МОЙ ДЕД – ПОЭТ И МЕНЬШЕВИК
ИЗ СЕМЕЙНОЙ ХРОНИКИ
*** АРОНСОНЫ! ОТЗОВИТЕСЬ! От Семьи не хоронитесь.
Где, скажите, погребён Дед-Григорий АРОНСОН!!!
IN LIMINE
РАИСА НАУМОВНА-- БРУДНО ** АРОНСОН ** СТЕФАНЮК
Грустно смотрят звёзды с тёмной вышины. Бледное сияние призрачной луны Золотит решётку узкого окна. Где-то в отдаленьи песенка слышна. Грустно распевает голос молодой: «Кто знаком с любовью - тот знаком с бедой».Сердце мне сжимает тихая печаль. Жаль мечты заветной.И былого жаль. Позабыть бы надо про тоску свою, Да не сладит с сердцем.Всё твердит: „люблю“. Проплывают думы грустной чередой.«Кто знаком с любовью - тот знаком с бедой».. РАИСА БРУДНО - АРОНСОН
Полумгла. Причудливые тени. Грустный тополь шепчет у окна. В бледном полумраке ты одна. Уронила руки на колени...Дрогнули бескровные уста, На ресницах задрожали слёзы...Будит сердце робкая мечта, Веют грустью безотчётной грёзы...Всё растёт безумная тоска По любви схороненной, далёкой...Тает грустный вечер. Ночь близка. Ночь схоронит горе одинокой.
Судьба поларила мне шанс - узнать ИСТИНУ
из самого первоисточника - и я этот шанс упустил...
Вместо Пролога
В фундамент каталога знаменательных совпадений наша семья внесла свои, весомые, камешки. Весной мне должно исполниться - 50 лет, старшему сыну - 25, старшему внуку – 5 месяцев; после первого развода минуло 10 лет, а Второй раз я женат уже - верьте или нет – уже пять лет... Но завершает список пятикратных моя Бабушка… Ей сегодня 90 лет, и именно она и есть главный юбиляр... Старушка согласилась отпраздновать свою годовщину в назидание и поучение внукам, правнукам и уже наметившимся праправнукам (точнее – праправнучке, которая должна появиться на свет через – не поверите – через пять (!) месяцев). После согласования всех дат и пожеланий был назначен (мною, как старейшим из мужчин семейства!) юбилейный оргкомитет для празднования славной семейной годовщины пребывания Бабушки на этой земле. В своей краткой содержательной речи я пунктирно обрисовал жизненный путь Бабушки от первых шагов в литературной журналистике далёкого, и ещё дореволюционного, городка Гомеля, до первого лево-революционного кружка отчаянных соратников из рабочих...Затем вспомнил её годы в вологодской тюрьме и последующей якутской ссылке. Многое было обнародовано мной впервые и, не скрою, потрясло наших с Бабушкой потомков... Минуя многие биографические факты последних 55 лет жизни
юбиляра, я перешёл, как всегда, пользуясь моментом, к изложению очередных задач семейного коллектива во всех его подразделениях, перечислил пути и способы субъективногопреодоления до сих пор не преодолённых объективных трудностей... Мой младший сын -аспирант - второгодник – «от имени и по поручению» предложил возглавить научно-семейнуюконференцию –„Здоровая семья - залог здоровья!“ с докладами –«Долголетие - в массы!» , «Обучение печатному и отучение от непечатного слова в детсадовском возрасте», «Разумное сочетание труда жены и отдыха мужа» и «Прогнозирование характера по поведению плода и плодоножек в пренатальном возрасте»... От имени Жён и Матерей выступила моя Супруга (от второго брака), призвав всех, способных сидеть, встать на трудовую вахту, ликвидировать малотоннажные и порожние рейсы по магазинам... Будущий папа обязался вдвое ускорить оборачиваемость оборотных пелёнок и повысить качество их проглаживаемости и закупить в ближайшую загранпоездку сотню памперсов... Закипела работа в банкетной, подарочной и гостевой комиссиях. Трудности возникали и почти одновременно разрешались... Заменяли дефицитные товары на дефицит-ные идеи и компромиссы, в результате дефицит становился явью, плотью, статьёй расхода и предметом гордости и удовлетворённого тщеславия: икра, майонез, зелёный горошек, марро-канские апельсины, сибирские кедровые орешки, французские мороженные цыплята и кубин-ский ром... С вином чуть не случилась промашка... Юбиляр категорически отказалась от кагора, который ей надоел ещё во время причащений в мрачные годы церковно-приходской школы. Пока ещё советское „Шампанское“ она тоже забраковала, так как его стали выдерживать не в дубовых, а в титановых бочках. А из общажных титанов Бабушка вдосталь напилась в голодные пореволюционные годы... Как всегда, выручила вишнёвая настойка моей рецептуры: патриотично, экономично, берёт за душу и хорошие мысли навевает в любом возрасте...
В подарочной комиссии проколы! Не успевают огранить пару заначенных якутских алмазиков и опоздали закупить – вологодские лапотки...Остановились на козье-пуховом платке из башкирских степей и само-вывезенном (мною, конечно) янтаре с отвальных берегов Куршской косы... Дети выучили папины стихи... Отрепетировали танец «ручеёк», и настригли девяносто бумажных журавликов... «Оригами».. Юбилей стремительно набегал и вот он грянул... По звонку старинного будильника моя сестра (по матери) раскрыла двери столовой, все родные и при-равненные к ним близкие сгрудились в коридоре у входа... Под свадебный марш Мендельсона-Бартольди правнук Юбиляра - весь в чёрнобелой, почти фрачной, паре, как дирижёр „Сна в Летнюю Ночь“ - строго и почтительно провёл свою Прабабушку к столу. Прабабушка - чуть боязливо опиралась на крепкую руку своего далёкого потомка... На тёмно-синей батистовой кофте – сшитой ещё до рождения внука – тихо позвякивали самые скромные и такие бесценные медали:
«За оборону Москвы» и «За победу над фашистской Германией».
Как почти всегда, она была в своих древних целлулоидных очках с толстенными стёклами... Сквозь эти стёкла глаза её казались утонувшими в страшно далёкой глубине времён... Потомок ласково помог ей усесться в её старенькое, хотя и старинное, кресло... Усевшись, Бабушка начала рассматривать всё и всех и тихо улыбаться этой суете вокруг стола. Получив „Добро“, все младшие по званию и по возрасту бросились на заранее указанные места... Самые младшие из допущенных уселись за маленьким детским филиалом стола «Для Больших» и начали «оттягиваться», как кому позволяло воспитание и энергия... Взрослые и приравненные к ним, приступили к разбору салатов (красно-свекольных, куро-картофельных, крабо-яичных), пошла апробация всяческих вин, крюшонов и водок. Наконец, и как всегда неожиданно, за столом возникла тишина.. Все устремились взорами и вниманием к Бабушке... Она же молча оглядывала нас сквозь круглые серебистые очковые линзы и, казалось, заглянула куда-то так далеко, что нам не дано будет никогда. Для нас - далёкое и практически незнакомое прошлое, для неё - вечно настоящее. Что виделось ей в эту тихую паузу?... Её политический кружок из подпольщиков- бомбистов… Бедный Петро. Михаил. Маркус. Измаил и Иван. Где их могилы?Вологодская тюрьма и голодовка политических? Якутская ссылка? Редкие свидания с собственным сыном, отданным на сохранение в чужой дом? Голубые прямолинейные щупальцы прожекторов в ночном небе столицы? Затяжной визг и небывалый грохот разорвавшейся около дома гигантской авиабомбы? Закоченевшее тело сына, пробитое пулей немецкого снайпера...
На стенах Войны отпечатки всех рук: Российских крестьян и берлинских рабочих. Средь них и твои - Политрук Стефанюк .. Полвека назад...Может, прошлою ночью?
....Спустя десятилетия....
….А может быть она с облегчением ощутила, что уже с самого утра не кружится голова, и ей удаётся расслышать такие молодые и громкие голоса её семьи… И только старший по застольной должности запустил вереницу юбилейных тостов, как Бабушка поднялась, нетвёрдо держаcеребряный шкалик, и произнесла еле слышно, как бы про себя (а может и в самом деле про себя): – Вспомним Григория Яковлевича Аронсона – нашего Дедушку! Мы разом загасили слегка слащавые уважительные улыбки, встали и молча выпили.
IN AETERNUM -- НАВЕЧНО
Дедушка был семейной легендой… Аронсон Григорий Яковлевич (1887–1969) - историк, публицист, общественный деятель. Еще в гимназические годы под влиянием своей старшей сестры, увлекся идеями социал-демократии. В 1908-м году вступил в Бунд, с 1909-го года - активный сотрудник еврейского «Общества Ремесленного Труда» (ОРТ функционирует в Германии и по сию пору!), уже в Берлине был его Генеральным Секретарём) и Общества для распространения просвещения между евреями в России. После Октябрьской революции – активный меньшевик, деятель Правого крыла Бунда. Был арестован, и в 1922-м году выслан из РОССИИ. Поселился в Берлине, работал в архиве Бунда, печатался в эмигрантских газетах и журналах. С 1940-го года жил в Нью-Йорке, был сотрудником редакции газеты «Новое русское слово». Автор многочисленных исторических, публицистических и мемуарных публикаций на русском языке и идише.
А вот удивительные этапы его бытия уже после всех Революций.
После 1917 г. занимался активной меньшевистской и правобундовской деятельностью. После разгрома Минской Думы немцами в июне 1918 переехал в Витебск, где 18.7.1918 был арестован Витебской ЧК в связи с организацией конференции уполномоченных фабрик и заводов. Постановлением Президиума отдела контрразведки ЧК от 10.10.1918 приговорен к заключению в концлагерь в качестве заложника. Отправлен в Москву, содержался в Бутырской тюрьме. По ходатайству Всероссийского Совета профсою-зов торгово-промышленных служащих постановлением Коллегии ВЧК от 25.10.1918 освобожден на-поруки. Вновь арестован в Витебске в 1921. Постановлением ВЧК от 21.2.1921 освобождён под подписку о невыезде с обязательной явкой по первому требованию ВЧК. Арестован 25.2.1921 в Москве в клубе “Вперед”. Содержался в Бутырской тюрьме, обвинялся в агитации против Советской Власти. В том же месяце с группой (31 чел.) членов с.-д. доставлен в Орловскую тюрьму, где находился по сентябрь 1921. Был выбран старостой.Провел 9-дневную голодовку. Постановлением Президиума Верховного Суда от 14.12.1921 выслан в Туркестан на один год. Получив разрешение выехать из СССР, в январе 1922 вначале в Ригу, а затем, 13.2.1922 прибыл в Берлин. С этого момента он активный участник в эмиграционной деятельности меньшевиков. Жил, и в Германии и во Франции, а с 1940 г. – в США… Активный публицист, он с 1920 года по 1966 год писал о советском Еврействе… Сочинения и Публикации (1920-1966): – «На заре красного террора». Берлин, 1929.;» «Правда о власовцах.» «Проблемы новой эмиграции.» – Нью-Йорк. – 1949.; «Революционная юность. Воспоминания. 1903 -1917.» Нью-Йорк, 1961. «Россия накануне революции.» – Нью-Йорк, 1962.;»Россия в эпоху революции: Исторические этюды и мемуары.» Нью-Йорк; Библ.изд. 1966… Автор книг лирических стихотворений…
…Бабушка продолжала стоять...
Красное вино чуть плеснулось на скатерть, но никто не решил-ся перебить её... – Я хочу выпить за вас, мои дорогие и попрежнему мои маленькие... Живите долго и мирно... Вспоминайте нас, когда уж и меня не будет в живых. Наверное, и ждать-то уж недолго осталось... – Она пригубила глоток и села, облегчённо прислонившись к спинке кресла и с явным удовольс-твием стала кутаться в подаренный пуховый платок...
Все стали дружно разубеждать, предлагать жить долго и долго, а затем все разговоры разбежались по разным застольным группкам. Правнук включил кинопроектор, мы ещё раз увидели себя в нежных младенческих и юных возрастах... Затем закрутился кассетник, потом появилось кофе и к нему мороженое, полились песни и песенки, и начались танцы. Соседи снизу приходили справляться: –«Долго ли им ждать окончания: завтра, мол всем на работу, а малышам в садики »... Квартира – и комнаты и коридоры и кухня – заполнились сигаретным дымом...Уснувшая за столиком малышня разбросана по разным уютным углам... Отзвенела последняя летающая (со стола на пол) тарелка. Таксисты, заранее заказанные, один за другим подлетали на своих пёстро-клетчатых «мустангах» к нашему подъезду... Спустя час в затихшей и опустевшей квартире остались только я и Бабушка. Мы молча, стараясь не вспугнуть тишину, дособирали посуду и расставляли по всем полкам вазы с цветами... Хрусталь и „кузнецовский“ фарфор Бабушка предпочла вытирать сама. Она осторожно прикасалась к изящной посуде „из раньшего времени“, иногда с удивлением и задумчивостью рассматривала тот или иной реликт, что-то нашёптывала то ли ему, то ли себе, то ли кому-то нам неизвестному. Эти вещицы проводили её в её Прошлое...
А под самую полночь мы с Бабушкой опять стали перелистывать её «секретный» альбом с фотографиями. Я бывал на фотовыставках, сам с младенчества осваивал фото-дело (для меня это всё же было фото-развлечение) и осознаю цену многим фотографиям из её альбома... Эти, немногие вехи прежних времён, событий и людей и по каждой из них хороший беллетрист мог бы создать великолепные тексты во всех жанрах – от романов – эпопей до иронических детективов...Странно, но до сих пор некоторые, и весьма важные, детали событий из своей жизни и имена спутников моя Бабушка до сих пор держит в себе, не озвучивая их ни под каким предлогом. Однажды, в середине её рассказов о технологиях захвата и удержания Власти в далёких зауральских местах, я попытался включить магнитофон в тот момент, когда она рассказывала о чекистских экспериментах над арестованной „мелкобуржуазной сволочью“... Любознательные „исследователи“ практическим путём определяли: – Сколько голов пролетит - пробьёт пуля „маузера“…расстрельщика!?. – Обозначилась цифра: - Около одиннадцати. Но там же обнаружилось, что детских голов одна пуля может проскочить гораздо больше. Ни записать эти страшные «показания», ни услышать имена „исследователей“ мне не удалось –„свидетельница ушла в глухую молчанку“ .
ИНТЕРЛЮДИЯ
Раиса Наумовна Брудно (Аронсон, Стефанюк)
Воспоминание... 28 ноября 1906 г.. Светлой памяти Николая
– «Целая неделя прошла в ожидании казни: ИСКАЛИ ПАЛАЧА...И каждую ночь мы ждали, что вот-вот возьмут, уведут его, НИККОЛАЯ, от нас... Мы не спали по ночам - я и Маруся Спиридонова. Тюремная Камера спит. А мы обе затаимся в углу и шепчемся тихонько. Говорим, говорим. И во всём, в речах и взглядах – кровавые отблески смерти... Где-то застучали. Бросаемся к окну, впиваемся в темноту... Не виселицу ли строят? Нет, снова тихо. Прошли по двору. Из окон мужского корпуса блеснул огонёк. Не у него ли? За ним ли пришли? Мы стискиваем прутья решётки, слушаем... Нет, возвращается одинокая фигура надзирателя. И снова мы сидим и шепчемся и прислушиваемся, вздрагивая от каждого шороха, от каждого стука. Светает внизу... Загрохотали тяжёлые двери: шесть часов, наверно. Мы ещё ждём. И когда все уже встают, мы, измученные, с издёрг-анными нервами, бросаемся в кровати и засыпаем тяжёлым сном... Так прошло семь дней! На 7-ую ночь тюрьма долго не спала. Николай стоял у окна, изредка перекликаясь с нами. Одна из нас запела. Она знала только грустные песенки любви и пела их ему одну за другою. О любви обречённому на смерть. Мы застыли в муке. Разрывалось сердце. Ночью мы дежурили, как всегда... Мы не спали и утром. И легли только днём, когда никто не ждал беды.. И вдруг проснулись.
Нас будили: – Николая уводят! – Бросились к окну... Он зовёт! Но его уже увели.. Его отправили в крепость, и утром, на рассвете, расстреляли … Марусе он прислал часы на память „от весёлого Николая“.
ВОСПОМИНАНИЯ О ТЮРЬМЕ
Здесь время счёт ведёт потерям, Всё в безысходность сплетено: В железо кованные двери, Решёткой сжатое окно.По своду грубому, по стенам Бессильный, слепо бродит свет.И каждом шорохе - измена, И в каждом шёпоте - навет. Как на поруганном кладбище, Недвижно брошены тела. Но бродит дух их – зоркий нищий. Таит нечистые дела...И мертвецы, с открытым взором, На утро встанут с жалких нар. По длинным, серым коридорам клубится медленный кошмар. Ползут часы, недели, годы.. Беззвучной, мёртвой полосой... И смерть у каменного входа Звенит ненужною косой... (Публикация Станислава Львовича Стефанюка, внука Раисы Наумовны.)
Эжен ПОТЬЕ - ПЕСНИ РЕВОЛЮЦИИ
Перевод - Раиса СТЕФАНЮК – «ОСВОБОЖДЁННЫЙ ТРУД»
Пред старым миром встал Колосс. Сановник, выскочка, священник. – Всех мучит роковой вопрос И все дрожат: свободен пленник. Труд не поступит, как изменник. Стальной, со взглядом, полным гроз, Он всё расчёл. Былой смиренник, Он властелином сам возрос. Он говорит: «Весь мир земной, Со всем, что есть в нём– будет мой. Вы пьёте всё из нашей чаши". О призрак грозный! Ты восстал. Делить ты хочешь
капитал? „Делитъ? О нет! Теперь всё – наше“.
POST SCRIPTUM
Прошло, увы, не очень много лет и свершилось то, что на Земле свершается и свершится с каждым... И на Даниловском кладбище г. Москвы Бабушка упокоилась совсем рядом со своим Сыном... Я, её старший внук, опустил прах глубоко в землю, над ним установил
бронзовую плиту, из которой поднимается «раскрытая книга». На левой странице, под овальным фото Бабушки и её именем и датами жизни, „горельефы “ её поэтической чернильницы, из которой вытянулось большое гусиное перо.А на правой странице „бронзовой книги" три слова – три клятвы: РЕВОЛЮЦИОНЕР-ПОЭТ-ПЕДАГОГ
И поскольку дорогая Белла ДИЖУР (Нью-Йорк) позитивно отозвалась о моём Деде как Поэте, я позволил себе отвести пару страниц КНИГИ одной из работ моего Деда Григория Яковлевича АРОНСОНА, опубликованной столетие назад в Гомельской газете «ПОЛЕСЬЕ» и в его же сборнике стихов «ЛИРИКА», Петроград,1916 г., с.95; (Тип. АО Брокгауз-Ефрон)
Григорий АРОНСОН
Я не сказал тебе о нежности, Но ею лишь душа живёт.
В её безоблачной безбрежности Душа крылатая плывёт.
Туда, туда – крылами гибкими, Душа, свой вольный лёт направь,
–Где звёзды кроткими улыбками Встречают робкий шорох трав,
Встречают нас, изнемогающих, Тревогой схваченных, тоской...
Как светят звёзды примиряюще, И веют нежностью какой!
И чем мы ближе к неизбежности, К стране безжизненных теней,
– Тем больше в сердце мера нежности...Но разве есть слова о ней?
В Н У К У
Мой внукъ, мой далёкий потомокъ, Скажи мнъ,ты счастливъ, ты радъ? Я - старого мира обломокъ - К тебъ простираю свой взглядъ.
Но ты, как и я, у развалинъ, Где дышит холодный хаосъ,
И так же, как я, опечаленъ Печалью безъ словъ и безъ слезъ.
И так же, какъ предокъ, измънникъ Своей заповъдной мечтъ,
Такой же тоскующiй плънник, Прикованъ къ земной суетъ.
НО «В ПОРЯДКЕ НАГНЕТАНИЯ ОБЪЕКТИВНОСТИ» хочу Вас познакомить с дорогим мне – и почти случайным отзывом на мои стихотворные мечтанья более чем десятилетней давности... И откликнулась на мои стихи довольно известная всем российским интеллигентамБелла ДИЖУР!!!(увы, ныне ушедшая от всех нас!)
(Матушка СКУЛЬПТОРА ЭрнстА НЕИЗВЕСТНОГО)
Белла ДИЖУР… «О СТИХАХ СТАНИСЛАВА ЛЬВОВИЧ.»
По моим наблюдениям пишущих стихи теперь больше, чем тех для кого они написаны. Может быть это свидетельствует общее повышение культурного уровня? Кажется Брюсов говорил, что человек, имеющий среднее образование, должен уметь писать стихи. Важна мера их талантливости… Я живу в Америке 15 лет. За эти годы в моём книжном шкафу появилась целая полка поэтических сборников на русском языке… Авторы - молодые люди. / Молодые не по паспорту, а по литературному стажу / Есть среди них несомненно одарённые. Но ведь это только авторы, живущие в Нью-Иорке! А сколько их в России? А в других странах мира? Станислав Львович, конечно же, один из талантливых «изгнанников». Как будет развиваться его дарованье – покажет время. Позволю себе сделать два замечания. На мой взгляд он торопится издаваться, опубликовать все написанное, Не всегда еще зрелое. Самоцензура необходима. Умение сокращать себя не менее важно, чем умение писать. Второе замечание - это избыточность восклицаний. Я имею в виду не только количество восклицательных знаков, а саму интонацию письма, как будто на ходулях. Само собой, мои замечания следовало бы подтвердить глубоким анализом стихов, а я не так здорова, чтобы этим заняться. Приведу лишь одну деталь: диалог Станислава со своим Дедом. В двенадцати строчках Григория Аронсона четкий трагический вопрос и читатель ощущает «холодный хаос» эпохи. Внук отвечает МНОГОСЛОВНО, пафосно и, на мой вкус,
-не убедительно. Повторяю - я убеждена в поэтической одарённости Станислава, желаю ему иметь возможность полностью выразить себя и прошу прощения за резкость суждений. Поэзия слишком серьёзное дело - кривить душой нельзя……29 окт. 2001 Белла Дижур
(ПРИМЕЧАНИЕ Сохранена орфография и пунктуация Б.Д.)
Мой Дед!
Дед, ушедший в преданье! Я нежно прочёл твой привет!
Ты думал построить то зданье, Которого больше уж нет!
Я жил в нём. К нему притирался! Пытался служить лишь Добру!
Но тщетно! Насильник смеялся! И многим был смех по нутру!
Мне стыдно искать виноватых В ушедших навеки годах!
Ты был у истоков!!! Распятых Тогда было много! И плах!
И ЭТО не чудилось Адом! Вас та хворостина гнала!
Ах! Позже и ТЫ за фасадом Увидел, к чему привела
Твоя неуёмная страстность! Твой поиск - и жажда Свобод!
Не видел ты в СЛОВЕ - опасность! Не чуял плачевный Исход!
А если и чуял - не верил, Что будет безумным Народ,
Тот самый, где Русский с Евреем Пускали друг друга в расход!
Где Совестность, Честь, Благородство Исчезли - как мартовский снег!
Где нормою стало Уродство, Где каждый приказ – смертный грех!
…Была ль то насмешка Всевышних? Иль в генах убита Любовь?
Не нравилось жить на торжище? Живём средь костей и гробов! …..И поскольку дорогая Белла ДИЖУР позитивно отозвалась о моём Деде как Поэте, я позволил себе отвести пару страниц одной из работ Григория Яковлевича АРОНСОНА, «НА ШОССЕ» опубликованной столетие назад в Гомельской газете «ПОЛЕСЬЕ».
Я за город вышел. Мостом деревянным, Нависшим над светлой рекой. /Прошел я сюда на шоссе. И только теперь я увидел открытыя дали И вольный простор, окаймленный такой синевой, что было смотреть нестерпимо. И только теперь я увидел весь город На солнце в горячих лучах, И узкую башню со шпицом В запущенном княжеском парке,
И куполы белых церквей, Затерянных в зелени частой,
И крышу за крышей далёких, чуть видных домов,
- И всё, что чудесно живёт без меня, вне меня, своей жизнью
Так связанной крепко с моей ничтожной и бедною жизнью,
Как связан земной горизонт И с узкою башней со шпицом,
И с куполом белых церквей, И с робким дыханьем былинки,
Расцветшей в пыли у шоссе... Как сладко бродить по шоссе,
Залитому солнцем! И воздух, ничем не стесненный, так воль-но, Так жадно – подходит ко мне, И ловит протяжный и томный мой вздох, Сплетает с дыханьем моим Дыханье зеленых своих ветерков. / И тихо волнуется грудь От солнца и счастья... Большая дорога на версты и версты Уходит вперёд и вперёд, И властной стезею уводит Случайных прохожих все дальше и дальше, Туда где весёлая белая тучка Задумчиво реет и все остается недвижной./ О, сколько шагов эти камни топтало! О, сколько людей проходило!И каждый знал точно, зачем и куда он идет, Что будет за тополем старым,
За тем телеграфным столбом, И каждый упрямо спешил по твердому
грунту шоссе. Совсем не как я, горожанин безвольный, с измученной серой душою, Бредущий, не зная, зачем и куда этот путь. А впрочем, – я за город вышел гулять, Подслушать на летнем привольи, О чем разговоры ведут теплый ветер, пропитанный солнцем, С зеленой и яркой травою. И так же, как сердцу никто не расскажет, Куда мой путь плетется, –Зачем, о, зачем я живу. – Так точно никто не разскажет,
Куда это тянется длинно большая дорога. Зачем этот гладкий и ровный, Паркетно блистающий путь... Сегодня так пышно в душе расцветают Восторги, и песни, и гимны. И строки бегут, не рифмуясь, Свободным и чистым стихом, И сердце не хочет рифмованно петь, Как всегда. / Я вижу один голубой горизонт, И с сердца спадает унылое бремя Тоски, предразсудков, традиций./ И сердце в воздушных пространствах летит к белой тучке, как птичка,
Разбившая клетку, И шепчет ей тихо: прекрасное лето! А солнце? А ветер? А травка?... / Но взор мой, привычный к холодному камню, К фабричным чернеющим трубам, К разгулу толпы в городах,
К безчисленным гулким земным голосам, Устал наблюдать это небо.
Я тихо свой взгляд отвожу на шоссе и тихо бреду по каменьям, старательновбитым рядами Каким нибудь добрым рабочим,/ Сожженным полуденным зноем.
И все меня радует тайно. Всему посылаю улыбки, Как чистый и ясный ребенок, Как юный влюбленный, В чьем сердце восторгов так много, так много, Что сердцу раздать их не жаль: Богатство – безсчетно, Источник – бездонный,А скупы одни безсердечные люди. / Смотрю ли на камень, на саженный тополь, закинувший гордо вершину, На тощий, согнувшийся круп лошаденки, везущей Гору подушек, перин и комодов, На крепкий негнущийся стан балагулы,Еврея с взлохмаченной бровью, С седой бородою, растущей из шеи – Мне в душу стучится нездешняя радость. Мне хочется плакать, как в детстве, Мне хочется стать совершенно иным, Веселым,свободным, красивым./ В огромных сырых сапожищах Из желтой некрашенной кожи, В фуражке с кокардой и без козырька И с пёстрой нашивкой на том рукаве, который мне виден, Идёт по дороге солдат. Лицо – молодое. Но грусть и усталость В опущенных книзу усах И в выцветших серых глазах.В фигуре солдата, несущего свой сундучек, может быть, на побывку домой, / – И сердце исполнено тихой любви, и сердце от жалости сжалось. Брат мой, такой же усталый, как я, Такой же невольник, как я, И так же замученный жизнью, как я. В кокарде, с нашивкой – солдат! И много хороших и ласковых слов,
так чуждых солдатскому уху, В груди накипало. И много прекрасных, заветных, Никем не подслушанных дум Рождалось одна за другою. Хотелось бы быть не случайным прохожим На этом доступном шоссе, А другом, а братом, товарищем всех, Кто с ношей тяжелой шагает.
****-----****
С О Н Е Т
Придти на Родину, в святой Ерусалим, Где дышит святостью мне каждый лист зелёный, Забыть, что счастья нет в душе изнемождённой,И радостно дышать покоем неземным.
У западной стены молиться преклоненно,Забыться и стоять – задумчив, недвижим,И древние псалмы, как старый пилигрим,
Шептать прочувствованно, тихо, замедленно.И к холоду стены, слезами орошённой,Приникнуть белым лбом, горячим, молодым.
Приникнуть и рыдать. Молчать и слышать стоны –
И руки простирать к развалинам немым…То стоны о тебе твоих детей пленённых,То стоны о тебе, святой Ерусалим!..
ГОМЕЛЬ, 1908/1910 гг
****-----****
Обращение ВНУКА:
АРОНСОНЫ! ОТЗОВИТЕСЬ! От Семьи не хоронитесь.
Где, скажите, погребён Дед-Григорий АРОНСОН!!!