Этот рассказ из цикла "Моё Таёжное Раздолье".
Я дарю его Вам, всем жителям, жившим, когда-либо, и тем, кто поныне живёт в посёлке Раздолье и в близлежащих к нему посёлках: Змеёво, Ново-Борисово, Большая Черемшанка, Октябрьск, Дмитриевка
Усольского района Иркутской области.
С уважением и нижайшим поклоном к Вам, дорогие мои земляки.
- ПОСВЯЩАЕТСЯ!
Памяти жителя посёлка Раздолье
моего отца
Агеева Юрия Абрамовича
01. 04. 1933г. - 18. 09. 2003г.
Эта история произошла в окрестностях посёлка Раздолье на берегах реки Китой, наверное, в 1972 году.
Река Китой - является вторым притоком реки Ангары, обладающим наиболее непредсказуемым и суровым нравом.
Для сведения:
Название реки Китой связано с древними племенами кетов (хетов), живших по берегам этой реки. По местной легенде название реки обозначает «Волчий поток» или «Волчья пасть» - звучащая именно как Киий-той на тофаларском или тунгусском наречии. В верхнем течении, эта река имеет многочисленные скальные пороги, (знаменитые Моткины щёки), бурлящие водопады и обрывистые крутые перекаты.
Протяжённость 316 км. В Китой впадает 2009 рек и речек общей протяженностью 5332 км.
Китой, берёт своё начало на Саянском хребте, в той его части называемой "Китойские гольцы". Пробиваясь сквозь горные отроги, извиваясь и резвясь на каменистых перекатах, стремится донести до людей целебную силу воды, которая тысячелетиями накапливалась в белоснежных шапках гор. Эта, изумительная по своим волшебным свойствам вода, всегда давала живительную силу, тем людям, которые прикасались к этому неиссякаемому источнику влаги, источнику жизненной энергии и духовного вдохновения.
В прошлом столетии, люди, общими усилиями, под чутким руководством КПСС, строили светлое будущее для всего человечества. День и ночь, на бескрайних просторах нашей необъятной Родины, шло великое сражение за выполнение плана пятилеток индустриализации страны, страны, название которой, в сокращённой аббревиатуре, звучало гордо и громогласно - СССР. Сейчас, такой страны уже нет на политической карте мира. Но она, всё ещё существует в памяти тех людей, которые жили в той замечательной стране и непосредственно принимали участие в грандиозном сражении. Люди, жившие в СССР, не покладая рук, общими усилиями закладывали фундаменты и строили на них светлое будущее. Они, устанавливали рекорды, поднимали целину, сооружали ГЭС, добывали полезные ископаемые, штурмовали космические орбиты. Люди производили и приумножали благосостояние своей страны, повышая эффективность её экономики, которая, совместно с техническим прогрессом, должны были сделать их общество - советских людей, свободным и счастливым.
На бескрайних Сибирских просторах, также как во всём СССР, шло великое сражение, и люди, жившие в лесном краю, так же самоотверженно сражались за выполнение плана лесозаготовок. Все годы социалистического строя, в Присаянской тайге, на благо Родины, заготавливался строевой лес. Основным предприятием лесозаготовок в посёлке Раздолье был Моргудейский леспромхоз, который состоял из двух участков: Картогонского и Октябрькского. Участки в свою очередь состояли из нескольких механизированных бригад. Механизированные бригады валили лес на склонах гор и осуществляли вывозку с верхних лесозаготовительных делян, на нижние склады, которые были расположены по берегам реки Китой.
Зимой, лес укладывали в штабеля на Китойский лёд, где он лежал до весенних оттепелей, дожидаясь того времени, когда начнётся половодье и лёд, движимый талой водой понесёт его вниз по течению, на Китойский ЛПК. ЛПК - это лесоперерабатывающий комбинат, на котором, весь лес, заготавливаемый двумя ЛПХ – Моргудейским, с конторой в посёлке Раздолье и Широкопадским с конторой в посёлке Тальяны, перерабатывался в пиломатериалы, разного назначения, разных сортов и размеров. Китойская вода, накопленная на Саянских вершинах, согретая солнечным теплом, своей нескончаемой энергией, в виде водного потока, также как все реки Присаянской тайги, участвовала в этом производственном процессе. Река, была частью производственного процесса, называемого самосплавом леса, основной и так сказать, самой ключевой силой по доставки брёвен на комбинат, расположенный в устье реки Китой. Но вода реки была лишь на бумаге, основной силой производственного процесса, а основной и главной силой, всё же, была сила рабочих и управляемая ими энергия технических средств и механизмов. Сила рабочих - это сила людей работающих в специально созданном для сплава леса, трудовом коллективе, под названием "Китойский сплавной участок", в котором работали обычные Раздольинские мужики. Сплав леса на реке Китой, только по расчётам великих умов, рождённых в стольном граде Москва, был экономически выгоден, за счёт бесплатной энергии Китойской воды, бесполезно стекающей в Ангару. На деле же, сплав леса, был настолько затратным и экономически не выгодным, что те, материальные средства и ресурсы, вложенные в его производство самосплава, были просто разорительными.
Что бы, не быть голословным, придётся мне, немного рассказать вам о том, как обстояло дело, на самом деле, а не на бумаге, планово-экономических отчётов.
Сплав леса заключался в том, что, весеннее половодье реки должно было, уложенный на лёд лес, подхватить своим потоком и в течении 15 дней, доставить к устью реки, на "Китойский ЛПК". Но у природных явлений свои - физические законы и они, работают вопреки написанным планам, а именно, вот как.
Двинется лёд гружёный штабелем леса - так это величаво, мощно, всё как задумано. Красотища! С треском, с гулом и грохотом поплывёт лес, тяжело и нехотя. А потом, лес очнётся, словно дикий зверь после зимней спячки, зашумит он недовольный тем, что весенние, солнечные лучи, согрели снежные сугробы, а те, в свою очередь, пробудили его звуками капелей. Вот, и передумает лес расставаться с родными местами. На ближайшем перекате, остановится штабель и тому весь сказ. И ни кто ему не указ. Лёд с лесом тяжёл и на перекате цеплялся за каменистое дно. Вставал, словно на якорь.
Зацепятся за дно пять шесть заломов, перегородят они русло. Образуется искусственная плотина. Уровень воды, тут же, стремительно поднимется, и река выйдет из берегов. Сзади плывущие брёвна расплывутся по лесным берегам, широко, вольготно, на километр, а то и на два, от основного русла. А когда вода, вымоет лёд из-под залома, уровень в один миг понизится, и брёвна, которые расплылись по лесным берегам, останутся лежать уже на сухих берегах, ведь сами посудите, кто добровольно пожелает быть распиленным на пиломатериал? Вот тогда и приходилось стаскивать брёвна бульдозерами и трелёвочниками, обратно в русло.
Китой, река не предсказуемая. За сплавной сезон, разов - эдак, двадцать пять, уровень поменять может, от небольшого подъёма, до глобального наводнения. Сколь себя помню, ни единожды приходилось, в магазин по улицам Раздольским, на лодке плавать. Да именно плавать, а не ходить, это только моряки по воде ходят, а когда в деревне наводнение и глубина воды, в самой серёдке улицы, метра два, ты уже не можешь ходить по этой улице, вот и приходилось плавать, а что делать?
Ну, это я отвлёкся. Вот, стало быть, прольют дожди или солнышко ледники Саянские подогреет, так река и раздвинет берега в разные стороны. А сойдёт вода, и река опять войдёт в обычное русло. Сплавляемый по ней лес, останется весь по берегам подсыхать, да бока греть на солнышке. А сплавным мужикам, что делать прикажите? Каждый раз, заново приходилось им, тащить каждое брёвнышко к реке, и сталкивать его в воду. Иной год, одно и то же бревно - балан, (еже ли правильно, так сказать - по научному, назвать это бревно), доводилось сплавным мужикам, по двадцать раз, тащить из леса к берегу и в воду сталкивать.
Начинался сплав в конце апреля, а заканчивался, только к началу ноября. 140 километров сплавного русла, за шесть - семь месяцев едва-едва, успевали тракторами протолкать лес, до самого комбината, вот и получался сплав не по воде, а по берегам. Да что там говорить, 10 % брёвен до комбината так и не доходило, они оставались лежать и гнить на берегах. И от такой технологии самосплава, разрушались под стальными гусеницами тракторов, и берега, и каменистое дно реки. Камень на дне реки, становился после сплава, мёртвым, так как не налипала на него пища речная, корм для рыб - ручейники и речные рачки. Рыбам кормится в реке, нечем было, и потому не стало рыбы, в тех местах, где сплав проходил. Рыба держалась и кормилась, лишь в верховьях, да по таёжным речушкам и ключам, впадающим в Китой. Не одну сотню лет понадобится природе, чтобы залечить, те раны, которые нанесли ей три кита социалистического производства: - Плановая экономика, плюс индустриализация, плюс экономический прогресс.
Жалко было тайгу, её изумрудный - драгоценный лес, дающий нашей планете, освежающий перламутровый блеск, и насыщенный, жизненно-необходимым кислородом, чистый воздух. Жаль было и реку, с её красивейшими порогами, похожими на волчьи острия клыков, которые пугающе сверкали из рычащей и пенящейся воды. Жаль было и с саму Китойскую воду, которая, нарезвившись на шумных перекатах, смиренно, но всё равно, величаво и благородно, прокатывалась по небольшим плёсам. Жаль было и рыбу, а что делать, ведь Москва, хоть и далеко, но уж, больно высока она зараза, и в те времена была, да и сейчас за ней не угнаться, и как, тогда говорили:
- "Московское начальство завсегда главней, потому ему видней".
Поэтому план, был важнее отдельно взятой реки, хоть и в целом по всей стране, хоть и по отдельным её направлениям, ведь придуман он был не простым умишком, а считай, не сосчитаешь, сколь профессоров - докторов над ним кумекали, прежде, чем людям показывать. Да и брался он, ни на год, ни на два, а как ни как, на пятилетку. А пятилетка, в те года - я вам скажу, дело не шутошное было, не пустяк. План на пятилетку – это равносильно тому, что сейчас кредит на пять лет взять. Еже ли взял, на себя обязательства, то выполняй все пять лет, а не выполнил, тогда изволь - пеняй на себя.
Вот поэтому, а не потому что - приходилось народу Советскому, выполнять план, любым способом и любым путём, не щадя ни сил, не средств, ни природные ресурсы, такова была, в те года, сущность бытия земного, основанного на двух основных принципах - на животе и житие человеческом.
Ну, так вот, это всё была присказка, так сказать, для понимания бытия таёжного, да уклада лесного в те времена. А сам рассказ, конечно же, не о том. Сам рассказ, о моей первой встрече с прижимом Алангарским. Прижим, по всей видимости, был назван, потому, Алангарским, что рядом с ним, чуть выше по течению, в Китой, впадает таёжная речушка Алангар. Вот, стало-быть, видимо по этой причине, во времена далёкие, когда первопроходцы, осваивали те места, и был назван тот прижим именно так, а ни как иначе.
И так, прижим.
Прижим - это, то место, где река, своим стремительным потоком, ударяется в скалистое подножие горы. На многих сибирских реках есть такие места, где реки заперты природным рельефом и не могут изменить направления своего течения. Реки, в таких местах, не могут избежать столкновения с горой, и поэтому, речному потоку, приходиться вступать в поединок с громадной горой. Река, в таких местах, струящийся и ревущей сталью водного клинка стремится прорубить себе преграждённый путь.
В том месте, где вода, напирает на гору, с наибольшим усилием, гора откалывает от своей массивной громады, большие куски каменной тверди и бросает их в реку, стараясь, тем самым, успокоить надоедливую реку. Каменные глыбы, падая в русло реки, образуют каменистые пороги, которые в свою очередь, преграждают речной поток. Но река, захватывает эти гранитные осколки, обволакивает струящейся водой и терзает их. Не смотря, ни на какие преграды, река продолжает битву. Своей жизнь-создающей водой, река перемалывает и шлифует, эти падающие в воду куски скал, до тех пор, пока они не округлятся в округлые валуны. Затем, по прошествии многолетних усилий, вода реки превратит эти громадные валуны в небольшие окатыши и покатит уже булыжниками вниз по течению. Обтачивая камни до размеров речной гальки и, в конце - концов, река и гальку превратит в речной песок, на котором, нам всем, так приятно лежать и загорать на солнышке.
Это грандиозное сражение, двух непримиримых земных исполинов, будет продолжаться сотни тысяч лет, пока не сдастся гора и освободит реке путь, или не иссякнет исток, дающий новые силы реке.
Моя первая встреча с прижимом, состоялась, скорей всего в 1972 году, и дело было, вот какое:
В тот далёкий год, мой отец Агеев Юрий Абрамович, как, почти все жители посёлка Раздолья, работал в лесозаготовительной отрасли, а именно в "Сплавном участке" сварщиком, ежели по-тогдашнему говоря, - сварным.
Так вот - это самое, ни с того, ни с сего, в начале июня месяца, решил отец, взять меня на сплав, да ещё, и на целую неделю.
Значит, вот как это было.
Поднялись мы с отцом, в то летнее утро - раненько, даже можно сказать, чуть свет, а еже ли ещё точнее, когда солнышко, стало над макушками сосен подыматься и выглядывать из-за них, со стороны деревни Ново-Борисово, короче говоря, стой стороны, откуда-ва, каждый вечер, автобус Усольский в наш посёлок приезжал. Высунуло, стало-быть, солнце, один свой глаз еще прищуренный, и на нас стало поглядывать, спим мы, али нет. Где там, уже на ногах мы были, к тому времени и чаю попить успели с булками, что мать нам в дорогу напекла из вечерней опары. Выждали мы, пока на будильнике стрелка минутная начнёт цифру 9, своим кончиком заострённым, к цифре 10 двигать, ну и пошагали в сплавной гараж, покуда-ва шесть часов не стукнуло. Подходя к гаражу, мы встретили ещё несколько сплавных рабочих со старого Раздолья, которые, как и мы, только нехотя, шли быстрым шагом на работу, таким же уверенным, и многообещающим.
Сплавной гараж, был местом сбора и отъезда на реку.
Покуда-ва, переезд до места стоянки сплавной техники на реке, занимал более 2-х часов, то - рабочие уезжали на сплав на всю неделю, и с понедельника по субботу, работали и жили прямо на берегу Китой-реки. В начале сплава, они жили на Бутухее, в больших и добротных бараках, специально построенных, видимо ещё в предвоенные годы, а уже позднее, в бараке у Алангарского прижима. А когда, сплавной стан, со своей техникой подходили к Октябрьскому посёлку, то мужиков, каждый день, после окончания рабочего дня, возили домой ночевать, на 157-ом Зилке, с открытым кузовом. А на утро, мужики шли с котомками, в сплавной гараж, для отъезда на реку.
Так, и в то, июньское утро, пришли мы с отцом в гараж, и стали дожидаться, покуда-ва, все рабочие соберутся, накурятся, обговорят подробности, всех произошедших за вчерашний вечер событий, и бурные на происшествия выходные дни. Обычно, или же точнее сказать, как правило, работяги с дальних улиц, первей всех приходили на отъезд. Они садились, у конторы, сворачивали самокрутки из свежих газет, и махорочным дымком, щекотали ноздри мошкаре, скопившейся за ночь в траве, в ожидании свежей кровушки рабочего класса. Первые мужики, пускали дым с важным видом, с чувством, да с толком, по-мужицки - чуть покашливая, вроде бы в пол силы. Но на самом же деле, они покашливали не самопроизвольно, а осознанно, во время обдумывания ими, колких поговорок и разных остреньких шуток, которые, будут иголочками сказаны пришедшим позже их бедолагам.
Так, естественно и нам с отцом досталось, юморного колорита, с трёхэтажным матом, для весомости и ударения, в конце каждого слова. С начала от дяди Саши Антонова, по поводу забинтованного пальца на отцовой руке, а затем от дяди Миши Галузо, но уже по поводу пальца, пока еще не забинтованного, на этой же руке. Конечно же, я бы мог вам написать, слово в слово, сказанные ими монологи но, пожалуй, не стану и постыжусь, так как, возможно, этот рассказ будут читать женщины, и дети, которые не достигли 18-ти летнего возраста.
Дядя Саша Антонов работал "бульдозеристом", на тракторе С-100 - знаменитой "Сотке", и был человеком, весьма культурным и начитанным. У него, всегда имелась свежая газета, которую он вдумчиво читал при каждой свободной минутке, одев на нос, свои круглые очки. Он был внимателен и вежлив по отношению к другим людям, потому, его шутка в наш адрес, показалась всем присутствующим, весьма уместной, оригинальной и забавной. А вот, дядя Миша Галузо, был в то время "трактористом", и всегда считался человеком прямолинейным, и не умел, образно и изворотливо мыслить. Он говорил свои комплименты людям прямо в глаз, с такой силой, словно бил своим внушительных размеров, трудовым кулаком по столу. При этом он, сочно украшал свои с ног сшибающие слова, весьма нецензурными вензелями. Он работал, на такой же "Сотке", "трактористом". Хотя, официального разделения на "трактористов" и "бульдозеристов" в сплавном участке не было - все работали бульдозеристами и согласно штатно-бухгалтерским документам получали одинаковую зарплату, а вот промеж себя бульдозеристы, вели негласное разделение на две категории - "бульдозерист" и "тракторист". И в этом, по тем временам, была большая и принципиальная разница. Стоило, кому ни-будь, совершить поломку или утопить в реке трактор, так его, сразу же выводили из бульдозеристов в трактористы. И весь месяц, он был на условном понижении в должности. При этом его, могли называть обидным прозвищем - "Мазута". Вот, по этой причине, дяди Мишин, кудрявый матерный вензелёк, задел за живое моего отца, да так, что, даже и меня царапнул, его довольно нескромный и остро отточенный колорит слов. Но досада и обида были припрятаны нами, до удобного случая, который мог случиться, при первом, подходящем для ответного слова, моменте или ситуации.
В шесть часов, к конторе подъехал Зил-157. Управляемый водителем дядей Борей Грековым, Зилок поднатужился, сделал свой знаменитый, нескромный выдох из сапуна и замер как вкопанный. Этот, не вкусно звучащий, знакомый всем мальчишкам того времени, звук из ресивера воздушно-тормозной системы, известил всех ожидающих о том, что карета подана. Рабочий люд стал забираться в кузов и усаживаться по лавкам. Из конторы вышли и заняли место в кабине мастер Фролов и парторг, Кондратьев. Мотор Зилка, вновь начал рычать и матерно гудеть, на всю, ещё дремавшую округу.
Только Зилок напрягся, собираясь отправиться в очередной, знакомый с детства, колёсам путь, как вдруг, кто-то застучал по кабине. Из кабины показалась голова Кондратьева, которая задала естественно-обыденный вопрос:
- "Ну что, бежит?".
Все хором, и как говорится, в один голос грянули громогласное: - " Бежит".
Когда, я увидел подбегающего Петра Егорыча Иванова, то сразу понял причину задержки с отправлением. Дядя Петя, жил ближе всех к сплавному гаражу, и по этой причине ему, волей-неволей, приходилось опаздывать к отъезду. Всё начальство знало об этом и посему, с пониманием и снисходительно относилось к постоянным его опозданиям на 2-3 минуты. Хотя, если вдруг, соседи дяди Пети, Кибалин или Мухомедзянов, случайно опоздали бы к отъезду, думаю, что предупреждение, как, пить-дать, схлопотали-бы.
Наконец-то, мы тронулись в путь. Мне было волнительно и тревожно, и в тоже время, гордость распирала меня, в разные стороны от счастья и предвкушения увидеть новые таёжные места, и не тронутую красоту лесную. В моей голове начали прорисовываться удивительные образы. Я закрыл глаза и мысленно представлял то, что смогу увидеть через, час другой. Вдруг автомобиль резко затормозил. Сапун ресивера, в очередной раз, выпустил в окружающую среду, свои излишки скопившегося воздуха. Мотор Зилка заглох. Все шесть колёс на вездеходовском протекторе, отмотав ровно 300 метров от гаража, замерли неподвижно, при этом, переднее правое колесо, наехало на свежайшую - утрешнею мину, поставленную КРС, рядом с крыльцом поселкового "Сельпо".
Наступила зловещая, пугающая неожиданностью, звенящая тишина.
КРС, неспешно удалялись на дневной выпас. Подгоняемые хозяйками, они, рассудительно помахивали хвостами, шли молча в начало улицы Трактовой, минируя всем стадом, на своём ежедневном пути, все возможные для подрыва места.
Для сведения:
1) КРС - это Крупно Рогатый Скот. Да именно Скот, а не скотина, так как, скотина - это название черты характера, приобретённого, в ходе эволюции, у некоторых людей.
2) "Сельпо" - это Сельхоз Потреб-союзовский, магазин, в котором продавались продукты, вещи, инструменты и всякие разносортные товары, подобно сегодняшним 1000 мелочей.
Минут десять, я не мог понять истинную причину этой остановки. Народ удручённо молчал. Я был в полном неведении происходящих событий, пока не появилась тётя Люся Карпикова - продавщица из "Сельпо". Она, ловко и быстро открыла навесной - амбарный замок, легко и не принуждённо сбросила огромный, металлический притвор. Притвор, громогласно громыхнул о бревенчатый косяк входной двери. Этот, долгожданный звук, послужил сигналом для начала, какого-то хаотичного движения в кузове Зилка. Не прошло и 10-ти секунд, как кузов Зилка опустел, а на 11-ой секунде, уже первый покупатель заходил в магазин. Основным товаром, который тем утром тётя Люся продавала сплавным мужикам, была - "Рассыпуха", она, продавалась в основном в долг, до получки, под запись в тетрадку. Эта тетрадка, была подобна кредитной карте "Visa" по которой, каждый мог взять до получки любого товара, на сумму до 10 Советских (деревянных) рублей.
Для сведения:
1) Рассыпуха - это вино, креплённое спиртом до 17-ти градусов, или говоря современным языком - процентов. Основными названиями этого вина были "Белое крепкое", "Солнцедар" и "Осенний листопад". Стоила "Рассыпуха" - 90 копеек за 1 литр.
2) 1- Советский (деревянный) рубль - это примерно, по-нынешнему курсу =1000, а может быть уже и = 2000, Российских (железных) рублей.
3) (Для тех, кто не знает), 1- копейка - это мелкая монета. В одном рубле всегда было 100 копеек. Сейчас копеек практически нет, они используются, только при начислении заработной платы для рабочих профессий. Молодое поколение русских людей, с неподдельным восторгом удивляются, видя монеты достоинством 1; 2; 3; 5; 10; 15; 20 копеек.
В старые времена на одну копейку, можно было купить один самовар, в Советские времена на 1 копейку можно было купить коробок спичек, а 5 копеек, стоил проезд на любом, городском общественном транспорте.
Ну вот, не прошло и 15-ти минут, как все, вновь заняли свои места в кузове Зилка и его мотор заурчал, как то особенно, с нотками весёлого настроения и перегазовками в шутливой форме. Рабочий люд, дожидаясь окончания пути, залепетал между собой, кто о чём, виртуозно дополняя темы разговоров кружевами поговорок и присказок, при этом, всё сказанное, украшалось для ясности понимания, крепким словцом. Почитай все два часа, всего с тремя остановками (по настойчивому требованию некоторых пассажиров), сплавной люд, понемногу поправлял пошатнувшееся за два тяжёлых выходных дня, здоровье, то и дело, прикладываясь к ёмкостям со спасительно-бодрящей "рассыпухой".
Во время пути сплавной Зилок, гружёный шумной и слегка повеселевшей компанией, как то незаметно, преодолел тягомотный подъём в Шаман-гору, ёрзающий спуск с горы, с тем же, прозаическим названием "Шаман", а за тем, три моста через реки "Харахун", "Сарасун" и таёжную красавицу - "Маню". Далее, он весёлой прытью, проскакал по ухабистой центральной улице посёлка "Октябрьск", а после того, немного напрягаясь, но изрядно подпортив воздух, проплыл кораблём по всем знаменитым уличным лужам "Дмитриевки", расплёскивая жёлто-коричневую жижу, на обшитые драньём заборы, которые уж слишком близко подступали к дороге.
Неожиданно, балаболивший всю дорогу люд, смолк. Стало явно слышно урчание ворчливого мотора Зилка. Он, по-видимому, настолько уже притомился, что начал, чуть ли не в каждом выхлопном рыке, произносить неприличные для окружающей среды, слова. Я, на подсознательном уровне понял, что мы уже подъезжаем. Не прошло и пятнадцати минут, как обессиливший Зилок, выехал из-за поворота, на большую поляну, расположенную прямо на берегу Китоя, на которой стояла, прижавшись, друг к другу, сплавная техника: бульдозера, трелёвочники, вагончики с инвентарём и тяговые сани, нагруженные бочками с ГСМ.
В центре поляны, у самой горы, стоял брусовой барак. Природная красота этого места захватила меня, сдавила дыхание. Я, как новоиспечённый крендель, сверкал глазами по сторонам, хаотично разглядывая каждую деталь пейзажа, всматривался и запоминал обстановку. Река в этом месте, текла у подножия невысокой горы. Хотя она и плёсом текла, но на всём его протяжении, волны с насыщенным зеленоватым оттенком, почему-то, искажали водную гладь. Изумрудными всплесками, высотой до полуметра, они, будто встревоженные, какой-то, неведомой силой, ломали поверхность плёса, и непрерывным потоком неслись вниз по течению, при этом, иногда закипая бесшумными белыми бурунами.
С приездом людей, вся округа словно ожила и задышала. У барака, затрещал пламенными языками костер, всё вокруг загремело, зазвенело, и застучало. Заурчали надрывистыми голосами трактора, неохотно лязгая гусеницами, они поползли по перекату, на другую сторону. Начался рабочий день, поплыли вниз по течению баланы. С чувством явного наслаждения они вальяжно и не принуждённо покачивались на волнах, проплывая мимо.
Рабочие сплавляли лес.
Мне, тоже досталась работа, зачислили меня в пехоту, по собственному желанию - пехотинцем. Достался мне тогда багор. Работёнка, я вам сразу скажу, не пыльная, так как по колено в воде пришлось работать. Работа пехотинца, заключалась вот в чём. Нужно было этим самым багром, брёвна подальше от берега отталкивать, чтоб они за берега не цеплялись. Только какое бестолковое бревёшко - балан, к берегу подплывёт, значит - это самое, ты его сразу же, пих багром, обратно в русло, на самую серёдку, да ещё, должен был успеть сказать приговорку ему в путь дорожку:
- "Ах, мать, перемать
деревяшка х….ва
уплывай ты от меня
в сторону Кукуева
ты плыви, плыви отсель
не садись на мель".
Вот, стало-быть, вам и пожалуйста, с тех пор, приучился я, тоже как все, в склад слова говорить. Слово к слову, ладно и складно, каждое предложение проговаривать, с толком, с чувством расставлять ударения, на наиболее значимых слогах, а заодно с этим, приукрашивать сказанное правильными интонациями, так сказать - по настоящему, по-мужски доходчиво.
Долго ли - коротко ли, но рабочий день, слава Богу, подошёл к концу. Умолкли трудяги трактора, нарычались они за день вдоволь и досыта, собрались в кружок и задремали на берегу до утра. Рабочий люд, занялся кто чем, но в основном, люди сидели у костра. Многие пили крепкий чай, заваренный молодым смородиновым листом, курили Моршанскую махорочку, смачно и аппетитно делали затяжки. Конечно же, народ устал за день, чтобы, там не говорили, а работа на сплаву, не из лёгких была. А как же романтика на природе, спросите вы? Романтика лесная, да! Но она, только для отдыха хороша.
Мы с отцом, после первого трудового дня, невзирая на усталость, пошли на ту самую речушку таёжную - Аланргар, харюзей рыбалить. Отец взял своё удилище, нет, не удочку пластиковую, а именно удилище. В те времена рыбу ловили удилищем. Оно, так называлось, потому, что делалось из ствола молоденькой сосёнки. Рыбаки находили в молодой сосновой чаще, деревца, такие, что по прогонистей - у комля по тоньше, а в длину метров 5 - 6. Срубали таких удилищ штук по пять на лето, шкурили, сушили, вот и вся снасть рыбацкая ручной работы, и удили ей харюзей, за милую душу. Считай, в каждой ограде под навесом такие удилища имелись. Отец, в тот раз, мне доверил подсумок с рыбацкими принадлежностями нести. До заката оставалось, ещё часа два - три, вот мы и двинулись в путь, быстрым шагом, чтобы не опоздать на вечерний клёв.
В пяти минутах, от барака, дорога повела нас по подножию горы. Прорубленная, словно гигантским топором, дорога в каменном основании горы, слегка извиваясь, спасительной нитью вела нас у самой кромки бушующей воды. Гора нависала своей колоссальной массой, и отвесной стеной, местами растрескавшейся на огромные глыбы, подымалась неприступным утёсом ввысь. Казалось, что гора, упираясь в небесную синеву, держала на своих плечах не только сам небосвод, но и всё мироздание земное. Вся, эта исполинская конструкция, давила на моё сознание, грозила обрушить на меня свою каменную массу. С другой стороны дороги, внизу под обрывом, надрывисто бурлил Китой-река. Китой, с разбега врезался в гранит горы, бурунил и пенился, истошно рычал и вгрызался, словно дикий зверь, в подножие. Он, изо всех сил, пытался, во чтобы то, ни стало, сдвинуть гигантскую массу, преградившую путь, его стремительному потоку. Неимоверный шум бурлящей воды заглушал все звуки. Не было слышно ни пения птиц, ни звуков шагов, ни чего, кроме стуков собственного сердцебиения. Создалось впечатление невероятной изолированности от происходящей действительности, и в тоже время, появилось ощущение того, что я нахожусь, в самом эпицентре битвы двух великанов.
Это был прижим.
Как-то жутко стало на душе. Идя по тоненькой ниточке дороги, ведущей мою жизнь сквозь грандиозное сражение, я ощутил себя крошечным и беспомощным, маленькой песчинкой, в этом мире. В тот момент, находясь на границе двух природных стихий, стало тревожно в моей груди, и я, подгоняемый детским страхом, невольно ускорил шаг, поспевая за отцом.
Пройдя по прижиму с километр, дорога повела нас через ельник к небольшому мостику через Алангар. Не доходя мостика, мы свернули на старую, почти заросшую лесовозную дорогу, которая уже не дорогой, а тропой повела нас вдоль реки. Воздух наполнился таёжным ароматом. Лесной запах, насыщенный концентратом пихтового масла, слегка разбавленный ароматной струйкой кедровой смолы, опьяняюще успокоил, моё разыгравшееся на прижиме, воображение. Хвойная аура тайги, заполнила меня целиком, и когда, я начал дышать, уже в полную грудь, эта еловая благодать, спровоцировала лёгкое головокружение. Мене стало по-настоящему уютно и спокойно в этом девственном лесу, но через несколько минут, появилось новое ощущение - ощущение, присутствия сказочного чуда. Будто бы я, неожиданно очутился в сказочном лесу, и стал участником, очень старой, рассказанной когда-то, сказки. Все декорации на сцене были мне знакомы, а вот таинственная красота и великолепие природных эффектов, композиция и глубина красок, заставила заворожённо крутить головой по сторонам и вглядываться в каждую мелочь. Рассматривая таёжные красоты, я восхищённо пытался запомнить окружающее меня пространство, чтобы потом рассказать об увиденном лесном чуде, всем родным и друзьям. И это сказочное головокружение не зримо закружило меня, подняло над поверхностью, так высоко-высоко, что я смог рассмотреть до мельчайших подробностей весь окружающий меня мир.
Гряда белоснежных Саянских вершин, сияла радужным блеском, в слегка подрумянившихся закатных лучах Солнца. Отражённый от хрустальных шапок солнечный свет, благодатным ореолом, струился по всем прилегающим отрогам. Покрытые зелёным бархатом тайги, сопки, остроконечными пирамидами и величавыми, с рваными краями, исполинскими горбами, на всём протяжении таёжной дали, казались какими то, небрежно созданными, на полотне природного живописца. Будто бы, ещё не опытный мастер набросал их на холст, то тут, то там, неуверенно-грубыми мазками и, не окончив начатую работу, оставил подсыхать свою первую картину, в лучах, пока ещё не опустившейся за горизонт, жарко-сияющей звезды.
В то же время, необыкновенная композиция всей картины завораживала своей грандиозностью замысла творца, создавшего необычайно правильные образы пейзажа, великолепное световое решение, и нереально-фантастические цвета. Малахитово-хвойный перламутр тайги, нежно сливался с сияющими пятнами ультрамариновых озёр, а иногда, он пронизывался сапфировыми прожилками сверкающих между сопок рек, речушек и ключей. И всё это великолепие натуральных природных красок, расплёскивалось вдаль, до самого горизонта. Мне приходилось пристально вглядываться в бесконечность, чтобы разглядеть там, на самом краю этого полотна, природную первозданность, которая, уже, почти изумрудная с чёрными тенями от Саянских вершин, резким переходом, через ломаную черту алмазных зубцов хребта, разливалось в небесную бирюзу, припудренную лёгким багрянцем, слабеющего солнечного зноя.
Да, это было сказочное и незабываемое видение, какое-то, чудесное наваждение, возникшее, на том Алангарском прижиме. И это было, именно чудо, увиденное тогда, (на первый взгляд обычный лесной пейзаж), но до того оно было необычайно красивое, что навсегда врезалось в моё сознание, и ярким образом отложилось в самый сокровенный уголок моей памяти. С тех пор, я всегда сравниваю тот, родной Сибирский пейзаж, с вновь увиденными природными красотами. А вот, красивее его, мне так и не удалось посмотреть, за всю, мною прожитую жизнь.
Это наваждение, могло продолжаться бесконечно и вряд ли оно, когда-нибудь, закончилось, если бы, не раздался голос отца:
- "Мишаня, не отставай, уже подходим! Смотри под ноги, здесь острые валуны, ещё спотыкнёшься не дай Бог, и будет у тебя, вместо носа ёксель-моксель".
Я, в припрыжку поспешил за отцом. Не заметив на пути, ни каких валунов я выбежал на берег Алангара.
Это был изумительной красоты Алангарский плёс, не большой по ширине и в длину не так уж велик, но невероятно красив. Изогнутая полумесяцем водная гладь, восхищала своей зеркальной поверхностью, в которой окружающая природа, отражалась ничуть не искажённой. Создавалось впечатление перевёрнутости восприятия действительности. Небесный свод покачивался у самых моих ног и неспешным течением протекал мимо. Он тревожил мой взгляд своей безоблачной синевой и потому, казалось, что небо можно было потрогать руками, стоило всего лишь, опустится на колени, зачерпнуть его в пригоршню и вдоволь насладится небесной прохладой. А ещё, на этом волшебном плёсе, можно было, запросто ощутить колючий аромат хвои, прикоснувшись, к макушкам вековых елей, которые надменно выстроились вряд, на другой стороне реки. Эти лесные красавицы, словно по какому-то волшебству, повторяясь в пространственных декорациях, лежали на зеркальной поверхности и слегка покачивали макушками. И эта, реальная нереальность, вновь отвлекла меня от происходящих событий, накрыла невесомой пеленой и увлекла, в невиданную ранее сказку, которая продолжалась, до тех пор, пока вдруг, как всегда, неожиданно раздался голос отца:
- "Мишаня, подай-ка сюда подсумок, да костерок берестой запали, а то гнус погрызёт, глянь на себя, вон уже, мошка уши тебе накусала, распухли как вареники, жаль котелок не прихватили, было бы к чаю угощение".
Отец, стал неторопливо готовить снасть. Он смочил самый кончик удилища, поправил глубину поплавка, сделанного из обычной пробки от винной бутылки, а затем, достал из баночки, привезённой с собой из посёлка, белоголового червяка, насадил его на крючок. Всё.
Всё - всё, да не всё.
Отец неторопливо достал из портсигара папиросу. Смяв её мундштук, двумя зажимами, он начал смачно курить. Выпуская дым в разные стороны, отец скорее не курил, а разгонял по кустам, уже напрочь обнаглевшую мошкару.
В этот момент, я заметил то, как отец устремлённо смотрит на воду и что-то мысленно обдумывает. Потом, он молча посмотрел на меня, как-то особенно и по новому, как никогда ещё, не смотрел. Это был взгляд, скорее-всего, оценивающий, делающий вывод, или подводящий итог, мною прожитого отрезка жизни, самой её первой части, называемой " Детство". И в том, отцовском взгляде, как на чистом листе, было написано слово "Юность". Это, конечно же, я, только сейчас, спустя много лет, вспоминая тот отцовский взгляд, смог понять и прочитать его. Всё что он хотел мне тогда сказать, он сказал молча, не произнеся ни единого слова. Эти слова напутствия в самостоятельный жизненный путь, сказали мне его глаза, глаза полные родительской доброты и отцовской заботы.
Докурив папиросину, отец положил наживку на правую ладонь, трижды плюнул на червячка, сверху накрыл его левой ладонью, и произнёс специальный заговор на удачный клёв.
Заговор отцовский, я вам, наверное, не стану рассказывать, так как он…, а в прочем будь что будет:
- "Тьфу, тьфу, тьфу
старой бабке в манду
у ней зоркий глаз
пусть нам рыбки даст".
А теперь, уже точно всё, ну или почти всё.
Отец взмахнул удилищем и сделал свой первый грациозный заброс. Поплавок пролетел привычную свою изогнутую траекторию, и с видом бывалого поплавка, мастерски и с каким-то явным, показным хвастовством, медленно - но уверенно, совершил посадку на идеальное зеркало плёса. При этом поплавок, своей невесомостью аккуратно раздвинул полированную поверхность воды, слегка подпрыгнув, он выровнялся и стал по стойке смирно, словно замер на караул, в самом центре растекающихся стеклянных кругов. Но, буквально через мгновение, он очнулся, и как ни в чём, ни бывало, неспешно поплыл, подхваченный лёгким течением.
Батя выдернул тогда, с десяток харюзей, один к одному, ладные все, ухоженные, под стать тем местам и той воде Алангарской. Все с чёрным отливом и с красной полосой вдоль боков, с радужными огромными плавниками, лихо завёрнутыми на бок, как у бывалых петухов гребни после драки. Да, с десяток точно, а может быть, чуть больше, на-выкидывал тогда отец, этих харюзей на берег. Я не успевал отстёгивать их с крючка, а как только одного, случайно обронил в воду, всё после этого - *****Ц. Рыба в воде, сами знаете, как у себя дома. На этом, словно отрезало, перестал ловиться хариус. Ни чего в рот не брал подлюка. Ни наживки разные, ни другие наговоры не помогли, хоть ты тресни. Я, было, тогда скумекал, что всю рыбу, которая была в речке, изловил батяня, и теперь, за зря он, удилищем машет. Нет поклёвок, стало-быть, и рыбы нет, кончилась рыба в речке, и всё тут.
Не успел я тогда, додумать мыслю эту скверную, как с безоблачно-ясного неба, уже почти багряного от закатного зарева, вдруг забарабанил крупными каплями дождь, да сильный пошёл. По всему плёсу поплыли круги. Круги пересекаясь между собой, блеском отражённого света, превратили гладь плёса, в разноцветную мозаику. Эта мозаика, переливалась великолепием ярких бликов, словно в детском калейдоскопе, тысячи стеклянных кусочков Алангарской воды, меняли один узор на другой. И лишь, через несколько минут, придя в себя, я осознал, что это был не дождь, это плавились харюзя, в завершение уходящего дня.
Идя обратно по прижиму, я уже шел без всякой опаски, просто шёл впереди отца, счастливый и довольный от увиденного в тот день, таёжного чуда. Внизу, всё также, свирепо и надрывисто, извергал свой волчий рык Китой, а сверху, на меня по-прежнему, грозилась обрушиться каменная громада горы. Но, меня уже, это нисколько не пугало, так как я, шёл по черте соприкосновения двух противоположностей бытия человеческого, прочерченной жизненной линии, судьбы-дороги. И шёл я по ней, уже не пацанёнком-ребёнком, а человеком, идущим свой жизненный путь, делая каждый свой шаг, совершенно уверенно и осознано-правильно.
По прошествии, нескольких десятилетий, мне стали всё чаще вспоминаться, и прижим, и плёс Алангарский, костёр на берегу Китоя, харюзя в котелке, и батя с удилищем. Особенно, его натруженные руки, сильные отцовские руки. Конечно же, это они, покрытые мозолями и натужными венами, отцовские руки, когда-то, прорубили по моему жизненному прижиму, для меня мою дорогу и выпустили меня - мальчишку, по ней в путь.
Да было время - времечко! И нет его уже.
А прижим, он всё-таки есть, и всегда будет со мной, с тобой, и с каждым из нас! У каждого он свой прижим, особый, памятный, самый-самый красивый, самый-самый родной, к которому, можно всегда вернуться, прижаться щекой и по сыновьи, крепко-крепко обнять.
P\S:
Все события в этом рассказе, имели место быть, в реальной действительности таёжной жизни. Происходили они, в описанное время, в окрестностях посёлка Раздолье. Имена и отчества персонажей его героев, не вымышленные. Они подлинные, и взяты из потаённых уголков моей памяти. Всё написанное выше, было написано мною, собственноручно, в здравом уме и в светлой памяти. В связи с чем, хочется поблагодарить, Вас всех, самых настойчивых читателей, которым, всё же, хватило терпения прочесть до конца, все буковки, расставленные в слова, из которых в свою очередь, составлены все строки этого рассказа. И строки эти, все до одной, написаны моей рукой, компьютерными чернилами, мало кому известной фирмы "SAMSUNG". Но, всё равно, не смотря на это, они написаны от чистого сердца и во благо всем.
01. 04. 2017 г. М. Ю. Агеев.