Двенадцатый эксперимент

*Лауреат 14 Волошинского фестиваля в номинации "ЖЗЛ"


ДВЕНАДЦАТЫЙ   ЭКСПЕРИМЕНТ
Пьеса в одном действии

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
Богданов Александр Александрович, директор Института переливания крови, ученый, писатель
Бухарин Николай Иванович, революционер, советский партийный и государственный деятель
Колдомасов Лев Ильич, студент-геофизик
Комисарук Анна Саввична, медицинская сестра
Первый старый большевик, он же Следователь ОГПУ
Второй старый большевик, он же Начальник
Третий, он же ассистент Зубов
Четвертый, он же ассистент Дубов
Пятый, он же доктор Донский
Шестой, он же доктор Качалов
Мэнни,
Нэтти,  персонажи романа А. Богданова «Красная звезда»
Первый пролетарий
Второй пролетарий
Старушка

Весенняя Москва 1928 года. Угол  административного здания. В окнах первого этажа горит свет, на этажах выше – свет горит в двух-трех окнах. Поздний вечер. Мимо дома проходят редкие прохожие. Некоторые, проходя мимо, убыстряют шаг, некоторые с любопытством вытягиваются или встают на цыпочки, чтобы заглянуть в окна. Проходит молодящаяся женщина, замедляет шаг, оглядывается – и подпрыгивает, стараясь увидеть сквозь щель между шторами, что творится за горящими окнами. Заходит с одной стороны окна, с другой, еще раз подпрыгивает, опять воровато оглядывается, поправляет шляпку и скрывается за углом дома. Из-за угла через некоторое время выворачивают двое – явно пролетарского происхождения и навеселе.

Первый пролетарий (показывая пальцем на окно). Гляди-ка, все трупы режут.
Второй пролетарий. Ни-и, воны мертвяков оживляють.
Проходящая мимо старушка-торговка  шарахается в испуге и крестится. Пьяные пролетарии загораживают ей путь, пугая.
Первый пролетарий. Щас бабка как схватят да всю кровушку из тебя выкачают.
Второй пролетарий. И выпьють.
Первый пролетарий. Из граненых стаканов. У-у-у!  (Горланит.) Стаканчики граненые упали со стола… Тарида-рида-тарида….
Старушка. Ох, пустите, окаянные! Беси вас ухвати! (Прорывается между ними и спешно уходит.)
Второй пролетарий пытается ей вслед свистнуть, но выходит только шипение.
Первый пролетарий. Беги, бабка, беги. Не натруси по дороге-то!
Оба хохоча огибают здание и уходят.

Левый угол здания открывается, в то время как правый гаснет. (*Если пространство сцены позволяет, то можно раскрывать попеременно четыре створки по принципу работы человеческого сердца.)
Вестибюль Института переливания крови. Траурный митинг. Гроб с покойным, почетный караул, звучит «Траурный марш» Шопена,  венки, траурные ленты и т.п. Все люди спиной к зрителю. Лицом только выступающий Н.И.Бухарин

Бухарин. Товарищи! Нас пришло сюда несколько человек, несколько старых большевиков. Мы пришли сюда прямо с пленума Центрального Комитета нашей партии, чтобы сказать последнее “прости” Александру Александровичу Богданову… Он не был последние годы членом нашей партии. Он во многом – очень во многом – расходился с ней. Всем известно, что наша партия, партия “твердокаменных” – как называли ее иронически либеральствующие буржуа – не знает принципиальных компромиссов, не делает трусливых и гнилых идейных уступок и, будучи партией бойцов, бойцов сурового и прекрасного времени, не отличается расслабляющей волю и слащавой сентиментальностью…
Первый (шепотом). Бухарчик заливается.
Второй (шепотом). Это он умеет, бухарский соловей.
Первый. Ой, допоется.
Второй. Да ты что! Любимец партии!
Первый. Поживем – увидим.
Бухарин. Я пришел сюда, несмотря на наши разногласия, чтобы проститься с человеком, интеллектуальная фигура которого не может быть измерена обычными мерками. В лице Александра Александровича ушел в могилу человек, который по энциклопедичности своих знании занимал исключительное место не только на территории нашего Союза, но и среди крупнейших умов всех стран… Он оказал огромное влияние (стоит вспомнить один лишь «Краткий курс экономической науки») на целое поколение российской социал-демократии, и многие, и многие товарищи обязаны ему тем, что ступили они на революционный путь…
Первый (шепотом). Многие вступили, а сам соступил.
Второй. Бухарчик?
Первый. Богданов.
Бухарин. Его идеи о переливании крови покоились на необходимости своеобразного физиологического коллективизма, где отдельные сочеловеки смыкаются в общую физиологическую цепь и повышают тем самым жизнеспособность всех вместе и каждого в отдельности.   Трагическая и прекрасная смерть Александра Александровича может быть использована его противниками, чтобы дискредитировать его самоотверженные опыты, чтобы придушить и прикончить самую идею переливания крови, чтобы положить могильный камень на дело, за которое умер этот мученик науки.
Третий (шепотом). Как могло случиться?
Четвертый. Несовместимость?
Третий. Были повторные пробы.
Четвертый. Тогда почему?
Третий. Как в двадцать пятом…
Четвертый. Наркомвоен?..
Третий. Тш-ш.
Бухарин.   Нельзя позволить тупицам мелкого калибра, мещанам от науки и в теории, и в жизни, людям старых дорог, людям, которые никогда и ни при каких условиях не выдумают пороха, использовать физическую смерть Богданова, чтобы умертвить и уничтожить значение его научного подвига.
Пятый ( шепотом). Недоучка. Он и не медик был вовсе.
Шестой. Он в войну врачом…
Пятый. Лягушек-то резать умел… Дон-Кихот от науки! Тот начитался романов, а этот написался.
Шестой. Его называли Красным Гамлетом.
Пятый. Скорее уж Кровавым.
Шестой. От Колдомасова пришло письмо…
Пятый. С соболезнованиями?
Шестой. Благодарственное.
Бухарин. Никакое большое, действительно большое и действительно новое дело не бывает без риска для его пионеров и зачинателей. И в области классовых битв, и в области труда, и в области науки люди – и притом лучшие люди, самые самоотверженные, самые храбрые, те, у которых горит мысль и пламенеет действенная страсть – нередко гибнут, чтобы осуществить заветную цель своей жизни, свою субъективно поставленную индивидуальную задачу, под которой трепещет объективная общественная сила, толкающая вперед и вперед. Это кажется филистерам безумием. Но это безумие есть на самом деле вершина человеческого сердца и ума. Богданов умер на посту. И самая смерть товарища Богданова есть прекрасный подвиг человека, который сознательно рисковал своей индивидуальной жизнью, чтобы дать могучий толчок развитию человеческого коллектива.
«Траурный марш» Шопена, смена почетного караула, поток людей у гроба. Левый угол закрывается и гаснет, зато открывается правый угол.

Кабинет директора Института А.А.Богданова, напоминающий нечто среднее между библиотекой и химической лабораторией. За столом с одной стороны сидят Богданов и Колдомасов, молодой человек лет 20, который во время  разговора слегка подкашливает.

Богданов. Так вы пришли к нам за бессмертием, молодой человек?
Колдомасов. Нет, я хочу послужить науке.
Богданов. Студент?
Колдомасов. Студент-геофизик.
Богданов. Геофизик? Это ведь что-то новое, не так ли? Я сам естественник, но, когда учился, мы об этом не знали.
Колдомасов. За геофизикой будущее!
Богданов. Вот и послужИте науке на избранном поприще.
Колдомасов. Хочется больше и лучше. Всецело. (Покашливает.)
Богданов. У вас чахотка?
Колдомасов. Н-нет. Никогда не говорили.
Богданов. Почему же все время подкашливаете?
Колдомасов. Так… в горле першит…
Богданов. У вас чахотка, молодой человек.
Колдомасов. Нет, это от волнения… Волнуюсь, потому что вижу гения. Вы светило! Вы перенесли  более десятка переливаний…
Богданов. Одиннадцать…
Колдомасов. Ну так более десятка… Это в газете писали… вот (Достает из кармана свернутую ввосьмеро газету, начинает разворачивать.) Ваши эксперименты приведут к тому, что появится новая генерация советских людей – новая, чистая, вечно молодая. А это значит, что…
Богданов. Это значит, что при нестареющих возможностях человеческий организм будет производить себе подобных, и народонаселение будет расти в геометрической прогрессии, а вот как быть со средствами к существованию?
Колдомасов. Это ведь сказал Мальтус, да?...Но ведь Маркс, Энгельс и Владимир Ильич доказали несостоятельность положений его теории.
Богданов. О, уже слишком поздно… Вот что, молодой человек. Вам ведь нужно к сессии готовиться, не так ли? А вот после сессии давайте-ка к нам сюда. Бессмертия не обещаем, а вот ваш туберкулез изгоним.
Колдомасов. У меня нет никакого туберкулеза…
Богданов. Ну, тогда как угодно.
Колдомасов. Да не нужно ждать! Я готов хоть сегодня.
Богданов (несколько удивленно). Сегодня уже не получится. И завтра тоже. Анализы, пробы, поиски донора…Все не так-то просто, молодой человек. Особенно с донорством…особенно…Всего хорошего, жду вас. Успехов в сдаче экзаменов.
Поднимается, давая понять, что разговор закончен. Колдомасов тоже поднимается, засовывает газету в карман и направляется к двери.
Колдомасов. Простите, но я буду честен….
Богданов. Вот удивительно! Значит, до сих пор вы лукавили? В чем же?
Колдомасов. Я хочу, чтобы мне сделали трансфузию до сессии… Да, именно до сессии. Чтобы поднять уровень работоспособности…чтобы…чтобы…
Богданов. Сколько занятий вы прогуляли, молодой человек?
Колдомасов. Почти весь семестр.
Богданов (смеясь). Неплохо для человека, желающего послужить науке. В первую голову, геофизике!.. Что ж, завтра приходите рано утром, возьмем у вас анализы. И обязательно натощак… (махнув рукой).. хотя об этом вас можно и не предупреждать.

Правый угол закрывается и погружается в темноту. Левый угол открывается.

Одна из лабораторий. В ней двое. По-видимому, это Пятый и Шестой, хотя сейчас их будем называть доктор Качалов и доктор Донский.

Донский. Меня вызывали.
Качалов. Хотят закрыть?
Донский. Хотят окоротить.
Качалов. Коллега, это одно и то же при нынешнем положении дел.
Донский. Резонно. Но закрывать спустя год – это безумие.
Качалов. Вот и передадут Институту мозга через стенку, по-соседски.
Донский. Там архиважные исследования: изучают мозг Ленина.
Качалов. После смерти.
Донский. Хм. Действительно.
Качалов. А как смотрит на все это наркомздрав? Когда-то он поддерживал  идеи переливания крови.
Донский. А.. Наркомздрав теперь всецело занят гигиеной… «Гигиенические подтяжки имени Семашки».
Качалов. Говорят, трансфузия помогла Марии Ильиничне излечиться от неизлечимой болезни.
Донский. Коллега, «говорят» - это не довод для медика. А болезнь потому и называется не-из-лечимой, потому что ее нельзя вылечить.
Качалов. Я в институте недавно. Меня перевели.
Донский. Меня назначили. Но Богданова назначил Сам.
Качалов. Ему как-то вообще везло.
Донский. Вы о чем?
Качалов. О ренегатстве. Как удалось ему остаться на плаву после Октября? За отступничество к уголовникам посадили. А это вам не царские тюрьмы, где политических держали отдельно, дабы чужие головы не мутили…Говорят, пытали. Да-да, «говорят», тут я могу сослаться только на слухи. А потом вдруг сам Дзержинский его посетил в тюрьме. Дзержинский!!! И после этого его отпустили. Да еще и Институт дали возглавить.
Донский. Спятившему Дону Кихоту. Неучу, Хотя Дзержинский при своей холодной голове был склонен к мистицизму, оккультизму и прочей ереси.
Качалов. Но Сам-то?
Донский (шепотом). Так Мавзолей-то хуже бессмертия.
Качалов. Кому как. Кому и мУка. Вот Вечный Жид, например…
Донский. Дверь!..  Кто-о-о?!!
Входит женщина в белом халате. Это медсестра Комисарук.
Комисарук. Это я. Добрый вечер.
Донский. Вечер добрый. Что вы здесь делаете, Анна Саввична?? Почему не пошли домой?
Комисарук. Я с вами согласна.
Донский. Вы о чем?
Комисарук. Я все слышала.
Донский. Не понимаю.
Комисарук. Я всё слышала.
Донский. И что же вы хотите, уважаемая Анна Саввична?
Комисарук. Предателям революции и неучам в советской науке нет места.
Качалов. Это ваш лозунг?
Комисарук. Это мое кредо.
Донский. Готовы повторные пробы?
Комисарук. Да. Повторные пробы показали полное совпадение, полную совместимость.
Качалов. Значит, двенадцатый эксперимент на себе? Двенадцать. Какая символическая цифра.
Комисарук. Двенадцать не цифра, а число.
Качалов. Пусть так. Все равно символично.
Комисарук. Поповская символика.
Донский. Значит, пробы совпали. Но очередное переливание за полтора года… Каков объем трансфузии?
Комисарук. Первая трансфузия - 1000 миллилитров, повторная – еще столько же.
Донский. Выдержит ли организм?
Комисарук. Не выдержит.
Качалов. Чей организм не выдержит?
Донский. Одного из двух.
Комисарук. Которого?
Донский. Все равно.
Качалов. Как это все равно?
Донский. Два минус один – все равно остается ноль. Операция назначена завтра на девять-ноль-ноль…Ноль-ноль… Операцию проведете вы, доктор Качалов. Ассистировать будет Анна Саввична.
Комисарук. Хорошо. И обойдемся без символики. Спокойной ночи. (Уходит.)
Качалов. Коллега, это негуманно.
Донский. Простите?
Качалов. Почему завтрашнюю трансфузию вы поручаете мне?
Донский. Интересно, а Комисарук – это настоящая фамилия или революционный псевдоним?
Качалов. Думаю, настоящая. «Комиссар» - слово старое, чиновничье. Предок был каким-нибудь полицейским комиссаром. Так вы не ответили на мой вопрос.
Донский. Смотрите, как интересно. А так революционно звучит… Так о чем вы меня спросили, коллега?
Качалов. Почему завтра мне проводить операцию?
Донский. Потому что два минус один равно нулю.
Качалов. Это я уже слышал.
Донский. Вы хорошо разбираетесь в словах, но не дружны с математикой. Математика тем хороша, что абстрактна. Все зависит от того, какие мы поставим на место чисел величины…
Качалов (оторопело). Значит, два минус один – это…
Донский. Да.

Левая половина закрывается, открывается правая.
Больничная палата с двумя койками. На одной Богданов, на другой Колдомасов.

Колдомасов. Но ведь в спорах рожается истина, разве не так?
Богданов. Что есть истина?
Колдомасов. Я не знаю.
Богданов. Вот и Понтий Пилат не знал.
Колдомасов. А-а, вы про это… Эх, Александр Александрович, зачем вам нужен был Бог для строительства нового мира? Вот «Тектология» ваша – это великая вещь.
Богданов. Только не говорите, что прочитали всё: не поверю.
Колдомасов. Лгать не буду, не всё прочел, некогда было. Но то, что прочел, вдохновило.
Богданов. Ну, очевидно, вам как геологу тектология напоминает о тектонике.
Колдомасов. Я геофизик, это синтез двух наук – геологии и физики. А тектология шире – сплав,  сплав идей разных наук. За ней будущее.
Богданов (иронически). Что-то подобное я уже слышал.
Колдомасов. А…
Богданов (нарочито грассируя). Но вам, батенька, грозит погрязнуть  в позитивизме.
Колдомасов. Но классификации позитивистов прекрасно ложатся на методологию естественных наук. А вы показали, что и на гуманитарные… И на науку наук тоже….
Богданов. И еще, уважаемый Лев Ильич, вас обвинят в эмпириомонизме.
Колдомасов. «Материализм и эмпириокритицизм»  Ленина я тоже читал. Ничего не понял. Скажите, Александр Александрович, неужели Мах был так опасен для революции?
Богданов. Чем меньше величина, тем сильнее критика.
Колдомасов. Вы о ком?
Богданов. Вы знаете, кто такой Дюринг?
Колдомасов. Вроде нет… Постойте… знаю «Анти-Дюринг» Энгельса. Это обязательно по университетской программе.
Богданов. Вот видите… И этот Дюринг предстает перед вами одиозной личностью, философом первой руки, и к тому же опасным, способным увести с правильного пути материализма.  А на самом деле это ничтожный универсант, кажется, не слишком удачный учитель гимназии, разразившийся какой-то тоненькой брошюркой, на которую мало кто обратил внимания…
Колдомасов. Поражён…сражён… убит. (Складывает руки на груди).
Богданов. Ну-ну, вы, юноша, на пороге воскрешения и обновления. Да и я в свои 54 года избавлюсь от старых белков.
Колдомасов. А вот интересно, почему я, как вы сказали, омоложусь, если в меня вольют ваши старые белки?
Богданов. Это неважно. Моя кровь станет раздражителем для вашей, ваша – для моей. Таким образом, количество красных кровяных телец увеличивается… О, да у вас совсем сонные глаза. Спокойной ночи, завтра вы все сами почувствуете. (Укладывается на подушку.)
Оба погружаются в сон. Свет на половине Богданова гаснет. Около койки Колдомасова появляется Нэтти, персонаж романа Богданова «Красная звезда».
Нэтти. Вы хотели узнать, как можно возвращать молодость старикам?
Колдомасов. Наоборот. Что обретет молодой после того, как ему перельют кровь пожилого?
Нэтти. Слабое и старческое преодолевается легко молодым организмом, а  усваивается то, чего этому организму не хватает.
Колдомасов. Если все так просто, то почему медицина так слабо пользуется этим средством?
Нэтти. Потому что это результат господствующей психологии индивидуализма, которая так отграничивает одного человека от другого. Мысль о жизненном слиянии людей пока для ученых недоступна.
Колдомасов. Но ведь переливание крови делают, только….
Нэтти. Да-да, только в филантропических целях. Например, при потери крови от раны. У нас такое тоже практикуется, но постоянно применяется другое: то, что соответствует нашему строю жизни: товарищеский обмен жизни не только в идейном, но и в физиологическом состоянии.
Колдомасов. Где это у вас?
Нэтти. На нашей Красной звезде.
Колдомасов. На Марсе?
Нэтти. Да.
Колдомасов. Неужели вы победили смерть и болезни?
Нэтти. О, нет. Несчастные случаи на производстве, нервное истощение, горе от потери близких. Кроме того, мы не препятствуем людям, которые решили сами уйти из жизни, а предоставляем им все средства безболезненной и спокойной смерти.
Колдомасов. Как? Вы поощряете самоубийц?
Нэтти. Если сознание человека ясно и решение твердо, то какие могут быть препятствия?
Колдомасов. И часто это происходит?
Нэтти. Да, особенно среди стариков. Когда чувство жизни притупляется, то многие предпочитают не ждать естественного конца…
Колдомасов. Но переливание крови! Вы же сами говорили об омолаживании! Разве это не панацея?
Нэтти. Марсиане всегда молоды и живут долго. В несколько раз дольше землян. Но в отличие от вас у нас  нет произвола, поэтому мы не подвергаем никого насильственной трансфузии – ни донора, ни реципиента. Все осуществляется на добровольной основе и по обоюдному согласию. Иначе быть не может (Исчезает в темноте.)
Колдомасов (во сне). Марс… красный… красный… кровь тоже красная….кровь как Марс…Марс как кровь…
Свет гаснет.

Левая сторона.Кабинет следователя ОГПУ. За столом Второй, только теперь он Следователь. Напротив него Комисарук.

Комисарук. Это было самоубийство.
Следователь. Какое может быть самоубийство на операционном столе?
Комисарук. Его отговаривали от трансфузии.
Следователь. Почему? Разные группы крови?
Комисарук. У обоих нулевая группа.
Следователь. Тогда почему?
Комисарук. У Колдомасова туберкулез. К тому же в его  крови обнаружена латентная малярия.
Следователь. Был ли другой донор?
Комисарук. Нет.
Следователь. Тогда почему вы говорите о самоубийстве?
Комисарук. Это была двенадцатая трансфузия за четыре года. Риск выработки антител был слишком велик.
Следователь. Сколько можно проводить человеку переливаний?
Комисарук. Вам лучше спросить у доктора. Я всего лишь сестра милосердия.
Следователь. Сестра милосердия? В операционной обнаружили пузырек с хлоратом калия. Как он туда попал?
Комисарук. Не знаю. Возможно, как антисептик.
Следователь. Кто-то желал смерти Богданову?
Комисарук. Это было самоубийство.
Следователь. Мы вернулись, откуда начали.
Комисарук. Я наблюдала за директором целый год.
Следователь. Вы следили за ним?
Комисарук. Я операционная сестра. Я находилась все время рядом во время операций.
Следователь. Можно было найти другого донора?
Комисарук. Директор изъявил желание сам провести эту трансфузию. Это было самоубийство.
Следователь. Как это сочетается с главными задачами Института, который открыл сам товарищ Сталин? Он поручил товарищу Богданову руководство этим Институтом. Институт должен был проводить опыты, которые привели бы к созданию новой социалистической генерации людей,  потом  -  к бессмертию человека, а потом и оживлению величайших людей, которые ушли от нас непростительно рано.  И вы мне говорите о самоубийстве! Почему в операционной был хлорат калия?
Комисарук. Я знаю, какие задачи стоят перед Институтом. Я верю в советскую науку и в курс, который держит наша партия большевиков.
Следователь. Всесоюзная коммунистическая партия большевиков.
Комисарук. Всесоюзная коммунистическая партия большевиков… Но Богданов давно не с нами. Он отступник, ренегат, последователь Маха и Спенсера
Следователь. Какая, однако,  ученость для обычной медицинской сестры.
Комисарук. Я из Петрограда.
Следователь. И что же?
Комисарук. Успела два года отучиться на Бестужевских курсах.
Следователь. Понятно. Но что с хлоратом калия?
Комисарук. Самоубийство директора – это правильный шаг. Он правильно пришел к этой мысли.
Следователь. Ново. С чего вы взяли?
Комисарук. Фриде покончил с собой.
Следователь. Это кто?
Комисарук. Его рассказ «Праздник бессмертия».
Следователь. Где вы его читали?
Комисарук. Когда училась на Курсах.
Следователь. И что в нем?
Комисарук. Герой проклинает обретенное бессмертие человечества и прибегает к самоубийству.
Следователь. Это мелко, это ничтожно и буржуазно. Наша цель иная. И мы еще не готовы отмечать праздники бессмертия.
Комисарук. Директор отрекся от этой идеи… Я всегда его считала чуждым нашим идеалам.
Следователь. ВКПб одобрила его замыслы, ему  дали возможность развивать его идеи о вечной молодости и бессмертии, а он теперь от них отказывается?!! За ним стояли наркомздрав Семашко, Красин, Анатолий Васильевич Луначарский…
Комисарук. По-родственному. Он ему шурин.
Следователь. Большевики не терпят кумовства, товарищ Комисарук.
Комисарук. Запомнила.
Следователь. Последний раз спрашиваю: это вы ввели Богданову калия хлорат?
Комисарук. Я ничего не вводила.
Следователь. Вы отравили кровь.
Комисарук. Это невозможно при трансфузии. А Колдомасов пошел на поправку.
Следователь. Вам велели отравить лекарства? Физраствор или что там еще? Кто?
Комисарук. Мне никто ничего не велел.
Следователь. Кто приказал? Доктор Донский?
Комисарук. Это было самоубийство.
Следователь. Вы убийца товарища Богданова. Вас расстреляют.
Комисарук. Партия совершит большую ошибку.
Следователь. Кто велел отравить хлоратом калия? Донский? Да? Донский?
Комисарук. Двенадцатый эксперимент оказался неудачным. Директор Богданов добровольно пошел на него. Это было самоубийство. Как Фриде.
Следователь. Вашему упорству можно позавидовать.
Комисарук. Партия научила меня стойкости.
Следователь. Вы не стойкая, вы твердолобая.
Комисарук. Я больше ничего не знаю.
Следователь. Сознайтесь, вы не любили товарища Богданова.
Комисарук. Да, я не любила директора. Больше. Я его ненавидела.
Следователь. Чем была вызвана такая ненависть?
Комисарук. Я уже говорила. Он предал интересы революции.
Следователь. Но ведь не только за это? Ну?
Комисарук. Не только.
Следователь. За что же еще?
Комисарук. Он бессовестный лжец и хвастун.
Следователь. В чем это выражалось?
Комисарук. Он любил всем рассказывать, как  часто на Капри играл с Владимиром Ильичем в шахматы и всегда у него выигрывал.
Следователь (подавив смешок). И все?
Комисарук. Всё.
Следователь. Ну что ж, у вас еще есть время подумать.
Комисарук. До расстрела?
Следователь. До следующего раза.
Комисарук выходит. В кабинет входит Первый, назовем его Начальник.
Начальник. Стойкая бабенка.
Следователь. Да, такие партии нужны.
Начальник. И ни слова о Донском.
Следователь. Кремень. А как быть с хлоратом  калия?
Начальник. Пока никак. Хлорат и хлорат.
Следователь. В толк не возьму,  кому мешал Богданов. Из политики он давно ушел. Дрызгался бы себе в кровушке. Луначарскому переливал. Красину тоже.
Начальник. Красин  умер.
Следователь. В Лондоне. От переливания что ли?
Начальник. Анемия. Малокровие. Крови у него мало было. А почему? Может, этот вампир из него кровь и выкачал, кто знает-то?
Следователь. Дела. И что же теперь будет с Институтом?
Начальник. Поживем – увидим.

Правая сторона. Кабинет доктора Донского, который напоминает еще директорский кабинет Богданова. В кабинете доктор Донский и доктор Качалов.

Донский. Мне звонили.
Качалов. Обошлось?
Донский. Да… А вы, голубчик,  негодяй. Ох, какой вы негодяй, однако.
Качалов. Объяснитесь!!!
Донский. Напугали женщину бертолетовой солью! Пришла Анна Саввична ко мне, даже слезу пустила. Не убийца я, говорит.
Качалов. Трудно мне представить ее в слезах…А бертолетка-то…  Уж отказались от нее как антисептика… Под руку случайно попалась.
Донский. Ах вы мой золотой! Под руку? А  случайно не  в руку?
Качалов. Я не убийца, а врач. Врач-экспериментатор. Мне нужна чистота эксперимента. К тому же после первой трансфузии стало ясно, что повторной уже не будет.
Донский. На ваше счастье.
Качалов. Два минус один… Колдомасов  в удовлетворительном состоянии, судя по письму. Вы правильно сосчитали?
Донский. Абсолютно.
Качалов. А что будет с Комисарук?
Донский. Уволим, разумеется. Можно, конечно, с волчьим билетом.
Качалов. Она толковая медсестра. Хотя и фанатичка.
Донский. Большевичка! Доктор Качалов!...Вы правы, конечно же… она может понадобиться. Может,  не только как медсестра. Женщина она твердокаменная,  хотя с родственниками и небезупречно.
Качалов. Дайте ей характеристику нашим соседям – в  Институт мозга.
Донский. Э,  куда хватили. Вы же понимаете, что это стратегически важный объект. Кстати, и мы им становимся нынче тоже.
Качалов. Неужели мы продолжим богдановские фантазии? Кого теперь мы станем укладывать на операционные столы? Рабочих пропойц? Туберкулезников? Где найти доноров?  Народ истощен, болеет
Донский. Это что за разговоры! Я попросил бы вас, коллега Качалов, находить другие слова для наших экспериментов. И не говорить так о советском народе.  Вы же хотите еще здесь работать? Кстати,  вы читали протокол вскрытия? Профессор Кончаловский при аутопсии тела отметил, что, причиной смерти стал гемолиз, напоминающий отравление бертолетовой солью…Ну как?  Вот вам и ваша чистота эксперимента, доктор Качалов.
Качалов (подавленно). Вы правы, доктор Донский. Два минус один всегда, по-вашему, ноль.
Донский. Бесспорно.
Левая сторона закрывается.

Середина сцены. Больничная палата с одной койкой, на которой лежит в полузабытье Богданов. По обеим сторонам койки Третий и Четвертый, которых назовем ассистентами Зубовым и Дубовым.

Зубов. Рвоты не было. Это хорошо.
Дубов. Желтушность кожных покровов увеличивается. Мочеиспускание скудное. Почки, похоже,  отказывают.
Зубов. Должен выдержать, должен.
Дубов. Лихорадка прошла, температура субфебрильная держится больше недели
Зубов. Две недели после трансфузии. Как проходили остальные?
Дубов. При мне только две. Прошли значительно легче.
Зубов. Прощупаем печень.
Дубов. Увеличена сильно, и пальпации не нужно. (Отодвигает простыню с ног Богданова). Нет, не показалось. Кожные кровоизлияния.
Богданов. Прекратите меня разглядывать так бесцеремонно. Я пока еще ваш директор.
Дубов. Александр Александрович!
Зубов. Вам лучше?
Богданов. Гораздо лучше. Что с Колдомасовым?
Дубов. Выписан. Направлен в туберкулезный санаторий.
Богданов. Ну, хорошо, хорошо. Всё хорошо. Двенадцатый эксперимент прошел удачно.
Дубов. Больше ни-ни, Александр Александрович.
Богданов. Все только начинается, молодые коллеги. Все впереди.
Зубов (Дубову тихо). Катастрофическое увеличение кожных кровоизлияний. (Богданову). Померим давление.
Богданов. Ну что ж, давайте, давайте (Пытается приподняться от подушки, но тут его перекашивает судорога, он падает на подушку и начинает биться в припадке).
Зубов. Что это, что это?
Дубов. Эклампсический припадок. Скорее, держи голову.
Зубов (обхватывая голову Богданова). Это конец?
Дубов. Или  кома.

Затемнение. Свет выхватывает стоящего у кровати Мэнни, персонажа романа «Красная звезда».

Мэнни. Здравствуй, Лэнни.
Богданов. Здравствуй, Мэнни. Рад тебя видеть. Как идут дела на  твоей Красной звезде?
Мэнни. В коммунистическом обществе дел много, Лэнни.  О каких делах тебе интересно знать?
Богданов. О колонизации Венеры. О синтезе белка. О новых средствах добровольного ухода из жизни…
Мэнни. Наши планы всегда осуществляются, Лэнни. Мы идеальное высокоразвитое общество.
Богданов. Да. Без классов, без сословий, без полов.
Мэнни. Мы не делаем социальных различий между полами, но размножаемся так же, как земляне… А вам есть к чему стремиться. Красная звезда видна с Земли невооруженным глазом.
Богданов. Да. Как говорится, образец всегда перед глазами. Но как же давно это было. Очень давно. Даже я не помню, когда. В этой утопии была моя вера, но она улетела… Куда-то… Может, на Венеру.
Мэнни. Венеру колонизировать мы вам не позволим. Ее радиоресурсы теперь целиком принадлежат нам.  И делить с вами сферы влияния тоже не намерены. Иначе… Выбора теперь не будет.
Богданов. Да. Война миров. Знаешь, очень бы не хотелось.
Мэнни. Когда-то ты совершил убийство, чтобы спасти свою планету от уничтожения марсианами. Я тогда встал на твою сторону…Теперь на твоей планете убивают тебя, Лэнни. И никто тебе не поможет. Доктор Вернер больше не придет на помощь.
Богданов (смеется). Ах,  Мэнни, ты и не знаешь: доктор Вернер – это я и есть.
Мэнни. Это очень странно. И невозможно.
Богданов. Помнишь, когда я учил марсианский язык, то очень удивлялся, почему слова, называющие предметы, лиц, качества и свойства, изменяются по временам. И мне объяснили, что нет большего различия, чем между человеком, который живет, и тем, который умер. Вы прибавляете разные мелочишки суффиксов и флексий, а мы называем его одинаково. Я – Лэнни, я - доктор Вернер, я – Малиновский, наконец, я – Богданов. Некоторые из них умерли, некоторые еще живы. Но это все я.
Мэнни. Да, у вас на Земле много языков и много форм. У нас много форм одного всеобщего языка, и мы прекрасно и однозначно понимаем друг друга.
Богданов. Нет ничего более скучного и однообразного, чем единый язык планеты – без просторечного выговора горожан и ядреной деревенской речи, без сухости официальных сообщений и разнузданности дворовой беседы. Различие языков на Земле помогало и развитию мышления, это привело к развитию философской мысли, развитию жанров литературы…
Мэнни. У нас тоже есть литература.
Богданов. Трагедии, на которых я зевал. Скучные стихи, твердо подчиняющиеся ритму и рифмам и  подобные таблице умножения.
Мэнни.. Когда-то я поддержал тебя вопреки марсианской морали. Теперь ты говоришь о моей планете неуважительно. Я марсианин и не должен слушать оскорблений в наш адрес. Знакомство, сотрудничество, дружба. Их нет.
Богданов. Я понимаю. Ты прибавил к этим словам суффикс прошедшего времени.
Мэнни. И ты умрешь!
Богданов. Я умру, Мэнни. Но все равно это буду я – Лэнни, Вернер, Малиновский, Богданов. Без всяких добавочных букв и слогов. Прощай, Мэнни.

Все погружается в темноту, но теперь освещается изголовье кровати, за которым стоит Нэтти.

Богданов. Значит, я умираю?
Нэтти. Нет, Лэнни. Жизнь перед нами.
Богданов. Почему-то очень больно. Везде.
Нэтти. Это просто приступ… приступ смертельной боли…но  он пройдет… Вот уже прошел. Будь спокоен. Никакая смерть не станет никогда ни между нами, ни на пути к нашей великой общей цели. Мы достигнем ее, мой Лэнни…
Вытягивает свои руки над изголовьем, Богданов с трудом поднимает руки, чтобы коснуться ее рук.
Я забираю тебя, мой Лэнни…я забираю тебя…
Вся сцена освещается кроваво-красным светом.

Голос диктора
В 1973 году  в возрасте 66 лет ушел на пенсию с поста заведующего лабораторией Западносибирского НИИ гидрометеорологии Лев Ильич Колдомасов. Есть сведения, что в 1983 году он был жив и здоров.

КОНЕЦ
Июль, сентябрь 2016