«Сильный характер обнаруживается часто в
тесном кругу, под домашнею кровлей;
причудливый случай выбирает иногда жертву
незаметную, и его поучительные удары падают
без свидетелей, посреди тихого семейного
быта, как падает молния на путника,
застигнутого бурею в безлюдной степи».
Н.Ф.Павлов. «Именины».
Однажды я был свидетелем странных событий, сильно поразивших меня, с одной стороны, отсутствием какого бы то ни было здравого смысла, а с другой, феноменальным влиянием печатного слова на самых обыкновенных людей в самых обычных жизненных обстоятельствах.
Все началось в будничный весенний день. Весна!- странное слово: пожалуй, единственная стоящая ассоциация, возникающая, когда вы слышите это слово, - это любовь и все ее проявления. Попробуйте придумать что-нибудь такое еще, что бы так же полнокровно характеризовало весну. Ну же! А лучше не надо, вдруг и в самом деле перевернете обычные представления. В тот самый день Вова испытывал все те ощущения, какие может дать солнечный весенний день, наконец- то прорвавший устойчивую неустойчивость климата. Солнечность обладает крайним влиянием на таких людей, с их еще далеким до зрелости возрастом и еще в радость обремененных законной женой. Почти каждый вечер, возвращаясь с работы, Вова заходил по пути в небольшой старый, невесть каким образом сохранившийся в наше информационное время, книжный магазинчик, в котором, однако, редкие книги никогда не появлялись. И слава богу, а то к ним пропал бы интерес. Но Вову не интересовали бестселлеры, он готов был довольствоваться и тем, что пылится на полках, если ему это придется по вкусу, не подчиняющемуся моде.
Он почему-то задержал взгляд на невзрачной книжке, на обложке которой можно было с трудом прочесть имя автора. С месяц назад, а может, и больше, он впервые увидел ее, но за прошедшее время все три экземпляра сохранили свою девственную запыленность - книгу даже не брали в руки перелистать. Это заинтересовало Вову, он почувствовал некоторый нервный зуд и не смог бы теперь уйти просто так. Он прошелся мимо стеллажей, как дрейфуют скучающие интеллигенты, и как бы невзначай выхватил книгу с полки. Как обычно, он сначала заглянул в аннотацию. Тут он сильно поразился, что автора еще в незапамятном прошлом веке ценили признанные гранды и даже гении, и ныне почитаемые. Поразился он, собственно, потому, что о Павлове Н.Ф. никогда не слышал. Поразмыслив и пересчитав деньги, Вова решился приобрести книгу, благо вечер был ясный и спокойный, что само по себе не служило поводом для пессимистичных сомнений и тоскливых размышлений о скоропортящейся натуре бумаги и не только бумаги.
Продолжая путь домой и проходя аллейкой, Вова совершил роковой поступок. Кто знает, как бы все повернулось, если бы он не поторопился! Но ему захотелось на несколько минут отвлечься, и он раскрыл книгу. С первых же строк он погрузился в сладостные грезы, которые отличались от реальности лишь тем, что пейзажи составляли люди в старомодных одеждах. С каждым абзацем его все больше захватывала игра ума автора, изящные и тонкие замечания, меткие характеристики, которые, казалось, писались с натуры, натуры настолько человеческой, что могли бы сойти за очерки сегодняшнего дня, если бы не атрибуты столетней давности. «Она так слабо сотворена, что у ней недостанет силы прожить целый век с одним чувством, с одною целью. Она всегда под чужим влиянием, а как положиться на того, в ком нет самостоятельности! Женщина любит страстно и, пожалуй, выйдет замуж за другого, потому что ее могут уговорить… Женщина умна, но никогда не бывает умна простодушно: ей все хочется блеснуть, озадачить. Женщина ласкова, добра, но до того, что надоест... а семнадцатилетний ребенок уже влюблен, умеет уже утаить свою любовь, умеет, не краснея, поклясться в вечной верности не тому, кого любит. О, я на этот счет разочарован… женщина, трюфели и шампанское - все равно!».
Вова вздрогнул. Что-то внутри его оборвалось. Еще не совсем доверяя прочитанному, он попытался найти этому опровержение или доказательство в своей жизни, в опрометчивом иной раз современном ритме. В памяти почему-то всплывали преимущественно отрицательные моменты: ссоры, недомолвки, косые взгляды и восклицания разочарований - в общем все то, что жизнь не украшает, но неизменно присутствует для того, чтобы украшения были заметнее. Вова задумался. О годах юности своей молодой жены он ничего не знал в силу определенных обстоятельств, и это служило дополнительным поводом для сомнений. По натуре честный и любознательный, он вдруг воспылал желанием узнать все, как оно было. Несомненно, в этом он находил и ясность для будущего. Какой мужчина захочет, чтобы его дурили всю жизнь! Вова не хотел. В раздумье, он перелистал несколько страниц… «Отнимите у человека блеск, суету, возможность суеты, и ему или опротивеют до ненависти прихотливые выдумки роскоши, или покажется слишком мелкой эта наружная отделка жизни». Вова вскочил, восхищенный. Как это верно! - думал он, шагая энергично, без почтения к встречным прохожим, которые, к его удивлению не любят уступать дорогу даже на широком тротуаре. Как это естественно! и как это страшно! Ему захотелось немедленно бороться, неизвестно с чем, но чтобы поднять человека над казавшейся ему нечеловечески въевшейся в душу материальностью.
Нет, Вова вовсе не был юнцом с розовыми ресницами, но он внутренне не переставал мучиться тем, что у кого больше денег, тот может покупать и более ценные книги - под «ценностью» он понимал отнюдь не нарицательную стоимость экземпляра.
Не успев развеять угрюмость на лице, Вова машинально открыл ключом дверь квартиры и вошел, подозревая, что Лена сейчас выглянет из кухни. И она действительно выглянула и воздушно чмокнула его, хотя в руках ее шевелилось что-то поджариваемое. Вова посмотрел на ее милое личико, смеющиеся глаза и слегка обиделся на себя. Он зашел в комнату, бросил книгу на кресло и задумчиво пошел в кухню. Стряпня была в полном разrape, поэтому Вова только мешал рождению кулинарного шедевра.
Это гнусная клевета, что современные девушки не умеют готовить - Вова приобрел поистине мастерицу газовой плиты и остро отточенного ножа. Прошелестев Вове в ухо что-то ласковое, Лена выпроводила его из кухни. Он нимало этому не огорчился, странное нетерпение охватило его, и Вова сделал второй роковой шаг - он снова открыл книгу, и первая прочитанная им фраза привела его чуть не в шоковое состояние: «нельзя же высказывать эти тайны сердца; потому что ложь лучше истины; потому что женщина всегда хвалит то, чего не любит, и любит то, чего не хвалит». Вова обессиленно упал в кресло. Как назло в этот момент Лена заглянула в комнату и, увидев его полуобморочное состояние, спросила испуганно:
- Что с тобой? Ты сегодня обедал?
Вову это чуть не доконало, но он мужественно стерпел и нашел в себе силы ответить:
- Ничего, просто был тяжелый день.
- Отдохни, родной. - Лена была просто воплощением добра и света.
Сейчас это обстоятельство мучило Вову. Водя пальцами по шершавым страницам, как поглаживают себе виски при головной боли, он поминутно испытывал перемену состояния. Он то пребывал в прострации, то в нервной горячке, потом снова впадал в транс и беспричинный внутренний смех. Вполне возможно, что от этих резких перепадов у него произошло запутывание каких-нибудь извилин, или они искривились куда-то не на ту дорожку.
Уже за столом он начал выпытывать:
- Скажи, а у тебя кто-нибудь был до меня?
- В каком смысле? - удивилась Лена.
- Ну, - замялся Вова, - с кем-нибудь ты дружила или... ну чего тут непонятного!- взорвался он.
Лена вздрогнула от его неожиданной вспышки грубости. Это не ускользнуло от Вовы, но истолковал он ее нервическое движение по-своему.
- Ну а все же?- Он усмехнулся.
Лена вспыхнула.
- Чего тебе в голову взбрело?
- Имею я право знать? Или тебе нужно что-то скрывать?
Лена молча передернула плечами. Вова оттолкнул тарелку, - впервые он проявлял такое неуважение к кулинарным трудам жены.
Лена обиженно надулась.
- А может ты его не забыла?
- Кого? - выкрикнула Лена, намереваясь то ли расплакаться, то ли трахнуть его тарелкой по голове.
Вова отодвинулся от стола.
- Почему ты сердишься? - вкрадчиво спросил он. - Разве я касаюсь чего-нибудь недозволенного? Какие секреты могут быть меж родными людьми?
Лена с ужасом посмотрела на него.
Вова выскочил из кухни, вернулся с книгой и, яростно шелестя страницами, воскликнул:
- Вот, слушай: «Семья - я вижу тут бесконечную деятельность для души, самое приятное занятие уму, это заботы естественные, наслаждения независимые; это вечность на земле... И после этого его жена...жена, которую он любил как единственное, имеющее смысл в жизни, и на этом чувстве его рассудок построил прочное здание - она его всю их совместную жизнь предавала и даже, умирая, она последним своим движением заботилась о том...сжигая его письма... Деятельность, труд, познания, слава... я во всем путался и сомневался: вера в свой угол и в свою жену уничтожала все другое, чему верит ошибкой человек».
- Господи! - простонала Лена. - Из-за книги! Ты сошел с ума!
- Но почему же ты не отвечала?
Эти слова были последними между ними в тот вечер, а сам этот диалог Вова пересказал мне не следующий день, когда неожиданно зашел ко мне. Он засиделся допоздна, и я поинтересовался, не ждут ли его дома - на это он ответил, что позвонил жене с работы и предупредил, что вынужден задержаться на работе. Весь вечер он задумчиво листал книгу. Я не мешал ему, потому что сам был всем этим почти потрясен. «Погруженный в прошедшее,.. повторил себе мысленно все малейшие обстоятельства обманутой любви, вспомнил, как женщина являлась ему с каштановым локоном, с черными, полуденными очами, соблазнительная юностью, ласковая взором, пылкая речью. Как страстно она любила, как много обещала!.. теперь мне хочется поиграть, я не умру с отчаяния!.. начинал опять беспокойно ходить по комнате, изобретая средства, как удовлетворить оскорбленную любовь, чем успокоить бунтующее самолюбие... но трудно мстить женщине. Она защищена или слабостью, или ветреностью: то не почувствует, то внушит участие».
О, это оскорбленное самолюбие! В наш просвещенный век самостоятельности, когда каждый может жить сам по себе и выбирать на жительство любую местность, вплоть до Антарктиды, как мы не любим, когда нас в чем-то ущемляют. Нас охватывает просто бешеное возмущение, когда нам не потакают. А ведь было бы скучно, братцы! Впрочем, не менее скучно жить, если не склочничать и не возмущаться - это источник постоянного совершенствования. Когда он иссякнет и все станет сначала хорошо, а потом и отлично, придется искусственно создавать пороки, чтобы было с чем бороться. Но Вова настойчиво искал ответа в книге и думал, что нашел...
«Что ни делай, каков ни будь, а совестно встретиться с человеком, против которого был неправ. Другие чувства умирают; чувство справедливости все живет». Вова испытал удар, сравнимый если не с падением тунгусского метеорита, то уж с прямым попаданием кирпича в голову наверняка.
Побитый, он отправился домой и бесконечное число раз повторял про себя: «Если мужчина любит унизить женщину до себя, то женщина всегда возвышает его над собой и над целым миром». Отчаянно хотелось верить в это, но такое желание не облегчало ему душу, потому что еще не до конца он очистился от вчерашних слов, и потому что начало казаться ему какое-то насилие, произведенное над ним, и желание ворочалось в душе с непонятным трением, искря и нагреваясь. Вяло отмахиваясь ногами от тротуара, Вова вдруг подумал, что мог быть и неправ в своей оголтелости узнать какую-то правду. Но больше всего его мучили даже не эти размышления, а книга в руках: он не знал, что с ней теперь делать. Он думал, что Лена обидится, увидев ее, и вряд ли он что-нибудь сможет объяснить. Вова опробовал все карманы - книга никуда не влезала, решительно нельзя было спрятать ее от глаз. Скрывая книгу за спиной, как нашкодивший мальчишка, он подошел к дому.
На его языке возрождались ласковые слова, во взгляде его расцветала доброта и справедливость, и еще что-то свежее заструилось в его сердце. На этом подъеме он преодолел последние ступеньки и подошел к двери.
В квартире никого не было, хотя часы с кукушкой готовились пробить полночь. Было сумрачно и тихо. Только слабый свет с улицы проникал в помещение через окна. В атмосфере не хватало каких-то запахов, отчего она казалась нежилой. Уныние заброшенности холодно приласкало Вову по лицу, и он вздрогнул, ничего не понимая. Он, как и многие, считал, что несчастья проживают где-то там, где он не был и никогда не будет. А внезапный их приход казался нелепым, случайным и потому несправедливым, как будто несчастья эти безобидно можно распределять, как социальные путевки.
На столе в кухне, рядом с холодным ужином, лежала записка: «...можно играть словами, да зачем же играть тогда, как милая женщина относится к вам с своим горьким недоумением, с непритворной болью своего сердца?». «Письма Н.Ф.Павлова к Н.В.Гоголю».