как молоды мы были

          
     С моим другом Георгиевичем мы стояли на краю летного поля.
 Осенью аэродром становиться пустынным и навивает небольшую грусть.
 В это время заканчивался летный сезон в аэроклубе и  смолкал  рев  моторов  самолетов  в  небе.                А  сами они,  распластав  усталые  крылья,  замирали  на  стоянке,                укутанные  в  зеленые  стеганные  промасленные  снизу  зимние чехлы.                И  мне  порой  казалось,  что  самолеты,  эти  небесные крылатые бродяги,                все равно до дрожи обшивки мерзли под этими  чехлами.
   Наверное,  особенно  плохо  им  было  долгими звездными ночами, когда метеориты
 оставляли за собой длинные  яркие  следы,  перечеркивали  темный  небосклон,
словно  тем  самым  ставя  крест  на  полетах  до  новых  лучших
летних времен.
  Днем  осенний  воздух  приобретал  необыкновенную прозрачность с волшебной голубизной                у далекой туманной полоски горизонта.                На небе ближе к полудню кое-где изредкав спыхивали еле заметные плоские «блинчики» облаков, можно сказать, призраки летних белоснежных кучевых громад.
 По  рулежным  дорожкам  легкий  ветерок  гоняет  скрученные, засохшие листья.
 Перекатываясь по шероховатому бетону,  они  тихо  шуршат.
  В  тон  этому  шороху  в  желтой  сухой траве еще стрекотали самые стойкие кузнечики.
Георгиевич  задумчиво  смотрел  то  на  небо,  то  на  летное поле.                В  своей  генеральской  форме  со  значком заслуженного  летчика-испытателя и орденской                колодкой  он  выглядел
весьма внушительно и величественно. Ветер несмело, как бы боясь притронуться к генеральской голове, шевелил его еще довольно густые, но уже сильно тронутые сединой волосы.
Неожиданно обернувшись ко мне, он сказал:– Давай спорить, когда ты смотрел на самолеты, тебе было жалко их, одиноких, оставленных до весны, без тепла рук пилотов на  штурвале.                         Да  можешь  не  отвечать,  так  оно  и  есть,вижу по твоим глазам.
Георгиевич замолчал и, посмотрев на летное поле, задумчиво, с какой-то грустью спросил:
– Ты помнишь, как все здесь для нас пацанов начиналось:полеты на планере, затем на самолете, по утрам прыжки с парашютом, давненько это было.
Затянувшись сигаретой и выпустив тонкой струйкой сине-
ватый дым, не спеша ответил:– Георгиевич, знаешь, это здорово, что мы сюда за столько
лет вместе выбрались. У меня на душе волнение и ощущение,что мы вернулись в нашу юность. Вот только глядя на твою поседевшую голову, понимаешь, что это, увы, не так. А начало как не помнить? По сути дела мальчишками мы впервые пришли на этот аэродром с одним только желанием – летать и только летать! Нас тогда по возрасту никак не хотели принимать в аэроклуб. Вспомни, как пришлось хитрить с годами,приписывать себе, чтобы дотянуть до шестнадцати.
–Да,  время  летит,  –  задумчиво  произнес  Георгиевич,  –  а было это, страшно подумать, около сорока лет тому назад, – и замолчал.
– Посмотри, – обратился я к своему другу, – все то же летное поле, вот только деревья на территории, которые мы еще курсантами посадили, были тоненькими и всего-то в наш рост, а теперь их не обхватишь и какие они стали высоченные. А так то же бескрайнее небо, тот же ветер и все та же, наверное, как у тебя, так и у меня неослабевающая жажда летать, которая и привела нас сюда и определила всю дальнейшую жизнь.
Георгиевич неодобрительно покосился на мою сигарету и проворчал:– Все куришь? Не можешь бросить. Пора уже, пора.
– А чего бросать. Поздно, да и к чему? На планерных соревнованиях,  особенно  трехсоткилометровых  маршрутах, когда летишь пять-шесть часов и все на нервах, то поневоле закуришь.  Вот  и  втянулся…  Как-то  раз  мы  с  Колей  Ланцовым – помнишь его?                – на всесоюзном первенстве, именно на «трехсотке», на последнем отрезке сумели набрать где-то под четыре тысячи метров высоты. В тот день основания облаков, под которыми и набирают высоту планеры, находились необычно для наших мест на большой высоте. Так вот, Георгиевич,  той  высоты  нам  с  ним  спокойно  хватало,  чтобы  долететь до аэродрома, причем, по нашим прикидкам, с хорошим результатом. Ну, я от радости, что все удачно складывается и  больше  не  надо  напрягаться,  искать  восходящие  потоки,
тратить на это время, а остается только лететь по прямой к аэродрому и финишировать, решил расслабиться – закурить.
Дотянулся рукой до приборной доски, взял с нее пачку сигарет,  спички.  Начал  чиркать,  а  они,  подлые,  не  зажигаются.
Тогда по рации передаю Ланцову: «Коля, мне попались бракованные спички, не горят, никак не могу, черт побери, прикурить!» Он в ответ в эфире смеется: «Все очень элементарно,
прикинь, на какой высоте мы летим. У спичек, в отличие от нас, началось кислородное голодание, им не хватает кислорода».
Георгиевич хмыкнул:– Ну и как долетели? Что за результат, какие места заняли?
– Конечно, призовые, Георгиевич. А ты как думал? Иначе нельзя было. Наша аэроклубовская команда гремела на весь Советский Союз, ее побаивались другие участники соревнований.  Мы  почти  всегда  стояли  на  верхней  ступеньке пьедестала почета.                Дипломы и награды получали из рук таких знаменитых  асов,  как  трижды  Герои  Советского  Союза  Покрышкин,  Кожедуб.  На  соревнованиях,  посвященных  пятидесятилетию планерного спорта, нас поздравил знаменитый  летчик-истребитель  первой  мировой  войны,  первым  из  пилотов  выполнившим  фигуру  высшего пилотажа  «штопор»,               
Константин Константинович Арцеулов. Вот какие легендар-
ные личности жали мне руку, Георгиевич!
– Да, никто не знал и не предполагал, что из нас получится,  когда  мы  переступили  порог  аэроклуба,  кем  после  его окончания станем? – задумчиво произнес Георгиевич и продолжил: – Только и была у нас одна мечта подняться в небо, научится  летать!  А  кем  станем?  Да,  конечно,  мечтали  быть настоящими летчиками! – подытожил он.
* * *
Да и как можно было не грезить о небе? Над нашим городом в любую погоду с оглушительным ревом и свистом проносились  серебряными  стрелами  реактивные  истребители,
взлетавшие  с  расположенного  прямо  за  окраинами  города военного аэродрома. Мы с моим другом в свободное от школы время, лежа на пригорке, с которого был виден аэродром, с  восхищением  наблюдали  за  самолетами,  выполнявшими высоко в небе то «мертвые петли», то «бочки», то стремительные боевые развороты. И, конечно,представляли себя в кабине этих серебряных стрел. Вдобавок к этому бредившему душу  и захватывающему  зрелищу  в  небе  прибавлялся  еще один фактор – офицерская форма пилотов.
В  воскресные  дни  в  нашем  старинном  городском  парке, когда  смеркалось  и  в  вечерней  тишине  раздавались  первые звуки духового оркестра на танцевальной площадке, появлялись большой, дружной компанией военные летчики. Все они были молодыми, подтянутыми, в новенькой голубой форме с золотыми крылышками на форменных фуражках. Пуговицы на кителе были начищены и ярко блестели. Брюки были идеально отутюжены, с острыми стрелками. В довершение ко всему с боку их мундиров висели на двух золотых цепочках вызывавшие у нас особенную зависть кортики.
Конечно,  все  девушки  стремились  танцевать  только  с ними. А мы, пацаны, сквозь решетку танцплощадки смотрели на пилотов, непринужденно державших в своих объятиях
девчонок и кружившихся с ними в вальсе, как незадолго до этого кружились в небе, выполняя фигуры высшего пилотажа!
* * *
Нам тогда казалось, что ужасно долго и нудно тянется детство. Но настала, наконец, та долгожданная пора, когда можно было хоть и с хитростью, но все же переступить заветный
порог  аэроклуба.  Для  этого  мы  с  Георгиевичем  приписали себе  по  два  года  лишку  к  своему  возрасту.  И  вот,  наконец, приняты на планерное отделение.
Пройдена медицинская комиссия, позади остались теоретические  занятия,  сданы  экзамены  по  аэродинамике, штурманской подготовке и еще куче разных авиационных  премудростей.               
  Вслед  за  ними  прошло  распределение  по  летным инструкторам и, конечно, благодаря нашим общим стараниям  с  Георгиевичем  мы  были  зачислены  в  один  летный  экипаж.
Надо отметить, что Георгиевич среди курсантов выделялся из всех своим небольшим ростом. Когда происходило построение, он замыкал строй. Впоследствии, после окончания
школы  летчиков-испытателей,  именно  это  обстоятельство помогло ему принять участие в испытаниях техники по космической тематике. Но основным его направлениям как ведущего летчика знаменитой фирмы было испытание боевой техники и демонстрация ее за рубежом на различных авиационных салонах, таких, как во Франции Ле-Бурже, в Англии
Фарнборо.
Не  единожды  рисковал  жизнью  Георгиевич,  поднимая  в небо новейшие, летающие в несколько раз быстрее звука самолеты, больше похожие на ракеты. Принимал участие в от-
работке посадки «сушек» на палубу авианесущего крейсера.

* * *
Но это было спустя многие годы, а во время обучения в аэроклубе, когда начались полеты, из-за маленького роста у моего друга возникла проблема, и не одна. Во-первых, его ногис  трудом  доставали  до  педалей  управления  рулем  направления. Во-вторых, так как Георгиевич низко сидел в кабине,приборная доска  закрывала ему обзор, и он просто-напросто в полете не видел горизонт. Поэтому пилотировать, как выражались на своем профессиональном языке инструкторы, «по капоту – верхней части приборной доски и горизонту» Георгиевич не мог. А это основной принцип визуального пилотирования.  Иначе  говоря,  в  полете,  ухватившись  мысленно  за ту линию, что разделяла небо и землю, надо точно горизонтально, держать в воздухе относительно ее этот самый капот
и, соответственно, планер или самолет. Однажды даже встал вопрос об отчислении его из летной группы и аэроклуба из - за маленького роста.
Случилось это во время полетов. На старте, то есть там, где взлетали и садились планеры, находились руководитель полетов и в огражденном четырьмя флажками так называемом «квадрате»  –  мы,  курсанты,  появился  начальник  летной  части Василий Григорьевич. Как раз в это время приземлялся планер,  в  котором  находился  Георгиевич  с  инструктором.
Начлет  внимательно  посмотрел  на  посадку  планера,  усмехнулся и спросил у командира планерного звена, руководившего полетами:
– Николай Фомич, что у тебя там за кепка одна летает? Это не дело, курсант ничего не видит, ни горизонта в полете, ни земли во время посадки. Надо отчислять, а то получим летное происшествие, а нам это надо?»
И на самом деле, в кабине планера была виднелась только
кепка Георгиевича, но никак не он.
Фомич – так за глаза мы называли своего командира, – подумав,  сказал:  «Товарищ  начлет,  этот  тот  самый  курсант  с проблемой роста, о котором я вам докладывал. Но, как говорит его инструктор, этот «малыш» все схватывает на лету, как в  прямом,  так  и  переносном  смысле.  Василий  Григорьевич, на своем опыте знаю, как трудно пробивать дорогу в жизни тем,  кто  ростом  мал».  Здесь  надо  отметить,  что  Фомич  сам
был небольшого роста. И, немного помолчав, командир твердо сказал: «Прошу оставить «малыша» в аэроклубе, он, можно сказать, фанатик авиации. У него глаза горят, когда он видит летящий в небе планер или самолет. Я думаю, этот «малыш» пробьет себе дорогу в небо. Мы еще услышим о нем, гордится будем, что он в нашем Орловском аэроклубе учился летать!
Ну а чтобы он в кабине сидел повыше – это моя как командира звена недоработка, товарищ начлет. Надо было его инструктору  подсказать,  чтобы  «малышу»  подкладывали  еще
одну дополнительную подушку на сидение, чтобы он выше сидел. – И Фомич, обернувшись к инженеру звена, приказал:
– Выдать «малышу» еще одну личную подушку на пилотское сидение. Инженер, исполнение – под твою ответственность».
Николай Дмитриевич, инженер планерного звена, фронтовик,  прошедший  всю  войну.  Он  обслуживал  полученные по ленд-лизу американские бомбардировщики  «Бостон», выполнявшие челночные полеты из Полтавы в Англию и обратно, а на маршруте бомбившие цели в Германии.
Инженер одобрительно кивнул головой, сказал: «Сделаем, командир, будет у него подспорье для роста» и улыбнулся.
– Вот еще что. Будет подходить его очередь летать, пусть техники педали переставляют поближе, чтобы у него ноги до них доставали,– добавил Фомич.
Здесь надо отметить, что, несмотря на малый рост, Николай Фомич перед войной успешно закончил наш аэроклуб, стал летчиком-истребителем. Прошел всю войну, имел ордена и медали за сбитые немецкие самолеты. Свой небольшой «иконостас», которым он очень гордился, Фомич вывешивал на грудь два раза в год.
На майские праздники аэроклубовцы принимали участие в  народной  демонстрации.  Ровными  рядами  с  гордостью проходили мы мимо  трибуны, на которой стояло все руко-
водство области. Впереди нашей колонны в летной военной форме шел начальник аэроклуба Федор Васильевич. Он  был высоким, сильным, широким в плечах и поэтому легко и сво-
бодно нес в руках большой, развевающийся на ветру авиационный  флаг.  За  ним следовали  командиры  эскадрилий,  затем инструкторы. После них – мы, спортсмены и курсанты, в
новеньких синих авиационных комбинезонах с блестящими застежками-«молниями» и черных кожаных шлемах, на которых  в  лучах  солнца  поблескивали летные  очки-«консервы».
Когда мы равнялись с трибуной, над площадью раздавалось:«Да  здравствуют  советские  авиационные  спортсмены!»                Нас еще больше переполняла гордость, и мы в ответ во всю силу молодых легких кричали: «Урра!» К этому моменту шедшая всегда  последней  группа  парашютистов  немного  приотставала  от  нашей  колонны,  а  затем,  распустив  цветной  купол парашюта, переходила на бег. Купол наполнялся воздухом и взвивался над нашей  колонной. Это, в свою очередь, вызывало восторг на трибуне и теперь уже с нее неслось: «Урра»!
Еще Фомич обязательно  надевал свои награды на восемнадцатое  августа,  когда  страна  отмечала  День  военно-воздушного флота. Уже с раннего утра на аэродроме «Медведев-
ский  лес»  собирался,  наверное,  весь  город.                Один  за  другим подъезжали переполненные автобусы. Реяли флаги, гремела музыка,  ее  перебивал  рев  самолетов,  выполнявших  фигуры высшего  пилотажа.  Особенно  мастерски  их  «крутил»  Витольд, будущий чемпион мира. Еле заметными точками отделялись от высоко летевшего самолета и стремительно падали в затяжных прыжках парашютисты. В это время на летном поле устанавливалась абсолютная тишина. Все с замиранием сердца ждали, когда же, наконец, раскроются купола. И как только  в  голубом  небе  гулкими  хлопками  разворачивались разноцветные  парашюты,  все  начинали  дружно  аплодировать.
Нам очень повезло в том, что почти все командиры были фронтовиками,  а  инструкторы  Александр  Афанасьевич  и Николай Михайлович хоть и превосходили нас по возрасту,
но по азарту и тяге к полетам ничем не отличались от своих курсантов. Такое сочетание позволило нам быстрыми темпами осваивать азы летного дела, правда, наука полетов оказа-
лась весьма непростой и давалась большим потом и напряжением сил.
* * *
Планеры в небо запускали похожей на гоночный автомобиль чехословацкой лебедкой с мощным дизельным двигателем, испускавшим при работе клубы черного дыма. Во время полетов  на  одном  конце  летного  поля  из  белых  полотнищ разбивали старт, на это место выкатывали планеры. На противоположной  границе  аэродрома  устанавливалась  лебед-
ка, за рычагами которой важно восседал все тот же Николай Дмитриевич. К лебедке подъезжал грузовик, и шофер цеплял к нему пару тросов, которые потом при движении грузовика разматывались с двух барабанов. Надо отметить, что шофер, которого мы прозвали «Голубчик» за то, что он все время в разговоре,  когда  обращался  к собеседнику,  он  постоянно вставлял это слово… так вот, Голубчик был весьма острый на
язык, часто подтрунивал над нами по делу и без дела, и мы за это его немного побаивались.

* * *
После того как «Голубчик» подвозил тросы на старт, один из  них  присоединяли  к  специальным  замкам  на  фюзеляже планера. Экипаж по рации докладывал о готовности к взлету.
Инженер запускал двигатель лебедки, включал тягу на один из барабанов, который начинал бешено вращаться, и планер стартовал с огромным ускорением. В кабине тебя буквально
вдавливало в спинку сидения. Через несколько метров надо было тянуть ручку управления на себя, и планер с гулом круто взмывал вверх, словно большой воздушный змей. Горизонт
уходил вниз, и видно было лишь небо. За какие-то десять-одиннадцать секунд ты оказывался на трехсотметровой высоте, после этого надо было потянуть за рычаг отцепки, и планер, освободившись от троса, переходил в свободной полет.
Наши  первые  учебные  полеты  с  земли  выглядели  весьма забавно. Планеры – а учились мы на «Приморцах» – под нашим неопытным управлением летели как угодно, но только
не так как нужно, то есть ровно. Они покачивали крыльями,словно посылали приветы на землю томящимся там в ожидании свей очереди полетать курсантам. Иногда планер вдруг
клевал носом или, напротив, неожиданно задирал его.
Дожидаясь  своей  очереди  сесть  в  кабину,  мы  наблюдали за полетами своих товарищей, живо обсуждая их ошибки. А у Фомича, сидевшего за небольшим столиком с рацией и руководившего полетами, комментарий на наш импровизированный разбор полетов был простой: «Вы все как один болтаетесь в небе, как говно в проруби!»
Но все же мы от полета к полету все увереннее держались в воздухе, шлифовали технику пилотирования, готовясь к самостоятельному вылету, который уже был не за горами, и это
долгожданное событие, как нам показалось, наступило весьма неожиданно.
В один из летных дней ко мне в кабину вместо инструктора сел Фомич и сказал:
– Слетаю с тобой, посмотрю, чему научился, как пилотиру-
ешь, рассчитываешь заход на посадку.
Мы взлетели, и после набора высоты я своевременно отцепился от буксировочного троса и перевел « Приморец» в планирующий полет. При разворотах старался как можно точнее выполнять их, ориентируясь по горизонту и по прибору «поворота и скольжения», в нем в стеклянной трубочке находится перемещающийся от любого движения черный шарик,
вот  его  и  нужно  стараться  держать  строго  по  центру,  тогда разворот  получается  идеальным.                Полет  в  целом  проходил как обычно, и в завершение его постарался точно рассчитать
приземление, и «Приморец», как вкопанный, после небольшого  побега  остановился  у  знака  посадки.  Честно  говоря,  я рассчитывал, что Фомич похвалит меня за такой грамотный полет, но он неожиданно вместо этого коротко произнес:– Вылезай!
Немного обескураженный, выбрался из кабины и стал снимать парашют, а Фомич в этот момент сказал:– Передай его своему другу, пусть малыш садиться в планер, проверю и его сегодня, чтобы вас не рассорить.
И в этот момент для меня стало понятно, что идет командирская проверка к первому самостоятельному полету!
Малыш быстро надел парашют и сел в кабину, пристегнул привязные ремни и опустил фонарь – прозрачную часть кабины.
На противоположном конце аэродрома лебедка выпустила густой клуб дыма, и планер немного промчавшись по земле, взмыл в небо. После отцепки, пролетев по так называемой
коробочке,  то  есть  по  четырехугольному  маршруту  вокруг летного  поля,  приземлился  у  посадочного  знака.  Фонарь открылся, Фомич и малыш вылезли из кабины планера.                Командир подошел к столику с рацией, за которой вместо него сидел начлет и стояли инструктора, и они стали вполголоса совещаться.
Всезнающий Голубчик подошел к нам с показной печалью в голосе произнес:– Ну что, орлы, вас хотят выпустить самостоятельно. Смотрите не гробанитесь в первом полете, а если повезет, лишь только  покалечитесь, то  первым делом надо держать марку летуна и вперемешку со стонами спросить у врачей: «А я буду летать?» Так по авиационным байкам все неудачники поступают. И... – Он не успел договорить, как Фомич крикнул:
– Ну, что ты болтаешь, Голубчик! Ребятам лететь, а ты несешь разную чушь, слушать противно!
Он подошел к нам, посмотрел на обоих:– Забудьте, что сказал Голубчик. – И, взяв меня за плечи,повел к планеру: – Полетишь один, не боишься?
– Николай Фомич, конечно, не боюсь и очень хочу слетать самостоятельный, только немного волнуюсь.
–  Ничего,  это  в  полете  пройдет,  пилотируй  как  обычно и все будет хорошо, точной и плавной посадки! – усаживая меня в кабину и напутствуя, пожелал Фомич. Мой инструк-
тор Александр Афанасьевич ничего не сказал, только улыб-
нулся и подмигнул, закрывая фонарь.
Через несколько минут я уже был в воздухе самостоятельно!  Меня  переполнял  восторг  от  полета!  Свершилось  то,  о чем я мечтал с детства – научился летать! Но до конца в это как-то не верилось! И, не удержавшись, повернув голову, посмотрел назад туда, где сидел инструктор. Конечно, его там не было, он остался там, внизу на земле, и только я один на один с бескрайним небом!
* * *
Затем  первый  свой  самостоятельный  полет  совершил  и мой друг. Николай Фомич, поздравляя нас, сказал:– Записываю в ваши летные книжки первый тип летательного аппарата, на котором вы можете самостоятельно летать,– КАИ-12 «Приморец» конструктора Михаила Симонова.
Кто в этот день мог знать, что через четверть века Михаил Петрович пригласит моего друга летчиком-испытателем в свое знаменитое конструкторское бюро и Георгиевич первым
поднимет легендарный Су-34.
После  «первого  самостоятельного»  продолжились  учебные полеты уже не только по кругу для отработки взлета и посадки, но и в «зону» для выполнения простых фигур высшего пилотажа.
Но нам с Георгиевичем было мало одних полетов, и мы с ним как-то незаметно пристроились к парашютистам, так как все равно предстояло выполнить тренировочный прыжок, но только всего один раз, что нас никаким образом не устраивало. В парашютном же звене можно было вволю «попрыгать»,испытать себя не только в простых, но и в затяжных прыжках.
Чем мы с Георгиевичем и воспользовались. Во время первого прыжка, говоря по-честному, от волнения мы ничего толком так и не поняли.
Но на следующий «прыжковый» день уложили сразу два парашюта, причем один из них уже с ручным открытием. В этом  нам  активно  помогли  неразлучные  подружки  Люся  и
Лариса, имевшие по три десятка прыжков, в том числе и затяжные. Во время всеобщей укладки парашютов они периодически, вначале исподтишка, на нас посматривали, а затем
стали активно помогать правильно уложить парашют.
Они-то и подбили нас выполнить во второй день сразу два прыжка. Инструктор Виктор Петрович, к которому мы попали в группу, очень здорово удивился, когда увидел, что после выполнения второго в жизни прыжка мы вновь в третий раз стоим на линии проверки.
– Вы что, совсем от страха очумели? Куда это вы лезете, да еще с «ручным»? Во-первых, вы уже выполнили второй свой прыжок, хватит с вас. Во-вторых, не рановато ли вы уложили
парашюты на ручное раскрытие? Марш с линии проверки!
Надо  отметить,  что  два  первых  прыжка  мы  выполнили  с «веревкой» то есть с принудительным раскрытием парашюта.  А  очень  хотелось  выдернуть  самому  вытяжное  кольцо  и услышать за спиной шорох сходящего с купола чехла и строп.
Тем более что Лариска и Люська продолжали посматривать на нас, переглядываясь между собой, и хитро улыбались.                Нам с Георгиевичем ну никак не хотелось ударить перед ними, да и перед собой, как говорится, в грязь лицом! И мы решили взять в осаду того, от кого зависело, прыгнем мы или нет!                И стали  в  один  голос  канючить:  «Виктор  Петрович,  ну разрешите, ну что вам стоит...»                Посмотрев на наши псевдоопечаленные физиономии, тот сказал:  – Ну ладно, черт с вами.               
 Понаблюдаю, как вы в воздухе беспорядочно  кувыркаться  будете. Только  смотрите,  вытяжное кольцо не потеряйте. Крепче его держите! А сейчас давайте быстро в самолет, пока Спартак не видит.
Спартак  Иванович,  командир  парашютного  звена,  в  это время что-то записывал в журнал прыжков и не обращал внимания на то, что делается на линейке готовности. Мы быстро пристроились к уходящей на самолет группе и через минуту уже сидели внутри его на жестких алюминиевых скамейках.
Двигатель заработал, и самолет, с натуженным ревом довольно долго пробежав по траве, взлетел.
Виктор Петрович, который в этом «подъеме» был выпускающим, прошелся по салону. И  и не спеша зацепил за толстый трос, проходящий вверху фюзеляжа, вытяжные фалы страхующих приборов автоматического открытия, срабатывающего на безопасной высоте, если спортсмен
сам не раскроет парашют.
Затем Виктор Петрович открыл дверь, и через нее внутрь ворвался вихрь тугого ветра, закрутившего в салоне небольшой вихрь пыли.
Мы с Георгиевичем сидели возле обреза двери, и нам через нее хорошо была видна далекая земля.                Вновь, как и в первый раз, по спине непроизвольно пробежал неприятный холодок.
Виктор  Петрович  наклонился  к  нам  и  прокричал:  «Ну  что,орлы,  вставайте,  первыми  пойдете  на  «пристрелку»,  по  вас определим направление ветра на высоте. Возьмитесь за кольцо и не выпускайте его. Как только отделитесь от самолета,
сразу не раскрывайте купол, а как почувствуете, что свободно падаете, дергайте кольцо».
Мы  с  Георгиевичем  поднялись  и  подвинулись  к  самому обрезу  двери.  Внизу  на  зеленом  фоне  летного  поля  четко выделялся  песчаный  круг  приземления  с маленьким  белым крестом, в центре которого в идеальном случае мы должны будем приземлиться.
Рявкнула сирена, Виктор Петрович кивнул головой и слегка  подтолкнул  Георгиевича,  тот  шагнул  за  борт  и  закувыркался. Снова рявкнула сирена, и инструктор кивнул мне. Я
оттолкнулся  от  нижнего  обреза  двери  и  в  прямом  смысле прыгнул за борт. Моментально земля и небо стали меняется местами, но, в отличие от первого прыжка, я уже почти все видел, ощущал и соображал.                Особенно четко выделялись то на фоне неба, то на фоне земли: ноги в парашютных ботин-
ках  с  толстой  подошвой.  И,  как  учил  Петрович,  поняв,  что нахожусь в свободном падении и уже отлетел от хвоста самолета, резко дернул стальное вытяжное кольцо, которое крепко держал в руке, и сразу почувствовал спиной, как выходит из чехла парашют, затем раздался хлопок, и купол раскрылся.
Закачавшись под  ним  в  подвесной системе, быстро  осмотрелся: стропы вышли без перехлестов, все в норме. Немного ниже меня виднелся раскрытый купол Георгиевича. Я закричал  ему:  «Как  здорово»!  В  ответ  услышал  радостное:  «Ага»!
Конечно, в центр креста в этот раз мы с Георгиевичем не попали.  Но  с  довольным  видом  и  гордо  поднятыми  головами подошли к девчонкам. Поделились впечатлениями о первом прыжке  на  ручное  открытие,  а  затем  все  вместе  стали  готовить парашюты на следующий прыжковый день.
* * *
После  того  как  купола  были  уложены  и  проверены  в  наступающих сумерках, все, и парни и девчонки, после ужина собирались на опушке сосновой рощи. Последние лучи захо-
дящего солнца позолотили стволы высоких сосен, и в вечерний тишине лишь изредка слышался звонкий крик перепела:« Спать пора!»
И когда окончательно опускалась призрачная летняя темнота, зажигался большой костер. Языки пламени с треском и  яркими искрами устремлялись вверх к потемневшему небу,
на  котором  одна  за  другой  зажигались  бледные  звезды.  Все спортсмены рассаживались в вперемешку: девушки и парни недалеко друг от друга, вокруг костра.
Неугомонный  перворазрядник  Володька,  имевший  на своем счету более пятисот прыжков и уже отслуживший три года  в  десантных  войсках.  Он  знал,  наверное,  все  смешные
анекдоты  и  огромное  количество  бардовских  песен,  не  расстававшийся с гитарой, мне казалось, что он порой втихаря сней и прыгает.
Владимир,  перебирая  струны,  задумчиво  смотря  на  пламя, начинал петь. Особенно всем нравилась песня о вьюге на слова Михаила Светлова. «Вьюга воет и просит солдата: «Дай поспать у тебя на груди! Я хочу отдохнуть и согреться у горячего сердца бойца!»
Исполнял он ее как-то так, особенно так, что брало за душу и представлялись белоснежные поля с солдатами, заметаемыми в окопах вьюгами! Да и остальные песни, что он пел, без-
умно нравились нам, и когда он замолкал, мы все начинали дружно упрашивать его еще что-нибудь спеть. Володя, обычно  немного  покочевряжившись,  ухмыляясь  говорил:  «Ну
ладно, десантура, так и быть, перекурю, и что-нибудь спою,
только выбирайте, что. Я все песни знаю!»
Пока «парашютный бард» дымил сигаретой, гитару из его рук брала стройная, с длинными распущенными по плечам белокурыми волосами зеленоглазая Наталья.
Она, на мой взгляд, чудесно играла на гитаре и пела низким  завораживающим  голосом  в  основном  тоже,  как  и  Володька, бардовские песни.
В ее исполнении у нас с Георгиевичем тоже были любимые мотивы. Немного печальная песня Юрия Визбора про Серегу Санина, с которым легко под небесами, и Булата Окуджавы
«Синий  троллейбус»,  последняя  особенно  нравилась  мне. Наташа пела, а в ее глазах попеременно сверкали то отблески костра, то звезд, и они в эти мгновения сверкали колдовским  зеленым  кошачьим  светом.  Перебирая  струны  гитары своими длинными, изящными пальцами, Наталья посматривала  поочередно  на  всех  нас  из-под  своих  густых  темных  и длинных ресниц. Но все же ее взгляд на какое-то неуловимое
мгновение дольше всего задерживался почему-то на мне, и, честно  говоря,  эти  взгляды  вызывали  в  душе  новое  чувство чего-то неизведанного и волнующего!
Георгиевич по поводу высказался так:– Чего-то Наталья на тебя зырится, потом начнет приглашать погулять под звездами, и нашей дружбе капец, смотри не поведись! Да и Лариска с Люськой на это обидятся и перестанут помогать нам укладывать парашюты.
Я малодушно кивал в знак согласия головой, но… сам все с большим вниманием стал слушать песни и посматривать на Наталью.
Ближе к полуночи подходили командиры звеньев Фомич и Спартак. Наталья по их просьбе исполняла песню полярных летчиков «Кожаные куртки» Александра Городницкого.
Она  пела  про  туманы,  снежные  бесконечные  просторы,  торосы и льды, Богом забытые маленькие северные аэродромы и ностальгию по «большой земле». А командиры задумчиво
слушали  ее,  засунув  одну  руку  в  карман  кожаной  куртки, а  пальцами  второй  держа  в  углу  губ  мерцающую  сигарету.
Когда стихали последние звуки гитары, командиры, как заботливые няньки, отправляли нас спать, так как вставать на «прыжки»  надо  было  на  зорьке,  до  которой  оставалось                всего-навсего четыре часа.
Спортсмены  расходилась  по  палаткам,  командиры  и  инструктора  –  в  домики-каптерки,  сделанные  из  контейнеров от самолетов, а мы с Георгиевичем шли в маленькую фанерную будку. Там хранились полотнища, из них во время полетов выкладывали аэродромные стартовые знаки, они-то по ночам и служили нам постелью.
Когда мы ложились и завертывались в них, полотнища еще сохраняли  тепло  длинного  летнего  дня.  Нам  казалось,  что полотнища источали сказочный аромат ветра, солнца и дождей.                Мы мгновенно засыпали от этого волнующего запаха,под шум сосен, который превращался во сне в гул океана, а полотнища – в паруса волшебных летающих бригантин, уносящих нас в бескрайный небесный голубой простор – наше
счастливое будущее, о котором мы мечтали!