Александр Сергеевич Суворов («Александр Суворый»)
Книга-фотохроника: «Легендарный БПК «Свирепый». ДКБФ 1971-1974».
Глава 678. Калининград. БПК «Бодрый». Помощник штурмана. 24.02.1972.
Фотоиллюстрация из открытой сети Интернет: Балтийское море. Матрос БЧ-1 БПК «Бодрый» Александр Суворов на рабочем месте за штурвалом авторулевого устройства «Альбатрос 22-11». На заднем плане в «адмиральском кресле» контр-адмирал, один из высших офицеров-командиров 128-й бригады 12-й дивизии ракетных кораблей ДКБФ. На фото: первая моя полноценная самостоятельная вахта рулевым БПК «Бодрый» без дублёра. Четверг 24 февраля 1972 года.
Тогда, во время вахты за штурвалом, родились эти строки стихотворения-ремейка:
Ещё чуть-чуть, ещё совсем немного
И курс на West, и снова не до бога,
И снова труд с утра и дотемна,
И снова гуд в ногах по вечерам.
И мысли о себе, когда не в силах встать,
И мысли о тебе, когда ложишься спать,
И думы о судьбе, и как на свете жить,
И снова о тебе, – как без тебя прожить?
А, впрочем, всё уже рассеялось вдали,
Обман и злость, и боль остались позади,
Форштевень рвёт волну и не щадит руля,
Ещё чуть-чуть и кто-то вдруг воскресит меня.
Февраль-Март 1972 года. Переживания по поводу ещё школьной любви к Вале Архиповой…
В предыдущем:
Мой старший брат Юра после ухода со службы в милиции, заключил контракт и пошёл служить на Черноморский флот мичманом – механиком на какой-то большой противолодочный корабль, но пока тоже проходит «карантин» и обучение на берегу…
Так что крепись, Суворов, вас заштатных Суворовых уже двое.
19 февраля 1972 года мой «заштатный статус» рулевого БЧ-1 БПК «Бодрый» сменился на «внештатный». Чем этот новый статус отличается от предыдущего, я не знаю, но теперь ко мне все начали относиться с большим вниманием, чем прежде. Если прежде старший помощник командира корабля (ФИО старпома не помню – автор) меня «в упор не видел» и только морщился, когда я попадал ему на глаза, то теперь он начал меня останавливать, придирчиво осматривать, делать замечания и давать наряды вне очереди…
Странно, старпом БПК «Бодрый» видел и знал по итогам разбирательства случая на экзаменах на классность, что я не виноват в том, что люк румпельного отделения был заперт на висячий замок, ключ от которого был у другого матроса-рулевого, что я стараюсь, как могу и служу-работаю «на совесть», но почему-то «шпынял» меня всякий раз, когда я встречался ему на пути.
Ребята шутили и «науськивали» меня ответить ему (старпому) грубо, по-мужски, мол, «я заштатный, что вы от меня требуете, будто я ваш штатный подчинённый», но я не поддавался на эти «провокации», а молча, скромно и достойно, встречался со старпомом, отвечал на его вопросы честно, прямо и спокойно принимал его «наряды вне очереди», вызывая у этого строгого человека ещё большую ярость, потому что он «не видел покорности в моём ответном взгляде»…
- Ты слишком «Суворов», - говорил мне мой друг и наставник, у которого я всё ещё числился дублёром, матрос-рулевой Олег Ховращенко. – Тебе надо поменьше быть «Суворовым», а побольше – простым матросом. Смотри на старпома не своими умными глазами, а придурковато, и ты увидишь, дело сразу пойдёт на лад!
Не мог я смотреть на советского офицера «придурковато»! Нет, конечно, я мог «включить дурочку», «сыграть им солдата Швейка», «придурка», но не хотел, даже в шутку не хотел…
Видя такое развитие событий, видимо, ощущая себя немного виноватым в моей судьбе, наш командир БЧ-1, лейтенант Палкин, всё чаще брал меня к себе в помощники и я всё чаще помогал ему не в рулевом деле, а в штурманском…
19 февраля 1972 года я получил извещение на получение очередной посылки и приглашение на телефонные переговоры, но ни получить желанную посылку, ни прийти на переговоры не мог – мы, БПК «Бодрый», уходили в море на очередные ходовые испытания.
Глядя на удаляющийся берег, я представлял себе, как папа и мамам пришли на переговорный пункт, как ждали соединения с Калининградом, ждали звонка, а его всё не было и не было. Я в это время работал, помогал штурману БПК «Бодрый» брать пеленги на береговые створы и ориентиры, диктовал ему цифры углов пеленга, время, рассчитывал на логарифмической линейке данные, подсказывал и цитировал данные метеосводки из журнала наблюдений.
Штурманская работа мне нравилась, я с удовольствием «голова к голове» вместе с лейтенантом Палкиным склонялся над прокладочным столом и смотрел, как он чётко, ловко и точно наносит на карту местоположение нашего корабля. Потом Палкин громко докладывал командиру корабля, капитану 1 ранга А.Г. Кривоносову координаты, а тот сверял их с данными, полученными от радиометристов штурманских из РТС. Данные сходились, но командир нас не хвалил, потому что это была наша работа…
Конечно, родители расстроились, что не поговорили со мной, но я их предупреждал, что моё положение «шаткое», что в любой момент мы можем «сорваться и выйти в море». В утешение, штурман БПК «Бодрый», лейтенант Палкин, вполголоса сказал мне, чтобы я сообщил родителям свой постоянный адрес: г.238520, г. Балтийск – 5, в/ч 20407 (БПК «Бодрый» - автор), Суворову А.С.
Я немедленно обрадовался этому известию, так как обоснованно подумал, что меня, наконец-то, оставляют в штате БПК «Бодрый». После этого я с удвоенной энергией и охотой стал выполнять обязанности «помощника штурмана».
Кроме этого, я совершенно по иному стал вести себя в кубрике, потому что вдруг мне приказали отставить мою раскладушку, на которой я спал, и занять нижнюю койку нашего командира отделения рулевых, старшины 2 статьи Ивана, который на 13 суток уехал в отпуск на родину.
Наш кубрик БЧ-1 был лучшим на корабле, владеть им, была большая честь, потому что по интерьеру кубрик штурманов-рулевых БПК «Бодрый» был сродни офицерской или мичманской кают-компании. Это был самый красивый и самый уютный кубрик на 7 человек.
Судите сами: умывальник свой, рундуки под нижними кроватями, шкафчики для одежды и обуви, занавески и шторы прикрывают откидные верхние кровати, а на полу – синий ковёр. В кубрике стол, 3 кресла, полки для книг и журналов. Два больших иллюминатора, за которыми ласково «дышит» Балтийское море.
Балтийское море! Оно сейчас красивое, тихое, серебристо голубое. Я очень волновался, когда увидел впервые открытое Балтийское море. Это было ещё в декабре 1971 года, ночью, в свете прожекторов, бурное, штормовое, злое и холодное, с колючими ледяными брызгами…
Балтийское море не похоже на тёплое, радужное, солнечное Чёрное море, оно или безбрежно серое с лёгкими белыми барашками пены на волнах, либо мягкое, плавное, в тёплых клубах голубого тумана, либо свинцово тяжёлое, с изумрудно-серыми высокими волнами, которые диким табуном мельтешат и набрасываются на борт и форштевень корабля.
Чайки кликами приветствуют нас, когда мы выходим в Балтийское море, они знают, что мы не рыбаки, но можем угостить их остатками флотской пищи с камбуза. Сейчас Балтийское море тихое и хорошее, в тумане солнце светит мягким приглушённым светом, только вода серебрится светлой солнечной дорожкой.
Когда солнце пронзает туман своими лучами, то водная поверхность моря вспыхивает миллиардами световых зайчиков, они будто танцуют какой-то радостный уже весенний танец, - бессистемный, хаотический, бурный и в то же время очень красивый, радостный. Я машинально произнёс эти слова вслух и их услыхал вахтенный офицер, он тоже посмотрел через передние иллюминаторы на искрящееся Балтийское море и добавил от себя…
- Как солнечные зайчики неповторимо и дружно танцуют, как будто бегут куда-то, торопятся…
Чувствуя некоторую связь с офицером, я вполголоса по-дружески сказал ему…
- Хорошо смотреть на солнечную дорожку в море в перископ «Визир». Меняя светофильтры и дальность видимости, можно увидеть плавные изгибы золотых полос на серой воде, а потом, чем дальше и дальше смотреть вдаль, тем лучше видно, как быстрее и быстрее играют свою игру блёстки-искорки солнечного света.
С командирского кресла вдруг донёсся голос командира БПК «Бодрый», капитана 1 ранга А.Г. Кривоносова…
- Любоваться морем можно часами, - сказал командир корабля, - Но наша служба ещё интересней, она порой так «искрит», играет и выделывает такое «фортеля», что диву даёшься, - как так может быть и почему так случается. Прошу вас, будьте внимательнее на вахте…
Это был первый случай, когда я услышал голос командира БПК «Бодрый» в обращении ко мне…
Став «помощником штурмана», я начал узнавать много нового, я уже научился делать кое-какие операции по прокладке курса корабля, определении координат по навигационным ориентирам, начал бегло читать (без подглядывания в справочник штурмана – автор) карту и условные обозначения на карте.
Самое главное, что привил мне наш командир БЧ-1, лейтенант Палкин за время службы на БПК «Бодрый», - это интерес к штурманскому делу и желание читать лоцию. Лоция (лоции) оказалась увлекательными справочниками, описывающие берега, глубины и характер моря в разных районах Мирового океана. Лоция описывает: приметные места на берегу, знаки и очертания берегов; даёт подробные описания безопасных путей и районов плавания; описывает якорные стоянки; даёт характеристики портам и странам, природе и климату; рассказывает что, где, как и почём можно купить в иностранных портах, какие там нравы и обычаи, какие характерные предметы, вещи, продукты питания и даже вина…
Я нисколько не жалею, что попал служить на флот, что служил три года, что эти три года «выпали» из моей молодости. Я не считаю, что эти 3 года «выпали из жизни», как говорили некоторые «годки» у нас в кубрике, наоборот, я искренне считаю, что моя срочная военно-морская служба во многом сделал из меня – юноши – молодого человека, молодого мужчину, советского человека-воина, защитника Отечества и Родины.
Например, для меня не было вопроса, когда совершать подвиг, идти в бой, подвергать себя смертельной опасности, я совершенно чётко, спокойно и твёрдо мог сказать, что в любой момент готов к подвигу. При этом в жарких дискуссиях в кубрике кое-кто из ребят, в том числе гостей нашей БЧ-1, говорил, что мол, «если будет война, то они пойдут, как и все» и т.д., на что наш командир отделения рулевых-сигнальщиков, старшина 2 статьи Иван говорил: «Если бы да кабы, да во рту росли грибы, то и на работу ходить не надо было бы»…
- А ты попробуй, как Суворов, без всякого «если», - говорил он своему годку-герою. – Встань, иди и делай так, как того требует устав, необходимость и совесть.
Странно, почему-то «годки» на нашего Ивана, командира отделения рулевых БЧ-1 БПК «Бодрый» не обижались, а на меня дулись и потом вымещали на мне своё раздражение…
Особенно я был рад, что попал на современный боевой большой противолодочный корабль, я влюбился в БПК «Бодрый», он мне очень нравился. Особенно я рад был общаться с ребятами-матросами, которые на полгода были старше меня по сроку службы. Конечно, были и с ними трения и недопонимание, как например, с Толей Телешевым, но с остальными у меня сложились настоящие дружеские отношения.
Очень остро я реагировал и никак не мог привыкнуть к крепким матерным выражениям в манере речи, которая господствовала в это время на корабле. Эти матерные выражения мне казались нарочитыми, как бы примазанными к истинно морской или флотской речи, в которой была масса жаргонных интересных и красивых словечек, но добавка к ним по поводу и без повода матерных выражений, особенно ругательных и оскорбительных, резала мне слух, вызывало чувство протеста и неприятия.
Ещё более остро я реагировал на выражения, в которых в разных грубых формах упоминалось слово «мать». Надо мной смеялись, меня ругали, оскорбляли, называли «маменьким сынком», «сопливым салагой» и т.д., но я упорно продолжал всем агрессивно возражать, даже ДМБовским годкам, мичманами и особенно офицерам, в том числе старпому, возвращать им в ответных словах и выражениях смысл этих ругательств и говорить, что «это подло, употреблять якобы просто «для связки слов» святое слово-понятие мать, мама».
Годки крутили пальцем у виска, называли меня «блаженным», но всё же, несмотря на попытки «внушить» мне кулаком и подзатыльниками свою «годковскую правду», я не уступал, терпел, даже плакал по ночам, но не уступал. Потом, когда меня взяли на комсомольский учёт и включили в состав первичной комсомольской организации БЧ-1, я выступил перед праздником День СА и ВМФ СССР с инициативой комсомольцев нашей боевой части «исключить из морского лексикона всего экипажа БПК «Бодрый» все грубые матерные ругательства и выражения».
Конечно, никто открыто против меня не выступил, а замполит (к сожалению, я не помню его ФИО – автор) меня поддержал и даже пришёл на наше комсомольское собрание, чтобы на меня посмотреть, но остальные, особенно ДМБовские годки при поддержке некоторых командиров боевых постов и команд, попытались устроить мне «тёмную». Вот почему лейтенант Палкин взял меня к себе в «помощники штурмана» и держал поблизости от себя…
В это время в команде личного состава БЧ-1 БПК «Бодрый» главенствовал принцип и лозунг: «Один за всех и все за одного». Правда, каждый понимал этот принцип по-своему…
В отношении меня – «салаги» - этот принцип понимался так: я (салага) должен был отдуваться на нудных и простых работах за всех, а они (годки) выручали бы меня на сложных, но редких задачах (например, по «боевой тревоге», по управлению кораблём в узостях и т.д.).
Практически, только один лейтенант Палкин без всякой корысти помогал мне становится хорошим рулевым и помощником штурмана. Его почему-то поразило то, что я умел пользоваться логарифмической линейкой и делать на ней сложные расчёты (у нас в севастопольском судостроительном техникуме теме «логарифмическая линейка» были отданы лучшие часы занятий – автор).
Лейтенант Палкин тоже был очень молод, только что из военного училища и у него было мало опыта самостоятельного несения штурманской вахты, поэтому он в моём лице получил «бесплатного» первокурсника, заинтересованного слушателя, а также помощника, на котором он, штурман БПК «Бодрый», опробовал всё то, чему его научили в училище. При этом он играл роль «преподавателя», а я был самым настоящим «слушателем» («студентом» - так меня назвали другие рулевые – автор).
В февральском обманчиво светлом, солнечном и ласковом море я простыл и у меня воспалился и заболел зуб. Вот не было печали, да черти подкачали!..
Корабельный доктор и санитар назначили мне на завтра (пятницу 25 февраля 1972 года – автор) встречу в корабельном лазарете, а мне ещё предстояло сбегать на почту, чтобы получить мамину посылку, а также купить в магазине кое-что из вещей, например, новый «гюйс» (синий воротник с тремя белыми полосками – автор), белые подворотнички, новую зубную пасту и новых стерженьков для авторучки.
Деньги у меня были, потому что я не курил и не тратил деньги на лимонад, конфеты, печенье и сгущёнку. Время вокруг меня неслось очень быстро и незаметно, скоро будет конец високосного февраля, а там, глядишь, и ДМБ замаячит…
Несмотря на ноющий болью зуб, я был в отличном настроении, потому что поймал себя на ощущении, что начинаю понимать военно-морскую службу, проникаться ею, выполнять её как профессиональную работу, уметь делать рулевое и штурманское дело, чувствовать себя уверенно, спокойно и независимо.
24-го февраля 1972 года я точно перестал быть «молодым салагой» и полноценно почувствовал себя настоящим матросом, помощником штурмана боевого корабля. Единственно, что меня всё ещё угнетало, - это редкое моё стояние за штурвалом рулевой колонки (авторулевого) «Альбатрос 22-11», это было единственное, что я ещё не совсем хорошо умел делать, что меня отличало от моих друзей – «годков» и «ДМБовских годков» БЧ-1 БПК «Бодрый».