Туфли

   Сейчас кажется идиотизмом, но во всех моих, целых двух, женитьбах чуть ли не решающую роль сыграли туфли. Обыкновенные мужские туфли. Впрочем, почему обыкновенные? В первый раз столь драматичную роль в моей судьбе сыграли необыкновенные светло-бежевые, почти белые туфли, щегольски зауженные, из мягкой-мягкой кожи, с какими-то необыкновенно дизайнерскими прорезями. Подошва казалась очень светлой, одновременно гибкой и твёрдой, с небольшим аккуратным каблучком, что, при моём росте под 190 (точнее - 186 см), очень мне нравилось. Мой друг, сокурсник Саша Елистратов был небольшого роста. Очень подвижен, за что имел кличку – «Квант», отличался атлетической фигурой, при сдаче зачётов по физподготовке на турнике первые десять подъём-переворотов вертелся вокруг перекладины на одних руках без отдыха. Так вот он крайне болезненно относился к своей обуви, так как только она и никакое другое чудо могла приподнять его над надменной в своём диктате закона всемирного тяготения землёй на четыре-пять сантиметров. Подошвы новых, только что выданных каптёрщиком, курсантских юфтевых сапог немедленно наращивались на два сантиметра, каблуки - плюс ещё два, плюс двойные металлические набойки – итого выходило почти 5 сантиметров. Я же наоборот, стремился ставить самые тонкие набойки, хотя истирались они быстрее от бесконечных марш-бросков и печатания шага на плацу.
   Потом на смену тяжёлым юфтевым пришли более лёгкие офицерские хромовые сапоги. Некоторые индивидуумы их просто обожали. Ромка Хоменко – сослуживец моей лейтенантской поры - и в суровых лесных условиях неприглядного быта ракетного полка умудрялся щеголять в любое время года в сапогах-трубой, надраенных до умопомрачительного блеска. Он гладил их утюгом по какой-то ведомой ему одному технологии. Никто в полку и не пытался повторить таких подвигов, а зимой большинство вообще переходило на сермяжные дубовые валенки. Правда мне мама прислала посылкой валенки отличной выделки, лёгкие, удобные. Много зим я пользовался их теплом, но со временем в городских условиях всё реже и реже, пока моль на антресолях окончательно не разделалась с ними.
   Очевидно, в противовес необходимости постоянного ношения грубых сапог и громоздких, действительно похожих на утюги, ботинок, и развилась во мне потребность в лёгкой изящной обуви. К тому же будучи курсантом я начал осваивать бальные танцы, их основам на примере с табуреткой меня познакомил Игорь Мулюкин, занимавшийся ими в школе. Увлёкся я этим поначалу не столько искусства ради, сколько что бы подержаться за столь желанные девичьи талии. Однако в партнёрши к курсантам стремились пробиться девицы всё сплошь с мощными торсами и сногсшибающими грудями. Мне даже порой приходилось сбегать от их назойливого внимания. Так что, в конце концов, победило искусство. А обувь в танцах –  первейшее дело.  Но в восьмидесятых в Советском Союзе при массовой штамповке однотипных утилитарных моделей, где было взять что-то элегантное и, тем-более, индивидуальное. Не жмёт, не натирает – и то хорошо. Так вот он и нарабатывается десятилетиями – наш менталитет и формируется гармонично недоразвитая личность, в привычке которой в том числе ходить в трениках с отдутыми коленками и носить обувь, которую народ по заслугам окрестил говнодавами.
   Однако, бывали сбои и в столь плановом хозяйстве. В рижском центральном универмаге, а я учился в Риге, после некоторых сомнений решился и завладел парой крепких полуботинок удивительного кирпично-красного цвета. Особо элегантными их назвать было трудно, подошва их казалась мне сделанной из сосновой доски, по их носкам совершенно безболезненно для пальцев ног мог проехать асфальтовый каток. Но в них была харизма. Наверное, тогда я и не знал такого слова, но чувствовал что-то такое – это точно. В дополнение я обзавёлся рубашкой подобного цвета выгоревшей Октябрьской революции и вьетнамскими джинсами с жирной бурой строчкой. Джинсы мне достались по блату, с небольшой переплатой. Мы дружили с девчонкой, Илоной, которая работала в магазине тканей, у которой была подруга в универмаге… Что-то всё же вечно под луной, но не из-за этих же связей мы дружили.  У нас была замечательная компания – вчетвером мы жили в одной комнате курсантского общежития, а в увольнении переодевались в «гражданку» в комнате большой коммунальной квартиры на бульваре Райниса, где и жила Илона со своей замечательной мамой. Переодевание в гражданку было для нас переходом в иной свободный мир пусть даже и на несколько часов, и само-по-себе являлось сакральным ритуалом. Одежда у нас была общая, может быть чего-то на четверых недоставало. К тому же размеры нужны были от моего максимального до минимального для упомянутого Елистратова. Но мы как-то выходили из положения, в том числе за счёт предметов женской одежды и одевались очень живописно. Помню, Дима Тимофеев в мамином берете смотрелся как художник с Монмартра. Меня тоже можно было видеть в короткой выше пояса куртке с завёрнутыми, из-за недостатка длины, рукавами и небольшой шляпе с узкими полями. Никогда я больше в жизни шляп не носил, ну может кроме соломенных где-нибудь на море. Одеждой меняться было весело. Но обувь другого размера на трезвую голову носить было невозможно, и я гордо щеголял в своих красных штиблетах. Учёба закончилась, мы распрощались с цивилизацией - прекрасной Ригой и разъехались по разным тьму-тараканям, в которых так любили базироваться ракетные войска стратегического назначения. Каждый увёз с собой замечательные воспоминания, а Игорь ещё и Илону.
   В провинциальном украинском городке, окружённом необъятными ковпаковскими лесами, где я оказался среди сорока лейтенантов, срочно собранных из выпускников шести училищ для укомплектования нового ракетного полка, мне поначалу буквально грезились наяву и снились огни большого города. Не хватало музыки, танцев, асфальта, цивилизации. Некоторое время скучный быт, который, после изнурительной службы требовал-таки своего наполнения, хоть как-то разнообразили походы в центральный ресторан с театральными беззлобными драками, с перевёртыванием столов, летающими стульями и битьём посуды. Но подоспевший сухой закон и меры гарнизонного командования свели на нет и это невинное развлечение. Свободных женщин свободного поведения в городке не было, и постепенно ряды холостых лейтенантов стали таять – местные семьи с невестами на выданье просто объявили охоту на перспективных женихов. Меня поначалу спасал украинский говор местных девушек, стоило им открыть рот и произнести пару фраз, меня разбирал смех. Но – это дело привычки, и чувство неотвратимости рока стало всё чаще неприятно поскрёбываться в любопытные окна моей съёмной комнатки простенького частного домика на улице Осипенко. В Риге у меня была знакомая девушка, которая мне очень нравилась. При любой возможности, что случались крайне редко, я стремился вырваться к ней. Один раз я явно напугал её, неожиданно представ пред её столичными очами в добротном кожухе и помятом малахае, одолженными у моей квартирной хозяйки на время офицерского караула - мы получали на арсенале в Барановичах новое вооружение – оттуда я и отлучился на сутки в Ригу. Ах, какой был замечательный кожух, он выручил меня той суровой зимой, когда мы караулом мёрзли несколько суток в маленькой примитивной теплушке у примитивной буржуйки, охраняя огромные термостатичные вагоны с суперсовременными ракетами. Жаль, хозяйка не продала мне его. Подобное моё рвение вскоре изрядно надоело моим командирам, и они всё чаще намекали мне жениться. Девушка, атакованная к тому же моими частыми пламенными письмами, тоже была не против. Но окончательно решиться мне помогла случайная покупка в полковом магазинчике-военторге тех самых импортных, не то румынских, не то югославских, туфель. В мозгу моём как будто сработало реле – теперь можно и жениться, решил я. И женился. Какие же, казалось бы, второстепенные, даже третьестепенные вещи могут играть в жизни решающую роль. Потом, с высоты времени, удивляешься как это могло быть, и начинаешь заниматься другими второстепенными вещами.
   Признаться, туфли мне с самого начала были тесноваты. Думал – это от постоянного ношения свободной бесформенной форменной обуви. Сначала, как оденешь, вроде бы ничего, радуешься, ноги сами собой подскакивают кренделя выделывать. Но через полтора – два часа, тиски становятся всё заметнее, потом ужасны, невыносимы, и, наконец, скинув их, испытываешь счастье облегчения. Через некоторое время, правда, снова хочется надеть, кажется, что всё хорошо на самом деле, а прошлые неудобства – какое-то недоразумение. Однако, всё повторяется, пока количество повторов, по закону материалистической диалектики, не перейдёт в новое качества мозга. Вообще, мне кажется, мудрость - это наращенная мозговая масса за счёт набитых и натёртых шишек. Но терпел я долго, пока туфли перестали радовать и как-то сами собой выбросились на свалку истории. История на этом, разумеется, не закончилось. Эпоха перемен изумляла своими скачками – от застоя и всеобщего социалистического дефицита, к перестройке и полному отсутствию всякого присутствия, от первых кооперативных шмоток к всеобщему капиталистическому изобилию. Но не благоденствию. Я служил, подрабатывал ещё на двух работах, продавал на мытищинском вещевом рынке бушлат, сапоги, тянул лямку, кормил семью. Брак мой изначально не очень уютный, как будто жавший то там, то тут, перестал радовать, в конце концов, повторил судьбу тех туфель и стал достоянием истории.
   К тому времени эпоха немного поугомонилась, я уволился из рядов ВС и избавился от необходимости ношения всяческих форменных вещей и, наконец, познал свободу выбора. Прилавки магазинов манили и кусались, моделей обуви было как у Райкина – хочешь белый верх, чёрный низ, хочешь - наоборот. Но чего-то не хватало. На просторах новой вселенной – интернета, я познакомился с милой девушкой, забросал её пламенными письмами, обаял. Мы, мало того, что полюбили друг друга, но и подружились, и стали жить вместе, благо ничто нам в этом не мешало и ни к чему не обязывало. Но как-то в обувном магазине мне приглянулись элегантные португальские туфли, чёрный верх, светлая подошва с каким-то замысловатым орнаментом. Я примерил их, они были как будто по ноге сшиты, и понял – это судьба. Так я женился во второй раз.