- Ты его убил, - сказал следователь.
- С чего вы взяли? – искренно удивился подозреваемый.
- Вот нож, которым убит Никифоров. На нём обнаружены твои отпечатки пальцев.
- И что?..
- Как это что? Неужели не понятно?
- Ничего не понятно. Абсолютно ничего. Ну, нож… ну, отпечатки… – я-то тут причём?
- Как причём? Если отпечатки твои, значит, ты и есть убийца.
- Херня это всё на постном масле – нож… отпечатки… Вы видели, как я его убивал?
- Я – нет.
- А кто видел? Есть свидетели преступления?
- Нет, но…
- Вот то-то и оно, что "но"! Нет свидетелей – значит, нет преступления!
- Оригинально, - сказал следователь. – Это что-то новенькое в мировой криминалистике. А как же отпечатки?
- Что вы пристали ко мне со своими отпечатками?
- Не моими, а твоими, - мягко сказал следователь. И стал показывать ему фотографии. - Вот отпечатки на ноже. Вот отпечатки твоих пальчиков. Они, как видишь, идентичны. Так что – не отпирайся: с криминалистикой не поспоришь!
- В гробу я видал вашу криминалистику! И, вообще, я отказываюсь от своих отпечатков!
- Как это отказываешься? – не понял следователь. – Как можно отказаться от СВОИХ отпечатков? Ещё никто! и никогда! не отказывался от СВОИХ отпечатков.
- А я – отказываюсь! И не называйте меня подозреваемыми - надоели вы мне со своими подозрениями. Неужели вам нравится подозревать всех, кого ни попади?
- Работа у меня такая – подозревать…
- Ну, так увольтесь к чёртовой матери с этой работы! Пусть другие подозревают…
- Так, подозреваемый… Прекратите ваши антимонии! Я как-нибудь без вас определю, где мне работать, а где – нет.
- Определяйтесь, только, пожалуйста, побыстрее. И потом… Как это приятно, что вы наконец-то обращаетесь ко мне на "вы"!
- Где вы были в момент убийства? – сухо спросил следователь
- А я помню? Когда его убили? – "Семнадцатого октября, вечером". - Ни фига себе! Две недели назад? Да я того, что вчера было, не помню, а тут – семнадцатого…
- Значит, у вас нет алиби?
- А откуда ему взяться? Вы мне давали это "алиби"?
- Алиби не дают. Оно или есть или его нету.
- Я же сказал: нет у меня никакого алиби. Я и слова-то такого не знаю. Тоже мне придумали: "алиби". Али-Бабу и сорок разбойников - знаю. Алябьева – знаю. Это, который соловьём заливается. Герцога Альбу – знаю, ну, не лично, конечно, а так - шапочно. А "алиби"… нет, не знаю.
- Послушайте, подозреваемый, вы или придурок или придуриваетесь…
- А вот оскорблять не надо. Не надо оскорблять. Не брал я вашего алиби. И этого… как его?.. не убивал… И никого не убивал. Я, знаете ли, не так воспитан, чтобы убивать. В морду дать - могу, послать куда надо и не надо – тоже могу, а вот воровать, грабить, убивать, насиловать – что вы! что вы! Это не по мне. Я на это не способен…
А что он с ним сделал после убийства? – "Кто – он?" – Ну, убийца. – "Так вы и есть убийца". – Ну, вот опять двадцать пять! – "Сколько?" – Двадцать пять. Никого я не убивал. Даже муху. Ловить – ловил, и в форточку выпускал, а чтобы герцога Альбу или разбойника Али-Бабу…
Как вы говорите фамилия убитого?
- Никифоров.
- Никифоров… Никифоров… Нет у меня знакомых с такой фамилией… Хотя… подождите…
- Жду, - улыбнулся следователь.
- Был у меня учитель под этой фамилией… Учитель математики…
- Физики, - поправил его следователь.
- Может быть, - согласился подозреваемый, не считавший себя таковым. – И звали его… дай, бог, памяти… Захар Петрович!
- Точно! – вскричал следователь. – Точно – Захар Петрович! Ну, теперь-то вы признаётесь в преступлении?
- В каком преступлении?
- В убийстве Захара Петровича Никифорова?
- Да я сто лет не видел – этого Никифорова! И зачем мне надо было бы его убивать?
- Ну не знаю, не знаю…
- Вот, видите, не знаете, а говорите. Спрашивается: зачем?
- Повод ищу, - сказал следователь. – Причинно-следственную связь. Проще говоря, мотив. Может он вам двойку поставил по этой самой… как её?.. физике…
- Да я школу семь лет назад кончил – о какой двойке вы говорите?! И вообще, не было у меня такой оценки – "двойка"! Я, если хотите знать, её с серебряной медалью кончил! – "Кого – её?" – Школу. - "С серебряной?" - С серебряной. – "И не знаете что такое "алиби"?" – Понятия не имею! Алябьева знаю, герцога Альбу – знаю…
- Это я уже слышал, - сказал следователь – и про Алябьева, и про герцога Альбу, и про Али-Бабу и его приспешников. Вы мне лучше про Никифорова расскажите.
- Да что рассказывать про него – про этого вашего Никифорова? Учитель он был никакой и, как человек, тоже. Говно – одним словом. Давайте я вам лучше про химичку расскажу…
Ух, какая у нас была химичка! Всем химичкам - химичка!
- Нет, про химичку не надо.
- Жаль, - сказал подозреваемый, - жаль, что вы только мёртвыми интересуетесь. Мой вам совет: поменяйте вы к чёртовой матери эту работу…
- Я подумаю, - сказал следователь. – На досуге. А теперь расскажите всё-таки о Никифорове.
- Учитель как учитель – с прибабахами и закидонами. Все они одинаковы – эти учителя, и идут в школу только для того, чтобы кого-нибудь прибабахнуть – и закидонить!..
Я как-то спросил у него можно ли передвигаться быстрее скорости света. Хотя бы теоретически. Он мне ответил: "Запросто". Тогда я сказал, что Эйнштейн считает иначе. В ответ он послал этого учёного чудика по кратчайшему – короче некуда – адресу и назвал его таким именем, что я, будучи Эйнштейном, убил бы его непременно.
- Что и следовало доказать, - сказал следователь.
- Но я не Эйнштейн, - пропустил без внимания выпад в свой адрес подозреваемый, - космические скорости меня не прельщают. Я с детства об автомобильных скоростях мечтал, только вот ведь какое дело – не могу заработать на самое что ни на есть дешёвое авто…
А у вашего Никифорова уже семь лет назад был вполне приличный мерседес. У обыкновенного учителя! Спрашивается: откуда?
Теперь насчёт человеческих качеств покойного. Бабником он был первостатейным. С первого взгляда было заметно, что любит клубничку.
Училась со мною в классе армянка с суицидным именем Джульетта.
- Все женские имена суицидные, - сказал следователь. – Анна, например, Клеопатра, не говоря уже об Офелии… Галина…
Ну, да ладно – не будем отвлекаться – продолжайте, пожалуйста.
- "Жуля" – звали её ребята. Жуля… Жулечка… И такая эта Жуля была аппетитная, что ни словом сказать, ни пером описать.
- Чёрненькая? – спросил следователь.
- Не-а, - ответил подозреваемый, - беленькая, пухленькая, как на картинах Ренуара… Волосы, конечно, тёмненькие, но кожа белая-белая – лебединая…
- Нравилась она вам? – спросил следователь.
- И не только мне. Никифорову тоже нравилась… Вызовет её к доске и, пока она что-то там лопочет, глазами её ест – буквально. Ухлёстывать за ней начал. Сколько раз я видел их в близлежащем к школе скверике. Сидят они на лавочке, и он ей лапшу на уши вешает…
И вешает, и вешает, и вешает, и вешает…
- Ну, вот: говорили, что не помните этого самого Никифорова, а сами – вон сколько порассказали.
- Память – она, как ящик Пандоры – только открой! Мало не покажется…
И вот однажды встали они со скамеечки в этом самом скверике, пошли по тихим улочкам, и вижу я, что ведёт он её к себе домой… И, убедившись, что это именно так, тут же позвонил Левону Георгиевичу, её отцу. Так, мол, и так, пока вы на службе вкалываете, как вол, вашу дочь в это время, извиняюсь, натягивают по полной программе…
Адрес назвал, и даже номер квартиры указал.
- А как вы узнали адрес Никифорова? – поинтересовался следователь.
- Да уж узнал, - ответил подозреваемый. – Встал, значит, я за деревом и жду продолжения.
Проходит короткое время – я даже удивился, как быстро он приехал…
Приехал – и с ходу в подъезд…
Через некоторое время выходит Левон Георгиевич и Жулю за собой тащит. Упирается она, но идёт – а куда денешься? Папаша у неё массивный, как гора Арарат. И такой же заснеженный…
А следом за ними Захар Петрович выбрался. Идёт, шатается. Бледный, как Карапет.
Они в машину сели, а он на колени опустился – в пыль придорожную, руки к ним в мольбе тянет, "пощадите", просит. Какой там!..
"Ну, думаю, пипец тебе, Захар Петрович, полный и безоговорочный, как капитуляция"…
Подозреваемый махнул рукой и тяжко вздохнул.
- Выкрутился гад. Машину продал – и откупился.
- А что Джульетта? – спросил следователь.
- Едва руки на себя не наложила, когда отец её в Ереван спровадил…
А через год вернулась - и вышла замуж за этого негодяя! Ну не дура, спрашивается?..
- Вот и мотивчик, - сказал следователь.
- Какой такой мотивчик? – опешил подозреваемый.
- Мотив для убийства. Ревность называется. Ревность и неудовлетворённое желание.
- Ах, вот вы как! – вскричал подозреваемый. – Я вам, как на духу, а вы… а вы…
Отказываюсь я от показаний. Отказываюсь от знакомства с Никифоровым. И от серебряной медали отказываюсь. От всего – отказываюсь…
- Господи! Да как же мне всё это осточертело, - сказал следователь и крикнул: - Охрана!
Вошёл охранник и вопросительно уставился на следователя.
- Расстреляйте его, - сказал тот и некультурно указал пальцем на подозреваемого.
- Не понял, - честно признался охранник.
- Что же тут непонятного? – пожал плечами следователь. – Поставьте к стенке – и расстреляйте.
- Прямо здесь? – поинтересовался охранник.
- А чем вам не нравятся здешние стены?
Охранник наклонился к следователю и еле слышно спросил его: - Без суда и следствия? – "Без". – Дайте хотя бы письменное указание. – "Письменное указание дам, - так же тихо сказал следователь. – Почему не дать".
Взял лист бумаги и начал писать – что именно неизвестно, но, видимо, указание.
- Вспомнил! Вспомнил! – закричал подозреваемый. - Есть у меня алиби! – "Какое алиби?" – Я ещё не придумал какое, но обязательно придумаю. Под угрозой внесудебной расправы я что угодно придумаю!
- Но пока нету?
- Пока – нет.
- Значит, вы его убили, - сказал следователь.
- С чего вы взяли? – удивился подозреваемый.
- Вот нож, которым убит Никифоров. На нём обнаружены ваши отпечатки пальцев.
- И что?..
- Как это что? Неужели не понятно?
- Ничего не понятно. Абсолютно ничего. Ну, нож… ну, отпечатки… – я-то тут причём?
Лыко-мочало – начинай сначала…
- Криминалистика – это такая штука, с которой не поспоришь, - сказал следователь…