- Посмотри, какой он маленький и голодный, давай оставим его у нас, - просила сестренка. Я стоял рядом и держал в руках котенка, который только недавно открыл глаза.
- А куда мы Базьку денем? – спрашивала мама.
- Никуда. Будут жить вместе. Он станет ему папой, - отвечала Валюша.
Мама вздыхала. Мы с сестрой смотрели на нее с таким лицом, словно нам только что показали игрушку, но играть ей пока не велят. Мама шла на хитрость:
- Тогда придется Базилио уйти жить на улицу.
- Ничего, - заявляла Валюшка. – Он не пропадет.
- И тебе его не будет жалко?
Валя молчала. Я постарше сестренки и знаю, что никуда Базьку не выгонят. Ага, так он и ушел.
- Не будет, - утверждал я.
Котенка оставляли до поры до времени. И пока мы с сестрой поочереди тискали и кормили живую игрушку, мама размышляла, кому бы его отдать. Как правило, долго котята у нас не задерживались. Но на смену одним приходили другие. И мы все так же упрашивали маму оставить этот дрожащий пушистый комочек у нас. Не представляли мы детским сердечком, как можно такого кроху бросить одного на холоде и под дождем. Мама понимала это. Но так же знала и то, что если каждый раз поддаваться нашим уговорам, квартира в скором времени превратится в звериный приют. И потому котят всегда оставляли до первого хозяина, который, правда, появляться не спешил.
Из всех котов, что у нас жили, мне хорошо запомнились Базилио и Васька. Хотя много их было. Только отчего-то все не уживались подолгу. Базилио прожил с нами семь лет. Любимец отца. Папка любил кошек. Когда вечерами смотрел телевизор, Базилио всегда лежал рядом. Стоило отцу уйти на кухню, кот шел следом. Раздавалось громкое просящее мяуканье. Иногда слышался папин крик:
- На! На! Когда же ты лопнешь.
Наш кот имел одну странную и раздражавшую всех привычку. Он постоянно хотел есть. Был жадным на еду. Сколько ему не дай, все будет мало. Уже и не лезет, и не хочет, а все равно орет. От меня всегда получал тапкой. Наверное, поэтому шуточки свои со мной такие не выкидывал. Только папка шел на поводу у избалованного Базьки. Но и он иногда срывался и кричал на наглую кошачью морду.
А вот кота Ваську я любил. Он был такой же в полоску окраски, как и Базилио, только не ленивый. Васька был грозой птиц. Ловко карабкался по деревьям, быстро бегал и умело охотился на голубей и воробьев. Любил подраться. Всех котов побил в нашем дворе. Забегал и в чужие дворы схлестываться с местными котами. Мальчишки прогоняли его то палками, то камнями, но тот все равно забегал в их двор и хозяйничал. Я уважал Ваську.
- Эх, Васек-Васек, не умрешь ты своей смертью, - говорила бабушка. Мама забинтовывала побитому хулигану лапы, мазала зеленкой уши, лоб и соглашалась с бабушкой.
Бывало и в нашем дворе доставалось ему от соседей. Поймает голубя, распотрошит – одни перья кругом. Кому это понравится? Особенно доставалось ему от старика Василия, который часто мешал охоте. Заприметит кота, крадущегося к воробьям, что беззаботно трепыхаются в пыли, щелкнет кнутом. Васька в одну сторону, птицы в другую.
- Чаво глазами рыщешь? – спрашивал меня дядя Вася. – Разбойника свово любимого потерял? Не ишшы. В крапиве он.
- Как?
- Так. Сколь раз говорил, будет озорничать, пришибу.
Я заглядывал в крапиву, обжигался, топтал ногами жгучую траву и никого там не находил.
- Нету? – ухмылялся дядя Вася. – Ниче. Не седня завтра там будет. Ушибу чем-нибудь.
- Только попробуй.
- Поговори мне ишо. Заступничик нашелся. Я ему за голубя... Божью птицу губит.
- А чего они здесь разлетались?
- Ишь ты! Тебя забыли спросить. Мал ишо так рассуждать.
Старик Василий присаживался на лавку, поправлял кепку, смотрел на меня добрыми глазами.
- Зачем кота Васькой назвал? Рази можно животному имя человечье давать? Антоном, небось, не кличешь. А чаво? Вышел из дому и кричи, чтоб все слышали: «Антошка! Антошка!» А я посмеюсь.
Дядя Вася шутя бранился. Я отмахивался рукой, молчал. Любил он порой без злобы за что-нибудь меня проучить. Я, как правило, не молчал и тоже говорил в ответ что-нибудь умное. Дядя Вася в шутку сердился, щурил глаза, но кончики губ его улыбались. Я видел это и потому отчаянно спорил. Но так бывало не всегда. Если случалось где набедокурить, тут уж держись. Мог и по спине огреть. Старик не был злым, но озорства не терпел. Только вот кто не озорует мальчишкой? Но дяде Васе это не объяснишь. Был он большим тружеником. С раннего утра и до позднего вечера всегда чем-нибудь занимался. Небольшого роста, ходил в зеленой рубахе, рукава которой заворачивал по локти, и синем трико. При работе на руках его взбухали толстые вены. Очки, которые он надевал, когда что-нибудь делал, крепились обычной резинкой. Во дворе, перегородив небольшой участок забором под огород, трудилась его супруга – тетя Нина. За деревянным общим туалетом стоял их хлев с огромными сушилами наверху. Живность у дяди Васи имелась. Свиньи, козы, овцы, куры, и даже теленок, которого выгонял поутру и привязывал к иве. Коз и овец пас, а чтобы те не разбегались кто куда, у дяди Васи висел на плече настоящий пастуший кнут. Щелкнет им, аж в ушах звенит. Тут поневоле по струнке заходишь. Я тоже научился бить кнутом. И даже неплохо у меня выходило. Но не сразу он стал слушаться в моих ладонях. Бывало, махнешь разок – как розгой ударил по земле. Полоса длиннющая.
- Кто так бьет? – говорил дядя Вася. – Выше задирай. Сильней лупи.
И я лупил. Старался как можно резче и сильней хлестануть о землю. Но ничего не получалось.
- Э-э, - кивал головой дядя Вася. – Это не со старшими пререкаться. Гляди суда!
Дядя Вася брал кнут. Тот оживал в его крепкой ладони и вытворял чудеса. И со спины, и с боку щелкал по земле, и, не касаясь ее, над головой разрезал воздух. Только пыль клубилась у ног. Я восхищался и с жадной завистью смотрел на волшебные руки старика.
- Ну, чаво здесь сложного? Дурак и тот смогет.
Мне было обидно. Раз уж дурак сможет так же, то почему у меня не выходит. Я брал кнут и пробовал снова. Но ничего не получалось. Дядя Вася посмеивался:
- Руки, они ить тоже не только из плеч растут.
Я сердился и всеми силами хотел доказать, что и я могу, что ничем не хуже. Обида душила, слезы наворачивались на глаза, рука уставала. В тот момент, когда я готов был уже сдаться, раздался долгожданный щелчок. Сердце мое дрогнуло. Я оглянулся. Дядя Вася одобрительно кивнул. Я расплылся в улыбке. Попробовал снова, не получилось. Но теперь-то я не отчаивался. Я знал, дело пойдет. И, правда, ничуть не хуже научился потом. Так же умело хлестал, рассекая воздух и пыль поднимая столбом.
Рано утром дядя Вася с косой уходил к парку Победы, что располагался неподалеку от нашего дома, рядом с храмом, косить траву. Под вспотевшей рубахой играло красное, жилистое его тело. Он любил работу, и работа его любила. Потому всегда с какой-то блажью и восторгом было наблюдать за ним, когда он брался за дело. Все в его маленьких скрюченных ладонях оживало и работало, как часы. Будь то пассатижи, наждак, топор или коса. Умел все. Затем на самодельной тачанке привозил скошенную траву в наш двор и расстилал для сушки возле своего гаража.
Мы, детвора, любили во что-нибудь поиграть и всячески подурачиться. Одной из забавных игр была игра «двенадцать палочек». Смысл игры был таков – на какое-нибудь палено или кирпич ложилась доска, и на один ее край укладывали двенадцать палочек. Разбивали. И пока тот, кто водит, собирает палочки, другие разбегаются кто куда и прячутся. Водящий начинает искать. И если даже найдет кого, не факт, что отыгрался и передал эстафету другому. Нужно еще первым успеть прибежать и разбить «палочки», не забыв крикнуть во все горло имя того, кто будет водить. А бывало и такое. Нашел водящий игрока, бежит с ним наперегонки к заветной доске, а там ее уже кто-нибудь разбил. Чья-то нога постаралась. И вновь собираешь палки, прикусив от обиды губу. Особенно так любил делать Санька Коробов. Убежит на другую сторону дома вместе со всеми, оббежит его, спрячется у арки и выглядывает, пока ты не уйдешь. Вот и крутишься у доски, как встревоженная наседка. Только зазеваешься или отойдешь на минуту – бац! Собирай по-новому. Санька-негодник постарался. Любил этот Санек всю малину испортить. Исплюешся весь, пока водишь. Но тут неожиданно и к большому счастью для «водилы» приходил на помощь дядя Вася. Несешься, как слонопотам угорелый, вдоль стены дома и сараев, и нет-нет, да угодишь туда, где у старика трава сушится. Заприметит дядя Вася озорство и давай хаять, как только мог. И сразу каким-то новым, щемящим сердце азартом, воплощалась игра. Вроде бы тебя, как и прежде, ищет водящий, но в то же время опасно было попасться на другой стороне дома сердитому старику. Как бы уже два игрока следили за каждым твоим неверным шагом.
Обычным осеним невзрачным днем, взрослые, непривычно для них, начинали суетиться. Дядя Вася точил на наждаке огромный нож, тетя Нина носилась с тазами, а Сергей, их сын, настраивал паяльную лампу, которая фырчала и сердито плевалась огнем. Я прижимался спиной к углу дома и ждал - что-то будет. Появлялись и другие ребятишки. И всех нас не покидала догадка, что что-то сейчас произойдет. Все в предвкушении ожидали чего-то жутко интересного. Детское предчувствие нас не подводило. Минутами позже раздавался громкий свинячий визг. Свиное тело подвешивали за ноги, и желтые языки пламени ласкали ее бока. Мы подходили ближе, но нас прогоняли. Ругались, чтобы мы не мешались. Но мы все равно стояли рядом и с интересом наблюдали за происходящим. Чернее черного обугленное свиное тело со скрежетом скоблили ножом. Дядя Вася подзывал нас к себе, желая угостить палеными свиными ушами и хвостом. Мы не спешили принимать такое угощение.
- Ну, чаво испугались? – улыбался, глядя на нас старик. – Кто смелый?
Знал дядя Вася, как нас подзадорить. Мы брали из его рук горячие черные уши и пробовали на вкус, по очереди передавая друг другу. Ухо приходилось подолгу жевать, так просто оно не откусывалось. Не хватало только горсточки соли. Но и без нее это лакомство мы оценивали достойно.
- Ну вот, а ишо брать не хотели, - расплывался в улыбке старик. – Лучше всяких конфет.
Чтоб не обидеть доброго соседа, мы смеялись и кивали головой.
Иногда дядя Вася ходил на реку удить рыбу и несколько раз брал меня с собой. Удочки были его. Я только выносил из дому ведро под улов, чем сильно веселил старика.
- Ты так всю рыбу изловишь, - подшучивал дядя Вася.
Я улыбался и хвастался, что так оно и будет. На берегу Вичкинзы каждый рассаживался, как ему было удобно, насаживал на крючок червя и забрасывал леску. Поплавок лениво качался на легкой ряби воды. У меня не клевало. Поплавок мой только и знал, что привлекал какую-то одичавшую стрекозу. И как бы я ее не прогонял, она все равно возвращалась. По воде забавно носились водомерки, и мне было любопытно за ними наблюдать. Как ловко они бегают и не тонут. У дяди Васи клевало, и он умело вылавливал темно-зеленых ротанчиков и серебристо-зеленых гольянов. Снимал с крючка и запускал в мое ведро, которое, не успев еще прийти, я наполнил речной водой.
- И как потом рыбу делить будем? – спрашивал я.
- Как и положено, - подмигивал дядя Вася. – Та, что побольше, моя.
Я понимал шутку старика, но все равно с досадой жаловался, что не клюет совсем. Дядя Вася велел мне сменить червя и обязательно на него плюнуть. Я делал все, как он велел - плевал на наживку.
- Ишшо! Не жалей, - подбадривал меня старик. А потом советовал забросить ближе к кустам, а еще лучше в самую лунку покрышки колеса, которое лежало на дне. Я так и делал. И удача мне улыбнулась. Одного за другим я стал вылавливать ротанов. Но не любил я эту рыбу тем, что уж больно глубоко заглатывала она крючок. Дядя Вася огромными пальцами умеючи освобождал рыбину и бросал в ведро. Старик знал, где клюет хорошо и куда нужно закидывать леску, но я своим детским доверчивым сердцем верил, что все это благодаря плевкам. Ведро наше потихоньку пополнялось хвостами. Даже парочка небольших окуньков составила компанию нашему улову. Радости моей не было предела. Но каково же было мое удивление, когда, придя домой, дядя Вася отдал всю рыбу мне.
- Душой отдохнул и то хорошо, - сказал тогда он.
Теплой ноченькой любил старик заночевать на улице под открытым небом. Укладывался на деревянной лежанке, что сам смастерил когда-то, и укрывался какой-нибудь старой телогрейкой или одеялом. Иногда принимал немного на грудь, и, разговаривая вполголоса сам с собой, любуясь ночным небом, погружался в сон. Я хорошо помню то осеннее утро девяносто восьмого года. Ночью шел дождь. Опавшая желтая листва прилипала к сырому асфальту. Я, как обычно, с портфелем, еще полусонный, шагал в школу. А по возвращению узнал, что дядя Вася умер. Похороны прошли быстро и тихо. В первую очередь помянуть старика позвали детей. Потом поминали взрослые. Со временем живность, которую держал старик, пустили под нож. Некому стало обихаживать. Привозить поутру на тачанке только что скошенную траву и стелить у гаража для просушки. С уходом дяди Васи испарилось в нашем дворе частичка чего-то старого и доброго из далекой жизни. А немного погодя, все мы шагнули в двадцать первый век. И мое веселое звонкое детство перешло незаметно в зеленую, полную мечтаний юность. Но я по-прежнему помнил старика. Его упорства, прыткости, жизнелюбия и трудолюбия не хватало. Долго еще очень многое напоминало о нем в нашем дворе. Кругом и всюду оставались поделки, сделанные золотыми руками простого трудящегося человека.
Антон Лукин