19 июля выезжали на покос. Дело это было необыкновенно важное, и столь же секретное. Частникам запрещено было косить, пока колхоз не закончит свой покос. Государственные дела в советском государстве были на первом месте. Частники и выезжать должны были позже, когда уже травы становятся жесткими, участки им выделялись самые плохие, неудобные.
Отец тщательно готовился к покосу. Отбивал косы-литовки, и с собой брал мини-наковаленку, бабку, этакий пятачок железный с острым концом, чтобы можно было вбить его в чурбачок и отбить косу на покосе. Пристраивая полотно литовки на бабке, он постукивал молоточком по самому краю лезвия, расплющивая и слегка оттягивая его. Потом проходил вдоль острой кромки оселком-точилом, и коса резала траву, как масло.
Левая рука при косьбе держит ручку косы, высокую, отшлифованную временем и рукой, правая крепко ухватывает маленькую поперечную рукоятку посередине косы. Эту маленькую рукоятку отец делал из свежей берёзовой ветки, очистив её, выбрав углубление посередине, согнув так, чтобы рукоятка крепко обхватила ручку косы, и закрепив концы бечёвкой.
Готовая к труду литовка сама рвётся в бой. С лёгким мелодичным вжиканьем очерчивает впереди полукруг. Шажок, другой, третий… И вот уже стоишь на широком прокосе. Под ногами мягко похрустывают срезанные до земли стебли, слева ровной грядой тянется рядок травы – душистой, разноцветной, поблёскивающей росой.
Запах – непередаваемый. Свежескошенная трава источает нежный, сладкий, вкусный аромат. Подвяленная на солнце, она пахнет иначе, примешиваются пряные нотки. А сухая – это уже духмяный аромат, густой и лёгкий одновременно…
Поднимается солнце. Впереди идёт отец с литовкой-девяткой, его полукруг чуть не в два раза шире моего. За ним, не отставая, мама, тоже с девяткой. У меня – семёрочка. Над головой жужжат, вьются мухи, щекочут мокрое от пота лицо, платок на лбу пропитался насквозь. Слышится более тяжёлое жужжание, появились пауты! Или слепни. Крупные, до двух сантиметров, насекомые, типа мух, но очень кусачие. Они вьются, ища площадку для приземления и нападения. Так как я – в движении, можно облепить ноги, но они надёжно укрыты джинсами. Рубашка на спине колышется, руки работают. Но правое плечо не так подвижно, как левое, и они облюбовывают его.
Почувствовав укол, удерживаю литовку правой рукой, а левой хлопаю по плечу. Попала. Издыхающий кровопивец падает, жужжа, в траву, я снова подхватываю ручку косы.
Скоро от хлопанья по плечу вся рука мокрая, плечо – тоже. Солнце уже жарит по-настоящему, роса на траве высохла. Пот заливает глаза, в них стоит пелена, как после купания. Да и коса становится непослушной, норовит не обкосить кочку на пути, а воткнуться в неё острым носом. Пора на «табор».
Отец всегда старался обустроить наше покосное житие. Для костра вырубал свежие колья-рогатины, готовил поперечную длинную палку. Снимал верхний дёрн для кострища. Если можно было найти камни – обкладывали костёр по периметру.
Обязательно строил стол, две лавочки, привозил дощечки из дома. Делал навес над столом из старого куска брезента.
Как замечательно – пошёл дожди, а мы сидим за столом сухие, слушаем, как стучат капли по брезенту и, с шипением, гаснут в угольках костра. Сопит чёрный костровой чайник, на большом плоском камне притулилась закопченная кастрюля с покосной вкуснющей похлёбкой…
Пока обедали за столом, я любила наблюдать за осами. Нас они не трогали, а вот мух ловили на лету! Хищницы.
В тени мирно дремали собаки – наши защитницы. Они становились блестящими, растеряв по кустам остатки вылинявшей ещё весной шерсти… Дремали, но стоило бросить косточку, успевали схватить на лету!
После обеда, пропахшие костром, мы забирались в палатку.
Если бы мы просто поставили палатку в кустах, как делали это в самый первый раз, то она спасла бы нас от дождика, но от духоты – вряд ли. В жаркий день в ней было хуже, чем просто в тени.
И отец придумал. Над палаткой он строил шалаш из кольев и веток, и сверху ещё плотно укрывал свежескошенной травой или недосохшим сеном. Получался такой мини-стожок, с небольшим входом. Там даже прихожая была, перед входом в палатку. Помню наш детский восторг, когда был готов «сенокосный дом».
Просохшее сено снималось с шалаша, отец настилал новое. В этом домике мы иногда ночевали. Всё хорошо, только выходить ночью, в глухую темноту с шелестящими невидимыми берёзами, в крики ночных птиц и непонятное шуршание и топание, в темноте было страшно.
Собаки ночью вели себя тихо, несмотря на лесные шумы, а однажды очень лаяли, до визга, убежали куда-то. Вернулись под утро, все в болотной грязи. Когда немного развиделось, отец отправился посмотреть следы на дороге. А потом позвал нас, детей. До сих пор помню восторг с холодком страха – на припорошенной ночным мелким дождиком дороге очень хорошо отпечатались крупные ступни, и – когти. Медведь приходил! А потом, провожаемый собаками, убежал в сторону небольшого болота.
На болоте нам тоже случалось косить. Мы ходили за водой к ледяному ручейку с невероятно вкусной, хрустальной водой. Пока шли – почва, оплетённая травяным ковром, слегка проминалась под ногами. Не доходя до ручья, мы выкашивали полянку с осокой, сражаясь с кочками, нагружали мокрое сено на кусок прорезиненной ткани и выволакивали на сухую лесную поляну. Осока была тяжёлой, а высохнув, становилась легчайшей.
Один из участков наших был в лесу, на длинной сырой поляне. Там было не так сыро, как на болотине. Отец смётывал небольшие стожки, приваливал берёзовыми жердями.
Помню, пришли как-то рано утром на поляну. Стоял редкий туман, а на жердях сверху висели пёстрые комковатые тряпки. Так мне показалось. И вдруг тряпки эти ожили, раскинули широкие крылья и бесшумно полетели в лес. Выводок сов! Изумительное зрелище!
Однажды прокашивали участок на склоне холма. Конечно, какому совхознику взбредёт в голову косить очень крутой склон! А трава там была дивная. Сладкий пырей, на радость нашим коровкам.
Мы ходили туда от основного стана, прихватив немного еды. На новом месте отец соорудил интересный северный шалаш. Наклонная стенка, укутанная берестой, а перед ней – костёр. Даже ночевать можно. Тепло от костра сохраняет наклонный шалашик, защищает от холода со спины…
Скошенное сено, что лежало в валках, надо было переворачивать, сушить. Подсохшее – сгребали в кучи. Делали это специальными деревянными граблями, длинными и лёгкими. Но к концу дня они становились тяжёлыми, неподъемными просто. Конечно, с граблями ничего не делалось, это мы уставали. И всё-таки я любила эту работу. Можно было снять джинсы с рубашкой и нарядиться в лёгкий сарафан.
Но косить – строго в «экипировке»! Причём штанины джинсов надо обязательно заправить в носки. Сколько раз нечаянно скашивали траву с домиками травяных злющих ос! Бросай литовку и беги!
Из высохшего сена отец сооружал копны, стожки. Помню поговорку «В копнах – не сено, в долгах – не деньги». Да, пока долг не отдадут, это и не деньги. Пока сено не соберёшь в надёжный стог, который не боится дождей и ветра, коров-лошадей и воров, его трудно уберечь.
Наконец наступало самое важное и трудное время. Заранее на одну поляну свозили все копны с разных, дальних и ближних, полянок. Для этого делал отец специальные волокуши. Наш старенький мотоцикл с коляской трудился, как никогда.
На поляне сооружали длинные, широкие сани на брёвнах, берёзах-полозьях. Крепились поперечины – жерди.
Выбирался день, предположительно ясный, сухой. И с утра начиналась работа. Сначала выстилался низ на санях, словно широченная прямоугольная лохматая постель. Мы только успевали вилами подтаскивать сено.
Зарод рос, и вот уже отец – наверху. Мама деревянными вилами-трезубцем мечет отцу под ноги огромные навильники сена. Я подскребаю сено, а когда отец переходит на самый край, начинаю подавать ему небольшие аккуратные навильнички, выкладывая угол.
Навильник надо было сделать особым способом, буквально насыпая вилами сено, слой за слоем, прихлопывая, приподнимая, пробуя на вес. Наконец – лепёшка из сена готова, в меру тяжёленькая и аккуратная. Взмах, и она, перевернувшись, ложится точнёхонько туда, куда указал своими вилами отец.
Папа мой – замечательный учитель, на покосе он подхваливал нас, и мы старались из всех сил...
Всё труднее и труднее было закидывать наверх сено, и я уже бросала навильники на вилы отца, а он уж отправлял приготовленную «лепёшку» на место…
Наконец, уже поздно вечером, грандиозный труд был окончен. Мы сидели под огромным зародом, размером с дом, пили компот из банки, приходили, разгорячённые, в себя…
Зарод жил на поляне до поздней осени, и, наконец, родители нанимали гусеничный трактор, он привозил наше творение, часто – присыпанное сверху снегом.
…За лето я худела, смуглела, волосы выгорали до светло-пшеничного цвета. Зимой, конечно, они возвращали свой тёмно-русый цвет. А о лете напоминали клочки изумрудного сена, которые мы добывали с великим трудом из плотно слежавшегося зарода.
На фото мама с братом Пашей.