Аккордеон появился в нашей семье, когда отец привёз его из Германии, где был в командировке.
Несколько лет, пока я подрасту и не начну на нём играть, он пролежал на шкафу в гостиной.
Иногда я снимал его, чтобы полюбоваться багровым отливом перламутра его поверхности. Я подносил его,- то к окну, то к торшеру и любовался, как переливаются его бока и смотрел на своё отражение в зеркале трюмо.
Я надевал на плечи ремни и сгибаясь под его тяжестью, пытался что-то наигрывать нажимая на клавиши, и раздвигая меха, но никак не мог поймать ритм и звук обрывался, прежде чем я успевал перевести их в обратное положение. Но самое интересное было для меня его рассматривать и любоваться им.
Белые клавиши из отбеленной слоновой кости и чёрные из пластмассы в сочетании с бордовым цветом были мои любимые цвета.
Особенно я любил поглаживать покрытый золотом, выпуклый фирменный медальон, на котором готическим шрифтом было написано название на немецком языке: «Вельтмейстер». Я закладывал его обратно в чёрный футляр, покрытый изнутри красным бархатом и с трудом, встав на стул, задвигал пылиться на шкаф.
Потом я немного подрос. Мои плечи уже выдерживали вес аккордеона и ремни не спадали с плеч, но всё равно, мне приходилось приподнимать, плечо, слегка придерживая ремень, и вытягивая шею, я уже мог видеть клавиши.
По просьбе мамы, я записался в кружок аккордеонистов. И таскал тяжёлый инструмент на занятия. Идти было недалеко. Но сил моих хватило только на несколько занятий. Никакого, более скучнейшего занятия, не встречал я в жизни, чем эти курсы игры на аккордеоне.
Занятия проходили в студии, которая располагалась в помещении прокатного пункта.
Небольшое деревянное здание было наполовину жилым, во второй половине с отдельным входом в разное время, находились различные организации: стекольная мастерская, ремонт телевизоров, прокатный пункт и музыкальная студия. Мы делили помещение с пунктом проката,- он закрывался в шесть вечера, а с семи до восьми вечера туда тянулись мы - четверо желающих научиться игре на аккордеоне,- три девочки и я.
Мне совсем не нравилось играть на аккордеоне. Не потому, что я не любил этот инструмент, а просто потому, что я понимал – хорошим музыкантом я не стану. А стоит ли тратить столько времени на это бесполезное занятие.
Наверное, мама тоже понимала это, и помогала мне нести инструмент до дверей студии, и я вынужден был идти рядом, перехватывая ручку этого старомодного саквояжа, как я называл его про себя. У входа в студию она передавала мне аккордеон, и заглядывая в комнату, улыбалась и здоровалась с преподавателем. Так сказать, передавала меня из рук в руки.
В студии за моей спиной, где мы сидели полукругом, стоял буфет с набором рюмок, бокалов, стопками красивых тарелок, чайных сервизов и разнообразных соусниц.
Во время занятий, меня мучила мысль: «А не взять ли нам с приятелем набор бокалов напрокат. Или столовый сервиз?».
Туристическую палатку и телевизор мы с ним уже брали. Палатку за один рубль в сутки, мы поставили у меня во дворе, и два дня изнывая от жары, лёжа в ней на одеялах, рассматривали маленькие яркие искорки, которые пробивались через крошечные отверстия в брезенте, и перемещаясь вместе с солнцем, исчезали, скатываясь с крыши. Ночью мы замерзали от холода, непрерывно расстёгивая створки и выглядывая наружу – не взошло ли уже солнце?
Телевизор, за пятьдесят копеек в сутки, мы принесли к приятелю домой, и поставили на письменный стол. Телевизор был, конечно же, и у него и у меня в доме, но нам хотелось иметь свой, и мы по очереди вставали с дивана, переключали каналы, и важным видом садились, продолжая смотреть чёрно-белые передачи.
- Скоро, говорят, цветной телевизор будет,- открывая банку сгущёнки, сказал приятель.
- Сколько же он тогда стоить в прокате будет? – спросил я.
- Ну, может рубль, а может и больше, - посмотрим.
Учился я совсем недолго. За десять занятий, помимо основ нотной грамоты, я едва научился наигрывать «Калинку» и « Во поле берёза стояла…»
Совсем другое дело барабан. Или электрогитара.
И есть уже вакансия в музыкальном ансамбле.
Вечером, когда я отрабатывал ритм ударами барабанных палочек по спинке стула, в комнату вошёл отец. Постукивая мундштуком папиросы по пачке «Беломорканала». Он, молча, ходил вокруг круглого стола, посередине комнаты. Несколько раз на несколько секунд останавливался, не решаясь задать мне трудный вопрос. Потом встал около окна, посмотрел на шкаф, где одиноко лежал аккордеон и спросил:
- Ну, Серёжка, будешь играть на аккордеоне?
- Нет, - ответил я, на секунду прервав барабанную дробь.
- Э-э-х,- с горечью протянул отец, и тихо вышел из комнаты.
На следующий день, я сидел на крыльце дома, в очередной раз, тренируя ноги для работы на педалях ударной установки.
На крыльце появилась мама и строго спросила:
- Последний раз спрашиваю, будешь играть на аккордеоне?
- Не буду. Ну, не нравиться мне!
- Не будешь,- в комиссионку отвезу. Смотри, не пожалей потом!
Так, немецкий «Вельтмейстер» навсегда покинул наш дом.
Можно сказать, я сам его выгнал. Не оценил. Обидел. Кто теперь хозяин этого благородного инструмента, в чьи руки он попал? Он был несколько лет рядом со мной. Он спал в моей комнате, иногда посмеивался надо мной. Проделал длинный путь из Германии. Он был членом нашей семьи, а я его предал. Продал.
Эти угрызения совести, часто терзали меня. И я захотел увидеться с ним ещё раз.
Конечно, выкупить его я бы не смог. Таких денег у меня не было.
В ансамбле, где я уже играл, я стал немного зарабатывать. Немного, десять рублей за вечер. Один раз в неделю мы играли в Доме культуры на танцах.
- Понимаешь,- говорил Гена, наш солист,- ударник это своего рода дирижёр. Он держит ритм. По нему равняются остальные музыканты. Он начинает и заканчивает песню или мелодию. Ты не расстраивайся – у тебя неплохо получается. Всё достигается тренировками. Запомни, старик.
Я нашёл квитанцию в секретере, и узнал адрес магазина, куда был сдан аккордеон. Однажды оказавшись рядом, в том районе, я зашёл в комиссионку.
Среди других музыкальных инструментов аккордеона на полках не было. Продан.
Было какое-то непонятное чувство обиды: на себя, за отца, за маму… и за него.
Только аккордеон был непорочен и чист, но первый хозяин отказался от него, не понял, не всмотрелся, не оценил его голос, возможности дарить музыку, мечтать и грустить вместе с ним.
В группе на ударной установке я играл около года. Потом меня призвали на службу, и я стал забывать перламутрового друга в чёрном футляре.
Вскоре я женился. Моя невеста жила в небольшом городке рядом со столицей.
Свадьбу решили справить в клубе ремонтно-строительной организации, руководителем которой, был друг семьи невесты Пётр Акимович.
Пётр Акимович, небольшого роста, плотного телосложения с лысой головой и добродушной улыбкой счастливого семейного человека, был известен в городке, благодаря своему умению руководить вверенным ему коллективом.
С момента демобилизации из рядов НКВД он успешно выполнял обязанности и секретаря райкома, и зав клубом, и начальника отделения милиции, и директора Строительного управления.
С моим тестем, Антоном Ильичём, они познакомились благодаря своим жёнам, которые работали в местной больнице.
Сам Пётр Акимович, познакомился со своей будущей супругой в сибирском лагере для немецких военнопленных, где он служил начальником по режиму.
Антон Ильич, прошёл со своей женой войну, дошёл до Берлина, был дважды ранен, а познакомился с ней в госпитале, где она служила медсестрой.
Свадьбу организовал Пётр Акимович. Как лучший друг семьи он договорился и с рестораном, и с небольшой музыкальной группой.
Трио музыкантов, гитара, синтезатор и ударник, напоминали мне и моё недолгое эстрадное прошлое, и я попросил ударника заменить его на пару песен.
Раз-два. Раз-два-три-четыре - отстукивал я палочкой команду к началу игры.
Конечно, как главный герой вечера, я заслужил аплодисменты и похвалу. Гости аплодировали и кричали: «Молодец, Браво!».
Пётр Акимович, улыбаясь, выбежал из-за стола и вернулся с аккордеоном в руках.
- Дядя Петя, вашу любимую, «Розамунду! - захлопала в ладоши моя жена и гости, которые знали Петра Акимовича, закричали: «Розамунду, Розамунду!»
Дядя Петя вышел на середину зала, и заиграл знакомый немецкий шлягер.
Он, пританцовывая, двигался от стола к столу, останавливался, расставив ноги, задорно играя, глядя на удивлённых гостей.
Один только Антон Ильич, нахмурив брови, исподлобья неодобрительно смотрел на своего друга исполнителя известной немецкой мелодии.
Пётр Акимович подплыл ко мне, встал напротив, и энергично двигая в такт подбородком, с серьёзным лицом, словно исполнял урок перед экзаменатором, глядя мне в глаза, эффектно доиграл шлягер.
Я держал барабанные палочки в руке, смотрел на свой аккордеон.
Я узнал его: «Это, несомненно, он - «Вельтмейстер»!
Вот и едва заметный скол под медальоном, и так знакомый мне его голос, и басовый ремень…»
Это он нашёл меня, обрадовался, подошёл, показался мне. «Вот я каков! А ты меня не оценил, продал?»
Я уступил место ударнику.
Пётр Акимович обнял меня и пробираясь между танцующими парами, мы присели в уголке за столиком.
- За тебя! – поднял рюмку Пётр Акимович - За вас, молодых!
- И за ваш аккордеон! – Кстати, хороший инструмент!
- Очень хороший! Я его в комиссионке купил. За триста пятьдесят рублей. Прекрасный голос! Одиннадцать регистров!
Я полюбил только его внешность, а он хотел, чтобы я полюбил и его душу.
Он показался мне последний раз, сыграл для меня свою последнюю песню, чтобы исчезнуть навсегда.
Я никогда, и никому не рассказывал эту историю.
Да и кому расскажешь,- всех кто имел отношение к этому, уже нет в живых.
Остались только двое. Я и аккордеон.