью, так абсурдно было ее предположение о взятии города и о возможном “сотрудничестве” с немцами, но поведение мамы Киру насторожило.
- Я? Я же не партийная, - мама говорила с пугающим равнодушным видом.
Кира вдруг почуяла неладное, тревога за мать сжала сердце. Неужели она что-то задумала? В выходной Кира попросила у сторожа санки, чтобы привезти маме дрова. Уже в начале войны в Ленинграде появились беженцы, которых власти подселяли без согласия жильцов. Большую комнату в маминой квартире заняла семья, а хозяйка перешла жить в смежную, поближе к кухне и коридору. Почти всю мебель мама сожгла. Кроме сундука, служившего по очереди то постелью, то столом, и печки-буржуйки не было в ее "апартаментах" ничего. Мать обрадовалась дровам, вскипятила воду. Мы «чаевничали» кипятком и беседовали о возможной эвакуации.- Никуда не поеду! Как я оставлю тебя?- Мама, я подчиняюсь приказу, я никак не могу поехать с тобой, пойми! В тылу у тебя будут теплая комната и еда.
- Ну что ж, когда надо ехать? - после паузы спросила она.
- В конце месяца. Людей переправляют по Ладоге каждую ночь. Я договорилась: твоя очередь с 24 на 25 число.
Удалось настроить маму на необходимость отъезда. С пустыми санями и чувством выполненного долга Кира легко добралась до своей квартиры.
23 февраля они перевезли личные вещи мамы к дочери. У нее оставались талоны на обеды в столовую. Дочь с матерью встретились в бывшем ресторане чтобы поесть вместе. Их накормили ячменной похлебкой с кусочками картофеля и моркови. «Бульон» имел привкус какого-то масла. Несмотря на то, что в тарелках остались почти черные разводы на дне, голодающие попросили добавки в счет неиспользованных талонов. Расставаясь, договорились о встрече завтра, в семь часов вечера. Пройдя несколько шагов, Кира неожиданно повернулась и посмотрела на удаляющуюся фигурку невысокой сутулой женщины, в которой она не узнала собственную мать. Хотелось крикнуть вслед, чтобы та обернулась. Но женщина уходила все быстрее, и Кира тоже пошла домой. Придя, сразу легла и провалилась в глубокий сон. Среди ночи проснулась от страшной рези в животе. До утра бегала в уборную. Днем удалось забыться. А к вечеру, еще до заката, проснулась с навязчивой мыслью, что нужно идти провожать мать. Но встать не получилось. Слабость, а потом жар не пускали Киру.
О последующих событиях она узнала из рассказа Дмитрия Сазанова, законного супруга. Утром 24-го главврач отправил санитарку на поиски Киры. Она добросовестно дошла до квартиры, долго стучалась и ушла ни с чем. Тогда вызвали подругу, у которой хранился запасной ключ от Кириной квартиры. Но Таня отдала его Дмитрию Сазанову. Главврач позвонил в штаб, где находился муж Киры. Дмитрий появился у Киры рано утром. Она лежала, кажется, в бреду, среди грязного вороха белья. Муж связался с госпиталем, и санитарка принесла лекарства. Киру лечили два дня. Очнувшись, первым ее вопросом было: «Какое число?» Получив ответ, что уже двадцать седьмое, Кира закричала: «Где моя мама?»
Упросила мужа пойти к ней. Когда ждала его, то впервые в жизни начала молиться. Вместо молитв – откуда комсомолке знать их! – повторяла вслух услышанные по радио стихи Ольги Берггольц, обращенные к любимому городу. Только вместо «Любимый город» Кира шептала «Любимый Бог, спаси маму!»
Через два часа муж вернулся. Войдя в комнату, он плотно затворил дверь. Его движения были слишком осторожными, а взгляд растерянный. Прежде, чем Дмитрий открыл рот, Кира завопила. Ни при каких обстоятельствах в последующей жизни Кира так не кричала! Наверное, из самого нутра вырывались вся боль и горечь, которые женщина пережила с начала войны. Она выла от жалости к самой себе, от жалости к маме, от жалости ко всем погибшим в городе и на фронте. Сидела на кровати и голосила, вырывая на себе волосы. Дмитрий сначала пытался привести Киру в чувство, бил по щекам, крепко обнимал, но ничего не помогало. Потом он вколол успокаивающее лекарство, женщина уснула.
Болела она очень долго. Ухаживали присланные из больницы люди. Киру мучили кошмары, от которых просыпалась в холодном поту. Но мысль, что мамы больше нет, леденила душу, и она готова была вернуться в кошмар, но только не в действительность. Кира осиротела. Мать была подругой, самым близким человеком. О причине маминой смерти Кира старалась не думать. Ясно, что их отравили похлебкой, ведь съели двойную порцию. Страшно представить, как мучилась мама, как кричала напрасно, прося о помощи. Соседи переехали в освободившуюся квартиру поближе к Неве. Кира боялась, что не найдет места погребения матери...
Муж как спортсмен получал огромные пайки даже во время блокады. Целью фонда "Золотой резерв" являлось сохранение здоровья и силы элитной молодежи. Кира слышала, что у Дмитрия были дополнительные пайки, но никогда их не видела. Дмитрий питался отдельно. Однажды вечером он принес свои запасы, так как в казарме участились кражи. В квартире он первым делом сложил все в шкафчик и закрыл на ключ, который положил в карман гимнастерки. Присел на край кровати, заговорил ласково. Кира сказала, что не хочет ничего, кроме хлеба и сна. Тогда муж лег на диванчик, расположенный рядом с тумбочкой. Жена уснула, не обращая внимания на вздохи, раздававшиеся с дивана. Утром поднялась, вскипятила воду на углях и выложила на столе свой завтрак, предложив его и Сазанову. Пятьдесят граммов хлеба, которые Кира разделила поровну.
Дмитрий вскочил бодрым и улыбающимся. Открыл шкаф, вытащил пакет и вынул содержимое. Перед глазами Киры предстали палка ветчины, полкило масла, пачка сахара, около килограмма печенья в кульке, две банки пастеризованного молока и огромная банка повидла. Дмитрий деловито приготовил себе стакан кипятка, добавил в него молоко, отрезал толстый кусок ветчины, намазал на хлеб масло, достал несколько печенюшек, загнул концы свертков и все сложил назад, закрыв шкафчик на ключ. Кира молча смотрела, как он жевал. Видимо, ее взгляд встал поперек горла в буквальном смысле. Дмитрий откашлялся и сказал: «Ты должна понимать, что советские спортсмены, члены «Золотого резерва», должны сами заботиться о своей форме. Правительство не разрешило нам делиться спецпайками с родственниками!» Не прошло и минуты, как Кира вскочила и заорала: «Забирай свой проклятый паек и катись отсюда, пока я не застрелила тебя!»
Она схватилась за оружие, которое выдали в госпитале, но ужаснулась, что действительно убьет мерзавца. Дмитрий не заставил себя ждать. Дрожащими руками отпер шкаф, схватил кульки и направился к двери.
- Шинель! Возьми шинель и никогда не приходи сюда! – крикнула Кира, когда он был уже в коридоре.
В ту ночь женщина многое передумала: о смысле жизни, любви и предательстве. Несмотря на горечь она почувствовала себя свободной и выздоровевшей. Да, а Дмитрий еще долго не оставлял Киру в покое. Приходил, умолял простить, оправдывался. Предлагал сделку: хотел устроить Киру горничной в бункер, где живет партийное руководство…
Первая часть http://www.proza.ru/2017/03/13/1473