1. Раньше
Я вдруг заболел. Постель, лекарства. Ночь, я один. Проснулся … почему-то простыня и одеяло стали деревянными. Они в складках и жёсткими краями терзают меня. Мне становится страшно. Я хочу закричать и не могу. Ужас растёт во мне, и я чувствую, что сейчас лопну …. Лето. Дача. Быстро проснулся, замаскировал несъеденный завтрак и – гулять. Иду вдоль берега залива и смотрю в воду. Прозрачная вода, очень мелко. Песчаное дно – плавными волнами, перечёркнутыми короткими толстенькими штришками. Это пескари. Их так много, что они - неинтересны. Штиль, но на гладкой поверхности воды всюду возникают маленькие бесшумные, расширяющиеся кружочки от плавников, хвостиков и ртов быстрых, вертлявых уклеек. Они неутомимы и плавают под самой поверхностью. Их тоже очень много. Глубже, почти у дна, вдруг появляются и исчезают неторопливые, жемчужные сверху и серебристые боками большие тела краснопёрок и подлещиков. Сердце заходится в бешеном ритме. В голове – тысяча мыслей: леска, удочка, крючки, грузило, поплавки. Где взять, из чего сделать? Вдруг невдалеке на песок садится удивительная птица – трясогузка. Она что-то клюнула около своих ножек и, покачивая длинным хвостиком, быстро засеменила вперёд. Я бросился за ней. Но когда был уже рядом, она взлетела, а я не умел летать. Следя за её полётом, я неожиданно обнаружил в воздухе неисчислимые стаи ласточек, их было немногим меньше чем пескарей в воде. С резкими писками они вычерчивали в небе такие же непредсказуемые траектории, как уклейки в воде. Там, где кончалась полоса песчаного пляжа, вздымалась высоко вверх глиняная стена берега. Вверху, перед резким сгибом вертикальной стены в горизонтальную, с густой травой часть берега, были видны многочисленные чёрные дыры, в которых исчезали и появлялись маленькие шустрые ласточки. Я бросился вверх, лёг на траву, над самыми этими чёрными дырами и пытался, карауля вылет ласточки из гнезда, поймать её. Но ласточки были умнее меня и не дались в руки. Измучился. Обнаружил, что уже вечереет. Испугался, что мама будет ругать. Побежал домой. И так каждый день лета, только приключения были разные. Один раз в меня почти попала молния. Мы с мамой и сестрой возвращались после кино из клуба. Вдруг хлынул ливень и я, хвастаясь силой, помчался по асфальтовому шоссе вниз под горку к дому, до которого оставалось чуть-чуть. Неожиданно раздался оглушительный треск, разрываемого пространства, и молния ударила в шоссе впереди меня, метров на десять. Наверное, она целилась то в меня, но я бежал медленнее, чем она думала. Молния была похожа на огненный черенок для лопаты, который от удара об асфальт сломался на несколько частей. Все кусочки сломанной молнии, по инерции сдвигаясь вперёд, по направлению моего бега, тоже вонзились в асфальт и пропали. Среди моих дружков размерами выделялся человек Сарайкин. Он был на пару лет старше и мог купаться намного дольше меня. Мама говорила, что его греет жир. Сарайкин утверждал, что весит 40 килограммов, и я понял, что он врун, так как это же - нечеловеческий вес. Сарайкин знаменит тем, что в его помойной яме водились черви, красненькие, как раз нужного размера и в бесконечном количестве. Поэтому Сарайкину всё прощалось. Моим лучшим другом был Вовка – Рог. Его прозвали так, потому что он часто падал с велосипеда и ударялся лбом о камни. И, как раз, посередине лба у него вырос огромный шишак. В заливе, недалеко от горизонта, водились огромные чайкины камни. Птицы покрасили их вершины, чем могли. Мы были небогатые, поэтому лодки у нас не было. Но папа, когда был в отпуске, клал меня на надувной матрац, рядом с удочками и банками с червями и вплавь мы добирались до этих огромных камней, на некоторые из которых оказалось возможным подняться. Вода была прозрачная и, сидя с удочкой на высоте нескольких метров от воды и, дрожа от холода и волнения, я наблюдал за подводным миром. Огромные, до килограмма, окуни иногда осматривали нашу приманку и даже нескольких из них мы поймали. Всё в моей жизни тогда было удивительным и увлекательным. Каждый день был не похож на прожитый раньше и длился долго, долго.
2. Теперь:
Просыпаюсь неохотно. Долго лежу, пытаясь восстановить сюжеты ночных снов и мои состояния в них – легкость и увлечённость. Потом волевым усилием раскрываю глаза и сажаю себя на тахте. Пытаюсь придумать причину, чтобы встать и начать дневную жизнь. Ничего умного в голову не приходит. Зато простая угроза опоздать на работу оказывается действенной, и я начинаю шевелиться. Поднимаю глаза, смотрю в окно: мой высокий этаж всегда радует широкой панорамой разнообразной жизни внизу и удивлением от вдруг огромности неба. Всматриваюсь в небеса. Опять вижу три прозрачных иероглифа о безграничности, вечности и непостижимости бытия. Знаю, что это лишь мои ощущения. Внизу – неиссякаемый поток машин, постоянный прессинг жизни по многочисленным мелким резонам. Подниматься и идти в душ не хочется. Сижу, смотрю на книжные полки. Как много непрочитанных книг. Вот целая полка по йоге. Несколько полок – по философии. Полка по языкознанию, языкам, психологии и т.д. Я отдал много времени, чтобы купить эти книги - и вот стоят, непрочитанные. Надеялся, что уж на пенсии-то начну наслаждаться чтением. Наконец-то, я - пенсионер, правда, работающий, и времени читать - нет. Попытки - случаются. Но писания - не от мудрецов, а, скорее, от специалистов, и не для «благой вести», а для заработка. Содержание соответствует уставам внутренней службы соответствующего авторского цеха и предохраняет от критики коллег. Даже гениальный Карл Густав Юнг пользуется философией, алхимией, теологией – как зеркалом для своих догадок о наших психологических глубинах. Да… - все в чём-то виноваты. Ну а я? Я всё время старался быть хорошим и правильным. Вернее, если я ощущал, что моя жизнь сворачивает с прямой дороги и начинаются какие-то тропки, пусть с новыми, но запутанными перспективами, я испытывал сильный внутренний протест и бегом возвращался на широкую и ясную дорогу. Теперь-то я вижу, что чувство верной дороги, это и есть компас конформизма. Когда я понимал, что я хочу чего-то несовместимого с тем, что могут принять, прежде всего, мои родители и, потом, общество, я долго и мучительно искал способы угодить всем, включая себя. Если выход не находился, я, чувствуя, что и я прав, не только они, запрещал себе такой взгляд на жизнь. Я считал, что я сворачиваю с правильного пути, могу далеко уйти и потерять своих. Это - во-первых. А во-вторых, кто я такой, чтобы отрицать мудрость родителей и общества? И даже, если я прав, я не посмею изменять жизнь моего отца неприемлемым для него образом. Я вспомнил, как горячи были мои слёзки, когда я, уже студент, отказывался от своих притязаний, чтобы не разрушать мира моего папы; мама, я думаю, приняла бы всё. А потом я же носил, по воле родителей, не нравящуюся мне одежду, так почему я не могу надеть психологические очки и глядеть глазами папы? Прошло время, жизнь изменилась, и я понял, что очень часто был прав я, и, если бы не мой конформизм, я не потратил бы свою жизнь, убежав от неподходящих мне реалий в ощущения, самоанализ и попытки найти истину, которая всё объяснит и, тем самым, сделает жизнь лёгкой и счастливой. Я был бы активным участником, а не присутствующим в своей жизни. А вот – возражение: существует мифологический герой Протей, умеющий принимать облик любого человека вместе с присущими ему качествами и способностями. И был кто-то из древнегреческих исторических персонажей, описанный Плутархом, резко менявший свои и убеждения и цели, в следствии изменившихся обстоятельств и всегда имевший успех в самореализации. Кроме того, читая беллетристику, я легко воспринимал внутренний мир главного персонажа и готов был жить в его образе. А этих образов были сотни и как-то неинтеллигентно даже отдавать предпочтение своему собственному, врожденному образу. Кстати, бесконечное число человеческих ндивидуальностей, убедительно иллюстрированных литературой, тоже вызывает непереваримое удивление. Как это возможно? В таком мире ничего нельзя признать как истину!!! Однако, нужно, наконец, в ванную, под душ. После сна процесс мобилизации себя к общественной жизни и производству воспринимается как глупое и грубое насилие. Ум, раскрепощённый фантазиями снов, чувства, наполненные энергией упакованных в них эмоций, требуют проживания и осмысления, но получают вместо этого сабельный удар холодной воды, отрубающий смыслы, подаренные снами. После душа выходит на сцену шестерёнка, подогнанная к своему месту в производственном и общественном конвеере. На работу я иду пешком, и мне нравится это время: иду и вспоминаю, и пытаюсь понять что-то, и любуюсь. Нева, Большеохтинский мост, небо, деревья удивляют, и радуют, и отвлекают от размышлений. Я думаю о том, как бы обрести мне уверенность, чувство своей правоты. Я помню, как в детстве посещения зубного врача уничтожали, устоявшееся было, моё мировоззрение, и я заново его выращивал до нового посещения зубной пыточной. Теперь я знаю, что люди – это мелкие объекты в нашем мире – их переживания и чувства не имеют значения. Войны, Гулаг, производственные отношения – давно перечеркнули человека как что-то значащее. Но я не принимаю этой старой новости, я почему-то чувствую, что всё вокруг: каждое дерево и птица, и кошка, и рыба, и человек – удивительны, безграничны по объёму внутреннего содержания, о чём намекает их непредсказуемость и созерцание их. Я знаю, что можно воспринимать жизнь вокруг как состоящую из объектов, которые укладываются в концепции и модели, объясняющие и предсказывающие их поведение в будущем. Но я также ощущаю, что я и, следовательно, все другие – больше чем объекты, что превращение всех в объекты – это просто приём программиста, создающего программку, моделирующую некоторые процессы. Для целей оптимизации и автоматизации такой подход даёт прекрасный результат. Но он не поможет мне обрести уверенность в собственной правоте, в праве жить и отстаивать себя. Это подход не поможет в горе и тоске, даже в общении с котом, которого я оставляю на пять рабочих дней на даче, обеспечив питанием. Каждый раз я вижу в его глазах такое, что не могу выдержать, как будто смотреть или думать о нём в этот момент равносильно прикладыванию руки к раскаленной буржуйке: нет сил удержать и не отдёрнуть руку. Где же решение? Логические концепции, понимание моделей – игра на понижение и не помогает! Непосредственное проживание всего, что случается в жизни – легко взрывает стены моей душевной крепости. Как же быть? В детстве я жил эмоциями и был, как я теперь понимаю, очень счастливым, но у меня были любимые мама и папа. Нынче, я давно уже потерял мой детский рай, но, вкусив от древа познания добра и зла, так и не обрёл могущества жить уверенным в справедливость и достижимое счастье. Так как же быть сейчас? Отгородиться от мира, принимая его как модель с множеством объектов, или сойти с ума, воспринимая мир как Идиот Достоевского? Как-то мне приснился сон, дающий ответ на этот вопрос. Снилось, что я – американский офицер, участвующий в войне во Вьетнаме. Моя семья была богатой, отец – миллионер. Но почему-то мои родители любили мою младшую сестру намного больше меня, во всяком случае, именно она наследовала всё имущество моей семьи. Но я не был против. Я успешно строил блестящую карьеру американского офицера, умного и смелого. Я знал многие языки, изучил разные технологии и науки. И военное дело мне давалось очень легко. Я был уверен, что эти успехи – следствие моего интеллекта: ум был ясным и быстрым, а память - очень вместительной. И вот, на нашей военной базе я неожиданно встретил свою сестру. Я даже не сразу признал её, так как, во-первых, она не имела причины здесь быть и, во-вторых, её внешность …. Она постарела на тридцать лет, не меньше. Личико высохло, как на индейских скальпах, глаза потухли, кожа - серая. Я даже пожалел её и поинтересовался причиной таких перемен. Моя сестра поведала мне, что после смерти наших родителей она увлеклась путешествиям по местам силы. Она посетила многих проповедников, жила в ашрамах и была очень довольна появляющемуся осмыслению человеческого бытия. Последнее путешествие оказалось ей не по плечу: она не смогла воспринять открывшиеся ей истины и они придавили её, состарив и лишив жизненных сил. Она приехала ко мне за помощью, т.к. только мне она может довериться. Что же это за истины, столь огромные, что и волевая, и умная моя сестрица согнулась под их тяжестью? Моё любопытство проснулось, и я даже почувствовал охотничий азарт: погоди, голубушка, я покажу тебе как я, бедный твой брат, разберусь с этими откровениями. Я нисколько не боялся, но решил взять в поездку туда, где так навредили сестре все справочники и энциклопедии, которые у меня были. Взяв отпуск за свой счёт, я самолетом добрался до Дели, откуда автобусами и, в конце, уже пешком, используя проводников и носильщиков, добрался до загадочного места силы, отнимающего её у других. Это был глубокий колодец в конце цветущей зелёной долины, закрытой со всех сторон отвесными скалами Гималаев. Загрузив в рюкзак самые нужные справочники и, прикрепив к себе и к рядом растущему великому баньяну механизм с тросом для спуска-подъёма, я бесстрашно прыгнул в колодец. Секунд через десять плавного, хорошо освоенного мною процесса спуска что-то случилось. Меня сильно дёрнули вниз, потом ударили вбок, и вдруг стальной механизм, обеспечивающий безопасный спуск-подъём, разлетелся как хрустальный на множество осколков и я полетел рядом с ними вниз. От страха сознание на время покинуло меня и, когда я вновь стал воспринимать себя отчётливо, я увидел, что иду с ведром какого-то мусора по каменистой поверхности. Разглядеть подробности я не успел: во-первых, было сумрачно, а, во-вторых, появился Он. Я знал, что это – Сатана. Мы стояли друг перед другом и я, стесняясь, завёл руку с ведром за спину, чтобы не оскорбить высокий статус визави. И тут начался очень долгий, как мне показалось, процесс видоизменений, трансформаций, перевоплощений, превращений всего, что было вокруг. Изменялось всё: освещенность, цвета воздуха, земли и стен. Я только что стоял на плоской горизонтальной поверхности и вдруг она начала наклоняться, и вот я уже, как-то, стою на вертикальной стене, по которой бегут какие-то неправильные волны, от которых отрываются и начинают самостоятельно жить всё время изменяющиеся странные сущности. Они увеличивались до устрашающих размеров и сжимались до точки, их форма, как и всё вокруг, постоянно изменялись. Они меняли окраску, становились многоцветными и однотонными. Они куда-то перемещались, исчезали и появлялись. Я старался всё запомнить и понять: что это, почему, зачем. Я заметил, что все движущиеся объекты не сталкиваются друг с другом, а какими-то туннелями проходят друг сквозь друга. Также я отметил, что начал ощущать утомление, и что оно нарастает. А вокруг меня продолжались непонятные перемены. Я почувствовал, что началось движение, т.к. стал ощущать небольшие перегрузки, что означало, что движение происходит с ускорением, или, что мы всё время меняем направление движения. Кроме того, стали слышаться непонятные звуки, то членораздельные на незнакомом языке, то похожие на звуки струнных и ударных инструментов. Я понял, что уже потерял контроль над регистрацией происходящего и так и не обрёл общего понимания происходящего. Никакого объяснения даже самых простых метаморфоз я не находил: происходящее противоречило всему, что я знал. Ни евклидова геометрия, ни ньютоновская физика, ни аристотелевская логика, ни энштейновские подходы - ничем мне не помогли. А в происходящих превращениях вдруг включили ещё одно измерение: их темп стал переменным, динамичным. Особенно меня донимали скачкообразные наклоны горизонта, вплоть до полной смены положения условной земли под ногами и неба, а также устрашающие наезды на меня непонятных объектов, впрочем, не наносящим мне увечий, а просто исчезающих в последний момент передо мной и появляющимся вновь уже позади. Меня изумляло отсутствие повторений, похожестей: всё было новое, разнообразное, удивительное. Я чувствовал, что обязан, должен понять, осознать – хотя бы в самих общих чертах, что же делается вокруг. Непонятные события длились, по моим представлениям, минут двадцать и я почувствовал смертельную усталость и отчаяние: почему же я не могу понять, что это. Где мои справочники и энциклопедии? А усталость ощущалось такой, что я замер как при страшном горе, застыл, как скованный коркой из камня и был готов уже отказаться от дальнейших наблюдений за событиями вокруг меня, когда вдруг всё исчезло, меня объяла абсолютная темнота и тишина. Я ощутил новый ужас и маленькое любопытство: я ничего не вижу, не слышу, не осязаю, я не знаю где верх и низ, не понимаю движется ли здесь время. Словом исчезло всё, кроме маленькой возможности по привычке анализировать и вспоминать. Но зачем здесь мне эти возможности? Ведь всё пропало. Ничего нет и, похоже, не будет. Любопытство угасало, а ужас рос. И вдруг, Боже, где я? Я ощутил себя сидящим возле проклятого колодца. Рядом груды энциклопедий, справочников и, невесть откуда, взявшиеся игральные карты. Я почувствовал страшную усталость, чудовищное утомление, и даже не пробовал встать на ноги. Когда я случайно коснулся своей головы, и ощупал своё лицо, я обречённо понял, что оно стало маленьким и морщинистым, как у моей сестры. В отчаянии я надолго застыл, прислонясь к огромному сундуку с Британикой, не спасшей меня и теперь навеки мною отвергнутой. Потом мои мысли зацепились за игральные карты. Их не было здесь раньше. А носильщики, дотащившие мой груз до этого проклятого места, убежали, как только я заплатил им премию за их «отчаянную смелость». Конечно, они не посмели бы вернуться сюда и уж тем более не стали бы играть в карты. Но всё это мелочи, я же настоящий американец, офицер. Меня не сломить и не запугать. Я вновь подошёл к чудовищной дыре и снова прыгнул в этот колодец. Однако тут же и проснулся. Второй серии мне не показали. Уже подхожу к моей работе, а додуматься до важных выводов как всегда не успеваю. Но всё же что-то я понял. Сон показал мне, что не нужно было вкушать от древа познания добра и зла, что знать и думать – безрезультатно, Что человеческая форма не имеет возможности постичь и малой доли сущего. Что мы слишком мелки для нашей жизни, более подходящей для сверхлюдей. Более того, сон показал – как вредно думать: старение ускоряется на порядок. Кроме того, игральные карты явно намекают мне использовать интеллект только в формализованных процессах: играх в карты, занятиях наукой и искусством, то есть, где известны технологии, и процедуры подходов и принятия решений, где нет потребности в сверхчеловеческой перцепции. А может быть этот «сонный» совет – не насмешка, а добрая подсказка, что наш ум – это просто удобный рычаг для манипуляций нами, поводок, за который нас ведут куда-то? Однако, как ни хорошо идти, предаваясь размышлениям, всему приходит конец: на работе, даже если выдаётся свободное время – подобные фантазии не показываются: они не любят посторонних свидетелей. Работа редко дарит меня радостью, хотя я люблю книги и библиотеки. Молодые, ловкие коллеги быстрее меня делают ту же работу и укоряют за тупость. Эх, зря я в юности понадеялся на разумные доводы в пользу инженерной деятельности, хотя влекли к себе литература и философия. Однако, необходимо признать, что инженерная деятельность – гармоничный, спокойный, свободный от зла, мир, с удивительными, нередко божественной красоты творениями. Колесо, шуруп, винт и гайка – маленький перечень гениальных изобретений. А любая, отлаженная программка – или автоматическое устройства типа автомобиля или самолёта - это ли не совершенный мир. Здесь – только один изъян. Все инженерные придумки – это закрытые объекты. Они имеют смысл только в заданных условиях. А мы, люди, живём в открытом мире с бесконечным количеством измерений, которые мы творим сами и не обязательно в музыке, вдобавок к реально существующим непостижимым физическим свойствам пространства, в котором мы оказались. День завершается рюмкой водки и обильным ужином, заключающими меня в тесную клетку с плоскими эмоциями, внушаемыми телевизором. А ведь случаются и сложные, тонкие неясные почти счастливые состояния, но это, когда я один и без телевизора и водки, но с книгами. Я помню, как в детстве каждый день дарил счастье и длился бесконечно. Теперь счастья нет, а дни проносятся удивительно быстро. Я помню, что дошкольником я ненавидел есть и спать, а теперь вкусно поесть, выпить и сладко спать – мои повседневные радости.