Чужие письма

               

   Дмитрий Макшин никогда не видел снов. Стоило коснуться головой подушки – засыпал. Просыпался по звонку будильника. По этой причине скептически относился к рассказам родственников и сослуживцев об увиденных снах и, более всего удивляла его наивная вера в то, что сны ещё бывают вещими. Этого он не принимал категорически.
   - Чушь мелете, - самое мягкое и дипломатически выстроенное, срывалось с его уст в ответ на ночные откровения рассказчиков. Не удержавшись, добавлял крепкое сочное словцо, подводя черту под дискуссией.
   Жена Маша придерживалась иных взглядов и старалась если не переубедить мужа, то хотя смягчить выносимый им приговор. Приводила в пример великого химика Менделеева, которому во сне приснилась периодическая таблица химических элементов. И что много в истории случаев, когда именно ночью приходили озарения, приводившие к открытиям или к написанию гениальных литературных произведений.
   Человек образованный, Дима из школьного курса химии знал об открытии Менделеева, но всегда стоял на своём.
   - Ночью? – как ему казалось, мягко иронизировал он, - приснилась? Таблица?
   Его язвительность заставляла сотрясаться основы мироздания. С потолка осыпались мел и извёстка. По стенам змеились трещины, сквозь них просматривались хитрые рожицы непререкаемых аксиом и постулатов. Крыша проседала и выпавшие из гнёзд черепицы срывались с расшатавшейся кровли и летели вниз. Вниз, туда, где собравшиеся огромные толпы приверженцев и просто изнывающих от скуки, ожидали, чем же всё закончится.
   Ощутимый векторный сдвиг по оси жизненных координат произошёл у Димы в канун очередного Нового года, крайне щедрого на сюрпризы.
   С первых минут знакомства с семьёй Маши, пронизанной профессорско-эгоистичными взглядами не скрытой тирании в отношении тех, кто в поте лица добывает свой хлеб, Диме открыто, дали понять, Маша ему не пара, и что ему следует запомнить раз и навсегда, что порог их дома переступать больше незачем. То, что Дима вполне сложившийся и организовавшийся гомо сапиенс, готовый к жизненным сюрпризам, в расчёт не приняли.
   Как послушная дочь, Маша должна была захлопнуть перед носом жениха дверь и всю ночь проплакать в подушку. Она поступила наоборот. Пошла против течения семейной реки, что и явилось последней каплей терпения в профессорской семье. Сказала, что из двух зол выбирает ту, что слаще. При всех поцеловала Диму в губы и ушла с ним, как верная жена-декабристка в его скромное жильё.
   Отец профессорского семейства своим вердиктом вычеркнул дочь из состава членов семьи и приказал не упоминать её имени никогда.
   Два года длилось противостояние двух семей. Необъявленная война продолжилась даже тогда, когда отец Маши преставился, но перед этим, лёжа на смертном одре, категорически запретил ставить дочь-отступницу в известность. «Ни копья из наследства изменнице!» Об уходе отца сообщила соседка по лестничной площадке. Маша тайком посетила кладбище, положила на земляной холмик букет цветов. Простояла, пока ветер не высушил слезы, и вернулась домой. Диме скорбную весть решилась рассказать два дня спустя. Второй раз они были на кладбище вдвоём. Дима попросил прощения, что всё так глупо получилось, ведь могли бы жить дружно. «Сделанного не исправить, - заключил Дима, плеснул в стаканы водки. – Земля пухом». 
   Сюрпризом оказался щедрый подарок.
   Любимая Машина бабушка Вероника Леопольдовна вдруг спустилась с крутых склонов профессорского Олимпа. Прозрела в конце своего жизненного пути и решила перед самым ответственным шагом в жизни, пронизанной неписаными академическими правилами, как Маасдам дырами, и приняла решение облагодетельствовать одну из любимых, хоть и своенравно оставившую золотую клетку родного гнезда, избрав свободный полёт внучку.
    Вероника Леопольдовна Хвощ, в девичестве Рущиц, долго перебирала в памяти мелко трясущимися руками свёрнутые трубочкой листы бумаги. Она уже и не помнила, что написала на этих листках.
   Уняв тремор в руках, Вероника Леопольдовна взяла первую попавшуюся скрутку.
   Текст записки так и остался загадкой и для Вероники Леопольдовны, и для всего остального прогрессивного человечества, падкого до чужих сплетен и тайн, изнывающего от скуки в ожидании каких-то чудес, происходящих от случая к случаю.
   Не страдающая в свои преклонные лета маразмом, Вероника Леопольдовна вынула именно ту трубочку с эпохальным решением, но поленившись её разворачивать, приняла решение и попросту сожгла бумагу в пепельнице.
   Маша Макшина, в девичестве Урусова-Хвощ, подарку не удивилась. Как не удивилась вещему сну, как впоследствии не удивилась раннему утреннему звонку. Не удивилась сообщению, короткому, как приказ командира, но растянутому аллергическим кашлем на добрых полчаса. Бабушка говорила, покашливая, не без укора в старческом, с хрипотцой, голосе, что не упрекает Машу за выбор, дескать, все мы люди свободные, но не собирается наступать на горло собственной песне. Тем не менее, будущее одной из любимых внучек (все внуки и внучки со временем становятся любимыми) ей, прожившей долгую, тяжёлую, но счастливую жизнь, не вполне небезразлично.      
   Маша терпеливо выслушала все диатрибы, её справедливые конфирмации, небезосновательные компликации, послужившие трудности общения. Вытерла на расстоянии батистовым платком слёзы на морщинистом смуглом лице с истерично сверкающими блёкло-серыми глазами.
   Узнав решение бабушки, Маша резюмировала, глядя на себя в зеркало, впервые назвав бабушку по имени отчеству:
   - Вероника Леопольдовна сильно расчувствовалась.
   Лист плотной бумаги с гербовой печатью мелко дрожал в руках Маши. Ни размашистая сигнатюра нотариуса, ни красно-алая печать Машеньке не внушали доверия. Она сызмальства знала, на какие ловкачества и проделки способна всеми любимая Вероника Леопольдовна.
   - Что думаешь? – поинтересовалась Маша у мужа после того, как он несколько раз прочитал дарственную и понюхал бумагу, будто мог по запаху определить настоящий документ от подделки.
   Воспитанный в жестокой уличной среде, где попирается любое право и отстаивается только личное, ответил вдумчиво и рассудительно, что за безрассудство бабушки его любимой супруги ответственности не несёт.
   - Сначала посмотрим подарок, - закончил он, - а потом решим. Жизнь всё по местам расставит.
   
                ***
   
   Такси медленно подкатило к раскрытым внутрь двора воротам.
   - Вы уверенны, что вам именно сюда? – спросил водитель, глядя на вытянутые лица пассажиров.
   Не дождавшись ответа, повторил вопрос.
   - Да, да, спасибо! – ответил Дима и рассчитался с таксистом, дав ему чаевые.
   Уютный двор с детской площадкой и разросшимися язами окружали три дома. Старые, дореволюционной постройки, двухэтажные здания.
   Войдя в подъезд, Дима и Маша тихо охнули. Широкие лестницы с гранитными ступенями, чугунные перила с деревянными поручнями, отполированными до блеска. Большие лестничные площадки. Аутентичные бронзовые фонари в подъезде, невероятным чудом пережившие все жизненные сложности, сотрясавшие общество и страну. Поистине, культурологический и социальный шок испытал Дмитрий, едва переступил порог подаренной квартиры. Обширная прихожая, стены оклеены выцветшими обоями. Кухня с чёрным входом. Столовая с камином, три спальни, две кладовки, два санузла с ванными комнатами.    
   - Это, за какие же такие неисправимые грехи нам выпало это богатство? – справившись с волнением, произнёс Дима.
   И, представьте, было от чего поволноваться. Лепнина на потолке, фальш-колонны из гипса, вычурная капитель над дверями со стороны коридора и комнат, розетки для люстр.
   Про себя Дима сильно матерился, вслух произнести мешала аура квартиры, он смущался и краснел. Одним языческим богам известны те эпитеты и  классико-красивое разнообразие ругательств и богохульств, которые мелькали в мозгу и оседали солёно-горьким осадком на языке.
   Если во время интервью несанкционированный сленг заменяется писком, то мысли Димы можно представить бесконечно-долгим утомительным пищанием.
   - Вот мы и дома, - всякий раз говорила Маша, заходя по очереди в комнаты, и та же процедура повторилась вечером, но уже они вдвоём с Димой совершали обход новых владений с бокалами с вином в руках. – Вот мы и дома.
   Только мысли Маши и Димы были противоположны по содержанию. Маша оптимистично говорила и говорила и указывала, где будет стоять диван, стол и стулья, комод, буфет, телевизор. Дима же ждал случая, когда сможет вступить с нею в законный акт взаимного удовлетворения природных потребностей. Всячески намекал, покашливая и делая однозначные намёки, которые Маша старательно не хотела замечать.
   Делу время, потехе час.
   Маша, наконец, и сама истомилась терпением. В итоге,  в спальне, в помещении, где было зачато не одно чадо, свершилось чудо на новом месте. С того памятного момента Дима никак не мог объяснить себе, что же так положительно повлияло на устойчиво-положительное благорасположение супруги и на продолжительный коитус. Разница была очевидна. На старом месте жительства, если и случалось, от силы три раза в неделю, то здесь, в древних стенах, где всё пропитано духом индивидуализма, это происходило три-четыре раза в день.      
    Маша от счастья летала под потолком, сметая с гипсовых завитков лепнины туго скрученным хвостом волос залежавшуюся вековую пыль.
   Дима прилежно и со вкусом исполнял супружеские обязанности, перестав удивляться стойкости своего жезла.
   Долго ли, коротко будет продолжаться супружеское счастье, то ведомо одним супругам.
   По собственному признанию. Маша ощущала себя распустившимся цветком, на который за нектаром прилетает пчёлка. Дима просто таял от восторга и чувствовал прилив сил.   
   Для сна выбрали дальнюю спальню. Это была единственная комната в квартире, выходившая окнами во двор и на улицу.
   Стоит заметить, бездетная семья Макшиных заехала в квартиру, много лет пустовавшую. На окнах висели льняные полуистлевшие занавески, на подоконниках и на полу лежала толстым слоем накопившаяся за долгие годы пыль. Обустраивать семейное гнездышко им предстояло на свой вкус.
   Чтобы обставить мебелью большую квартиру, учитывая максимальный минимум необходимых предметов, нужны средства.
   Начали с гостиной. В ней поселился овальный стол круглой формы с шестью стульями. Два кресла и журнальный столик. До люстры руки не дошли. Купили парочку торшеров, абажуры которых выполнены под старину из тёмно-зелёной непрозрачной ткани с абстрактным рисунком из пересекающихся линий по всей окружности. Окно занавесили плотными гардинами и никогда их не открывали. Гостиная для гостей, резюмировала Маша, а так как их в ближайшее время не предвидится, то и заходить туда ради пустого любопытства незачем. Дима с супругой согласился. Он никак не мог привыкнуть к барским хоромам, в которых всё ещё чувствовал себя неуютно, хотя это ощущение с каждым днём таяло: квартира и её стены признавали в нём нового хозяина.
   Две двери, ведущие в нежилые спальни, закрыли наглухо. Часто ночами Маша просыпалась от непонятных звуков, раздававшихся в пустых помещениях. Слышала она и старческое кряхтение, и сухой кашель. Звуки шаркающих шагов, казалось ей, проникали в мозг и мешали отвлечься и забыться сном. В эти волнующие минуты бессонницы Маша завидовала Диме. Он лежал на спине, положив руки параллельно телу, и безмятежно спал. Его не беспокоили ни естественные звуки, доносившиеся с улицы, ни, тем более, шорохи из пустых помещений.
   Маша же, наоборот, была весьма чувствительной натурой и воспринимала всё, как оно есть в окружающем мире. По этой причине тихонько, стараясь не разбудить крепко спящего мужа, выскальзывала из постели. Набрасывала на плечи тёплый стёганый домашний халат и выходила на цыпочках из комнаты. Прохлада крашеного пола холодила ступни и возвращала её в реальный мир, где не места посторонним звукам. И, как ни странно, едва она пересекала некую невидимую линию, в соседних пустых комнатах восстанавливалась тишина. И слышался только бой напольных часов, густой и сочный, с красивым медным протяжным звучанием.
   Убранство третьей спальни состояло из всего необходимого для полноценной жизни. Квадратура комнаты дома, построенного во время царствования последнего отпрыска дома Романовых не для простонародья, позволяла экспериментировать с пространством.       
   Восторгала Машу и Диму сохранившаяся функционирующая печь-голландка, покрытая потрескавшимися изразцами, на картинках по привычке того давнего времени изобразили шуточные сценки из жизни супругов; оно и верно, ведь эта комната предназначалась не для гостей, для хозяев дома. В гостиной зале был камин, и проверить, можно ли в нём осенним вечером протопить вязанку дров времени не было. Да и погода была тёплая и время года другое.
   В спальне разместили бельевой и книжный шкаф. Их, как и комоды, и тумбу под телевизор купили в антикварном магазине. Хозяин утверждал, что предметы мебели не имеют ценности, так как изготовлены всего-то тридцать лет назад не в индивидуальной мастерской, а в промышленном предприятии и время не пустило внутри древесины путешествовать ненасытных жучков-короедов, узкие ходы которых только увеличивают ценность каждого предмета, это не послужило поводом к отказу приобрести мебель.
   Широкая кровать с металлической сеткой и хромированными фигурными набалдашниками досталась от бабушки в наследство. Как и подушки, пуховая перина и пуховое одеяло.
   Чем украсить выкрашенные в революционный фисташково-льняной цвет стены Маша не знала. Долго ломала голову. Хотела отойти от старины родителей, когда повсюду лежали и висели ковры. Поверх них наборы сабель-кинжалов и пистолей прошлых исторических эпох. В итоге, сдалась и один ковёр, узором навевавший приятные воспоминания из непрожитой будущей жизни всё же повесили на стену. Остальное сокровище, иначе не назовёшь найденные в чулане, или в кладовой в старом деревянном ящике офорты и копии картин неизвестных современным любителям искусства художников, чьи кисти никогда не скучают без работы, даже по прошествии многих лет. Их-то Маша вставила в рамки под стекло и компактно разместила на свободном участке стены. Получилось довольно комильфотно. О чём вечером высказался Дима, простояв в печальной задумчивости перед картинами, долго рассматривая красоты мест, стёртые из памяти будущего поколения.
   Спали супруги на кровати. Маша чувствовала себя важной особой, каждый раз ложась в постель, под музыкальное сопровождение поскрипывающей металлической сетки. Ей доставляло удовольствие погружаться телом в тёплые объятия перины, будто в ласкающие волны южного моря. Она всегда засыпала, немного поворочавшись на месте, ища удобное положение и, найдя, моментально проваливалась, будто в глубокие воды сна с головой в сновидения.
   Дима наоборот грезил о диване. Как и об отдельной комнате, лучше, кабинете. Одну стену его он видел в своих мечтаниях уставленной книжными стеллажами, набитыми тяжёлыми и старинными фолиантами, редкими томиками собраний неизвестных авторов почти на всех европейских языках, хотя его познания в лингвистике дальше полученных с неохотой знаний английского языка в школе были скудны, как клюв воробья. Также он представлял перед внутренним взором, что в кабинете стоит массивный стол с толстыми ножками, с поверхностью стола, покрытой темно-зелёным сукном, с обилием многофункциональных ящиков и ящичков и обязательно с каким-нибудь секретом в столе от изготовившего сей предмет мебельщика. Возле стола обязательно должно было стоять глубокое кожаное кресло с резными ножками, высокой мягкой спинкой с резьбой по верху и резными подлокотниками с набалдашниками, исполненными в виде свирепых львиных голов. На столе непременно горит настольная лампа из бронзы, и зелёный абажур расточает по сторонам мягкий электрический свет. Письменный прибор с большой чернильницей с крышечкой и парой перьевых ручек. Все эти пустые, как считал Дима, не выражая мысли вслух, мечты были взращены не на пустом месте. С недавних пор он почувствовал тягу к литературе. Записался в библиотеку. Повторное знакомство с русской классической литературой начал с Тургенева. Дима знал, что в скором времени сядет за книгу. Только время это оставалось для него секретом. Первый шаг к творчеству был сделан. Он углубился в произведения Ивана Сергеевича с головой, погрузился в прекрасный мир человеческих отношений далёкого девятнадцатого века.            
   Всему виной происходящих в жизни человека перемен, слепой случай.
   Впервые Диме ночью приснился сон.
   Сначала, он принял всё за явь: и толчок в плечо, и лёгкое похлопывание по щекам. И проснулся. Или так ему показалось. Он открыл глаза, стараясь выразить протест неизвестному нахалу, но… Бодрствующей частичкой сознания, он понял, что оно над ним сурово пошутило.
   После того, как он открыл глаза и понял, происходящее с ним не за чистую монету, прошло несколько минут, связанных с нервным напряжением ожиданием неизвестно чего. Все эти несколько минут глаза Димы привыкали к сумраку.
   Сквозь тонкую щель меж штор сочился утренний дождливый рассвет. Рядом сладко сопела в обе дырки Маша, почмокивая губами, смешно ими двигая. Дима улыбнулся и тотчас всполошился, если жена спит, кто же мог его разбудить? Взволнованность была недолгой, как удар электрическим током, когда невзначай касаешься оголённых проводов мочками пальцев. Последовавшее следом ощущение оказалось новым в системе его привычных чувств. Его будто накрыло волной, не влажной, омывающей влагой с головы до ног, а мягкой и пушистой, как пыльца одуванчика. И то, что случилось следом, немного озадачило ту самую бодрствующую часть сознания.
   Придя в себя, Дима понял, что стоит посреди комнаты, укутавшись в колючий плед грубой вязки. Рассмотрев его окраску и плетение узоров, Диме стало не по себе, такого пледа у них не было. Первая мысль выругаться не принесла успеха. Язык будто присох к горлу и слова вместе с мыслями потеряли семантическую привязку и стали совершенно незнакомыми друг с другом. Вторая трезвая мысль крутилась вокруг предмета, тонко хранимого всей мужской здоровой частью населения всего мира – выпить сто грамм водки под солёный огурчик и снова забыться сном, крепким, как булатная сталь, и беспробудным, как сон… Но это уже слишком. Третья мысль была собственно самая разумная и не вполне своевременная – а что я делаю посреди комнаты, когда я во-он там сплю, уткнувшись в плечо жены, лежа на кровати под тёплым пуховым одеялом?
   Нервный озноб испуга сотряс тело. Чьё? Дима не мог ответить с полной уверенностью, что его.
   - Ну, что стоишь? – тихий приятный женский голос с низкими модуляциями отвлёк его от тягостных раздумий. – Пойдём, покажу тебе твои княжеские владения. Пойдём, пока не вернулись с приёма родители, бабушка улеглась спать, выпив сонных капель.         
   - Она жива?! – выдавил из себя с трудом Дима.
   Раздался смешок.
   - Конечно, - ответили ему. – У неё здоровья на троих нас хватит и не нас одних переживёт. Чу!..
   В сумрачном воздухе комнаты нечто промелькнуло от стены к стене, заставив покачнуться люстру – зазвенели хрустальные подвески – и беспокойно, как сердце безнадёжно влюбленного затрепетали шторы.
   - Что? – оглянулся по сторонам Дима, но так ничего и не увидел.
   Послышался тихий вздох облегчения.
   - Ничего, - звучит спокойно женский голос. – Показалось.
   Дима вздрогнул, по спине прошлись тонкие коготки страха, оставив неприятное ощущение липкого страха,  густым сиропом покрывшего тело.
   - Показалось? – как эхо повторил он.
   - Ну да, - звучит всё тот же голос. – В полнолуние она обычно бродит по квартире.
   - В полнолуние? – Диме совсем не нравится происходящее с ним, но не в силах ничего изменить, ему кажется, всё идёт по давно проторенной дорожке заученного сценария.
   - Да.
   - По квартире?
   - Да, я не понимаю, что тебя удивляет?
   - Твоя бабушка – лунатик?! – тонкие вибрации сотрясают Димино тело.
   Снова раздаётся тонкий нервный смешок.
   - А ты как думал? – звучит в ответ вопрос. – У нас в роду все женщины – лунатики.    
   - И… и т-ты? – с трудом выдавил из себя Дима.
   В ответ снова смех.
   - Какой же ты глупый! Ха-ха-ха! Неужели ты думаешь, - ха-ха-ха! – серебристый колокольчик смеха разливает звонкие трели по комнате, - я чем-то хуже остальных!
    Новое и подозрительно-повторяющее присутствие чего-то нечто необычного с сильным противодействием Димы этой силе, втолкнуло его в его спящее тело, пробудило, и он открыл глаза, смотря с тревогой в сумрак комнаты. Потрепал жену легонько по плечу.
   - Ты чего? – спросонья поинтересовалась Маша.
   - Ты в полнолуние по квартире бродишь?
   - Что?
   - Ты в полнолуние бродишь по краешку кровли?
   Маша окончательно пришла в себя.
   - У тебя, что, обострился геморрой? – спросила она и, не дожидаясь ответа, отвернулась к стенке, и Дима тотчас услышал её спокойное сопенье.

                ***
   
Целую седмицу Дима спал спокойно, без снов.
   События недельной давности всплывали в памяти и сразу же гасли, как далёкие звёзды, оставив после себя яркие туманные облачные картины.
   Успокоившийся геморрой вошёл в активную стадию, лишил покоя и сна; не помогали импортные лекарства и проверенные веками снадобья от бабушек-знахарок. Только одна поинтересовалась, глядя пристально на него через толстые линзы очков, не связан ли рецидив с переменой места жительства. Дима с ответом промедлил, и бабка-знахарка ответила, протерев стёкла засаленным платком, облегчение принесёт то, что виновато в обострении.
   Как ни пытался Дима вытянуть из знахарки больше информации, та больше ничего не сказала. Ребусы его раздражали с детства. Он сунул бабке, не считая банкноты, и направился домой. Пошёл он, углублённый в свои размышления, самым коротким путём, проложенным подсознанием через городские окраины и две-три пельменных, где на разлив кроме вкуснейших пельменей с маслом и сметаной на разлив продавали водку, вино и пиво.
   К полуночи ближе незаметно для себя Дима добрался домой. Такое состояние отца мама называла «приползти на бровях», что в данной ситуации по отношению к Диме было как нельзя верным.
   Пестик ключа никак не хотел входить в тычинку замочной скважины. Описывая волшебные пассы, рука с ключом выводила невидимыми чернилами на покрашенной поверхности дверного полотна таинственные руны, что никак не способствовало к материальному отворению двери. Оставалось только произнести: «Сезам, откройся!», но эти слова почему-то в раскрепощённой алкоголем памяти не вспоминались. На чудо надейся, а сам не плошай, но произошло именно чудо – скрипнув мелодично смазанными маслом петлями, дверь вдруг распахнулась, впустив нового хозяина в непривычный для него загадочный мир.
   - Разве можно так себя не беречь?
   В глазах то двоилось, то троилось. Дима с трудом сфокусировал зрение на стоящей перед ним молодой симпатичной женщине в платье свободного кроя с кружевным воротом и отделкой бисером на груди.
   - Поп… поп… Прос… стите, а вы кто? – Дима попытался сохранить равновесие, опёршись рукой о стену, но не найдя её, повалился навзничь.
   - Вот так всегда, – донеслось до его угасающего сознания. – Стоит почувствовать запах денег, к тебе льнут друзья и прочие проходимцы, любители пить за чужой счёт. Вот, скажи, где они сейчас?
   Дима безуспешно шевелил бровями и веками, стараясь разлепить их, ресницы не желали раскрываться, будто кто-то их смазал клеем. Оставив тщетные попытки, промычал что-то, махнул руками, разгоняя не существующих надоедливых мух, и провалился в бездну сна.
   В раскрытое окно, шторы отведены в крайнее положение, летнее солнце щедро льёт золото лучей.
   На улице радует взор сочная зелень. Щебечут птицы, мяукают коты, лают лениво и добродушно псы, без этих звуков картина жизни не полноценна.
   Солнечные лучи пронизывают наискосок комнатное пространство, летающие пылинки вспыхивают небесным золотом и его отблески наделяют свойствами драгоценного металла все предметы.
   - Тебя снова мучает бессонница? – раздаётся всё тот же женский приятный голос.
   Дима встал с кресла и подошёл к зеркалу и едва не отпрянул, сумев удержать себя на месте. Из зеркала устало смотрел незнакомый ему мужчина примерно его же лет. Мужчина натужно улыбнулся, прогоняя хандру.
   - Да, нечто сродни ей, - ответил Дима чужим для себя тенором. – Кажется, что-то мешает.
   - Чувствуешь дискомфорт?
   Дима повёл плечами, в чужом теле было комфортно, ничто не давило и не стесняло.
   - Трудно передать это состояние семантически.
   - Попробуй, как получится, я сумею понять.
   В комнате произошли какие-то метаморфозы, похожие на круги по воде от брошенного камня. Что-то едва заметно взору изменилось. Стала ли комната шире или потолок выше, или поток солнечного света стал ярче, отчего и померещились всё эти перемены. Но одно произошло, несомненно, из ставшего вдруг затемнённым дальнего угла на свет вышла молодая женщина. При виде её у него внезапно защемило в сердце. Это была та же женщина и одновременно не она. Ему показалось, произошедшие трансформации в пространстве отобразились и на ней. Теперь на ней было надето приталенное платье из тёмной коричнево-бордовой ткани, с высоким воротником стойкой. Светло-рыжие волосы аккуратно уложены вокруг головы свитой косой с вплетёнными в неё шёлковыми в цвет платью лентами. На слегка удлинённом лице встревожено блестят сине-зелёные глаза. Уста мелко подрагивают, и Дима неожиданно услышал внутри себя её голос, вопрошающий, почему он так долго не возвращался, когда она его молила вернуться, и ушёл, когда она на коленях просила его не уходить. Мгновенный морок серой тенью промелькнул в комнате и растаял в свете дня, оставив после себя неприятный осадок быстро забывшейся неприятности. Шурша подолом, женщина подошла к нему, обняла и положила голову на плечо. Сладкий запах, исходящий от её тела свёл его с ума. Умопомрачительный аромат сна, пропитанный запахами ночной фиалки, и убывающей луны не выветрился из её волос. Незримые флюиды притягательности тонкими материями обволакивали его со всех сторон.
   - Я люблю тебя, - непроизвольно вырвалось у Димы, и он коснулся губами нежной кожи щёк.               
   Хрустальный бисер женского смеха мелкими шариками рассыпался по комнате.
   - Ты говоришь об этом по десяти раз на день, - кокетливо ответила женщина, водя кончиком влажного язычка по мочке уха.
   Прежде не испытываемая им волна нежности накрыла Диму с головой. Он испытал необыкновенный прилив чувств и эмоций, разрывающих его сердце и тело на мелкие клочья.
   - Я готов говорить это сотню, тысячу раз в день! – задыхаясь, проговорил он, грудь не могла вместить то количество воздуха, необходимое для дыхания, поэтому голос срывался и дрожал.
   Молодая женщина птичкой выпорхнула из его объятий, покружилась по комнате, на мгновение ставшей большой танцевальной залой с высокими колоннами и стрельчатыми окнами, и быстро вернулась к нему, комната приобрела прежние размеры, обняла за плечи, лаская изумрудом взгляда.
   - Так говори!
   - Что? – неуправляемая экспрессия женщины выбила Диму из фарватера контролирования поведения.
   - Говори! – горячо зашептала она ему на ухо, обдавая кожу воспалённо-влажным дыханием, - говори десять, сто, тысячу раз говори, что ты меня любишь!
   Во сне – Дима догадывался, что это длится сон, в котором ему уже пришлось проснуться, чтобы снова уснуть крепким сном – он снова делал, прежде казавшееся ему эмоциональным излишеством проявления любви. Схватил молодую женщину на руки и закричал во весь голос:
   - Я!.. Люблю!.. Тебя!..
   От сильных толчков в бок, он проснулся. Открыл глаза и повертел головой, предметы в комнате не обладали отчетливыми формами, а находились в постоянном движении, будто имели способность к трансформации.
   - Чего кричишь? – к его счастью, это был голос Маши.
   - Приснилась чушь всякая.
   - Тебе? – не поверила Маша.
   - А с тобой рядом ты ещё кого-то наблюдаешь? – не удержался и съехидничал Дима.
   - Да ты что! – удивилась Маша, - и эта, как ты выразился, чушь, заставила кричать о любви?      
   Дима смутился и ответил, что крики о любви несколько иное, не имеющее ко снам отношения, это спровоцировало Машу спросить, что же имеет отношение. Дима захотел ответить, но сильные толчки в бок заставили повернуться в сторону агрессивной выходки. Рассмотреть предмет покушения на сон Дима не смог, мешала серовато-белёсая дымка, затягивавшая пространство комнаты… Стоп!.. Комнаты? Если он дома в постели, почему зябнет и тело бьёт дрожь. Почему что-то упирается в спину?
   - Вам плохо? – через вставленную в уши вату с трудом просочился чей-то встревоженный голос.
   Ёжась и вздрагивая, Дима сел на чём-то довольно жёстком, преодолевая жуткую боль в пояснице и суставах. В глазах так и не прояснилось. Он сильно растёр ладонями лицо, пока кожа не разогрелась, и не появилось приятное тепло. В глазах просветлело, яркие круги наплывали один на другой. Соединялись или рассыпались на мелкие солнечные брызги, из которых снова формировались цветные круги.
   - Вам плохо, мужчина? – уже более конкретно прозвучал вопрос, и повторилось похлопывание по плечу. Судя по голосу, говорившим был пожилой мужчина.
   Зрение, как сбежавшая с молодым любовником супруга, начинает от наскучивших ласк подумывать о возвращении к мужу, понемногу восстанавливалось.    
   Окружающая действительность потрясла, он находился в парке. Перед ним стоял невысокого роста бездомный в поношенном клетчатом плаще, кусок несвежей серой материи, служившей шарфом, повязан вокруг шеи. Рядом сидит пёс неопределённой ценной породы – дворняга, с высунутым влажным языком.
   - К-как я з-здесь ок-казался? – Дима сильно испугался своего хриплого голоса и заикания.
   Эхо испуганной птицей сорвалось с ветки ближайшей осины и полетело от дерева к дереву, дробясь на мелкие шелестящие звуки. Мгновение спустя, звуковая какофония вернулась встревоженным ветерком. Снова всплеснулись руки-ветви и с укором закачались густые кроны-головы произрастающих поблизости деревьев. Вспорхнули в небо и закружились, соединившись в подвижную перьеобразную фигуру птицы.
   - Как я здесь оказался? – голос Димы звучал более спокойно и ровно.
   Бездомный неопределённо пожал плечами, наклонил вправо голову и смешно пошевелил бровями.
   - Видите ли, как оно иногда бывает, - безмятежный голос мужчины обволакивал сознание гипнотическим коконом. - Выпили с друзьями, пошли домой. Решили срезать путь через парк.
   Дима снова окунулся во влажную умиротворяющую бездну. Пёс вякнул пару раз, и беззлобное гавканье вывело Диму из бессознательной пропасти.
   - А дальше? – с надеждой проговорил Дима, держась за спокойный голос бездомного как за спасительную соломинку, опасаясь снова провалиться куда-то туда, откуда нет возврата. – Пожалуйста, что было дальше! – сказал и зашёлся кашлем, сильно першило в горле и хотелось пить.
   Бездомный вынул из внутреннего кармана плаща стеклянную прозрачную бутылку с соломенно-лимонной жидкостью и протянул Диме.
   - Не побрезгуйте, - Диме показалось, что бездомный обязательно добавит «барин», но ошибся, произнёс мужчина. – Не лекарство в том смысле, что можно под ним понимать, но жажду утолит.   
   Трясущимися руками Дима выхватил бутылку, зубами вытащил бумажный затычку и приник к горлышку сухими горячими губами.
   Содержимое бутылки оказалось нейтральным на вкус. Три глотка утолили жажду.
   - Дальше, прошу вас, что было дальше, - наполовину опустошённую бутылку Дима вернул бездомному.
   - День был солнечным, - начал мужчина. – Ничто не предвещало дождя…
   С юга налетел тёплый порывистый ветер, и полетела по дорогам и тротуарам поднятая пыль. И застила всё вокруг и набросила на лицо города жёлто-серую  вуаль неподражаемо-восхитительной скромности. Лазурное небо тотчас сжалось в маленькую чёрную точку и из неё, раскрывшись следом бездонным чёрным мраком, хлынул дождь с градом. Загрохотал гром, и засверкали молнии.
   Схватив за руку спутницу, он увлёк её под укрытие, небольшой навес над входом в кафе-мороженое. Мокрые насквозь, они счастливо улыбались. «Что-то продрогла, - сказала она. – Надо согреться. Как? Съесть мороженое!» «Согреться им нельзя». Дима давно замечал за нею некоторые странности, прекрасно вписывавшиеся в парадигму её поведения. «Ты не знаешь третьего закона термодинамики». Сказала так, будто щёлкнула легко по носу пальцами.
   - Вы решили срезать путь через парк, - голос бездомного таял вместе с его растворением в воздухе. – Устали. Решили присесть на лавочку отдохнуть и незаметно уснули…

                ***

   Необыкновенное облегчение испытал Дима проснувшись. Немного сохранил неподвижность, лёжа с закрытыми глазами и прислушиваясь к звукам, долетающим до его слуха.
   Маша, птичка ранняя, уже экспериментировала на кухне. Оттуда доносились умопомрачительные по разнообразию ароматы. Она готовилась встретить проснувшегося мужа вкусным завтраком. Тарелка с куском мяса – живо представило его воображение. В желудке приятно засосало, Дима сглотнул обильно выступившую слюну и вздохнул. Попытался встать и не смог. Нечто удерживало его в объятиях постели и категорически противилось желанию встать. Всё тело, руки и ноги пронзала молниеносная острая боль. От неё в глазах вспыхивали яркие вспышки, и в мозгу раздавался неприятный низкий по звучанию звон.   
    - Дима, хватит нежиться, вставай! – радостный голос жены внезапно послужил загадочным заклинанием. Ослабли некие объятия, телу вернулась лёгкость, привычная после ночного отдыха. – Вставай, лежебока, иначе проспишь всё на свете. Не забывай, мы собирались посвятить выходной посещением парка и аттракционов.
   Дима решительно провёл по лицу руками, массируя кожу и прогоняя остатки ночного сна.
   - А кафе-мороженое мы собирались посетить? – крикнул он, надеясь быть услышанным женой.
   Ответ последовал тут же:
   - Вообще-то, в наши планы много чего входит. Можно подкорректировать и внести уточнения. Ты хочешь мороженого?
   Скатившись на пол, словно мячик, Дима отжался на одном дыхании от пола двадцать раз, лёжа на спине, прокачал пресс и, подгоняемый окриками Маши, заторопился в душ, на ходу успокаивая жену уверениями, что быстренько ополоснётся под водой и тогда он весь в её распоряжении.
   - Сырники с изюмом и сметаной, - Маша поставила перед мужем тарелку с исходящими паром творожниками и соусник со сметаной. – Всё, как ты любишь, дорогой!
   Дима опешил. В голове завертелись сотни посторонних мыслей, обычно роем пчёл пролетавших мимо.
   - Разве… я… это люблю?.. – подавляя в себе нахлынувшее чувство непонятной неопределённости, внезапно закравшееся в душу, указал на тарелку.
   Маша тряхнула распущенными волосами, взлетевшими прозрачным шёлком в воздухе.
   - Да, - села напротив и принялась за свою порцию.
   - С каких пор? – не успокаивался Дима.
   Маша улыбнулась.
   - Ты ешь, остынет, - сказала она. – Конечно, они и холодные вкусные. Но горячие вкуснее.
   - С каких пор? – повторил Дима.
   Маша отложила вилку.
   - С момента нашего знакомства, - ответила Маша, сделала глоток чаю. – Наше знакомство состоялось благодаря им. Ты стоял позади меня в студенческой столовой и попросил передать тебе тарелку с сырниками. Ещё оправдался, что сырники обожаешь с детства. Забыл?
   Дима хотел сказать, что и не помнил, но лишь сконфуженно улыбнулся.
   - Немного, - проговорил он и поймал себя на мысли, что та непонятность, посетившая его, стала понятна. На мгновение он онемел – жена сидела за столом абсолютно голая.
   - Что? – Маша поймала его удивлённый взгляд.
   - Ты без одежды.
   Маша как бы извинительно улыбнулась и следом сделала то, отчего у Димы перехватило дыхание, провела соблазнительно кончиком языка по губам, затем коснулась кончиками пальцев соска левой груди.
   - Обнажена, - констатировала Маша немного приглушённым обволакивающим голосом с внезапно появившимся низким тембром, прищурилась и громко прошептала: - раньше тебя это возбуждало. Ну, иди же ко мне, к своей Марусеньке, грубый маленький проказник, возьми меня грубо на столе, как ты это обычно делаешь! Пронзи меня насквозь, пронзи до потери сознания! – Маша встала со стула, вся бесконечно соблазнительная, как шоколад для любительницы сладкого, качнулись груди, приведя Диму в предварительное состояние боевой готовности. – Ну же, долго мне тебя ждать?!
   Стоявшая перед ним Маша была не его женой. Это несоответствие и происходящее на кухне вызвало волну паники. Липкий пот покрыл тело Димы и под черепушкой вскипел мозг. Он осмотрелся и заметил на окнах новые шторы. По прозрачному полотну блестящей материи располагались фигурки совокупляющихся мужчин и женщин в самых разных, почти фантастических позах. Опрокинув стул, Дима выскочил из-за стола в коридор. В поисках спасения он устремился в спальню.
   - Да что с тобой сегодня происходит? – раздался вслед удивлённый и одновременно негодующий голос жены. – Ты не похож на себя!
   Эти слова толкнули его в спину, придав ускорение. Он влетел в спальню, запнувшись о порог и едва не растянувшись на полу. С трудом сохранив равновесие, он добежал до кровати, рухнул на колени, уткнулся лицом в матрас, переводя дыхание. Мысли в голове прыгали и скакали, натыкались друг на друга и разбегались с треском-звоном по сторонам.
    - Что за чертовщина? – произнёс он вслух. – Что происходит? – ущипнул себя сильно за нос. Боль вернула самообладание. Он прислушался к себе и к звукам, доносившимся в спальню из коридора. В тонкую щель в двери тянуло ароматом тушёного мяса с овощами.
   - Дима, хватит валяться, все бока пролежишь, вставай, прекращай барствовать! – донёсся до него радостный голос Маши и на сердце потеплело. – Вставай, пока пролежни не належал. Слышишь, Дима! Никто от твоих обязанностей не освобождал, это первое. Во-вторых, нас пригласили в гости Демьяновы, не забыл? И, наконец, ты встаёшь или мне прийти с ковшом воды!
   Дима высунулся в коридор.
   - Марусь, - крикнул он. – А в парк мы случайно не собирались? На аттракционы?
   - Можно потом и в парк. Встал?
   - Да, а  кафе-мороженое посетим?
   Тут же услышал ответ:
   - Запамятовал, Дима, расписаны по пунктам все выходные. Парк не входит в планы, но так, и быть, посетим. А сейчас бегом мыться и завтракать!
   - Лечу, майн херц! – ответил он и поймал себя на мысли, что никогда прежде не говорил по-немецки, не изучал его в школе.
   Маша ответила ему в тон, чем ввергла в шок:
   - Beeilen Sie sich lieber 1!
   Сделав несколько упражнений, Дима отправился в ванную, на ходу обдумывая случившееся, странности с переездом в дарёную квартиру не только удивляли. Они заставляли задумываться.
   - Марусь, быстро приму душ, - крикнул он в дверях ванной, - и тогда весь в твоём распоряжении.


1 поторопись, милый(нем.)


   Уплетая жаркое за обе щеки, Дима нахваливал кулинарное мастерство супруги.
   - Дим, скажи, почему ты вдруг начал называть меня Марусей? – спросила жена, наблюдая за завтракающим мужем, – мне, конечно, приятно, но как-то … необычно…
   Дима замер с открытым ртом и вилка повисла в воздухе над тарелкой. Он только сейчас заметил в облике жены несоответствия с той, которую знал прежде или не знал её совсем. Волосы собраны сзади в «хвост», тонко подведены брови, длинный в пол халат перетянут в талии пояском с кисточками на концах. Полусферы персей так и притягивали его взгляд, и он инстинктивно сделал громкий глоток, проглатывая слюну. Нет, она осталась прежней, тогда что же его тревожит?
   - Ты чего? – поймав взгляд мужа, спросила серьёзно Маша, машинально соединив рукой на горле половинки ворота. – Да что с тобой происходит?
   Дима улыбнулся.
   - Ты почему в халате?
   Вопрос Машу застал врасплох.
   - Я всегда в халате.
   - Сними, - попросил Дима, глядя на жену с вожделением.
   - Зачем? – спросила Маша.
   - Зачем ты надела халат, - говорил Дима, не слушая жену. – Ты же всегда завтракала голенькой. С распущенными волосами.
   - С каких пор? – испуганно проговорила Маша.
   Дима, будто её не слышал.
   - Голенькая за столом ты такая обворожительная! – он встал, вытер губы салфеткой, обошёл стол, взял левую ладонь жены в руку…

                ***

   - Прекрати целовать ладошку, - попросила она. – На нас смотрят.
   - Пусть смотрят, - ответил Дима, покрывая ладонь поцелуями.
   - Неудобно как-то, ведь мы в обществе, - тихо проговорила она, не убирая руку.
   - Неудобно пусть будет им, - остановился Дима, не выпуская из руки её ладонь. – Не нравится, пусть не смотрят.
   Она погладила Диму по щеке.
   - Ты изменился.
   - Сильно?
   - Не очень. Но перемены заметны. По крайней мере, мне, я тебя хорошо знаю.
   - Вот уж не думал, что несколько месяцев разлуки способны как-то повлиять на человека.
   - Способны, - тихо рассмеялась она. – Они смотрят, потому что им нравится, - сказала и повлекла за собой к освободившемуся столику на двоих. – Нужно срочно съесть мороженое, чтобы согреться. Желательно две порции сразу!
   В подошедшем официанте угадывалась старая профессиональная школа, прямая спина, гордая посадка головы, быстрая тихая походка. На вид это был мужчина лет пятидесяти, чёрные волосы с серебряными нитями седины зачёсаны назад, на гладкой коже круглого лица тонкая ниточка усов.
    - Что желаете? – мягко осведомился он, кладя на стол папку меню. Он подождал, пока девушка полистает меню. Когда закрыла папку, спросил: - Выбрали?
   Она улыбнулась уголками губ и произнесла, что полностью полагается на вкус кавалера. Официант наклонил голову, сказал, мол, как будет угодно и переключил внимание на Диму.
   Постучав пальцами по цветной обложке меню, Дима сказал:
   - Две порции мороженого. Даме – двойную.
   Официант расплылся в улыбке и поинтересовался, какой сироп фруктовый предпочитают, ассортимент сиропов огромен, также можно заказать отдельно фисташки или шоколадную крошку. И, наконец, самого мороженого больше тридцати видов.
    - Естественно, все тридцать нам за один раз не по силам, - произнёс Дима, кося глаза на неё, ожидая реакции, но она лишь кивала головой, о чём-то задумавшись. – Поступим следующим образом. Закажем ассорти. По шарику самого популярного мороженого.
   Официант улыбнулся.
    - Прекрасное предложение. Предлагаю по шарику ванильного, крем-брюле,   фисташкового, клубничного и вишнёвого. – Официант остановился, выжидая, что скажет Дима. – Сироп?
    - Не будем экспериментировать со вкусами, - ответил Дима. – Без сиропа.
    Официант записал заказ, озвучил девиз заведения, гласящий, что желание посетителя  - закон, и неслышно отошёл от столика.
    - Ты сейчас был сильно похож на пожилого профессора, поучающего любопытного новичка-лаборанта.
   - И в чём же?
   - Тон, с каким произнёс…

                ***

   - Не будем экспериментировать со вкусами, - тихо шепнула Маша на ухо Диме. – Вспомни прошлое посещение, когда мужики заключили пари, кто выпьет трёхлитровую банку с адским коктейлем из водки, вина и пива.
   - Но я-то держался молодцом!
   - Как же! – упрекнула Маша. – Тяжесть твоей молодцеватости ощутили мои плечи. Пей что-нибудь одно, иначе в парк не попадём.
   И снова что-то внезапно защипало в груди. Защемило в сердце, Дима услышал его тяжёлые затруднённые удары, отдающиеся в ушах отголоском далёких тревожных событий, долетели из далёкого прошлого.
   Необъяснимое чувство острым стальным клинком пробило грудь, и безысходная тоска охватила его всего. Состояние Димы по невидимым атмосферным нервам предалось жене.
   - Да что с тобой сегодня происходит? – забеспокоилась она, увидев резкую перемену в его поведении.
   - Ты когда начала говорить на языке Гёте?
   - Знать не знаю, у нас в семье принято иногда общаться по-французски.
   - Но сегодня утром ты произнесла фразу «поторопись, милый» именно что по-немецки.
   - Возможно, произнесла чисто автоматически.
   - Не зная языка, Марусь, ой, Маша, - сразу же поправился Дима и продолжил: - хоть автоматически, хоть нет, и слова не скажешь. Нужно иметь хоть какие-то навыки и представление.
   - Из этой области загадок, почему ты ко мне обращаться начал Маруся.
   Дима смутился.
   - Я уже извинился.
   - Ладно, Маша или Маруся, мне нравится, - успокоила жена. – Обращайся дома, не на людях.
   - Что-то произошло, - отвлечённо произнёс Дима. – Что-то запредельно непоправимое.
   - Где?
   - В моём сне, - ответил Дима. – В моём сне.
   - Так вот в чём дело, - улыбнулась Маша. – Сновидения перестали обходить стороной твои сны. С каких пор?
   - С первого дня переезда в бабушкину квартиру.
   Прокомментировать услышанное Маше не дали хозяева Демьяновы и остальные гости. Они скопом набросились с вопросами, дескать, зачем в гости ходят, если секретничают, в тесной компании ни от кого секретов нет. Существует незыблемое не писаное правило: гость обязан, есть, пить, танцевать и веселиться. 
   В парк семья Макшиных попала с наступлением вечера.
   Яркая иллюминация аттракционов и ослепительный свет уличных фонарей смело разгоняли сгущающийся тёмно-фиолетовый летний сумрак, опустившийся на город плотным покрывалом.
   Повсюду было шумно и весело. По аллеям ходили семейные и влюблённые парочки. На скамейках мужчины играли в шахматы или в шашки. Основная масса населения города, пришедшая в парк, скопилась возле аттракционов. Вот где яблоку негде было упасть. Толчея и смех. Возле будочек касс стояли длинные очереди желающих покататься на лодочках, покрутиться на карусели, с верхней точки колеса обозрения полюбоваться огнями ночного города.
   Из репродукторов звучала современная музыка. Порывы слабого ветерка доносили откуда-то издалека звуки духового оркестра. Музыканты старательно, не без фальши, исполняли популярные мелодии прошлых лет на открытой летней сцене.
   Маша изъявила желание посетить комнату кривых зеркал. Насмеявшись до колик в животе, Маша и Дима вышли на свежий воздух.
   Вечерняя прохлада атаковала приближающимися осенними холодами и пробрала до мозга костей. Продрогнув, Маша категорически заявила, что необходимо срочно согреться.
   - Здесь есть чудная кофейня, там подают вкусный кофе и изумительные пирожные, - сказал Дима.
   Маша воспротивилась.
   - Хочу мороженого!
   - Ещё больше продрогнешь, - пытался достучаться к её разуму Дима.
   Маша новым, совершенно чужим взглядом посмотрела на Диму.
   - Ты забыл третий закон термодинамики?
   Неприятный холодок снова закрался в грудь Диме.
   - Что он гласит?
   Ответ жены удивил.
   - Почём мне знать, я и первых двух не знаю?!
   Посчитав объяснение законченным, Маша за руку увлекла мужа на террасу летнего кафе.
   Свободные места отсутствовали. Пришлось подождать, когда освободится столик на двоих.
   Дима помог жене сесть, пододвинув стул, сел напротив, развалившись на своём, с интересом изучал посетителей.
   Чего только он не услышал: от свежих анекдотов до подробностей чьих-то семейных измен и драм. Говорилось это легко и свободно. Создавалось впечатление, рассказчики не принимали во внимание присутствие посторонних за соседними столиками. Импульсивность, экспрессивность, многословность и безразличие объяснялось просто – на столиках стояли батареи бутылок с шампанским и графинчики с крепкими напитками при минимуме закусок.
   Заинтересованность Димы совершенно не беспокоила посетителей, на террасе при большом скоплении народа все смотрели друг на друга, глядя сквозь фигуры.
   Отдельно взятый столик с приставленными стульями, если компания была большая, являл собою микрокосмос отдельно взятой группы индивидуумов с чётко выраженными приоритетами и интересами.
   - Да не глазей ты так откровенно по сторонам! – сделала замечание Маша. – Заметят, неприятностей не оберёшься.
   - Пустое! – парировал Дима. – Каждый из них, – указал рукой вокруг, - увлечён исключительно собой, отсюда рефлективная расслабленность и потеря внимания.
   - Это тебе кажется, - сказала Маша. – Присмотрись, некоторые смотрят в нашу сторону.
   Щека у Димы непроизвольно дёрнулась.
   - Они смотрят на тебя, - растирая лицо пальцами, произнёс он. – Ты положительно отличаешься от подвыпивших подруг любой здешней компании.
   Как раз после его слов, из-за дальнего столика поднялся мужчина и почти твёрдой походкой направился к их столику.
   - Ну, вот, полюбуйся, итог твоего неприкрытого интереса.
   Дима усмехнулся.
   - Да на меня ему наплевать. Он видит одну тебя.
   Мужчина остановился в полушаге от столика. Поправил заученным движением узел галстука, затем провёл ладонью по голове, едва касаясь волос.
   - Entschuldigen gro;m;tig, Fr;ulein, - обратился он к Маше. - L;sen, euch zu Tanz zu auffordern1?
   На лице Маши появилась холодная улыбка.
   - Schmeichelt euere Aufmerksamkeit, - произнесла она сдержанно, в каждом слове звенела сталь. - Dieser Abend tanzt ausschlie;lich mit Mann.
   Отказ мужчину не смутил. Он снова поправил узел, будто он расслабился, приложил руки по швам.
   - Begnadige! – поклонился он Маше, затем поклонился Диме: - Noch einmal begnadige!
   - Что это было? – спросил Дима, проводив мужчину взглядом.
   - Твою жену приглашали на танец.
   - Догадался и так. Я о другом.
   Бровки на лице Маши поползли вверх.
   - О чём же?
   - Ты говорила с ним по-немецки!
   - Тебе показалось.
   Дима еле сдержался, упрямство, и нежелание жены признать его правоту бесило.
   - Я не глухой.
   Маша взяла Диму за запястье.
   - Прекрати! Это обычный разговорный русский.
   Развиться семейному диспуту до точки каления помешал направляющийся к их столику официант.
   Глаза у Димы широко-широко раскрылись, что не ускользнуло от внимания жены, едва он увидел официанта. 


1 Извините великодушно, фройляйн. Разрешите пригласить вас на танец?(нем.)
2 Польщена вашим вниманием. Этим вечером танцую исключительно с мужем.(нем.)
3 Простите! Ещё раз простите!(нем.)


   - Ты с ним знаком?
   Дима проигнорировал вопрос.
   - Даю руку на отсечение, он скажет, что у них есть тридцать сортов мороженого.
   Маша и рта не успела открыть.
   - Здравствуйте! – произнёс официант, и Маша успела чисто женским взглядом его рассмотреть: примерно сорока пяти лет, среднего роста, средней комплекции, руки не соответствовали образу, кисти тонкие и длинные, как у пианиста, чёрные волосы с редкой проседью аккуратно зачёсаны назад. – Добро пожаловать в наше заведение! – и положил на стол папку меню.
   Диму опередила Маша, её озадачили слова о тридцати сортах мороженого.
   - Мне кажется, мы с вами знакомы, - обратилась она к официанту. – У вас запоминающееся лицо.
   Ни одна мышца не дрогнула на его лице.
   - Исключено, - ответил он. – Я недавно приехал в этот город.
   - Издалека? – поинтересовалась Маша.
   Мужчину натянуто изобразил улыбку.
   - Эта тема не обсуждаема, - выделяя каждое слово, произнёс официант. – Изучите меню или сразу сделаете заказ.
   Улыбнувшись уголками губ, Маша посмотрела на Диму и сказала, что полностью полагается на вкус мужа.
   Дима открыл папку на первой стране, посмотрел и неожиданно выдал:
   - Вы зачем сбрили усы?
   Взгляд официанта тотчас стал сух и колюч.
   - Мой ответ поможет определиться с заказом? – сдержанно осведомился официант.
   - Нет, - ничуть не растерявшись, проговорил Дима и перевернул страницу меню, глядя на мужчину.
   - Чтобы удовлетворить ваше любопытство, отвечу, - сухо сказал мужчина. – Никогда усы не носил.
   - Тогда принесите две порции мороженого, - озвучил заказ Дима.
   - Мне – двойную! – выпалила Маша и пояснила Диме: - Жарко! Хочу охладиться.
   Когда официант произнёс, что в ассортименте имеется более тридцати видов мороженого, наступила очередь Маши бросить на мужа удивлённый взгляд. Не останавливаясь, официант продолжил, что весь ассортимент пробовать нерезонно, может, будет целесообразно остановиться на ходовых сортах. Дима согласно кивнул. Официант перечислил сорта мороженого, которые Дима, в отличие от Маши, знал: ванильное, крем-брюле, фисташковое и вишнёвое.
   - А как же клубничное?
   Официант не смутился.
   - Сегодня этот сорт держит марку популярности и кончился быстро.
   - Жаль! – сокрушился Дима.
   - Итак. Вы заказали ассорти из четырёх видов. Сироп, шоколадная крошка или грецкие орехи?
   - Не стоит, - отказался Дима.
   - Правильно. Не стоит экспериментировать со вкусами, - подвёл черту под приёмом заказа официант. – Никогда не предугадаешь грядущие последствия.
   Стоило официанту отойти, Маша пристала к мужу с расспросами, что у неё стойкое ощущение, что однажды была участницей этого разговора. Не отрицая, Дима уклончиво ответил, что подобные ситуации случаются в жизни часто, просто никогда не заостряешь на этом внимание.
   Вместо мужчины заказ принесла молоденькая бойкая девушка. Быстро поставила креманки с десертом на стол, пожелала приятного аппетита и ушла.
   - Почему не ешь, растает, – спросил Дима. – Очень, очень вкусное.
   - Подтает, перемешаю и съем, - ответила Маша. – Так вкуснее. Дим?
   - Угу.
   - Ты любишь читать письма?
   - Твоими зачитывался.
   - А чужие?
   Дима положил ложку на тарелку рядом с креманкой.
   - В детстве без спросу взял чужую игрушку, самосвал, поиграть в песочнице. Отец отходил ремнём и сказал, что без спросу чужие вещи брать нельзя. С тех пор чужого даром не надо.
   - А если того человека нет?
   - Которому писали?
   - Того, кто писал?
   - Умер, что ли?
   - Много вопросов, Дима! Давай допустим, нечаянно в твои руки попалась стопка старых писем, бумага пожелтела, вот-вот порвётся от ветхости тесёмка…

                ***

   Во время обеденного перерыва в курилке Дима в очередной раз в кругу друзей-товарищей делился впечатлениями от новой квартиры. Рассказ мало чем отличался от предыдущих захватывающих историй, которые по горячим следам он часто пересыпал волнующими подробностями, но мужики слушали с удовольствием. Они периодически впадали в зрительский экстаз внимательных слушателей от подробностей, с какими Дима описывал лепнину на потолке, большую, с футбольное поле прихожую, высокие потолки, тяжёлые деревянные с резьбой межкомнатные двери, выкрашенные краской цвета «слоновая кость». Каждый раз он говорил, что обязательно пригласит на новоселье, стоит навести небольшой порядок, мол-де, квартира столько лет пустовала и косметический ремонт просто необходим. Мужики смеялись и отказывались, дескать. Попадёшь в твои барские хоромы и пропадёшь, заблудишься в бесчисленных покоях. Советовали по обстановке выставить парочку бутылок с закуской в бытовке. Вот здесь-то они и выпьют за счастье, привалившее нежданно-негаданно, и семейное и бытовое. Сколь Дима не старался убедить товарищей, что жена обидится отказу, они хором напоминали пословицу, в которой говорится, на ком возят воду. После этих слов разговор заканчивался.
   Один-единственный раз Дима пожаловался, что ему стали сниться сны. «На новом месте обычно снятся вещие сны, - веско сказал пожилой водитель, к которому часто обращались с просьбой объяснить сон, тяжёлый растрёпанный сонник был его настольной книгой. – Мне так говорила бабка. И сам, впоследствии, в этом убедился. Чуть что увижу во сне, обязательно исполниться». Дима отмахивался, мол, какие там вещие сны, одна муть и часто-де они повторяются. Пытался донести пригрезившееся. Однако, ничего путного не получалось. В самом деле, муть, констатировал любитель толкования снов. С большим вниманием отнёсся механик дядя Витя. Отвёл в сторону и сказал, что его беспокоят души жильцов, прежде населявших квартиру. Что-то они хотят донести до него, что-то, что поможет обрести покой. «Сходи в церковь, - посоветовал он. – Поставь свечки за здравие живущих и упокой усопших. Возьми церковной воды и окропи перед сном двери-окна. Оно. Глядишь, всё и успокоится. Им, усопшим, много ли надо, - закончил дядя Витя. – Чтобы их помнили и не забывали».
 
                ***

   «Как-то поинтересовалась, любишь ли ты читать письма. «Твои зачитываю до дыр, - ответил ты и добавил: - Как только грусть-тоска возьмёт в плен и от безысходности, кажется, некуда деться, беру любое сохранившееся письмо, перечитываю повторно твои строки, полные любви и тепла». Безусловно, слышать слова благодарности очень приятно. Потом я спросила, а чужие письма любишь читать. Ты смутился. Румянец покрыл твои ланиты, будто поймали тебя за неприличным занятием. Отрицательно качнул головой и произнёс, совладав с собой, что чужие письма, это чья-то радость или боль, чьи-то надежды и чаяния. Неприлично вторгаться без спроса в чужую жизнь. А если этого требует реальность, повторно спросила я. И тогда ты ответил, какие бы ни возникали требования, чужое есть чужое. Нужно соблюдать условности и не писаные правила поведения, чтобы не травмировать душу тех, кому адресованы письма. Последним моим аргументом был вопрос, а если адресата нет, если он пропал или не подаёт о себе весточки. Как тогда прикажешь быть. И тут ты нашёлся, что сказать. По-прошествии очень большого срока можно прикоснуться к чьей-то тайне, чтобы узнать, её причину. Но без обнародования узнанных секретов.
   Бог мой, как давно это было! Я постоянно не нахожу себе места. Беспокойство тиранит мою душу. Как ты там? Всё реже и реже приходят весточки. Иногда отчаяние нахлынет волной и готова в эти минуты пойти, куда глаза глядят… Но быстро беру себя в руки. Отчаяние тяжкий грех. Мне нужно дождаться тебя, обязательно нужно.
   Я, наверное, очень глупая, раз доверяю эти строки бумаги. Но со своею болью душевной не к кому обратиться. Чтобы как-то обезопасить мои откровения, решила их спрятать. Ночь напролёт ползала по квартире, стучала пальцем по стене, отыскивала пустоты, нажимала половицы. Будешь смеяться, но о существовании тайников я узнала из книг. И решила, в нашей квартире обязательно должен быть тайник. Некая пустота, куда можно сложить ценные вещи при грозящей опасности быть похищенными.
   И нашла. Не скажу, вернее, не напишу, где; если ты читаешь эти строки, ты догадался о существовании тайника сам. Обнаруженное пространство оказалось достаточным, чтобы помимо тетради туда спрятать некоторые семейные ценности, доставшиеся нам по наследству.
   Сделав все приготовления, я успокоилась. Чуть-чуть. С осенними холодами в город пришли иные тревоги. Месяц назад было страшно вечерами выйти на улицу. Могли отобрать деньги, снять одежду. Сейчас опасно выходить днём. Жилицу из соседнего дома за сумку с продуктами лишили жизни несколько бандитов в странной одежде.
   Так что, все свои прогулки на свежем воздухе, так любимые мною, пришлось забыть. Из-за боязни за свою жизнь, сижу взаперти с наглухо закрытыми тяжёлыми портьерами окнами. Люстры не зажигаю, пользуюсь бра.
   Неизвестно, сколько продлится это время полной неопределённости. Скорее бы всё кончилось. Так соскучилась по тебе!» 

                ***

   В ближайший выходной Дима поехал в церковь.
   С дрожью в ногах и внезапно появившимся волнением в груди остановился возле ворот и перекрестился неумело, глядя с трепетом на лик Спасителя, строго взирающего на него со старой фрески.
   Священник, мужчина лет тридцати с окладистой густой русой бородой оказался человеком чутким и внимательным, совсем иными представлял себе Дима служителей культа. Священник представился отцом Никифором, поинтересовался причиной, приведшей его в церковь.
   Хорошо продуманная и несколько раз отрепетированная версия рассказа вылетела из головы. Состряпанное на ходу повествование получилось сбивчивым и путанным. Прыгая с одного на другое, Дима кое-как сумел изложить приснившийся ночной триллер с отступлениями и исполнением ритуальных и сакральных песен. 
   Отец Никифор слушал, кивал головой, делал в блокнотике заметки карандашным огрызком. От предложенной Димой писчей ручки отказался, пояснив, что так ему сподручней. Концовка рассказа получилась более-менее гладкая, Дима произнёс заключительные слова и с надеждой посмотрел на отца Никифора. Его реакция, продолжившего чиркать в блокнотике, Диму удивила.
   - Я закончил, - решил напомнить о себе Дима, думая, что священник увлёкся и забыл о его существовании.
   Отец Никифор прекратил писать, испытующе посмотрел на Диму, затем перевёл взгляд на расписанный фресками религиозной тематики сводчатый потолок и негромко произнёс, что понял его, попросил минуту-другую подождать, пока он закончит излагать мысль, доверенную бумаге.
   Как вести себя дальше Дима не знал, но сказанные священником слова он повторил про себя слово в слово: «закончу излагать мысль доверенную бумаге». Повторил и внезапно почувствовал затылком едва заметное прикосновение, будто сквозь каменные стены сумел проникнуть уличный ветерок, просочившись через швы кирпичной кладки. Необычное ощущение лёгкости в теле, будто оно моментально потеряло вес, и мышцы наполнились кислородом. Затем пришло озарение, будто кто-то пристально следит за ним, спрятавшись за колонной. Оставив отца Никифора, отвлёкшегося на хозяйственный вопрос подошедшего служки, Дима уверенно зашагал в направлении ощущаемых эманаций. Не дойдя до колонны, он увидел старого знакомого – бомжа из парка, он смотрел на Диму, рядом сидела дворняга. «Как его пустили внутрь с животным?» Бомж демонстративно отвернулся. Присоединился к группе старушек, обступивших стоявшую на подставке икону «Богородицы», прошёл между двух женщин и… исчез! Дима чуть не подпрыгнул на месте. «Зашли в дом божий из любопытства? – раздался за спиной голос бомжа, - или нужда привела?» Дима развернулся. «Здравствуйте, - произнёс он. – Оказывается, вы существуете  на самом деле. Там, в парке подумал, что брежу. Знакомо, надеюсь, ощущение, когда алкоголь любит сыграть с сознанием злую шутку». «Нет, не знакомо, - сказал бомж, наклонился, взял на руки собаку и почесал у неё за ухом.- Я – не пьющий». Вопрос тотчас возник и повис слюной на кончике языка, готовый вот-вот сорваться. «Как же, - решился произнести Дима, - как же тогда…» Бомж потёрся носом о мордочку собаки, та в ответ лизнула его влажным языком. «Хотите спросить, как дошёл до такой, вот, бродяжьей жизни? – бомж упёр взгляд бездонно-бесцветных глаз в глаза Дмитрию и у него сразу же по спине пробежал рысцой нервный озноб, заставив всего его заметно передёрнуться. – Не отвечайте, в ваших глазах, как на тетрадном листе написано всё, о чём вы думаете. И с удовольствием вам отвечу. Выбранный стиль жизни – мой индивидуальный протест сложившимся ценностям жизни общества и его приверженцам». «А остальные? - Дима кивнул в направлении улицы, где сейчас возле церковных ворот бесконечная вереница нищих в тряпье с безжалостно валящим с ног специфическим амбре, исходящим от их скорбных фигур, просила милостыню: копеечку или кто, сколько может, поправить здоровье или насобирать на билет до Тьмутараканска. – Они, что, тоже выразители протеста Orbi et Urbi?» Бомж улыбнулся, тихий свет улыбки осветил небесным тихим светом лицо. «Видите, вы даже немного преуспели в латыни, в отличие от прочих, кто ставит свечки и усердно молится, не вполне понимая, зачем это делает, - произнёс спокойно он. – А по поводу тех, на кого вы указали. Ничего сказать не могу. Я в ответе за себя и за него. Пса, тварь божью, прилепившуюся ко мне». Тактичное прикосновение к локтю отвлекло Диму. Рядом стоял служка. Он сообщил о желании отца Никифора продолжить с ним разговор на улице, в беседке за храмом. Дима сказал. Что сейчас закончит беседу и придёт к отцу Никифору. «С кем вы беседовали?» - удивился служка. Дима смутился. Окинул взглядом стоящих вокруг прихожан, но бомжа не обнаружил. «Здесь рядом со мной стоял бомж с собакой на руках». Служка покачал головой. «Никого с вами рядом не было. Вы стояли один. С животными в храм вход запрещён».
   Расположенная невдалеке от храма беседка напоминала увитый плющом высокий холм, и посторонний мог легко принять её за что угодно, только не за место для отдыха в тишине и покое. На небольшом столике посередине беседки стоял самовар, запарник, две чайные пары. Креманки с вареньями, в вазочке горкой выложены сушки.
   - Присаживайтесь, пожалуйста, - пригласил священник Дмитрия. – Разговор у нас будет долгим.
               
                ***   
 
   «Что-то необъяснимо странное происходит вокруг. Не в нашем городе. Во всём обществе, во всём мире. И нельзя найти этому логического объяснения, потому как события с каждым днём закручиваются всё быстрее и быстрее. И настолько становится тревожно на душе от мрачных предчувствий, что не знаешь, куда уйти, уехать или убежать, спрятаться от надвигающегося кошмара. Началось это не внезапно. Свалившееся на голову несчастье относим к феномену фатального исполнения, чему бывать, того не миновать.  Внезапностью обосновываем произошедшее, но даже схватки у рожениц не спонтанное решение организма таким вот необычным способом отреагировать на природный инстинкт, а вдумчивый и кропотливый процесс усиленной работы двух влюблённых. Иногда становится не по себе, что же будет дальше? Этот вопрос всё чаще и чаще мучает меня, и порой ночи напролёт провожу, ворочаясь в постели. Тревоги, волнения, паника – весь тот немаленький набор грозных предчувствий, словно мрачное облако, повисшее над нами.
   Общество изменилось. Никогда не видела такое скопление народа среди бела дня. А ведь вчера был вторник, рабочий день. Толпы, многочисленные толпы мужчин и женщин, юношей и девушек ходят по тротуарам. У некоторых лица светятся от счастья и веселы и радостны. У других надета маска отрешённости с отчётливо проступающими мрачными тенями, выделяя серыми кругами истеричность во взгляде. Даже школьники шныряют между взрослых и возбуждённо делятся впечатлениями! Что происходит? Мир сошёл с ума? Или это мы скатываемся по наклонной дорожке в пропасть, дабы познать все горести неправильно выбранного пути?
   Вчера встретила свою подругу, лучшая – не поворачивается назвать язык, учились вместе. Среднего уровня развития девочка, рано вышедшая замуж, слышала, у неё недавно было прибавление в семье – родила двойняшек-девочек. Сначала я её не узнала. По правде говоря, шла, одолеваемая своими думами, и глазеть на происходящее вокруг не хотелось. Шла и не заметила, как столкнулась с кем-то. Поначалу последовал окрик низким баском под мужика, но женские интонации никуда не спрячешь, мол, смотри, куда идёшь. Поднимаю глаза, открываю рот, чтобы извиниться, как раздаётся уже обычный голос, ой, да, подруга моя лучшая! Присмотрелась, это она, мать семейства и двух дочерей. Наряжена она в мужскую куртку из серо-зелёного сукна. Голова повязана чёрным платком. Чёрного материала свободные брюки заправлены в сапоги. Поинтересовалась, как я поживаю, не потрудилась выслушать и начала делиться своими впечатлениями и новостями. В её речи было всё, но не было ни слова сказано о детях. Будто проблемы какого-то труднопроизносимого комитета для не главнее и актуальнее собственной семьи. Чтобы нам не мешали беседовать, отошли в сторонку. В это время мимо нас прокатил кортеж из трёх машин похоронного бюро. И тут она сказала. Кивнув в сторону машин, мол, по сравнению с ними, кого везут на городское кладбище, мы в выигрыше. В каком же, поинтересовалась я. Подруга рассмеялась. Да в таком, что мы живы и это уже хорошо. Хорошо, что можем ходить по улице, радоваться жизни, происходящим переменам, кои ещё наступят, но их эманации уже витают в воздухе и отчётливо чувствуется их пламенный вкус. Закурив папиросу, она, поймав мой удивлённый взгляд, пояснила, что да, начала курить с недавних пор, это требование и примета настоящего прекрасного во всех отношениях времени и предложила папиросу мне и очень некрасиво выразилась, что де, отставать от приоритетов общества не вполне лояльно по отношению к членам общества. Надо быть как все! И тут я спросила, - прости меня Господи за мой язык! – если все кинутся из окна вниз на мостовую, следуя твоей логике, нужно вслед за ними нырнуть из окна? Вопрос ненадолго озадачил школьную подругу. Она ответила, если понадобится, да, прыгнут, но не она и не её близкие друзья, а они, презрительно бросила взгляд на разношерстную публику. Для будущих перемен светлого общества нужны жертвы и их жизни, тех, кто сейчас заполнил улицы, необходимо принести алтарь счастливого будущего. Я снова не сдержалась и поинтересовалась у неё, почему же она не хочет подать им пример и положить свою жизнь на алтарь будущего. Ответ уничтожил моё представление о человеке как о человеке разумном: «Моя жизнь намного ценнее жизней этой шушеры, которую, как гнус сколь ни уничтожай, в количестве не уменьшится. И если мы, идущие в авангарде вожди, погибнем, то кто и куда приведёт это послушное стадо баранов». Потом она вдруг резко заторопилась, сославшись на общественную занятость, дескать, и так потратила на меня уймищу времени, столь сейчас драгоценного в минуты приближающегося счастья, сказала, что была рада меня видеть и надеется на скорую встречу, и что я обязательно примкну к их рядам. Напоследок я заметила ей, что она очень изменилась. «Да, изменилась! – с вызовом ответила подруга. – Во мне чего осталось от той забитой и затюканной женщины. Я сумела перешагнуть барьер несоответствия и несправедливости. Теперь я не прежняя femina sapiens, элемент классово угнетённый, а mulier militant – воинствующая женщина, стоящая над всеми классами и кланами. Я удивилась, откуда у неё такие познания в латыни, подруга улыбнулась, что, мол, забыла, в одной школе учились и за соседними партами сидели.
   Вернувшись домой, долго не могла придти в себя. Меня знобило. Боялась, что на улице простыла или от кого-то мне передался болезненный вирус. Горячий чай с несколькими каплями коньяку вернул прежнее спокойное состояние. Я согрелась и мысли, довольно необычные посетили меня. Поразмышляв, поняла, что нам живущим действительно повезло. И я могу с полной уверенностью сказать, я жива – и это уже хорошо. Скучать некогда, работа-дом, дела насущные. Есть куда приложить свои умения и способности. Но вот новое ощущение посетило мою душу и осталось в нём занозой, что будет дальше, что ожидает впереди? Неужели ветер перемен настолько изменит нашу жизнь, что останется в скором времени лишь вспоминать, что лучшие дни остались за кормой жизни. Поглотила их кильватерная струя, смешались они с другими, такими же счастливыми днями чужих и посторонних жизней, оставив нас в глубоком размышлении перед разбитым корытом грядущего. Но повторю слова подруги, ставшие моей неотъемлемой частью – мы живы и это хорошо.
   Я постоянно чувствую твоё присутствие. Мне кажется, ты стоишь на пороге квартиры в нерешительности, опасаясь шумом отвлечь меня от важных дел. Мне кажется, ты стоишь на пороге комнаты, полный неуверенности, что именно сейчас твоё обнаружение может меня разволновать своею внезапностью. Мне кажется, ты невидимой тенью стоишь за моею спиной и не дышишь, боясь дыханием нарушить царящую в квартире гармонию».    

                ***

   Очередное погружение в сон сродни погружению на глубину морскую без акваланга. Первые мгновения перехватывает горло нехватка кислорода. Затем, немного обвыкшись, начинаешь нормально дышать. Приходит в норму пульс, не бьют больно в висках и затылке маленькие молоточки; открываешь осторожно глаза, и начинаешь заново. Как, впрочем, и всегда, привыкать к новому месту. Чем-то расположенным глубоко внутри сознания понимаешь, происходящее сон. Но реальность сновидения заставляет сомневаться в собственных тактильных и ментальных ощущениях.   
   И пробуждение от сна, которое бывает внезапным, по ощущению близко к стремительному всплытию с морского дна на поверхность бушующих вод. И одним шумом в ушах и тошнотой не отделаться. Присутствует стойкое восприятие запредельной действительности, что проснувшись, ты продолжаешь оставаться во сне. Да было бы оно всё так, на самом деле…
   Как обычно, супруга проснулась рано и, судя по доносившимся шумам из квартиры, занималась музыкой. Он никак не мог вспомнить название знакомой мелодии, часто приводимую музыковедами в пример как верх творчества автора на том его периоде жизни, когда он вышел с большими материальными и семейными потерями из затяжного творческого криза. Разорвавшие спящее утреннее пространство синкопы всколыхнули уснувшее море памяти, и тотчас вспомнил название, означавшее то ли янычарские пляски, то ли подвижные восточные медитации в музыкальном стиле un rondeau1.
   Да бог с ними с янычарскими плясками! Так хотелось понежиться в постели, теперь придётся вставать. Увидел на столике расписанный вчера сегодняшний день, а в нём не было пункта – лежать, сколь захочется. А зря! В последнее время так хочется больше полежать под тёплым одеялом, обняв супругу и немного с нею пошалить. Она и сама не возражает, стоит лишь делу дойти до претворения в жизнь задуманных утех, возникает невидимая преграда из десятка выпаленных со скоростью пулемёта пуль, что это он вдруг решил на третьем десятке тряхнуть стариной. Да какая там старина, ответил ей однажды, старость ещё и вдали не маячит. Но и с этим можно примириться! Тревожит другое: она стала в последнее время часто уединяться в гостиной. Сидит подолгу за закрытыми дверьми. Чем занимается, бог весть! Попробовал войти – дверь заперта. Постучался. Тишина в ответ. Ну не спать же она там уединяется?! Ссор в последнее время, тьфу-тьфу, не было. Так, вербальные перепалки. Вроде забавы, кто кого переговорит. Первенство неоспоримое всегда на её стороне. И это одно из правил игры: подыгрывать, поддаваться, делать вид, какая она… Другими словами, триумфатору честь и слава! Она, безусловно, понимает всё, но, скажите, бога ради, кому не по душе лесть, проявляющаяся даже так вот изысканно.
   Дима, или тот, в ком Дима просыпался в своём сне, встал, потянулся. Сделал несколько упражнений. Прилив сил и бодрости передался и Диме, потом направился в ванную. Проходя мимо гостиной, с удивлением отметил, дверь открыта. Непроизвольно замедлил шаг и совсем остановился. Через узкую щель меж дверных полотен не видно, чем занимается жена. В комнате тихо, сквозь приоткрытое окно слышны уличные звуки: окрики дворника, спор печника с торговцем дров, весёлый детский смех. Минутное

1 рондо (франц.)
 замешательство помешало войти и сделать очередное открытие Америки. Он не Америго Веспуччи, да и супруга не таинственный архипелаг, возникший пред серьёзным взором из густого серого тумана ранним утром. Интерес, конечно же, грыз душу, точил червячок любознательности, что же так увлекло любимую женщину, позволяющую вести часть жизни на территории, полной тайн и загадок.
   Она почувствовала его присутствие, как чувствовала всегда и крикнула через дверь, чтобы он не мешкал и заходил, что она как раз сварила кофе и собралась позвать его разделить с нею утренний кофей, хотя она знает, натощак кофе не очень полезен.
   Приободрённый ею, Дима, вернее, тот в ком он очутился, вошёл в гостиную. Ничего непредсказуемо-удивительного и сверхсекретного не предстало пред его взором. Дима, то есть он, немного разочаровался в своих маленьких подозрениях. А что он ожидал увидеть? Её нагую в прозрачном длинном халате, возлежащую на покрытой золотой парчой софе в соблазнительной позе с сигаретой в руке, вставленной в длинный мундштук, в окружении… Кого? Тайных и ставших в одночасье прозрачных или невидимых любовников? Чушь! Полнейшая ерунда!
   Она стояла к нему спиной возле недавно приобретённого бюро и что-то писала, наклонил голову к правому плечу. Увлечённая занятие, она произнесла, чтобы он, Дима, налил кофе себе и ей. Она, дескать, немного занята.
   Он вошёл в гостиную. Из кофейника через узкий носик вырывался едва заметный парок, и аромат свежего кофе расплывался по комнате ароматными волнами. Втянув знакомый запах, Дима почувствовал голод и в желудок приятно отозвался в ответ тихим урчанием. С кружкой в руке, отхлёбывая на ходу, Дима подошёл к ней и замер в неподдельном благоговении. Завитки золотистых волос выбились из причёски и повисли драгоценными локонами. Дима почувствовал лёгкий трепет в душе. Захотелось тотчас заключить её в объятия и расцеловать. Начать с шеи и макушки, затем развернуть и переключиться на лицо: целовать с упоением глаза, щёки, губы…
   Дима положил ей руки на плечи.
   - Погоди, - произнесла она, не противясь ему. – Сядь, пожалуйста, на стул. Я закончу, осталось немного, и присоединюсь к тебе.
   Дима убрал руки. Что-то нежное и давно забытое, никогда не произносимое прежде, вдруг попросилось сорваться с уст. Он сдержался, внутренним чутьём понимая, время не пришло.
   - Что делаешь? – спросил он, сев на стул.
   - Пишу, - лаконично ответила она.
   - Что?
   - Скоро узнаешь.
   - Хочу сейчас, - сказал он. – И немедленно!
   Он рассмотрел её профиль и снова что-то безысходно-неприятное, близко стоящее рядом вдруг затуманило взор, и опустился мрак.
    - Поспешишь, людей насмешишь, - ответила она и внезапно её спина дрогнула, будто она почувствовала его тревожные ожидания. – Да что с тобой происходит? В последнее время ты сам не свой! Что-то тяготит или угнетает?
    Дима встряхнул головой, отогнал от себя мрачные видения.
    - Нет, всё в порядке.
    Она ответила немного озабоченно:
    - Да уж, в порядке… Не слепая, вижу, день ото дня меняешься.
   Тот, в котором был Дима, заверил, всё в порядке. Просто иногда, кажется, будто живёшь чужой жизнью. Ложишься спать и боишься проснуться в чужом сне.
   - В чужом сне? – переспросила она.
   - Да, в чужом сне, оглушительно похожем на явь. И в том сне-яви я живу, понимаешь, Маша, живу! Живу чужой и поразительно не похожей на нашу жизнь жизнью.
   - Как ты меня назвал? – переспросила она. – Машей?! У тебя появилась новая подружка?
    Дима мысленно обругал себя за то, что не смог сдержаться, но его очень удивили слова того, в ком он был, что тому снится сон, в котором он просыпается в чужом теле и живёт другой, незнакомой ему жизнью.
    - Я хотел сказать Миша, - пришло само оправдание. – Миша… мой друг.
    - Миша?.. Очень странно… С каких пор у тебя появились друзья с именем Миша? Прекрасно помню Арсения, Тимофея, Матвея. Ну, имена парочки-другой твоих друзей запамятовала. Не беда, вспомню как-нибудь.
   - Так что ты пишешь?
   - Узнаешь позже.

                ***

   «Дни тянутся за днями тусклой дождливо-осенней длинной вереницей, выстроившись в ряд и взявшись за плечо стоящего перед ним. Так  поступают слепые, чтобы не сбиться в пути.
   Вот и лето пролетело. Пролетело незаметно. Будто вчера легла спать в удушливой августовской ночи, а проснулась в пронизанном холодными ливнями сентябре, утро которого скрыто туманом.
   Отчаяние всё чаще посещает моё сердце. Знаю, отчаяние тяжкий грех, нельзя впадать в уныние, но ничего больше поделать с собой не могу. Приходят ночью сны, когда в окно стучится дождь ледяной рукой, смысл их сводится к одному, лучшее прошло и нечего ждать хорошего впереди. Заря нового дня не осветит горизонт алым полотнищем, опустится серая ткань неизвестного грядущего.    
   Всё чаще боюсь просыпаться, опасаюсь наступления утра, боюсь, что явь покажется не привлекательней сна. Но сон покидает ресницы, и открываю глаза. Серые сумерки рассвета тонкими серо-прозрачными лучами пробиваются в щели между штор и прорезают пространство комнаты, будто деля его на составные части. Одни принадлежат ночи, другие во власти дня, третьи – в плену ночных сновидений.
   Очень долго, по внутренним ощущениям, лежу в постели с надвинутым на голову одеялом. Не из страха, что придёт бабайка и заберёт с собой, как непослушное дитя. Вовсе нет! Понимаю, придётся встать и пересечь невидимую черту, разделяющую наше материальное и метафизическое существование.
   Над своими опасениями и страхами смеюсь почти истерическим смехом. Ну, что, скажи мне ради бога, может навредить в родных стенах, не зря же англичане говорят про своё жилище: my home is my castle. Именно, мой дом, моя твердыня, несокрушимая ничем и никем.
   Глупая я и совершенно боязливая трусиха.
   Вчера приходила моя школьная подруга, о ней упоминала выше. Сейчас пора заняться делами. Тому, что думаю о ней, уделю время позднее, накопилось много размышлений, много разно-полюсных и неоднородных по содержанию.
   А пока повторю написанное выше: дни тянутся за днями тусклой осенней вереницей, пропитанные дождями и нежданно подкравшимися холодами; что делать, не знаю, такое ощущение, будто стою на самом краешке бездны. Балансирую руками, телом и одновременно стараюсь проникнуть в суть происходящего. И словно тать скрытно в мозг закрадывается мысль, а для чего всё это? Ответа не нахожу».

                ***

   - Присаживайтесь, пожалуйста, - Дмитрий в очередной раз не расслышал имени того, в ком находился; он уже начал подозревать, что глухота является следствием его ментального перевоплощения. Но как ни странно, посторонние звуки были прекрасно слышны, и посчитал, тот факт, что он не слышит имени хозяина тела, является временной особенностью и с этим нужно смириться. – Разговор у нас будет долгим.
   На последних словах что-то щёлкнуло в голове у Димы, перед глазами поплыли радужные круги. Видимо, в этот момент его лицо, лицо того, в ком он находился, изменилось, и к нему обратились с вопросом, всё ли у него в порядке. Справившись с собой, Дима кивнул головой, - именно он, а не хозяин тела, так как почувствовал полное владение ситуацией, телом и сознанием.
   - Всё прекрасно, - ответил он, улыбка мелькнула в уголках губ и растворилась в вечернем свете за окном. – Итак, я полностью в вашем распоряжении.
   Наконец он смог рассмотреть сидящих за столом, большую часть которого освещал свет абажура. Это были, как ни странно, странно для него, вполне обычные люди (хотя, кого он ещё ожидал увидеть?), двое мужчин лет шестидесяти, оба, как зеркальное отражение похожи друг на друга. Глубокие залысины, длинные волнистые пепельные волосы, тонкая щёточка усов и модная бородка маленьким клинышком. На носу у обоих пенсне в золотой оправе. По сторонам от них сидели женщины, примерно того же возраста, что и мужчины. Строгого покроя вечерние платья из однотонной приглушённого бардового цвета ткани. Умеренно бросающаяся в глаза бижутерия из янтаря и янтарные браслеты на руках, седые волосы убраны под сеточку с вставками из камней, бросающих по сторонам колкие. Яркие лучики света. Помимо них за столом находились две молодые семейные пары. Рассмотрев их всех, Дима подумал, что перед началом разговора они приняли внутрь неразбавленный лимонный сок, такие у всех были выражения лиц.
   - Разговор у нас будет долгим, - послышался голос, вполне приятный. С бархатистыми нотками, такие голоса иногда принадлежат певцам домашних театров, любителям исполнять под аккомпанемент рояля родную и иностранную классику, а также народные протяжные песни. – С самого начала предупреждаю, приятного в нашей беседе будет мало.
   «Вот тебе на! – усмехнулся про себя Дима. – Ничего себе горячий приём». И приготовился выслушивать далее диатрибы, которые, так ему казалось, были заготовлены загодя и отрепетированы перед зеркалом.
   - Пусть для вас не буде секретом, молодой человек, - говорившей оказалась сидящая по правую руку женщина от мужчины-близнеца (или не близнеца, похожесть наводила на разные доводы), - в нашей семье принято видеть в потенциальных зятьях и невестках людей из нашего круга…
   Спину будто окатили кипятком, Дима еле сдержался, чтобы не дёрнуться. Не повёл глазом, лишь наклонил слегка голову к правому плечу и почувствовал мелкие холодные бисеринки пота на висках. Да, уж его появлению здесь были далеко не рады. Давно забытое ощущение, что он находится не в своей тарелке, кольнуло под левую лопатку. Кольнуло ощутимо, с отражением боли в макушке и последующим распространением по всему телу. «Горяченький приёмчик! – снова подумал он, - теперь нужно пару веских слов для контраста».
   - Постараюсь расшифровать, что значит «люди из нашего круга», - Дима вспомнил интонации и даже обрадовался, он узнал голос машиной бабушки, но почему она тогда так старо выглядит, предстояло ещё разобраться. – Во избежание последующих недоразумений.
   «Нет, - подумал Дима, внимательно слушая женщину, - это не Вероника Леопольдовна. Её мать или…»
   - Не отвлекайтесь, молодой человек! – это обратился к Диме сидящий рядом с говорившей женщиной мужчина. – Проявите уважение к возрасту.
   Дима слегка приподнялся со стула, наклонился в сторону говорившей:
   - Прошу прощения, слегка задумался!
   Женщина ядовито улыбнулась, и на этот раз Дима увидел полное соответствие Машиной бабушки.
   - Летать в облаках будете дома, - почти не размыкая губ, почти, как говорила и Вероника Леопольдовна, произнесла женщина. – Здесь же соблюдайте правила принявшего вас дома.
   Вдруг Дима понял, что его беспокоило с самого момента после переступания порога квартиры. Никто с ним не познакомился, кроме прислуги. Никто не представился, и никто не поинтересовался, как его звать-величать.   
   Тотчас откликнулась молодая особа, симпатичное личико её немного уродовал шрам на левой ноздре – неправильно сросшиеся края раны.
   - Несомненно, в нашем доме действует правило: чувствуйте себя как дома, но не забывайте, что вы в гостях!
   Не ожидая со своей стороны такого проявления эмоций, Дима и тот, в ком он находился, повернул голову в сторону молодой особы.
   - Уж никак не ждал шквала любезностей по отношению к моей скромной персоне, - Дима и тот, в ком он был, внутренне ликовали. – Окружающие меня люди просто до неприличия вежливы и учтивы. Даже не знаю, какую выбрать линию поведения в дальнейшем. Ведь не прогонят же меня после сих слов из-за стола. Выразят истинное гостеприимство, присущее всем профессорским семьям с устоявшимися долгими, почти полутора вековыми традициями и после, выслушав ответ, укажут на порог. И, позвольте, подвергну сомнению, что вы, хозяева дома, так и будете потчевать гостя баснями и не предложите чаю с мёдом, вареньем и сушками.
   Если лёд недоверия слова Дмитрия не взломали, то усилилось подводное течение. Несколько приободрились пожилые мужчины, с лиц спала маска непроницаемости, оживились черты, дёрнулись губы в улыбке, приподнялись брови. Те же изменения произошли с остальными. Над столом пронёсся еле заметный вздох облегчения, будто усталые невольники разом выдохнули воздух, узнав об обещанном отдыхе и его приближении. Атмосфера в комнате несколько разрядилась. Один из мужчин потёр руки и поинтересовался, будут ли сегодня расстегаи с визигой и что неплохо бы было перед беседой размяться парой-тройкой рюмочек анисовой настойки или на худой конец домашней водкой, которую, кажется, вчера выгнали и поставили бутыли в чулан.
    Пришли в движение тела, зашуршали одежды, послышалось шарканье подошв. За столом произошло революционное изменение в сторону улучшения. Дима почувствовал, что неловкость, сковывавшая хозяев квартиры, будто рукой сняло. Молодые девушки захихикали, прикрывая рот ладошками и стреляя из-под бровей в Дмитрия (на этот раз в того, в ком он был) глазками, взоры их были полны любопытства и интереса. Спала инертность с их мужей. Молодые люди открыто засмущались своему прежнему неуклюжему поведению и старались пусть и не открыто, но проявить знаки внимания Диме.
   Один из них протянул раскрытый портсигар.
   - Курите? – с надеждой, что Дима не откажется, поинтересовался он.
   Дима широко улыбнулся.
   - Увы, мой друг, - ответил Дима. – Как и все в нашем мире я подвержен этому весьма увлекательному занятию. Хоть и предупреждают медики на всех углах, что курение вредит здоровью.
   Пожилой мужчина оказался крайне удивлён. Его лицо вытянулось, губы сложились лодочкой. Глаза широко раскрылись. Кожа порозовела.
   - Позвольте поинтересоваться, - вставил он своё веское слово. – С каких это пор мои коллеги предупреждают о пагубности, сей привычки? Вот я сам медик не самый плохой…
   Его поддержала сидящая слева женщина, блеснув карими глазами:
   - Один из лучших докторов!
   - Grand mersi, mon cher1! – ответил супруге доктор. – Как не самый плохой доктор в нашей медицинской среде об этом слышу впервые. Когда это, позвольте уточнить, на всех углах медики кричат о вреде табака?!               
   Ликование победителя слышалось в интонации говорившего.
   Дима понял оплошность и тут же исправился.
   - Вот тут вы правы, признаюсь, дал волю фантазии, - проговорил Дима. – Со временем будут говорить. Модная привычка дымить в кругу друзей будет некомильфотной…
   Не зря говорят, язык мой – враг мой. Дима пожалел о начатой и им продолженной дискуссии.
   Над ним навис скалой над бушующим морем второй молодой человек.
   - Утверждаете, что комильфо сидеть за столом за рюмочкой коньяку и вести беседу, не куря неспешно папиросу или сигару?
   - Таково будет утверждение нового времени, - ох, как сожалел Дима о сказанных словах, но остановиться не мог. – Теория здорового образа жизни будет концепцией будущих поколений.
   Тут вступила в спор вторая пожилая женщина.
   - Никак нельзя согласиться с этим категорически противоречивым и неправильным высказыванием о здоровом образе жизни! – возмутилась она, закуривая нервно дрожащую в пальцах сигарету. – Это что же, получается, прости Господи, мы ведём асоциальный образ жизни, вредим себе, не заботимся о будущем?!
   Точку, вернее костёр разгорающейся дискуссии залила водой слов говорившая в самом начале пожилая женщина.
   - Прекрасное подтверждение моих слов, что не всякий человек может войти в наш круг, не потревожив его незыблемые устои, - медленно, выделяя каждое слово, произнесла она, будто читала лекцию студентам. – Вот и вы, молодой человек, не успели прикоснуться кончиком пальца к нашим семейным традициям, уже вызвали волну спора. Не стоит напрасно утруждаться, что этого вы не хотели. Что сделано, то сделано. Сказанного и сделанного назад не вернёшь. Разговор получился долгим, но не с тем

1 спасибо, дорогая (франц.)

 результатом, какого от него ожидала непосредственно я. Не знаю, на что
надеялись остальные. Но хочу, чтобы вы зарубили себе на носу, даже если вы и будете допущены в наш круг, это не означает, что вы автоматически становитесь членом нашей семьи. (Когда-то далеко в будущем эти слова не раз будет ему говорить Вероника Леопольдовна, намекая прямо на его явно не аристократично-интеллигентное происхождение; поэтому он воспринял их спокойно, как крокодил, проглотивший приманку без тяжёлых физических последствий.) Долгое, напоминаю, очень долгое время вы будете ощущать на себе наше – другими словами – моё пристальное внимание. Я буду следить за каждым шагом. Каждым движением. Я буду наблюдать за тем, как выбудете общаться с моей племянницей, судьбу которой с согласия всего семейства вручаю в ваши руки. И не дай бог…      
    Дверь в комнату резко распахнулась и на пороге возникла она, самая желанная девушка в мире. Дима непроизвольно вскочил со стула. Через минуту он был возле неё и сжимал её в своих объятиях.
   - Надеюсь, моя строгая тётушка догадалась, прежде чем устроить вербальную экзекуцию, напоить чаем? – спросила она.
   Но Дима смотрел вглубь коридора, в нём сгущались сумерки, скрадывая очертания вещей. Однако, не это привлекло его внимание. В дальнем конце коридора стоял бомж из парка с собачкой на руках и с укоризной, читавшейся во взгляде, смотрел на него.
   - Как он оказался там? – спросил Дима (тот в котором он был).
   - Кто? – обернулась обладательница золотистых волос и посмотрела в коридор. – Там никого нет.
   - Но я же… - Дима осёкся и улыбнулся. – Показалось. Сумерки всегда таинственны и загадочны…

                ***

   «То ли ветер воет от тоски, вместе с ночью всматриваясь в наши окна, то ли бездомный пёс прибился к дворнику и жалуется на своё житье. Бог весть!..
   Мысли, стоит взять в руки ручку, теряют стройность и красоту; за минуту до этого всё наоборот, слова так и льются с уст родниковой водой, журчащим ручьём в голове, складываясь в стройные, красивые фразы и предложения; примешься за дело, будто упираешься в невидимую стену и теряют слова прежнюю привлекательность и логичность. Почему бы это, как ты думаешь? Жаль, не услышу твоего ответа. Так соскучилась по тебе и твоему голосу, что невыносимой кажется дальнейшая разлука. Ничто не в силах унять наваливающуюся внезапно депрессию. Длится она, как зимняя ночь, долго и давит на сердце печаль.
   Иногда спрашиваю, что есть я, что есть окружающий мир, откуда возникшее недопонимание происходящего. Ведь оно не возникло на пустом месте. Были предшествующие причины, были знаки, указывающие на неизбежность перемен грядущего. Как всегда, никто не смог их увидеть и прочесть. Это мои выводы. Но что если бы и нашёлся человек, сумевший рассмотреть среди ясного неба приближающуюся грозу, чтобы он смог поделать. Свои мысли и свои чувства не вложишь в другого человека или в массы. Инертные по природе, они остаются глухи и немы, и лишь когда грянет гром, они начинают креститься. Впрочем, так происходит всегда. И бога, и мать вспоминаем в минуты грозные и роковые. Призываем их на помощь. Летят слова в небо в горячей истовой мольбе. Услышаны ли они будут не одними небесами, дойдут ли они до адресата? Как всегда, уйма вопросов и ни одного ответа. И снова можно смело оперировать красивыми словами, не понуждая себя к действию.
   Спасательный круг – эти письма. Послания, адресованные тебе, но иногда приходит мысль, что они направлены в никуда. В то необозримое будущее, скрытое от нашего взора плотной пеленой тумана. За ним спрятаны ли прекрасные перспективы или грядущее таит в себе катастрофу. Будет она сродни  гибели Помпеи и Геркуланума, остатки коих отыщут пытливые искатели спустя сотни лет и удивятся образу прежней жизни, или гибель коснётся десятков единиц, и прах их поглотит вода очередного потопа. Очистительные воды прольются с неба, и предстанет земля во всём своём первородном великолепии пред взорами, оставшихся в живых.
   Бог весть, что ожидает нас. Уповать ли только него? Или самому не плошать и предпринять некие действия, которые помогут пережить беду с малым количеством потерь и послужат уроком, идущим за нами по нашим следам. 
   Иногда смеюсь. Беспричинно. Находит. Прости за выражение, идиотское веселье. Будто вселяется в меня нечто, и срываются брызги смеха с уст хрустальными капельками. Хорошо. Нет свидетелей этому моему краткому безумию. Да, я не ошиблась, безумию. Им заражено пространство города, пронизаны улицы и пропитан воздух.
   Вчера во дворе неизвестные разложили костёр из мебели сбежавших от несчастья жильцов из соседнего подъезда. На пламя, пожирающее с дикарской ненавистью дерево мебели и старинных книг, сбежалась половина квартала. Беснующаяся толпа, разогретая вином, устроила пляски. Шабаш безумства продолжался до утра. Искры летели вверх и исчезали в небе.
   Всю ночь не сомкнула глаз. Боялась пожара. Неизвестно, что могло взбрести на ум этим дикарям. Держала наготове два ведра с водой. На случай, если вдруг что-то где-то займётся огнём. Болезнь предупредить легче, чем лечить.
   Слава богу, обошлось. Бессонница немного отразилась на самочувствии. Головная боль длилась целый день. Свинцовая тяжесть в висках и затылке, металлом налитые веки. В макушку, будто маленькие человечки вбивают гвозди, и звон стоит в ушах. Кое-как, в пять пополудни справилась с этой напастью. Выпила воды с каплями настоя каких-то трав. Облегчение пришло не сразу. Мне показалось, будто на раскалённый берег сознания нахлынула прохладная освежающая волна. Мысли доселе болезненно возникавшие и с трудом воплощавшиеся в слова стали легки и невесомы. Чуть не написала, как бабочки. Хотя, думаю, это было бы более верное сравнение. Оставим на совесть тех, кто будет читать эти строки, их суждение. Почему не написала, что страницы тетради будешь перелистывать не ты? стойкое убеждение неотвратимости будущих бед заставляют делать такие печальные выводы. Но, как писала прежде, я обеспокоилась о сохранности. Нашла прекрасное место для тайника. Как мне показалось, оно было оборудовано предусмотрительными хозяевами на стадии проектирования дома. Может быть, уже писала о этом, не грех повторить. Как нашла тайник, писать не стану. Ты обязан будешь его найти. Я оставила ментальную метку в квартире. Которая будет служить тебе ориентиром. Это нечто среднее с клубочком из народной сказки, куда он катится, за ним и следуй. Обязательно отыщешь искомое. Если, конечно, ты будешь знать, что искать. Но ты найдёшь, мой милый, чтобы ни случилось. Чтобы с нами, с нашей страной не случилось, пусть даже на развалинах государства и на развалинах дома будут покоиться наши следы, ты встретимся непременно. Пусть не в наших нынешних образах. Пусть мы будем изменены до неузнаваемости. Наши души соприкоснутся в определённый момент, и через годы и через расстояния, разлучающие нас, мы встретимся. Узнаем друг друга в огромной толпе. Рассмотрим и разглядим, друг друга, различим по радостному блеску глаз средь остальных, равнодушно взирающих вокруг.
   Как зеницу ока берегу нашу любовь. Пусть же она бережёт тебя от всех несчастий и бед, отведёт от сердца и сохранит душу».

                ***

   В существование некоего высшего разума, руководящего всем на земле Дима, воспитанный в духе позднего постмодерна социализма верил в равной степени одинаково, как изощрённо-мечтательно верит убеждённый атеист неподкупной душой в то, что являемое каждый день событие есть чудо, приходящее из вовне по распорядку, утверждённому природой. Никакого божественного начала, никакой религиозной подоплёки, только строгий материализм плюс электрификация всех континентов.
    Сообщение Маши, что она на три дня поедет к своей дальней родственнице, двоюродной сестре Софии, недавно родившей дочку, Дима воспринял со скрытым воодушевлением. Не то чтобы он обрадовался отъезду супруги. Нет, они ещё находились в той степени брака, когда по прошествии лет не чувствуют докучливого присутствия друг друга, а стараются как можно чаще находить в безумно занятой жизни короткие свободные минуты и провести их вместе в тишине уютного семейного гнёздышка. Радость была иного свойства, и он всем видом не показал её: лицо выражало скорее печаль, во взоре скользила грусть, в скованных движениях просматривалось некое, не свойственное не романтическим натурам неудобство. Он старался больше уделить внимания Маше, чем, естественно возбудил в ней подозрения.
   - Если ты так сильно воспринял сообщение об отъезде, - начала Маша издалека, с трудом сдерживая волнение, - я останусь дома. Ты только скажи. К двоюродной сестре могу съездить в другое время.
   Дима поспешил тут же её успокоить.
   - Что ты! – бодро возразил он, что не укрылось от супруги. – Если решила – езжай. Сколько лет не виделись с Софочкой? Два, три года?
   Двоюродная сестра, выйдя замуж, уехала с мужем в соседнюю область, где он занимался экспериментальным сельским хозяйством и писал докторскую.
   - Почти три года, - осторожно произнесла Маша, почувствовав быструю смену настроения любимого человека, и вопросом в лоб сразила, как ей хотелось думать, наповал: - Что-то быстро ты, Дима, изменил решение. Подозрительно быстро.
   Чисто по-бабьи, не ожидая от себя такой экспрессии, Дима всплеснул руками, так лебеди машут крылами, отрываясь от поверхности пруда. Чтобы нырнуть в бездонную синь неба.
   - Как ты могла так подумать?!          
   - Думаю, как могу, - отрезала Маша резко, впрочем, предпочтя в данный момент промолчать, но коли сказано, так сказано.
   Дима обнял жену и поцеловал в щёку.
   - Езжай, повидай сестру, посмотри на племянницу, - запальчиво проговорил он, горячим дыханием согревая ухо жены. – Забыла, поди, как зять-то выглядит.
   Маша ответила чуть помедлив.
   - Разве можно его забыть?! – интонации в голосе жены всколыхнули море ревности в сердце Димы.
   - У тебя с ним была интрижка? – шутливо-серьёзным вопросом он постарался сделать вид, что ему индифферентны бывшие связи жены.
   Маша ладошкой ударила Диму по плечу.
   - Интрижка?! – звуковой вопль по мощности мог запросто сравниться с устрашающей звуковой агрессией ядерного взрыва. – Ещё чего! Видел бы ты этого колобка. Объём талии равен росту! И что Сонька нашла в нём такого, что заставило учащённо биться сердце до такой неумолимо-непонятной амплитуды, что привело её и его в церковь под венец.
   «Ого-го! – подумал Дима, - Машуня-то не сильно привечает родственничка». И сразу вспомнил, с каким радушием был принят сам.
   Выгнул грудь колесом, постучал по ней кулаком.
   - Ну, я-то у тебя тот ещё! – он не нашёл сразу сравнения, потому промолчал, оборвав речь.
  Зато нашлась, что сказать Маша.
   - Как огурец, - смеясь, проговорила она. – Хоть сейчас на засолку в кадку!
   Недаром в народе говорят, долгие проводы, лишние слёзы.
   Попрощавшись дома, они повторно распрощались на автостанции. Обменялись горячими поцелуями и заверениями, что каждый из них уже тоскует и скучает, не успев расстаться.
   Разлука пролегла между ними двумястами километрами, разделяющими точку А, место отбытия, от точки Б, место прибытия.
   В этот день в мире, как во всей стране, как в отдельно взятой ячейке общества не произошло ничего из ряда вон выходящего.
   Не к ночи, помянутые исламские радикалы объявили о создании нового религиозного течения, чистого и светлого, как одежды нового пророка. Толпы просветлённых последователей ходили по восточным аулам и кишлакам и вручали тоненькие брошюры с откровениями в руки жителей тех осчастливленных мест.
   В стране очередной крупный промышленный гигант металлоконструкций объявил о банкротстве. Генпрокуратура по этому поводу начала оперативное расследование; пока писались документы, выписывались повестки, ордера и прочая процессуальная мелочь, руководители промышленного гиганта в количестве, оговоренном договором о долях бизнеса, с деньгами скрылись за любимой либералами всех мастей загранице, которая им, по их же святому утверждению, всегда поможет. Сокрушившись, следователи генпрокуратуры сбежавших экс-владельцев объявили в международный розыск и благополучно забыли об их существовании. В стране и без них хватало, чем от скуки заняться.
   Глава одной ячейки общества Сидоров с главой другой ячейки общества Петровым по случаю аванса усугубили приём алкоголя на душу населения. Влитого внутрь алкоголя хватило ровно настолько, чтобы сразу припомнились старые обиды, корни которых лежат ещё в детском саду, где один перепутал свой горшок с чужим. Приведённые аргументы не были приняты к сведению, поскольку степень обиды могла залиться либо новой порцией домашней наливки, либо внезапной встрече кулака одного с лицом другого. Что, впрочем, и произошло. Короткая словесная перепалка переросла в не менее короткий бой без правил, в нём победа оказалась на стороне водки, а не стороне одного из бойцов. Поняв всю бесполезность предъявления счетов по старым обидам, Сидоров и Петров решили сходить к главе третьей ячейки общества Иванову. Чем закончился сей славный поход, подробно изложил в рапорте дежурный отделения милиции.
   Итак, ничего существенного нигде не произошло, но Дима об этом не знал, что его и не печалило. Проводив взглядом печальным автобус с супругой, он быстро вернулся домой. С порога, сняв обувь, он полетел в спальню. Раскрыл дверь и замер. Волна непередаваемого чувства новизны вновь всколыхнула его сознание. Он видел еле просматриваемые фигуры прошлого и старался войти в контакт.
   Что делать, он не знал, поэтому поддался верному навигатору – интуиции.
   Никто не может быть уверен, насколько далеко может она завести, взяв за руку и усадив с собою рядышком.
   От интуиции Дима желал одного: проследить действия обладательницы золотистых волос. Ночь напролёт он старался проникнуть в её тайну. Но сновидение хранило её, как зеницу ока и никого постороннего не пускало к ней на пушечный выстрел.
   Последовательность своих действий ему представлялась ясно. Начать надо было с того, чем он начал утро. Подойдя к кровати, сел и закрыл глаза.
   Сумасшедший поток видений хлынул ему прямо в глаза. От неожиданности Дима поначалу едва не закричал, но горло сдавила чья-то рука, и звук утонул в глубине лёгких. Постепенно ослабел поток видений, горло прочистилось, стало легче дышать. Дима уже мог свободно разобраться в том, что видел.
   Неизвестный ландшафт чужой местности. Разбросанные там-сям аккуратные белые одноэтажные домики. Ровные полосы засеянных полей и огородов. Пасущиеся стада животных. Не картина, а какая-то пасторальная идиллия, созданная неким разумом, чтобы разозлить Диму. Синее небо, купы деревьев, колокольчики звонко поют на шеях коз. Собаки лежат в тени домов с высунутыми влажными розовыми языками.
   Дима встряхнул головой. Видение исчезло. Ему на смену пришло другое.
   Пустой перрон, руины вокзала. Откуда-то из-за спины тянет сухой гарью и горьковатым дымом. Он стоит и чего-то ждёт. Небо заволакивают серые тучи. Поднимается ветер: он гонит по перрону пыль, поднимая её в воздух и закручивая в маленькие воронки. Из них вылетают короткие яркие огоньки вспышек, как из костра вылетают угольки и гаснут, взлетев в небо. Затем повалил густой снег. Большие крупные снежинки, величиной с блюдце, таких форм в природе не бывает, медленно полетели на землю под углом, ложась на неё и образовывая невысокие завалы. Следом вдали раздался гром. Сверкнула молния. Тёмное полотно туч изуродовала костлявая сверкающая кисть, из туч пролился дождь. Сплошной стеной воды, разделившей мир на маленькие мирки, существующие независимо. Под конец, разбушевавшаяся стихия преподнесла очередной сюрприз. Величиной с куриное яйцо посыпался град. Прозрачные овальные градины с устрашающей жестокостью колотили по перрону, разлетаясь на мелкие льдинки, с остервенением бились о руины вокзала, крошась в сиренево-прозрачную пыль. Диме в какой-то миг показалось, что некоторые градины зависали в воздухе ёлочными украшениями, покачиваясь и звеня мелодичным звоном на невидимых ветвях.
   Без сноровки плыть против течения тяжело. Прилагая усилия, Дима выгребал к берегу, но течение сносило его на стремнину. И снова приходилось бороться за жизнь. Грести руками, помогая ногами, захватывая воздух раскрытым ртом, стараясь не наглотаться речной грязной вешней воды. Навстречу быстрое течение несло прошлогоднюю жухлую траву, вырванную с корнями с подмытого берега, вымытые кусты с остатками жёлтых листьев. Небольшие птички находили на тонких чёрных хрупких ветвях место для отдыха и с неимоверным любопытством наблюдали за Димой, яростно сражающимся с необузданной водной стихией чёрными бусинами зрачков.               
   Спасение приходит неожиданно. Вот, несёт тебя вода, несёт, с головой накрывают высокие волны, в волосах набивается мусор, во рту вкус болота и тины, тело от холода корячат судороги, мышцы сокращаются, резкие спазмы острой болью возвращают способность мыслить и думать; соображать быстрее и полетели-поскакали по буграм-холмам извилин прыткие дикие мустанги мыслей. Очередной водоворот с головой утянул в подводное царство. Против воли открываются глаза, и видишь, как грязную воду прорезают косые лучики света, деля её на части, как кондитер делит торт.
   Резкий удар в поясницу. Второй в между лопаток. Третий…
   Дима почувствовал облегчающее состояние полёта. На какое-то время он завис в воздухе над клокочущей массой воды, покрытой грязно-серыми шапками пены.
   - Живой! – вырвалось из груди.
   - Живой! – повторило эхо, дробя слово на буквы и разбрасывая его по берегам и скалистым утёсам. – Жи-и-иво-о-ой!!!
   Если долго валяться на пороге квартиры в мокрой одежде, соседи сочтут пьяным. Диме этого не хочется. Мало ли что могут наплести лживые языки добропорядочно-милых до безобразия соседок. Хоть люди они и не простые, все с научными званиями и докторскими степенями, но отдельно взятая скажет без зазрения совести, прижми ейную в углу, что humani nihil a me alienum puto1. 
   Собравшись, он встал и рассмотрел себя в зеркало.
   - Хорош, - произнёс он вслух. – Ничего не скажешь.
   В это же время в дальней комнате, служившей когда-то давно кладовой, послышался хриплый голос:
   - Если быть абсолютно справедливым, - говорил кто-то, обращаясь явно не к Диме, - вся твоя совесть может поместиться в кошельке тридцатью медными монетами.
   Ему откликнулись, не заставляя ждать. Голос показался Диме знакомым:
   - Призрачно всё в этом мире бушующем.
   Строка из некогда популярного фильма навеяла мгновенно некие ассоциации и Дима, скидывая на ходу ботинки, пошёл по коридору.
   - Я вас только умоляю, - послышался первый голос. – Давай без этих вот гневных диатриб и компликаций.
   - Прекрасно, - ответил знакомый голос. – Чем ещё можно прижать к стене?
   Тихий ехидный смех проник сквозь стены.
   - Калачом медовым, кулаком пудовым! Ха-ха-ха!
   Дима схватился за ручку и резко распахнул дверь. В комнате никого не было. Сухо пахло залежавшейся пылью, чем-то ещё, напоминающим бабушкин сундук со старыми вещами, обвисшей паутиной, раскрошившейся высохшей молью и церковным ладаном.
   - Убедился, там никого нет! – кто-то гаркнул в ухо.

1 ничто человеческое мне не чуждо(лат.) 

   Дима обернулся, желая увидеть говорящего, но в коридоре он был один.
   - Фома неверующий, - с укором произнёс кто-то. – Сколь говорено, людям верить надо.
   Дима собрался возразить. Его опередили.
   - Ступай в спальню, - практически приказали ему. – Заждались тебя-то. Да пошевеливайся, давай! Спишь на ходу!
   Неведомая сила развернула Диму, пинком под зад придала ускорение. Пулей он влетел в спальню и перевёл дух.
   - Хорошо-то как! – произнёс вслух Дима.
   - Кто бы сомневался, - ответили ему из коридора и послышались удаляющиеся шаркающие шаги. – Людям надо верить…
   Сантиметр за сантиметром Дима на четвереньках обследовал квартиру.
   Начал с прихожей. Используя правило часовой стрелки, пошёл по ходу. Простукивал каждый квадрат стены согнутым пальцем или небольшим молоточком. Прислушивался внимательно. Не отзовётся ли в ответ пустота. Разочарование могло накрыть в любой момент.
   Стены, пол – всё исследовал пристально. Потолок оставил как причуду, никому не взбредёт в голову делать тайник между потолочных балок. Хотя эксцентричных натур среди обычного населения всегда предостаточно. Взять, например двоюродного брата отца. Тот утверждал на любом дне рождения или гулянке, что контактирует с инопланетянами, говорит с духами усопших, общается с друзьями из соседних измерений астрально-ментальным способом.
   В гостиной, в двух спальнях, в той, где спали они, Дима ничего не обнаружил.
   Неудача не остановила. Он видел, что тайник обладательницей золотистых волос и зелёных глаз обнаружен в стене или в проёме внизу, разделяющей комнаты.
   Когда, казалось бы, руки должны опуститься, он опёрся рукой на половицу в углу, возле окна.
   Первое ощущение, всегда первое. Не сравнить ни с чем. Ни с последующими свежими и яркими. Первое ощущение всегда верное, правда, в какой-то мере и необычное.
   Диме сначала показалось, что он проваливается всем телом в яму, находясь на небольшой платформе. Возникшее чувство невесомости быстро прошло. Всего-навсего это утонула рука вместе с частицей половицы. Дима взял приподнятую доску и вынул. Следом из тайника достал свёрток серой материи. Развернул. Увидел тетрадь. Открыл. Красивый ровный почерк, некоторые особенности выдают, что писала их женщина. Полистал страницы. Исписано не более двух третей тетради.
   Сидя на полу, опёршись спиной о стену, принялся читать, окунаясь по мере чтения в обстановку прошлых лет.

                ***

   «Безвылазно дома не усидишь. Нужно иногда выйти, проветриться. Подышать свежим воздухом. Перекинуться словом с соседями, не уехавшими к родным в более спокойные места. К сожалению, их с каждым разом становится меньше и меньше. Выходя на улицу, уж и не чаю, что встречусь с теми, с кем говорила день-другой назад. Абстракция возникающей пустоты и окружающего безмолвия уже не кажется несуществующей. Начинаешь привыкать к тому, что тебя окружают фантомы, призраки былых времён и с ними нужно как-то учиться жить. Жить бок о бок, считаясь с их существованием…»

                ***

   Нежное прикосновение к лицу, вызвавшее приступ страха вернуло из несуществующего мира, погружение в который прошло без видимых психо-эмоциональных нагрузок. Дима встрепенулся и повёл взглядом по сторонам. Сердце застучало в бешеном ритме. Перед ним на полу сидела пожилая женщина и перебирала трясущимися руками, испещрёнными складками стопку фотографий и писем. Она попеременно подносила близко к глазам то снимок, щурилась и силилась рассмотреть изображение, и это плохо получалось, зрение с годами полностью покинуло её глаза, то раскрывала конверт, открыть аккуратно не получалось, бумага рвалась, женщина охала, целовала пожелтевшую бумагу, будто это могло что-то исправить и читала, усердно шевеля губами текст посланий.
   В какое-то мгновение Дима почувствовал некоторое облегчение, будто потерял вес и увидел себя сидящим позади женщины. Затем он ощутил своё присутствие внутри её головы и её глазами начал читать письма. Получалось плохо. Строчки расплывались, и по бумаге текла светло-фиолетовая река чернил. Она была спокойна. Но когда течение натыкалось на преграду, цветные воды пенились, на поверхность выскакивали округлые верхушки гласных и согласных букв или острые шпили. И тогда появлялась возможность на малое время интуитивно прочитать всплывший текст…

                ***

   «Время нынешнее схоже с омутом. Ступаешь в него безвозвратно, без возможности вынырнуть и вернуться назад. Понимаю, становлюсь фаталисткой, понимаю, все свои чувства отдаю на откуп неведомому чувству. Оно начинает вершить мою судьбу. Берёт верх и постоянным присутствием создаёт фантомную иллюзию невозможности моего существования без него. А может это к лучшему? Спросить не у кого. Вопросы есть, адресовать некому. Кто ответит, если вокруг призрачная пустота окружающего мира, сошедшего с ума. Кто ответит, когда окрестности залиты липкой массой постоянного страха и ужаса. Панические настроения присутствуют не у меня одной. Вчера случайно столкнулась в подъезде с соседкой. Пожилой женщиной, женой офицера. Поинтересовавшись здоровьем, спросила как дела у мужа. Она разразилась слезами. Бросилась домой. Принесла стакан воды. С трудом её успокоив, узнала у неё причину слёз. Она поведала, что без малого три месяца как вдова. Муж пропал без вести во время очередной военной операции. Из всего полка в живых осталась жалкая горстка людей. Соседка вынула из-за пазухи сложенный вчетверо лист плотной бумаги, исписанной корявым почерком. Текст полуграмотный. Писавший сообщил, что с её мужем они попали под интенсивный обстрел противника. Снаряды ложились кучно. Вздыбленная земля не успевала осесть, как новые разрывы поднимали её в небо. Писавший, человек не лишённый фантазии. Он сравнил разрывы снарядов с букетами цветов, изготовленными из нестабильного материала. Я выразила сочувствие соседке, чем вызвала очередную порцию слёз. Они быстро высохли, и она спросила про тебя; сердце в этот момент…»    
      
                *** 
 
   Приученный с детства не совать нос в чужие дела, не подслушивать и не читать чужие письма, Дима не мог устоять перед искушением, прикоснуться к чужой тайне. Появившаяся возможность была воспринята им как некий дар, как разрешение взглянуть и прочитать запрещённую книгу. Интуиция не подвела в очередной раз. Прочитанные тексты заставляли шевелиться волосы на голове. Удивляли подробности, которые мог знать человек, живший в то странное и таинственное время перемен. Сердце, бедное мужское сердце, привыкшее к грубой реальности настоящего, оказалось не способным к способности отфильтровать прошлое от настоящего. Грядущее в этот момент было наиболее реальным. Оно властной поступью входило в дом. Дрожали половицы, тряслись стены, с потолка осыпалась штукатурка, ходуном ходило здание.
   Сакральная тайна чужих писем тонкими острыми лезвиями любопытства полосовала душу и вместе с кровью лилось наружу тайное, не становившееся, к сожалению явным ни для кого.    

                ***

   «… прикасаюсь к чужой тайне, когда открываю страницы дневника. Почему моя тайна стала чужой? Ответить тяжело; когда прочитываю написанное ранее своею рукой, будто становлюсь воришкой, забирающимся в чужой дом, чтобы похитить сокровища. Имеют ли цену написанные строки? Вероятно, на этот вопрос сумеет ответить время. Мне же остаётся скромная возможность быть свидетелем и очевидцем происходящего. И помимо этого кто-то уполномочил меня вести записи. Стараюсь быть объективной, но как это тяжело, ведь грязную воду событий и фактов я пропускаю через фильтры своего сердца, чтобы изложить их в привлекательной форме, при этом умудряюсь сохранить их актуальность и злободневность. Тяжело ли мне? да; нести возложенное невидимое тяжкое бремя историографа времени большая ответственность. От точности изложения будет сформирован взгляд будущего читателя. Как он воспримет прочитанное, так как было на самом деле или найдётся добрый самаритянин, который исказит всё; перемешает параллели, заплетёт в тугие узлы времени события. Что будет ощущать он, тот неведомый мне читатель, когда от одной мысли, что вот сейчас, стоит лишь перевернуть страницу, начну погружаться в чужой мир, в чужие времена, полностью окажется в плену чужого мнения.
   Легко ли читать чужие письма? Легко ли лезть со своими советами к постороннему? Легко ли найти смелость, сказав «а» произнести следом «б»? легко ли выразить доступными словами чужую тайну?»

                ***

   Увлекательным чтение чужих писем можно назвать с натяжкой. Нелегко перебороть искушение открыть тетрадь и углубиться в чтение, так же невероятно трудно заставить себя захлопнуть её и сказать, мол, баста, сыт по горло.
   Бороться с соблазном Дима не стал и решил отпустить лодку любопытства плыть по течению строк. Когда-нибудь течение прибьёт её к берегу. Тем более что с ним стали происходить удивительные вещи. Он начал чувствовать биение пространства, его пульс, видеть, как по венам его течёт кровь событий и наблюдать за ними, будто смотришь фильм в кинотеатре, оставаясь при этом наблюдателем со стороны без права вмешаться и откорректировать на свой лад.
   С лёгким шелестом переворачивается страница, и глаза впитывают текст.

                ***

   «Вчера случилось одно происшествие. Я писала выше, что встретила свою школьную подругу, писала, кем она стала и как высоко поднялась над окружающими на волне катастрофических преобразований, происходящих в стране.
   Не могу удержаться и не написать, не выплеснуть на лист переполняющие меня эмоции.
   Так и хочется возопить к небесам, обращаясь, что происходит со страной, что происходит с государством, что случилось с людьми? Когда придёт этому конец и будет ли он? что-то подсказывает, на моём веку этому не бывать. Уж очень сильны внешние силы, соединившие в одном котле множество судеб и перемешавшие их в однородную массу, непонятное вещество. Вот из него и будет возводиться колосс будущего на глиняных ногах. Сколь много лет он просуществует?
   Так вот, вчера днём легла отдохнуть. Незаметно Морфей унёс меня в свои гипнотические территории, где я в облюбованной мною беседке смотрела приятные сны, в которых мы вместе и ничто не может нас разъединить.
   Вырвал меня из сладких грёз резкий стук в дверь.
   Некоторое время, находясь под впечатлением сна, не могла сориентироваться, слышу звуки на самом деле или продолжаю видеть сон. Но нет, стук в дверь повторился.
   Подошла, спросила кто там. В ответ непонятное мычание. Смешанные чувства овладели мной: открывать или нет, кто там за дверью, кого принесла нелёгкая, а может кому-то требуется помощь? Сразу столько вопросов завертелось в голове… Решилась - приоткрываю дверь на длину цепочки и охаю. В изорванной одежде стоит моя подруга mulier militant далеко не воинственного вида, левая сторона лица заплыла почерневшим синяком, глаза не видно, крупная опухоль уродует лицо; она стоит и что-то пытается говорить разбитыми в кровь губами. Волосы покрывает корка запёкшейся крови, на голове видны крупные ссадины. руки покрывает мелкая сетка порезов. Раскрываю дверь, втаскиваю подругу в квартиру и волоку, идти она не может, в ванную, где привожу её в порядок.
   Без смеха говорить не могу, грех смеяться над несчастьем человека, но когда после водных процедур она пришла в себя и приняла plus minusve1 божеский вид, поинтересовалась у неё, дескать, это так тебя отблагодарила твоя natura militant. Конечно, последние слова пришлось перевести, чтобы она могла понять, о чём идёт речь. Ничего не говоря, она разрыдалась, и мне стало её чисто по-бабьи, по-человечески не могу написать, жаль. Обняла её, принялась утешать. Налила ей крепкой настойки на травах. Выпив залпом напиток, сказалось кратковременное пребывание в лидирующих кругах, она успокоилась и принялась сетовать на судьбу, на людей, окружавших её, что она была предана своими, как ей казалось, верными товарищами по борьбе. Полчаса продолжалась эта исповедь, за это время она полностью опорожнила четверть литра настойки и уснула за столом. Мои попытки перетащить её на диван, сидели мы в гостиной, наткнулись на яростное сопротивление. Подруга в сонном бреду кричала, что никто не смеет над ней издеваться, что она ещё всем отомстит и прольёт чёрную кровь негодяев и предателей. Только раз она открыла глаза, посмотрела на меня мутным взглядом и спросила, где она и что я тут делаю. Ответа моего она не дождалась, снова положила голову на скрещённые руки и уснула. Вечерело, и я решила закрыть ставни».

                ***
   Далее лист бумаги пересекала полоса соединённых меж собой тонкими

1 более-менее (лат.)
хоботками клякс. Диме они сразу же что-то напомнили. Он снова ощутил чьё-то незримое присутствие. Возле окна спиной к нему стояла молодая женщина и закрывала ставни. В комнате сгустился сумрак. Женщина подошла к столу (его, как и ставен в квартире Димы и Маши не было), зажгла спичку и подожгла фитиль свечи.
   С улицы послышались выстрелы, раздался звон разбитого стекла. На ставнях показались следы от пуль. Вот что напомнили Диме чернильные кляксы.

                ***

   «Рука дёрнулась, когда в дверь снова настойчиво и сильно застучали. Видишь след клякс? Это последствия испуга. Дверь поспешила открыть, чтобы её не вынесли сильными ударами ног и оружейных прикладов. На площадке стояла группа вооружённых людей в военной форме. Главенствовал пожилой мужчина с погонами полковника на плечах. Он поздоровался и спросил, одна ли я дома, потом поинтересовался, не стучался ли ко мне кто-нибудь посторонний. Я ответила, что кроме них беспокоить меня некому. И тут из гостиной раздался крик подруги, что и я тоже её предала. Без церемоний меня оттолкнули в сторону и бросились в комнату. Оттуда тотчас раздались звуки борьбы, пистолетный выстрел и пара винтовочных, после чего шум утих.
   Полковник стоял рядом со мной.
   - Так вы утверждаете, что никто посторонний к вам в последнее время не приходил? – спросил он и жестом руки предложил пройти в гостиную.
   Моя подруга с пулевой раной в плече и связанными руками сзади, лежала лицом в пол. Рядом стояли солдаты.
   - Тогда как вы это объясните? – задал полковник вопрос, сел за стол. – Садитесь, разговор нам предстоит долгий…» 

                ***

   Последние строки до спазма в горле и до слёз остро напомнили Диме что-то, что он уже однажды пережил. Конфабуляция ли это, или дежа вю, он не был уверен. Он явно увидел беседку с отцом Никифором. Стол с самоваром, сушки в вазочке, креманки с вареньем. В то же время Дима видел. Как вокруг беседки время быстро меняло своё течение, как прозрачные его струи обретали видимость, как они скручивались в жгуты, в которых мелькали искажённые злобой и горем человеческие лица, искривлённые и разрушенные дома, пепелища и руины городов видел Дима. Небеса, покрытые чёрными тучами, испещряли яркие молнии. Они ударяли в землю, и вспыхивала она, когда молнии касались воды, вода занималась лилово-алым пламенем, и чад валил с поверхности вод. Видения постепенно исчезали. Одним на смену приходили другие. Были они не менее радостны. Более горестные и удручающие. Иногда Диме казалось, что он слышит звуки, пробившиеся сквозь плотную атмосферу беззвучия, и тогда слух взрывался от адского стенания и крика. И ничто или никто не в силах были остановить это безумие.       
   
                ***

     - Дима, хватит нежиться, вставай! – радостный голос жены прозвучал вместе с мелодичным звонком раритетного будильника, купленного в антикварной лавке. – Вставай, лежебока, иначе проспишь всё на свете.
   Дима с трудом разлепил веки, обильно смазанные клеем необъяснимо-тревожного сна. Почмокал губами, с трудом разлепляя: леденцы сновидений быстро растаяли и оставили приятное сахарно-ментоловое послевкусие. Раскрывать глаза, как и просыпаться ровным счётом не хотелось. Первый выходной за два месяца адской работы хотелось провести дома, нежась с молодой супругой в пуховых объятьях перины. Как оказалось, у молодой жены были на этот день другие планы, построенные ею в строгом соответствии с их общими вкусами и приоритетами. Она щебетала птичкой ранней, что поднялась ни свет, ни заря, чтобы приготовить, его любимые дранники с мясом (чему он очень удивился), что колдовала над ними с любовью и нежностью, чтобы блюдо удалось на славу. Уж очень ей хотелось побаловать муженька деликатесом (с каких пор обычное блюдо белорусских крестьян стало вдруг деликатесом, он уточнять не решился).
   - Нет, Дим, ну, ты невыносим! – крикнула Маша почти в самое ухо и Дима скривился. – Вставай, соня! Проспишь всё на свете. Помнишь хоть, куда мы собирались?
   В голове внезапно послышались монотонные щелчки метронома и из глубин памяти начали выплывать забытые образы никогда не виденных событий.
   Маша наклонилась над мужем и покрыла лицо горячими поцелуями.
   - Ещё, - попросил он.
   - Встанешь, - произнесла Маша, - будет продолжение. Бегом умываться!
   Стараясь под струями прохладной воды смыть наваждение приснившегося безумия, Дима пытался сконцентрироваться на чём-то постороннем, что никак не получалось. Мысли неуклонно возвращались, используя окольные пути к увиденному и становилось не по себе. То кожа покрывалась пупырышками и нервные спазмы пробегали по мышцам, то в голове начинали барабанить молоточки в ушные перепонки и звук отражался под куполом черепа корёжащей сознание болью.
   Почитав, дальнейшая экзекуция не приведёт ни к чему хорошему, он настроился на положительное продолжение дня. Вытерся полотенцем и вернулся в комнату.
   Маша уплетала за обе щёки дранники и одновременно читала газету, сидя обнажённой на стуле, подняв левую ногу и опёршись на неё локтем, что никогда прежде не делала, свив волосы сзади в тугой конский хвост.   
   - Ты чего застыл? – спросила она, оторвавшись от чтения, почувствовав на себе взгляд мужа. – Кушай, блюдо остынет.
   Дима сел на краешек стула.
   - Когда… ты…
   Маша отложила в сторону газету. Налила в стакан чаю.
   - Что – когда?
   - Обнажённой стала завтракать? – Диму раздирал страх от чувства дежа вю и от вдруг пробудившегося желания овладеть женой на столе, среди тарелок с пищей и соусниками со сметаной и джемом; овладеть грубо, с дикой силой проникая в неё, будто пробивая тараном крепкие ворота неприступной крепости, и чтобы она непременно при этом бессвязно что-то кричала, пуская из уголков рта струйки слюны.
   - Постоянно так поступаю, - ответила она, делая маленький глоток горячего напитка, затем увидела происходящее с мужем, прочитала в его взгляде то, что ему привиделось, сжалась в комок. – С тобой сегодня происходит, Дима? Ты сам не свой!
   Точно стальные клещи сжали её тело, и Маша поняла, сопротивляться бесполезно и идти на поводу у проснувшихся звериных инстинктов мужа не хотела, противился мозг. Это только сильнее раззадоривало Диму. Увиденное в голове он воплотил в жизнь. Жалобно звякнули вилки и ножи, ударившись об пол, разбились с печальным криком тарелки. Заскрипел от неуважительного отношения старый деревянный стол, много видавший на своём веку, но только не такое.
   Первый приступ страсти улёгся быстро. Дима схватил жену, в беспамятстве твердящую что-то по-немецки на руки и отнёс в спальню. Уложил на кровать и начал целовать шею, грудь, живот и остановился. Он не представлял, что Маша может обладать такой силой. Она схватила его за волосы на затылке, приподняла лицо и, глядя ему в глаза пылающим инфернальным взором, тихо, отчётливо прошептала: -  Was aber du einkehrte, lieber? Loher ab Wunsch K;rper wartet deine Eisesliebkosungen1. Очередной приступ дежа вю взорвал мозг и в открытое пространство комнаты выплеснулись остатки самообладания. В тон ей, он горячо прошептал, разбрасывая жемчуга драгоценных слов: - Nicht sind zu beeilen sich, bis Untergang noch entfernt. Angef;lltes Liebe Gef;; trinken kleiner schluckweise, als erg;tzen sich teuerer Wein2.
   И он, и она чувствовали себя выжатыми лимонами. Скупое прерывистое дыхание колыхало грудь и с уст слетали короткие тихие вздохи.

1 Что же ты остановился, милый? Пылающее от страсти тело ждёт твоих ледяных ласк. (нем.)
2 Не будем спешить, до заката ещё далеко. Наполненный любовью сосуд пьют маленькими глотками, будто наслаждаются дорогим вином (нем.)
   - Что это было, Дим? – не имея сил шевелиться, спросила Маша. – Ты сегодня сам на себя не похож.
   Помедлив, Дима ответил:
   - Ты тоже…
   Жена придвинулась ближе. Вытянув шею, спросила, роняя капли слов с онемевших губ мужу в уши:
   - Что под «тоже» подразумеваешь? Хороша?
   Дима пожал плечами и услышал смех жены.
   - Выложилась изо всех сил, как при забеге на сто метров?
   - На пятьдесят включив режим «турбо».
   Маша положила руку мужу на грудь и медленно повела вниз.
   - Что это было, Дим? – повторила она.
   С ответом Дима не торопился, манипуляции жены отвлекали, мешали сосредоточиться. Она чувствовала это, но не прекращала сжимать и разжимать ладонь.
   - Ты не ответил, - снова проговорила она уже более спокойным голосом. – Что это было?
   - Дежа вю…
   Минутная пауза, рука застыла с разжатой кистью и напряжёнными пальцами.
   - Повтори, я не ослышалась?
   - Дежа вю, - исполнил просьбу жены Дима и спросил: - Маш, ты смеяться не будешь?
   - Над чем?
   - Я серьёзно.
   Маша повела рукой вверх. Когда достигла шеи, аккуратно сжала горло.
   - Ab und an anf;llt primitive Wunsch fest zu ballen Gurgel. Ihn zu brechen, gluckende Halle des Lebens, das K;rper abwendet sich zu vernehmen 1. – Дима всем сердцем понимал, говорит не его Маша, которую он любит безумно, другая, совершенно другая женщина, живущая в ней и спящая до поры, и будить её ему совсем не хотелось.
- Da; stoppt2? – хриплый, с металлическими нотками голос Диме показался чужим и неприятным.
- Liebe. Sie st;rt dieser zu erledigen, nicht Ha;. Sie einfach ist3. – Диме показалось, что Маша не просто говорила, цитировала чьи-то слова или читала со страницы неизвестной ему книги.
- Liebe ist vergleichbar mit dem Ha;. Als flechten zu dem Zopf Haare, ist derma;en gebunden sie. Wo eins, wo anderer nicht zu abmontieren4.

1 Иногда возникает первобытное желание крепко сжать горло. Сломать его, услышать булькающие звуки жизни. (нем.)
2  Что останавливает(нем.)?
3 Любовь. Она мешает это сделать, не ненависть. Её просто нет. (нем.)
4 Любовь сродни ненависти. Как заплетают в косу волосы, так переплетены они. Где одна, где другая не разобрать. (нем.)
   С последними словами Дима закрыл глаза, и дыхание синей струйкой покинуло его тело.
Он увидел себя и Машу, лежащих в обнимку на кровати и склонившиеся над ними призраки прошлых лет. Они пришли проститься с ними, они пришли проститься с собой; в той жизни, что открывалась перед Димой и Машей, им не было места. Они об этом не жалели. Они радовались. И была радость спокойной и светлой.
   Минуту спустя Дима очнулся, чувство было такое, будто проспал целый век в хрустальном склепе. Голова была чиста и пуста. Ни единой мысли не родилось в момент пробуждения. Рядышком мирно сопела Маша. Он погладил её по волосам. Она скривила недовольно своё красивое личико, повела носиком, глубоко вдохнула, потянулась. Не раскрывая глаз спросила, долго ли она проспала. Дима ответил, что рад был бы знать сам, потому что и сам незаметно для неё вздремнул.
   Открыл глаза и вспомнил.
   - Маш?
   - А?
   - Мне приснился сон, что Вероника Леопольдовна решила подарить нам свою квартиру. – И спросил неуверенно: - Чушь, правда, ведь?
   Маша приподнялась на локте.
   - Это правда, Дима. Документы лежат в ящике трюмо.
   Дима некоторое время полежал молча.
   - Значит, всё не было сном.
   - Что?
   Дима рассказал, не опуская подробностей. Рассказ получился долгим. Маша слушала, накручивая на палец локон волос. Кивала головой. Когда он закончил, он увидел, что на кровати сидит не его Маша, привычная и знакомая до последней черты на лице. Сидит Маша, удивительно похожая на ту зеленоглазую девушку с золотистыми волосами.
   Маша наклонилась над ним и поцеловала в губы.
   - Я ждала, я верила, не теряла надежды, что ты вернёшься, что нас не разлучат навсегда сырые Мазурские болота…

                МО, Якутск. 2 апреля 2017г.