Из сочинения "Очерки Логиста"
Зима тогда уже вовсю вступила в свои права. Уже забыто было всеми тихих восторгов предзимье, когда на разноцветье тундр исподволь наползает с гор накрахмаленная кулиса снегов, однако же колеблемая не столько неосторожностью природных сил, сколько трепетом душевных твоих впечатлений уже подзабывших про дожди сырые - они отошли своё; и теперь в воздухе пространств выкристаллизовалась особенная хрустальная синь, в которую ко всеобщему удивлению так легко было проникать в своих душевных устремлениях и парить там, отнюдь не нарушая незыблемости вмещающих тебя фантастических структур небесного хрусталя. Не холод зябкий, а бодрящая прохлада всё более и более впечатляла и самое уже унылое в свете существо, лишённое способности к спячке; природа же извечных аборигенов этих мест ушла в свои, устроенные летними заботами, укрытия. И бесповоротно отошла ко сну, укутавшись в пушистые сугробы.
Повсюду лежали снега.
А по продуваемым всеми ветрами взгорьям увалов и потаённым укровам долинных кустарников открылась возможность устроить зимнюю дорогу и в самый недоступный ранее уголок округи. Едва приметная на обширности местных пространств, она пунктирами прошлогодних примет оживляла время от времени вселенскую пустынность и укоризненно намекала,- вот, мол, давай не спи:
- Арбайтен, нихьт шпацирен! – с какого перепугу эта иноземная фраза обнаружила себя в моих размышлениях на тему? Не ясно. А, значит, что и допустимо по таинственным своим основаниям. Не будем же, однако, задерживаться на этом препятствии, да и продолжим рассказ о том, как я…
…Так я оказался в Городе, с обычным для себя заданием протолкнуть отправку чего-то важного. Но успех моего предприятия зависел только от активности транспорта. А рейсовики же, по случающейся у них иногда прихоти, не спешили, находя неопровержимыми свои поводы для проволочек (причиной которых может быть и суеверие, и какой-то необычайный приступ коллективной лени, да мало ли что может влезть в душу человека, в других случаях способного отдаться работе по самое не могу); так или иначе, но день намечаемого выезда проходил один за другим; и я мотался в неприютном городе меж жильцов домов, бараков, и общежитий , занятых своими обыденными делами. Но начальство на этот раз было на моей стороне прессовало своевольников уже не на шутку, так что вероятность завтрашнего отбытия становилась запредельной.
Последнему этому обстоятельству, я был рад, поскольку, в силу своих ментальных и этических особенностей, усугубляемых затянувшимся своим здесь гостеванием, был всё более и более скован в здешней среде, в общем-то, гостеприимной; но - пора и честь знать! – роптало во мне всё моё непокорное я; к тому же были и более веские поводы подвигнуть себя в путь к затерянным в пространствах местам – туда в круг жизни, нагретый собственными своими предпочтениями и малыми радостями быта, обустроенного на свой лад. Элементарно домой рвалась моя душа!
Но предстояло провести ещё одну ночь, ещё не представляя где…
…- Привет!
Это был Ян, а уж он-то, по здешним представлениям, покруче будет, чем какой-либо начальник или родственник: наши юные жёны были очень близкими - с университетских своих времён – подругами. Обе они, обладая невеликими антропометрическими данными, характер имели твёрдый и даже непреклонный.
Вот, например, задумали они посетить очаг культуры, и никакая пурга их не удержит, Даже аэродинамическая проблема перекрёстка улиц Рультытегина и Отке преодолевается их совместной волей. Поодиночке им улицу не перейти – сдувает порывами ветра; но когда девицы образуют сцепку, то тут уж и ветер оказывается недостаточно силён.А девицы и здесь оказывались в победителях
Только я, как человек, не обременённый интеллигентностью и гуманизмом, ещё мог рассчитывать на некоторый успех в преобразовании девичьей вольницы в состояние перманентной вялотекущей борьбы за права женщины в наше сложное в социокультурном отношении время.
Общая в тот год была участь подруг: не так давно местное начальство разлучило их – не затем ли чтобы, одна за другой, пали они сочным плодом с восторженных своих веток в загребущие лапы алчных губителей недавнего своего девичества.
Видеться с человеком, представшим предо мной, до сей поры мне доводилось едва ли не больше пары раз. Но что значило это пустяковое обстоятельство, когда мы были молоды, и молод был обустраиваемый нами мир?! Тем более что на этот раз был чрезвычайный повод обсудить состояние текущих дел. Его супруга, подруга - с удовольствием это повторю - владычицы моих грёз, а, исходя из этого обстоятельства, особа, весьма приближенная к кругу моих интересов, давно уж приготовлялась стать матерью. Поэтому столь естественно было продолжить внезапно начавшийся диалог встречным вопросом:
-Ну, как дела?
-А вот так! Родила!
-Да ты что? Ну, поздравляю!
-Ну, нет, так легко ты не отвертишься. Пойдём ко мне.
И, радостно возбужденные, мы объявились во временно пустующем без хозяйки их гнёздышке.
Если сказать честно, то сейчас я никак не могу вспомнить, где же размещалась их крохотная квартирка, и была ли то полнокомплектная квартира, или же всего лишь изолированная от всего прочего комната. Помню только, что предстала она уж очень невеликой в своих измерениях. Но особый уют молодой пары - по всему чувствовалось, с тренированным интеллектом - уют этот тоже был вполне сформирован. Чисто, прибрано было вокруг, стены полны были каких-то милых безделушек: коврики, репродукции, разные какие-то фенечки оживляли собой объёмы жилья, однозначно заявляя наличие у хозяев художественного вкуса, воображения и застоявшейся креативности, вряд ли восчерпнутых ими из одних только этих книг на обязательной самодельной книжной полке, искусно, прочем, исполненной.
Пока хозяин всех этих интерьеров накрывал крохотный столик, впрочем, так же вполне гармоничный по отношению ко вмещающим объёмам, гость продолжал свои попытки добиться дальнейшего разворота интересующей его информации.
- Не спеши. Всему своё время.
А время то, между тем, закончило своё существование, заменив себя сублимацией безыскусной дружеской беседы.
О чём могли говорить между собой два этих молодца, к тому же побывавших до этого в знакомстве едва ли не с десяток часов? О чем можно было говорить здесь, в юдоли мира, кажущегося безнадёжно заброшенной от причуд регламентов бойкой цивилизации; здесь - всего лишь в сотне метров от уреза вод лимана (сейчас, правда, скованного льдами); залива, туманно стынущего на горизонте, за которым угадывается чуткой душой одно из пустынных морей великого океана – который, даже бы если и был на свете всего один, то и тогда являлся бы средоточием всего того, что скрывается везде: и в недрах, и в пучинах, на горах, по обширностям равнин – средоточием великого множества тайн, только что начинающих раскрывать себя. Но так ли уж безоговорочно, бесспорно, бесповоротно?
О чём тут можно говорить? Да обо всём вот этом и ещё многом другом!
Так за дружеской беседой о важных и не очень, - да вообще о пустых делах - пролетел вечер.
Нельзя сказать, что под воздействием угощения и углублённых разговоров, гость забыл ради чего он явился в этот дом, столь радушного приёма. И это тем более верно, что каждая воздымаемая нами чаша начиналась со здравницы в честь новообретенных матери и дитя; но рассказ о более подробных деталях сего замечательного события преображения гордый отец откладывал на более поздний срок, уже без обиняков обнажая свой коварный умысел не то что крепко напоить, а прямо-таки упоить встреченного – напомню! – псевдо родственника.
Но крепки были наши молодые организмы и предполагаемое по традиции опьянение всё не наступало, давая возможность безо всяких затруднений продолжать и далее приятную беседу.
Но, если теперь не удаётся вспомнить приметы начала нашей встречи, то уж дальнейшее её продолжение тем более растворяется в прихотливой дымке столь романтического свидания.
Помнится одно: как нетвёрдой уже поступью отошёл я от застолья к тёмному проёму окна и вперил туда свой тяжелеющий взор, вдруг возгоревшийся несдержанной завистью при виде особенного предмета.
Карманные часы на цепочке!
Это сейчас, столь пристальное, внимание моё этой безделушке может быть не понятым. Но увидел я эти часы - напомню! – в годы тотального дефицита, и последнее это обстоятельство вполне способно извинить нескромное моё вожделение перед открывшейся ненароком очевидностью.
Что же тут началось! Гордый отец заявил вдруг о том, что существует некий обычай…
– Где это? в горах! – но ведь мы не горцы!
- Не имеет значения. Закон должен соблюдаться повсеместно!
- Но…
- Никаких «но»
…!
- Не возьмёшь – обижусь!
Сим последним аргументом поверженный с пьёдестала гордыни, я с благоговением принимаю нежданный дар; не мешкая, мы обмываем столь удачно завершившийся обряд, и течение беседы восстанавливает свой достойный ток.
Меж тем время ночи истекает и мне остаётся только попрощаться – как-то наспех, в уже стремительно падающих сумерках утомлённого перипетиями встречи сознания – да поспешить собрать в охапку свои вещи, и в таком вот растрёпанном виде явиться в контору, слепо надеясь на то, что выход в рейс окажется отложенным.
Но не тут-то было.
Как раз сегодня то, долгожданное, и происходит.
Звероподобные три тягача уже готовы были подцепить свои сверхнагруженные сани и рвануть в направлении Лысых Увалов. А мне же предстоит перемещаться за ними в группе из двух тракторов, которыми надлежит тащить за собой новёхоньких два балка постройки местной – выспренно выражаясь - верфи.
Вскоре мы выезжаем, чтобы по пути следования, заехать на загородный специально действующий склад и там до отказа загрузиться взрывчаткой, – таково моё командировочное задание, и оно было выполнялось на этот раз как-то уж совсем без особенностей такового процесса, неизбежных, по обыкновению, после вечеринки и ежедневных порывов ступить–таки на тропу открытия зимника. И к полудню ничто более не удерживало нас в окрестностях Города, а уже ближе к вечеру мы тоже, в след за ушедшими вперёд вездеходами, поднялись на первую возвышенность нашего непростого маршрута.
У кочевых народов есть традиция - в особых точках своих странствий устраивать некие кумирни - святые места, где водружаются разного рода сакральные знаки, предназначенные в благодарность духам местности за благополучное начало пути и подкрепляющие просьбу о содействии при дальнейшем его совершении к благополучному своему исходу.
Остановиться у бурхана, повязать матерчатую ленточку, побрызгать вокруг - не особенно, впрочем, щедро - водкой, чтоб остаток её принять в себя, и тогда легко и весело будет продолжаться задуманный аргиш. Это ли не смешение понятий, а, точнее, названий их выражающих, для разных народов? Да что из того? – лишь бы был услышан глас, таким вот образом вопиющий, и дадено было благословение начавшемуся делу.
Пока наши тихоходные машины вползали в тягучий подъем, ещё теплилась надежда, что вездеходчики рванут вперёд без остановок и пробьют тем самым колею, по которой нам будет всё-таки хоть как-то легче идти.
Но, где уж там?
Вот он, бурхан Лысых Увалов, и вот стоят они, три знакомых наших вездехода.
Здесь бурханят, значит.
Да и нас зазывают.
Выпили вместе на дорожку.
- Ну, вы езжайте вперёд – говорят вездеходчики – мы вас догоним.
И мы продолжаем свой путь в скоропостижной северной ночи.
Если бы человек был в достаточной степени вынослив, чтобы долго продолжать путь - на лыжах, например, неспешной прогулочной походкой - даже и тогда нашей механизированной группе было бы не угнаться за ним. Пусть до предела накручены регуляторы топливных насосов у двигателей, пусть из выхлопных труб столбом на добрый метр вырывается раскалённый докрасна выхлоп дизелей, всё равно прицеп сдерживает рвущийся вперёд трактор, всё равно сугробы кидаются под траки и рваными кучами сваливаются под полозья саней. Тяжело идти вперёд, а, порою и невозможно. Тогда останавливается ход, перецепляются водила и, сцепившись тросом, двойной тягой преодолевается очередной занос: сначала одни сани, затем другие, затем расцепить связку и подцепиться вновь со своими санями.
Рутина операции сцепить-расцепить, однако же, заслуживает того чтобы рассказать о ней поподробнее. Во-первых, сами водила изготавливают из подручных материалов. Более всего для этого годятся трубы, и лучше, если бы это были отработавшие свой срок бурильные на сто четырнадцать стенка девять, а хорошо бы – десять. Весят эти трубы ровно четверть центнера (один погонный метр!) Не утомляя читателя дальнейшими расчётами скажу, что неподъёмно тяжелы они покажутся новичку в этом деле. Помню – с первого раза у меня не получилось оторвать водила от земли. Но надо! Надо не только их оторвать, но и, приподняв на высоту фаркопа, удерживать так некоторое время, одновременно ухитряясь подавать знаки водителю, чтобы тот задним ходом вывел машину и точно совместил отверстия скоб прицепа и фаркопа; тогда вставляешь шкворень и всё. Сцепка совершена.
И сколько же, после всего этого, доведется проехать, упиваясь свободой, до очередного заноса? А немного. Но - терпение, мой друг, только терпение. Такова она, твоя работа.
В общем-то, ничего особенного здесь нет. Что из того, что в округе, на сотни километров впереди, нет ни живой души – за исключением, правда, бурханящих вездеходчиков! - зато твоя машина надёжна. Обласканная тобой, драпированная изнутри толстым войлоком; на двигателе капот; под ним полог; мотор горяч, воздух от него сух и чист; спокойно светит в полумраке кабины приборная панель. Да, пусть в окна при свете фар наползает нескончаемое полотно разрываемых сугробов, зато чисто и уютно в кабине, где легко можно приготовить чай на огне паяльной лампы, и перекусить в дороге. Вот только усталость исподволь берёт своё и наводит дрёму. Можно бы остановиться, да и поспать чуток, да ни к чему время терять – так далеко не уедешь. Тем более, что догоняют нас удалые вездеходчики, но не уходят вперёд, а останавливаются наперерез пути.
-Опять бурханить?
-А как же!
Трактористы, с которыми мне выпало на этот раз ехать, два брата молодые. Впрочем, один постарше – женатый, а младший брат совсем юн – недавний солдат. Но тот и другой сохраняют стержневой украинский говорок, хотя ридну мову – сдаётся мне - тильки розумиють. Конечно, они знают цену денег, но и до работы жадные да сноровистые; пусть и с хитрецой, но славные хлопцы – с такими легко жить в радости, да и в беде хлопцы не бросят.
Пока идём в кабину принимающей стороны, замечаю, что обоим идти не хочется, а как отказаться то? Меж тем – сгрудились в кабине, перекинулись впечатлениями, выпили по-маленькой.
-Ну, чо? Мы поехали, однако? – принимаю грех разрыва застольных отношений на себя.
- Ну, тогда ладно, а мы поспим чуток - понимающе соглашаются волчары зимних дорог.
А что не спать-то им, если путь, который мы пройдем до утра, они маханут за какой-нибудь час, полтора.
Долго им, однако, не спалось, потому что вскоре лихо промчались мимо нас, взрывая снега, и, не притормозив даже, ушли вперед далеко, пропав из виду там, где ожидалась переправа через речку.
Сам водный её проток препятствием для нас не был – толстенный лёд уже нарос, и ровная гладь русла была малоснежна. Но противоположный берег был обрывист, и перебраться на него можно было только найдя подходящую ложбину - уже по которой, косогором, наискосок заложить приемлемый градус подъёма и двойной тягой вытянуть здесь прицепы наверх, на ровное место.Вот это-то как раз и сподручно будет сделать асам на своих чудовищах скорости и тяги. А уж потом и мы воспользуемся плодами их трудов.
Но что это там такое темнеет вдали, серым сгустком на белесом фоне снегов?
Они это, голубчики! Но на этот раз как-то уж странна их стоянка - два вездехода остановились беспорядочно, возле единственных из саней.
И потом – почему это один вездеход нелепо выглядит в сравнении со всеми?
Он, действительно, пребывал в необычном для себя положении - завалился на бок после совершённого им полёта с берегового обрыва. Добрый десяток метров пролетела тогда над рекой многотонная гусеничная машина, когда удалый водитель, возвращаясь за последней сцепкой, пропустил на трассе поворот к косому спуску и совершил звёздный для себя полёт с обрыва.
Хорошо еще, что река в этом месте промёрзла до дна и из всех возможных неприятностей случилась всего одна: от принятого на себя удара столкновением металла со льдом, гусеничная лента непостижимым образом растянулась и заскочила за выступ фаркопной площадки. Да так, что даже ввёрнутый до конца натяжной винт не дал ленте достаточной слабины. Оставалось лишь рвать или рубить чем-либо трак.
Мы же сделали по-другому. Зацепили машину двумя тракторами: один – как якорь, другой дал тросу слабины и резким рывком нагрузил его, да так, что бедолага вездеход подпрыгнул надо льдом ещё раз. Тут-то лента и соскочила с удерживающего зацепа, встав на своё штатное место.
Успех, разумеется, был достойно отмечен тут же.
Но время требовало продолжения рейса и потому мы, оставив, нимало не пострадавшего в необыкновенном полёте, героя лётных дел приводить себя в порядок, как-то уж довольно легко преодолели набитый уже подъём и продолжили свой путь до самого посёлка уже без особенностей, достойных закрепиться в прихотливой памяти.
Уже дома, разбирая перед лицом жены - с нетерпением ожидающей, как обнов, так и новостей - свои дорожные вещи, я с удивлением обнаружил карманные часы с цепочкой.
Совесть моя содрогнулась в угрызении, и я вспомнил случившееся, то, что так просто отошло в тень второстепенности перед обстоятельствами только что закончившегося путешествия.
Легко ли было поверить моей прелестнице, в то, что детали деторождения её подружки я не забыл, нет! под воздействием пирушки, а просто таки не узнал.
Это непостижимо – заявила опечаленная она. Думается мне, что в чём-то она, как всегда, права.
Всех участников этой истории последовавшая жизнь, разумеется, потрепала в той или иной мере, да и разметала по свету; так что возможность собраться вместе – от случая к случаю вскипает этакий каприз! – но обрывки здравого смысла соединяются в глухом противоборстве с объявившейся фантазией и делают так, что измышленное, представляется уже не просто невыполнимым, но и, немыслимым впредь. Всё ещё удивляясь непостижимостью путей, коими бродят в нас безрассудства, с которыми, казалось бы, было покончено в молодости.
В связи с этим глубокомысленным измышлением, если угодно, кое-что о персоналиях:
1.неопознанное дитя – теперь руководитель и артдиректор мастерской интерьерной декорации, член международного союза дизайнеров IIDA член ассоциации "Союз Дизайнеров" IDASS, член ассоциации искусствоведов АИС;
2. отец - создатель и первый директор Дальневосточной общественной организации "Зеленый Крест". Тяжёлая болезнь не сломила его сильного духа. Не имея возможности самостоятельно двигаться, он научился работать на компьютере с помощью указки, держа её зубами и продолжал писать научные и проблемные статьи. Всего за свою жизнь он написал более 300 научных и публицистических статей; теперь он покоится на Морском кладбище Владивостока;
3. мать – многие годы элементарно мучает бедных студентов университета;
4. подруга матери – многие годы мучает меня и мучается сама в одном из НИИ РАН;
5. я – сейчас вот мучаю читателя.
Да, жизнь сложна! Да только что из того, когда наше внутреннее устройство таково, что допускает ещё и виртуальность, в таковой счастливой мере, что обретённые нами признаки и возвышения и увядания, оказываются как бы и несущественными, а достоинства же наши остаются незыблемыми даже перед лицом превратностей судьбы, а, более того - здравого смысла, сокрушительного разве только на фронтах реальности, в сферы же более высокие, его, отрезвляющие нас снаряды, не долетают.
А что же часы? О, их судьба столь же прихотлива, мой друг.
Попав в руки человека случайного, они и не представляли себе, что окажутся вовлечёнными в странное свойство ауры, излучаемой в окружающее пространство новым хозяином, так что, не различаемые органами чувств, её флюиды искажают окружающий материальный мир - иногда даже губительно воздействуя на вещи.
Часы, если говорить об инструменте фиксации временных отрезков, решительно не уживались со мной. Только появившись у меня, посредством обретения путём оплаты честно заработанными рублями, они имели обыкновение совсем скоро прийти в негодность.
Дело усугублялось ещё тем, что разрушение их тщательно - я надеялся - изготовленного механизма, происходило со всей неизбежностью, но вот как – это оставалось тайной. Хотя с моей стороны постоянно совершенствовались способы ношения хронометров, но, чем более изощрёнными становились, предпринимаемые мною, превентивные меры, тем серьёзнее оказывалась ответная реакция.
Дело дошло до того, что часы стали элементарно мстить своему нескладному владетелю.
Вот, например, каким способом.
Довелось как-то мне мастерить на подземных горных работах. А в благословенное это время в проходке у нас находились две выработки: изрядной протяженности штольня и наклонный ствол. Заложены они были на расстоянии в километр друг от друга. И коль скоро моё участие на некоторых стадиях процесса предписывалось, действовавшем на тот момент регламентом, неукоснительно-обязательным, то я и старался вовсю, иногда по своей воле участвуя и в трудоёмких силовых операциях горнопроходческих смен, всякий раз губительно воздействуя на сохранность очередных часов.
Актуальность темы сохранения часов всё более возрастала, принуждая меня призадуматься. И вот что я надумал – ведь грудь моя едва ли бывает задействована на грубых работах, а стало быть, вполне может использоваться в качестве хранителя хрупкого механизма. Разумеется, были у меня и другие места потаённые, но оттуда их трудно было извлекать при возникновении в том потребности.
А что если подвесить часы через шею на резинке так, чтобы они оказались помещенными точно во впадине между грудными мышцами?
И сделано было так.
И на долгое время забота покинула меня до поры, пока однажды…
… Дело тогда весело поспешало к весне и первые проталинки уже появились кое-где, а больше всего на промплощадках перед устьями выработок. Светлым, солнечным днём я поднялся из уклона, чтобы поспешить на штольню, где по расчётам времени уже были подготовлены к заряжанию проходческие забои; и этак поспешая, случилось мне споткнулся об вытаявший обрывок троса так, что полетел я лицом прямо в свежую грязь.
Пролетая отмеренные мне случаем сантиметры расстояния, я рассуждал о том, как это будет неприятно встретиться с лужей. Поэтому, лихорадочно сканировав поверхность, я отыскал в пределах досягаемости доску, лежащую столь удачно, что, если немного изменить траекторию своего падения, изогнувшись так, чтобы столкновение произошло вершиной головы, счастливо прикрытой защитной каской, то последствия окажутся не столь драматичными.
И оказался прав.
Но, впрочем, не вполне.
В момент столкновения часы, ожидавшие своего часа – ох, уж этот невольный каламбур! – освободились из одежд, составляющих укрытие моей груди, да и со всего размаху нанесли удар по одному из моих глаз.
Впрочем, я, повторюсь, очень спешил, и не смог вполне оглядеть себя и зафиксировать возможные последствия случайного происшествия. Прибыв на место работы, я забылся совершенно, и только после произведённой отпалки, в ожидании проветривания выработки, осмотрел себя. Грязи на одежде, к обычному её количеству существенно не прибавилось; каска не имела ни вмятин, ни, тем более, трещин; голова оставалась ясной, хотя один глаз слегка и саднило, но острота зрения не изменилась.
Всё нормально.
Только вот злополучные те часы остановили свой ход, и, как оказалось впоследствии, нуждались в серьёзном ремонте.
Нет, не такими оказались счастливо обретённые мной карманные часы с цепочкой. Кроме своих благородных форм, они ещё шли безотказно и точно.Приятно так же было достать их из уже любого, случайного избранного укрытия и, удерживая их на вытянутой своей ладони, не только отметить для себя – который час, но и залюбоваться благородством изысканных форм.
И было так много дней кряду.
Настолько, что я забыл совершенно о привычке к злоключениям, случавшихся ранее по воле предшественников обретённой благодати. Надо ли говорить о том, что подобное пренебрежение бывает обыкновенно отомщено наказанием. Да! И печальная эта история произошла зимой, уже ближе к весне, когда морозы отошли и во все стороны света умножалось сияние белых ночей, а душа пронырливо искала любую слабину в насущных делах дня, чтобы выгнать молодые мои телеса на волюшку-волю.
К тому времени мы взяли за моду изображать лыжный слалом. Ещё фирменной экипировки не знала наша компания, но, если скрепить хитрым способом, охотничьи деревянные лыжи с валенками, то вполне удовлетворительно можно спуститься со склона, исполнив при этом даже и серьёзные горнолыжные элементы, почерпнутые из опыта Жана-Клода Килли.
Здесь следует заметить, что на этих занятиях была выявлена некая особенность моей психики, выраженная в существовании порога скорости спуска, до которого я ещё мог соображать и отсюда - управлять своим телом, существенно уже погрузневшим на семейных харчах. Дальше же этого порога происходило отключение управляющих функций и, я, словно болид заканчивал свой спуск в рыхлых снегах долин взрывоподобным падением в сугроб, погружаясь туда иногда с головой да по самые лыжи.
Ближайшие окрестности нашего посёлка были испещрены воронками на месте былых моих финиширований.
Тогда же на моём пути оказался невеликий склон на правом борту ручья Ягодный, там, где он переходит в долинку ручья Близкий.
По обыкновению, я начал спуск довольно успешно и успел уже насладиться змейкой поворотов «от склона» и «к склону», оставляя за собой веер взметнувшегося снега. Но потом перевёл себя на участок прямого спуска, где немедленно набрал восхитительную скорость, но при этом не вполне учёл наличие внизу мягкого сугроба, а принятой в момент вхождения задней стойки корпуса тела оказалось недостаточно, и я опять же зарылся в сугроб.
Отчаянно барахтаясь в снегу, я выбрался на дневную поверхность, ладонями снял с лица липкий тающий студень и, после ознобляющего спазма в мозгах, первым делом спохватился драгоценных мне часов.
Их не было нигде!
И, сколько бы потом не рылся в я сугробе – всё безуспешными были труды.
Тогда я отыскал в округе приметную палку и воткнул её в качестве вешки на месте происшествия, надеясь, что последующие усилия мои будут вознаграждены и снимут горечь невыносимой утраты.
Но сколько бы раз не возобновлял я свои поиски, всегда: и по мере таяния снегов, и тогда когда они сошли совершенно, и тогда, когда высохла тундра и стала покрываться здешняя природа своими цветами - мелкими, но всякий день новыми – но удача всё не шла ко мне.
Наступило лето, и я прекратил всякие попытки отыскать утраченное сокровище, решив по глубокому своему рассуждению, что бурные весенние потоки снесли его в ручей, а потом и в водотоки более высоких уровней, а уж там замыли мелким илом, накрыли сверху галечником, придавили валунами и обратили в дикость.
Сейчас же я думаю, что лежат эти часы там и по сю пору, да только нет такой причины, из-за которой бы человек когда-либо снова пришёл в эти места и, занятый своими насущными делами, случайно раскопал их в окаменевших осадках, как это бывает с отпечатком доисторических существ, удивился своей находке и озаботился попыткой реконструкции событий, связанных с представшим из тьмы времён артефактом.
Возможно и то, что в дальнейшем вещество этих часов с элементом халявы дезинтегрируется настолько, что смешается своим составом с веществом планеты, и только такая вот форма существования будет продолжена впредь в те сферы, где само будущее лишено хоть какого-то смысла. Там не будет уже истории, и только прошлое останется неуловимо тлеть, искривляя геометрию галактических полей, таким вот образом согревая мироздание, точно так же, как сейчас приятно нам тепло придвинувшихся издалека воспоминаний.
03.04.2017 4:13:01