Светлой памяти моей матери Зилайхо Малакбозовой посвящается.
Красный пазик, переполненный пассажирами, всё ещё стоял на остановке. Водитель,симпатичный, смуглолицый, молодой человек с орлиным носом, в бейсболке, никак не реагировал на бормотание и недовольство пассажиров. Он будто вовсе их не слышал и, сидя за рулём, никак ни хотел заводить машину.
-Чего ещё мы ждём, водитель дорогой? - послышался сзади дрожащий голос старика, одетого в тёмно-зелёную демисезонную куртку и шляпу «в сетку».
-Дед не "чего", а, вернее, "кого" мы ждём. Только что звонил директор школы Давлатбек и попросил подождать его тёщу -тётю Чиллабегим.Она поедет с нами. Возьмём её и тронемся в путь.
Водитель оказался прав. Минут через пять пожилая женщина, энергичная и бойкая, с зелеными живыми глазами,в пуховом джемпере, с тюбетейкой на голове, сверху которой был наброшен большой белый платок, вошла в салон автобуса. Бабушку сопровождали внуки. Один из них передал водителю дорожную сумку и с улыбкой сказал:
-Вирод,("брат" на шугнанском языке), эту сумку, как доедете, заберет у вас дядя Давлатбек.
-Хорошо, не беспокойтесь. Я всё сделаю для нашей с вами бабушки.
Послышался звук заведённого мотора, и пазик, оставляя после себя синевато-чёрную, едкую дымку, тронулся в путь.
В салоне автобуса бабушке уступили место. Рядом с ней сидела молодая женщина с маленькой девочкой, мирно спящей на коленях у матери. Тихо, почти шёпотом, чтобы не разбудить девочку, женщины разговорились.
-Это первенец у тебя?
-Нет, вторая. Позавчера вдруг заболела. Глаза покраснели, потом слезиться начали. А ночью поднялась температура. Я испугалась и привезла её в поликлинику.
-И доктора велели вам капать в глаза альбуцид и ещё витамины назначили?
-Верно, а вы откуда это знаете?
-Я, голубка, десятерых детей вырастила. Много чего на свете знаю, хотя я и малограмотная,-без тени хвастовства ответила бабушка.
-А жена нашего директора школы - ваша старшая дочь?
-Вы про Саидабегим говорите?
-Да.
-Нет, она у меня средняя.
-Учительницей работает.
-Верно, вот к ней я и еду,- поправив платок, из под которого были видны поседевшие волосы, ответила бабушка.
Город остался позади. Автобус медленно поднимался по крутому скло ну. В салоне послышалась негромкая грустная песня.
Соленен тийената му диланд вахм лапдэ суд
Нан гундж сафедийат, му диланд сахм лапдэ суд,
Лудум ху нан винум, му дард кам суд, амо,
Нан дард ар му зорв насуд кам, лапдэ суд....
(Идут года и в сердцах сеют страх,
Мамина седина - то цветы превратились в прах!
Увижу мать, подумал я, и боль моя утихнет,
Но боль не стала меньше, не меньше, нет!)
Бабушка спокойно наблюдала, как за окном автобуса разворачивалась золотистая осенняя панорама пейзажей, проплывали горные кишлаки. Она с особой нежностью смотрела на новые частные двухэтажки и с грустью покачивала головой, заметив заброшенные дома, на воротах которых висели большие ржавые замки.Взгляд ее будто говорил:"Только один Бог ведает, когда эти ворота снова откроются перед хозяевами, которые годами горбатятся в России и Казахстане".
Бабушка знала толк в ведении хозяйства,она была самой успешной и богатой в своём кишлаке. Владела садом и огородом. Пасека покойного мужа была самая большая в районе. В хлеву стояли три коровы, а на летних пастбищах в Джавшангозе мирно паслись и жирели сто пятьдесят ее овец и коз.Соседки завидовали.Пятеро сыновей и пять её дочерей - живы и здоровы. Все они выросли, получили образование,стали врачами, учителями, агрономами и юристами. Как оперившиеся птенцы, которые, повзрослев, покидают родительское гнездо, её дети один за другим разъехались кто куда. Только младший сын, Огоназар, остался в родительском доме. Шестеро её детей уже россияне. Старший сын, Сохибназар, давным-давно живёт с семьей в Твери. Худоназар - на Камчатке. Зилзиламо вышла замуж за иранца и теперь живёт в Дубае. Два года назад Саидназар, врач, купил себе квартиру в Подмосковье.
Чиллабегим уже в пятый раз ехала навещать родных в России. И тут, на Памире, и там, в России, она всегда в почёте. Сыновья Алиназар и Сохибназар повели её посмотреть на Кремль. Несколько раз приняла участие в свадьбах памирских трудовых мигрантов. Она выступала с речью, пожелала молодым счастья, здоровья - и чтобы они скорее возвращались домой. Родина и её звала к себе. Больше полгода она не могла жить на чужбине. Часто снилось лазурное небо родного кишлака.
На одной из остановок, украшенной мозаикой из маленьких лакированных камушков с изображениями горных козлов и архаров, автобус остановился. Из него вышли мужчины. Пожилая женщина и две её спутницы, что-то говоря на непонятном для бабушки ваханском диалекте, последовали за ними.
–Куда народ идёт?-спросила Чиллабегим у попутчицы.
-Ба дидан(на поминки). Парень-коммерсант из кишлака Богев погиб в автокатастрофе в городе Ош. Сегодня утром его похоронили. Наши кишлаки подчиняются одному сельсовету,поэтому односельчане туда и пошли. Не было бы дочки со мной, и я бы туда пошла поддержать мать погибшего.
-Бедная мать, как же она всё это выдержит? О, Аллах, смилуйся над ними и сделай так, чтобы по твоему велению дух погибшего вечно покоился в раю. Аминь,-поднеся ладоны к лицу,-молилась Чиллабегим.-А умерший чей сын?
-Сын покойного Усто Алишо. Вы должны их знать, потому что у покойного Усто Алишо одна невеста из вашего кишлака.
-Как её зовут?
-Нодирамо, дочь Шомахмада, кажется.
-Ой, как же мне ее не знать!. Она же приходится мне дальней родственницей. И мне надо туда, соболезновать им, бедным. Почему вы раньше мне не сказали?
-Я не знала.
Поискав что-то в кармане джемпера, она достала оттуда маленький носовой платочек, в котором были завернуты бумажные купюры. Взяла из него двадцать сомони и переложила в другой карман. Затем быстрыми шажками догнала женщин.Они, обеими руками цепляясь за проволочные бордюры, с особой осторожностью шли по висячему, деревянному мосту.
Во дворе усопшего было много народу. Мужчины в траурных чёрных тюбетейках. Соседи хлопотали во дворе. В саду под тенью абрикосового дерева в большом казане варилась шурпа, а в углу двора дымился самовар, вокруг которого сидели мальчики-подростки.
Женщины вошли в большой памирский дом. Они прошли на женскую половину - кицора, где сидели родные покойного, одетые во все белое. Мать покойного, с покрасневшими, опухшими от плача глазами, сидела в центре. Рядом, с правой стороны, сидели две её старшие дочери, а слева - младшая дочь и другие родственницы. Женщины подошли к горем убитой матери,по очереди обняли её и дочерей, едва прикоснувшись лицом к их лицу, утирая слёзы, тихим голосом произнесли «Ризои Худо»(воля Божья). Поздоровавшись, Чиллабегим присела рядом со сгорбленной старухой.
Послышался громкий голос халифы(духовного наставника) Саидмехтара,читавшего аят из священного Корана за упокой души умершего на арабском: затем голос его помощника, который читал молитву на фарси, перервав женские вопли, всхлипывания, рыдания и причитания: «Зоямедж пуцике»("Рано ушедший сынок"), "Ту нане, ту нанике"(" Какое большое горе, какое материнское горе"), "Кашша виродике"("Земля тебе пухом, брат родной").
После молитвы женщины ушли. К Чиллабегим подошла Нодирамо. Она в знак уважения поцеловала правую руку Чиллабегима и после приветствия шёпотом сказала:
-Тётя Чиллабегим, ради всего святого, оплакивайте моего покойного хисирза("деверь" по-шугнански) Муссаламшаха.
-А тут разве нет плакальщиц?
-Была одна, но её увели люди председателя сельсовета, потому что у него вчера в соседнем кишлаке умер дядя. У моей свекрови и её дочерей голоса охрипли от плача. Сами знаете, они теперь не в состоянии оплакивать.
-Хорошо, доченька.
Прокашлявшись, Чиллабегим тихим и скорбным голосом запела «Лалаик».
Тер цировак тер сит пибир,
Хушруй пуцик тер сит пибир.
Пуцик ца лум пуцик мунд нист,
Мардум пуц тир му гурм напист.
(Почерневшая лампа под землею лежит,
А рядом с нею мой сын-красавец спит.
Сколько ни зову, ни кричу, жаль, сына нет,
А чужой не заменит в моем окошке свет.)
Мужчины с каменными лицами сидели в другой половине дома. Женщины с грустными, уставшими глазами, сидевшие рядом с Чиллабегим, услышав её голос, сразу притихли. Голос Чиллабегим был такой выразительный и трогательный, будто покойного оплакивала его родная мать, а не чужая. Тем временем женщины, повидавшие мать и сестёр покойного, выходили из дома, уступая место другим.
Мать, утирая горькие слёзы, тихо причитала:"Жестока судьба моя. Без мужа вырастила своих сирот. Мой сын-красавец ушёл в мир иной, оставив грешную, несчастную мать на земле. Почему я согласилась на роковую поездку твою? Зачем я отпустила тебя странствовать по этой дороге-убийце? Будь я слепа. О рано ушедший сын мой!"
Седоволосая женщина подошла к ней и с и сочувствием сказала:
-Зиёдамох, пожалуйста, не убивайся. Не гневи Аллаха. У тебя живы двое сыновей и три дочери. Теперь надо молиться за их здоровье. От такого дня никто не застрахован, дочь моя. Мы сочувствуем тебе, но надо держаться и ради остальных надо жить. Только время и терпение излечат рану.
Мужчины заходили по очереди в дом, в знак сочувствия в беде целовали правую руку двум рослым мужчинам, стоящим в пойге (большая прихожая в памирском доме) с поникшими головами. Подождав немного и ответив на знаки со стороны женщин, Чиллабегим заголосила и начала петь «Даргилнаник».
Башанд пуцик тут нозиён, даргил, даргил.
Йошик пуцик тар кат равон, даргил, даргил,
Ту питана йед сун танбон, ту нан даргил, даргил
Ту чоят макон сут йид гуристон, даргил, даргил.
(Ты обласкан, мой сыночек, сынок,
Куда ж плывешь, как по реке челнок?
Саван белый, сын тебя укротил
И к пристани смерти тебя причалил.)
Опять присутствующие притихли и гнетущая траурная атмосфера в доме будто замерла на несколько минут. Народ входил и выходил из дома. Певучий громкий голос Чиллабегим будто говорил о несостоятельности бытия, и присутствующие, на миг попадая в другой мир, думали о смерти близких и, испугавшись, не желали думать о собственной смерти. После паузы халифа Саидмехтар опять прочитал суру «Фотеха», и по завершению молитвы - дуа на фарси за упокой души все присутствующие, молодые и пожилые мужчины и женщины, громко произнесли «Аминь».
Нодирамо с бидончиком в руках, беззвучно, словно тень, подошла к женщинам и, наливая в пиалы бледно-коричневую кашу, подавала им. Мать усопшего Зиёдамох никак не хотела есть и беспрестанно говорила:
-Не лезет мне в горло. Я и так сыта. Красивый сыночек мой спит голодным в могиле, а я буду есть руган-харво(мучная каша, приготовленная с топлёным маслом). Да лучше я буду грызть землю.Мой несчастный, мой младший. Кровинка моя. Без наследника я осталась. Зимой хотели тебя женить. Ты поехал за покупками для невесты своей. Будь я слепа. Не знала ничего, не ведала. Подвело меня материнское чутьё. Не успели тебя поженить. Тюбетейку свадебную,красную тебе приготовила. О, Азроил(ангел смерти), почему ты не взял мою душу вместе моего сына.
Плакальщица, как будто выжидая материнские причитания, тихо заголосила:
Тадбир кунад бандаю такдир надонад, вой афсус-еееее
Тадбир ба такдир худованд намонад, сад хасрате-еееее.
Дар мулки Хуросон касе пир нашуд,
Аз хурдани одами замин сер нашуд.
Кас нест хабар барад ба устоди ачал,
Мурдан ки хак аст, чаро чахон пир нашуд.
(Не разгадать нам тайны судьбы,
Божья воля на наши мольбы,
Не знают в Хорасане, что седина есть
И скольких людей земля может съесть.
И кто ж повезет смерти наставнику весть
Смерть неизбежна но мир не стареет)
Заканчивая «Фалак», Чиллабегим подошла к Зиёдамох. Взяв свою пиалу с руган-харво, а другую пиалу передала Зиёдамох. Обращаясь к ней, она тихо и настойчиво сказала:
- Есть будем вместе. Не надо так убиваться. Пиала руган-харво тут ни при чем, и она ещё никого не убивала. Вот так, ещё глоток. Доченька, мы же родня. Я ведь тётя вашей невестки Нодирамо. Хорошо, что хоть меня слушаешь. Дочки твои тоже будут есть руган-харво. Сегодня первый траурный день, завтра тоже придут люди. Навещать вас будут, соболезновать. Вы должны держаться достойно и знать, кто к вам придет. Этот день в любой момент может настигнут любого из нас. Будь подальше, горе, от этого дома и от любого другого дома, но ты, дочь моя, тоже должна запомнить всех женщин, пришедших к тебе, и, не дай Бог, если случится беда у них, то ты тоже будешь навещать их. Этот бесконечный мир рождения и смерти создан Аллахом, и мы должны быть ему благодарны, а не гневить его. Все мы, выполнив свою земную миссию,уйдем на покой по воле Аллаха. Налейте нам ещё харво. Это калорийная пища даст вам силу.
Зиёдамох и её дочери, словно загипнотизированные, молча слушая Чиллабегим, доели кашу.
Чиллабегим ещё раз внимательно посмотрела на Зиёдамох и её дочерей и тихо сказала:
-Теперь мне надо идти. Оставляю вас с Богом.
Женщины-соседки и родственницы погибшего в знак уважения встали с мест. Нодирамо помогла Чиллабегим встать, вышла с ней во двор. Чиллабегим медленно подошла к молодому мужчине, сидевшему за столом в углу двора, и тихонько сказала ему:
-Сынок, возьми вот эти «терзехтпули»(деньги на похороны) и запиши в своей тетради в графе родственники-Мубораккадам из кишлака Цнург-двадцать сомони.
-Тётя Чиллабегим, не надо. Вы и так многое для нас сделали и по-настоящему оплакивали покойного Мусалламшаха.
-Надо, Нодирамо, дочь моя, надо. Такие дни нас сближают.
Ничего не сказав, Нодирамо тайком утирала слёзы краем своего платка.
-Шогунбек не приехал к вам?
-Нет, мой брат занят своими проблемами. Он уже ходячий труп. В последнее время не курит тарьёк(опиум), а только колется героином. Во время ломки не узнаёт ни мать, ни отца.
Посмотрев на высокие горы, она леденящим голосом прошептала:
-Будь прокляты наркопроизводители и наркоторговцы. Не видать им света в ясный день. Моего единственного брата, Шогунбека посадили на иглу.
- Жизнь нынче суровая пошла, дочь моя. Правители другими стали, идеология другая стала, человеческие ценности обесценились,а нравы уже и вовсе варварские. Недавно мой сын,историк, статью мне, малограмотной, читал. Так вот, в этой статье написано, что в советское время в Горном Бадахшане наркомания была истреблена на корню, а в 25-тысячном Хороге на учёта врача-нарколога стояли всего десять человек.-А сейчас?-Эх, лучше не говорить. Граница охраняется плохо. Молодёжь слушает только уличного вожака. Кумир у них - наркобарон, построивший себе дворец на грязные деньги, а «Мерседес» - их последняя мечта. Они даже не подозревают, что из-за их роскоши, полученной нечестным путем, Аллах покарает нас и заберёт к себе лучших,оставляя на земле такой «мусор общества», как эти наркопроизводители и наркодилеры.
- Верно, тётя, но почему милосердный Аллах сделал нас соседями с этими проклятыми наркопроизводителями из Афганистана? Я не могу поверить в то, что те, кто выращивает опиум - мусульмане. Они же порочат священное имя ислама.
- Не знаю, доченька. Наверное, и тут тоже скрыта тайна и воля Аллаха.
Разговаривая, они незаметно перешли старый трясучий висячий мост.
В автобусе все ждали плакальщицу. Нодирамо, поприветствовав всех, виноватым голосом сказала:
-Вы уж извините меня, пожалуйста. Это я виновата, что задержала тётю Чиллабегим.
-Ничего страшного не произошло. Нам спешить некуда. В такой день вам нужна была помощь, и мы рады, что наша уважаемая спутница хоть как-то смогла облегчить ваше горе,- с пониманием сказал старик, одетый в демисезонную куртку.
Взревел мотор.
Пассажиры с восторгом и почтением смотрели на Чиллабегим-бабушку-плакальщицу. Плакальщица, будто скинула тяжёлую ношу с плеч, улыбнулась и тихо сказала:
-О, Аллах, спаси и сохрани нас. Дай правителям ясный ум и процветание краю нашему. Береги молодых от необдуманных поступков и пороков человеческих. Аминь.