Прочитал записи, посвяшенные ушедшему от нас Евгению Евтушенко. Израильтяне в основном хвалят его за публикацию в начале 60-х годов стихотворения "Бабий Яр" и ругают за то, что он не был последовательным врагом Советской власти, а напротив, даже умеренно похваливал ее и верил в какие-то там идеалы.
Так вот, господа. "Бабий Яр", вопреки распространенному кое-где у нас мнению, не был откровением. О геноциде евреев много писали и во время войны, и после войны. "Диспетчер света" того же Евтушенко – намного более сильная вещь, чем "Бабий Яр", но в то же время гораздо менее популярная у еврейской русскоязычной общественности. Почему так? Думаю, потому что Изя Крамер показан как хороший советский человек, живущий среди хороших советских людей, а в "Бабьем Яре" говорится о преследовании евреев в древнем Египте и Риме, в полном соответствии со сформировавшимся через пару десятилетий после публикации "Бабьего Яра" израильским нарративом, изображающим евреев вечной невинной жертвой окружающего мира.
Еврейская тема звучит у него "между прочим", как и у Маяковского, к примеру. Но Евтушенко русский поэт, он писал прежде всего о русских, и у него есть совершенно гениальная "Нюшка", которую я считаю одной из вершин русской поэзии 20-го века. Однако она очень мало говорит большинству израильских русскоязычных.
Что касается второго обвинения, это все равно, что обвинять Высоцкого в том, что он не был Галичем. Высоцкий верил в наш советский народ, и он никогда не согласился бы работать на радио "Свобода". Евтушенко тоже верил в советский народ, и хотя он совершенно другой человек по темпераменту, стилю, углу зрения на окружающий мир, по сути Евгений Евтушенко очень похож на Владимира Высоцкого. Гораздо в большей степени, чем он похож на Маяковского.
Это касается не только фольклорных мотивов, блестяще использованных как Высоцким, так и Евтушенко. Оба гения похоже воспринимали Россию, русских, советский народ и советскую действительность, о чем бы они ни писали. Евтушенко был искренним во все периоды своего творчества, иначе бы у него не получилось бы то, что получилось.
Интеллигенту истинному срамно,
гордясь незавербованной душой,
с реакцией своей порвав рекламно,
стать заодно с реакцией чужой.
Была совсем другой интеллигентность,
когда в борьбе за высший идеал
непредставимо было, чтобы Герцен
свой "Колокол" у Шпрингера издал.
Шестидесятничество было очень позитивным явлением, и поэты-шестидесятники, искренне желавшие перемен и демократизации в своей стране, так же не отвечают за креативную российскую "интеллигенцию" нулевых и десятых годов 20-го века, как Маркс не отвечает за Пол Пота и Ким Ир Сена. Шестидесятники не предавали ни Россию, ни русских, ни коммунистические идеалы братства и социальной справедливости.
Евгений Евтушенко поддержал Пражскую весну, и это можно понять с учетом тогдашних реалий, но он не поддержал украинский майдан. В отличие от русофобствующих креаклов 21 века, возненавидевших всю русскию историю и ее смыслы, он умел остановиться и не слиться в экстазе с чужим фашизмом. Он написал "Медсестру из Макеевки". Он не смог пойти в этом до конца и даже попытался оправдаться перед кряклами, сказав, что возражает против "односторонней пропагандистской интерпретации" своего стихотворения, но стихотворение говорит само за себя. Поздняя попытка оправдаться перед украинскими фашистами и их группой скандирования оказалась бессмысленной – "креативные" все равно смешали поэта с грязью.
Не знаю, встречался ли Евтушенко с Владимиром Высоцким, но уверен, что они могли бы очень о многом поговорить. Им было бы о чем поговорить. А вот с Дмитрием Быковым Евгению Евтушенко разговаривать было бы не о чем.
В завершение хочу преподнести еще одно стихотворение Евтушенко в подарок тем, кто в преддверии столетия Октябрьской революции поливает эту революцию грязью и пишет о том, что она представляла собой пьяный погром, устроенный люмпенами, перерезавшими в Петербурге всех приличных людей. Его очень стоит перечитать.
Гремит «Авроры» эхо,
пророчествуя нациям.
Учительница Элькина
на фронте в девятнадцатом.
Ах, ей бы Блока, Брюсова,
а у нее винтовка.
Ах, ей бы косы русые,
да целиться неловко.
Вот отошли кадеты.
Свободный час имеется,
и на траве, как дети,
сидят красноармейцы.
Голодные, заросшие,
больные да израненные,
такие все хорошие,
такие все неграмотные.
Учительница Элькина
раскрывает азбуку.
Повторяет медленно,
повторяет ласково.
Слог выводит каждый,
ну, а хлопцам странно:
«Маша ела кашу.
Маша мыла раму».
Напрягают разумы
с усильями напрасными
эти Стеньки Разины
со звездочками красными.
Учительница, кашляя,
вновь долбит упрямо:
«Маша ела кашу.
Маша мыла раму».
Но, словно маясь грыжей
от этой кутерьмы,
винтовкой стукнул рыжий
из-под Костромы:
«Чего ты нас мучишь?
Чему ты нас учишь?
Какая Маша!
Что за каша!»
Учительница Элькина
после этой речи
чуть не плачет... Меленько
вздрагивают плечи.
А рыжий огорчительно,
как сестренке, с жалостью:
«Товарищ учителка,
зря ты обижаешься!
Выдай нам, глазастая,
такое изречение,
чтоб схватило за сердце, -
и пойдет учение...»
Трудно это выполнить,
но, каноны сламывая,
из нее выплыло
самое-самое,
как зов борьбы,
врезаясь в умы:
«Мы не рабы...
Рабы не мы...»
И повторяли, впитывая
в себя до конца,
и тот, из Питера,
и тот, из Ельца,
и тот, из Барабы,
и тот, из Костромы:
«Мы не рабы...
Рабы не мы...»
...Какое утро чистое!
Как дышит степь цветами!
Ты что ползешь, учительница,
с напрасными бинтами?
Ах, как ромашкам бредится -
понять бы их, понять!
Ах, как березкам брезжится -
обнять бы их, обнять!
Ах, как ручьям клокочется -
припасть бы к ним, припасть!
Ах, до чего не хочется,
не хочется пропасть!
Но ржут гнедые, чалые...
Взмывают стрепета,
задев крылом печальные,
пустые стремена.
Вокруг ребята ранние
порубаны, постреляны...
А ты все ищешь раненых,
учительница Элькина?
Лежат, убитые,
среди чебреца
и тот, из Питера,
и тот, из Ельца,
и тот, из Барабы...
А тот, из Костромы,
еще живой как будто,
и лишь глаза странны.
«Подстрелили чистенько,
я уже готов.
Ты не трать, учителка,
на меня бинтов».
И, глаза закрывший,
почти уже не бывший,
что-то вспомнил рыжий,
улыбнулся рыжий.
И выдохнул мучительно,
уже из смертной мглы:
«Мы не рабы, учителка,
Рабы не мы...».