НА СНИМКЕ: Нина Малых
Теперь вторая часть, где Нина Владимировна рассказывает свою одиссею:
«Я все же физик, а не инженер, т.к. закончила в 1961 году физфак МГУ.
Попала я в радиоинженеры случайно.
У меня в 1961 году родилась дочь, Елена, поэтому я оказалась у мамы в г. Кирове, и еще в декретном отпуске была приглашена на работу в СКБ вычислительных машин при заводе «Маяк» помогать его директору Магазинеру М. А. для решения математических проблем с его диссертацией.
Это была новая организация, куда умный еврейский директор собрал молодых специалистов ведущих вузов страны.
Мы делали электронные вычислительные машины для практических задач народного хозяйства.
Вспоминаю я об этом потому, что из воспоминаний Миши я поняла, что он был знаком и общался с Канторовичем, которого я искала в то время в Ленинграде, т. к. случайно натолкнулась в библиотеке г. Кирова на его книжку об оптимальном раскрое материалов 1937 г. издания в г. Ленинграде. Как мне хотелось с ним встретиться!
Мой директор дал мне карт-бланш на все командировки в любую точку страны.
Я тогда своим умом дошла до линейного программирования и решила задачу оптимального изготовления шахтных стоек определенных гостовских размеров из стволов деревьев определенного диаметра у вершины и в основании. И меня очень похвалил министр лесной промышленности, друг нашего директора.
Я тогда не знала, что к тому времени Канторович уже отсидел в наших лагерях за свою несоциалистическую теорию и теперь работал в Академгородке. А кибернетика, которой мы тогда занимались, как и генетика всё еще были «продажными девками империализма». Мне и в голову не приходило, что оптимальные методы раскроя материалов также были под запретом как вредные буржуазные теории.
Мне всегда везло на умных еврейских начальников и, вообще, талантливых друзей.
В Кирове в этом СКБ меня встретил Рудик Шварцблат – мой школьный друг, в то время окончивший Ленинградский политехнический, словами: «И ты здесь – принцесса»! В дальнейшем, он стал главным инженером этого СКБ (теперь КБ вычислительных машин «Север»). И я всегда заходила к нему, когда приезжала на родину.
Другой наш общий с Рудиком друг, приехавший из Одессы после окончания мехмата Одесского Университета – Яша Клебанер организовал лекции по высшей математике для всех желающих сотрудников СКБ. И мы по собственному желанию, с радостью от общения друг с другом оставались после работы и повторяли математику. Хотя в это же время у меня был грудной ребенок.
А было мне тогда 24 года. Весёлая была пора. И мы были работоспособные, серьезные и умные. И если бы я отыскала тогда Канторовича, моя жизнь могла бы повернуться совсем по другому руслу.
Потом, много позднее, Рудик и Яша приезжали в городок к Канторовичу собирать материалы для книги о становлении кибернетики и вычислительной техники в России.
На защите кандидатской меня очень поддержал Михаил Александрович Гольдштик, сказавши на защите, что это не кандидатская, а готовая докторская, и готов был отстаивать это мнение перед Накоряковым, (добавить о М.А. Гольдштике), но я затянула время. Гольдштик уехал в Америку. И я осталась без поддержки.
А наша вычислительная машина получила на выставке ВДНХ серебряную медаль и была продана в Японию, т.к. не нашла спроса на наших лесоразработках и лесхозах в Кировской области, где мы пытались ее внедрить.
Тогда там был рабский труд, ад, как мне показалось. Полуголые рабочие с баграми, в пару варили бревна, приплывающие сплавом по реке Вятке, в бассейнах с какими-то химикатами.
Директор этого лесхоза сказал мне:
«Спуститесь с небес на землю, какая вычислительная машина? У нас нет даже транспортера, подающего бревна из реки. Работа ручная. Я плачу тете Маше 70 руб. за подсчет объема продукции, затем подрастет ее дочь. А для вашей машины нужен инженер, да и в нашем цехе по обработке древесины такая влажность, что ваша машина выйдет из строя, не успевши начать работу.
Зайдите в цех, рабочие сами не захотят ничего менять и погонят вас поганой метлой, т.к. вы отнимете у них работу и возможность приписок для кое-как приличной зарплаты».
И он был прав – так и случилось. И это был мой первый опыт внедрения научных разработок в нашу промышленность. Так я проработала 1,5 года, до февраля 1963 года, когда мой муж, окончивший к этому времени физфак МГУ, по конкурсу получил распределение в Академгородок в Институт математики, заниматься тонкими магнитными пленками как элементами вычислительных машин.
И мне пришлось оставить работу в Кирове, хотя директор мне предлагал возглавить математический отдел. Я отказалась от своего распределения в Подмосковье, во ВНИИФТРИ, с предоставлением жилья, возле теперешнего Зеленограда, и отправилась за мужем в Сибирь.
Был февраль 1963 года, когда мы с чемоданом книг высадились из автобуса на Морском проспекте около гостиницы (теперь поликлиника N 1). Мела пурга. Домов не было видно, мы свернули направо от остановки и попали, как нам показалось, в лес. Пробирались по колено в снегу, и вдруг - мистика - перед нами неоновая надпись: "Москва". Это был кинотеатр.
Мы прожили месяц у нашего знакомого, выпускника мехмата МГУ Льва Баева. Потом нам дали комнату и через полтора года - трехкомнатную квартиру (хрущёвку), уже на четверых человек, где я и живу вот уже 40 лет.
Здесь, в Академгородке, мы встретили и своих бывших шефов по МГУ, преподававших физику в НГУ и физматшколе Юрия Кулакова и его жену Таню Протасевич. Не зря они знакомили нас с живописью, - их дети Иван Кулаков и Ирина стали не только специалистами, но также известными художниками.
С нашего курса в Академгородок приехало не менее десяти человек, Многие, окончившие физфак МГУ, как, теперешний директор Института ядерной физики Скринский, д. ф-м. н. Александр Марченко, Семен Хейфец и другие – стали известными учеными (книга «Выпускники МГУ в Новосибирском научном центре http://www.prometeus.nsc.ru/elibrary/2007mgu/ ).
«Mais, revenons; nos moutons». Вернёмся к нашим баранам, как говорят французы.
Я не взяла перераспределения в Академгородок, понадеявшись, что с таким образованием и так найду работу. По совету наших университетских знакомых я обратилась к Г.С. Мигиренко, т.к. диплом у меня был по гидроакустике, и он меня направил к автору эффекта двойного преломления световых лучей от ионосферы, тогда зав. лабораторией радиофизики Кабанову, расположенной в жилом доме в начале Морского проспекта.
Придя туда, я наивно спросила, требуются ли им научные сотрудники и, получивши отрицательный ответ, сказала:
– Ладно, я так и передам Георгию Сергеевичу. - И тут произошла чудесная перемена.
– Кому, кому? – переспросил этот человек.
– Мигиренко просил меня сообщить ему результат переговоров с вами, - отвечаю я.
– Так я вас не понял, конечно, есть у меня место. – Но я, уже понявши, что меня посчитали, пришедшей устраиваться по блату, обидевшись, почти выбежала из комнаты, и добежала до института Гидродинамики, слыша за собой слова:
– Остановитесь, куда же вы, вы меня неправильно поняли.
Такими мы были тогда. В институте, не заставши Георгия Сергеевича на месте, я самостоятельно зашла в отдел кадров, и начальник отдела кадров Коробенко направил меня к Николаю Вострикову, делавшему тогда первую в городке вычислительную машину.
Он сразу устроил мне экзамен по радиотехнике, развернул передо мной электронную схему машины, и, ткнув пальцем в один из ее элементов, спросил, что это за элемент и как он работает.
На свою беду, проработавши полтора года рядом с радиоинженерами и, в авральные дни, помогая монтажникам паять схемы, я разбиралась в них и быстро рассказала Вострикову, что это одновибратор и что длительность импульса определяется величиной емкости, чем приятно удивила хмурого Вострикова, которого боялись все его сотрудники, – и тем решила свою судьбу на следующие 1.5 года.
Оказывается, он уже замучил отдел кадров, бракуя всех, кого к нему посылали.
Продолжение следует: http://www.proza.ru/2017/04/03/340