– Да, слушаю. Санчасть, – фельдшер лениво зевнул, прикрывая телефонную трубку ладонью.
– Я…, значыть, хто?! – полился из трубки густой бас.
Фельдшер подскочил и растерянно выпалил:
– Я, товарищ полковник!
– Я, значыть, хто «Я»!? – рявкнуло в трубке.
– Виноват, товарищ полковник! Сержант Согров!
– Полковник Быченко. Я, представляться надо, ясно? Я, чечас же, я, ко мне. Я, бэгом!
– Бегу, товарищ полковник!
– Я, обожди… Я, нэ суетысь! – крикнул полковник, и, посопев немного в трубку, тихо добавил, – Возьми там с собой, я, тоблетков… э-э, от живота.
– А что случилось, товарищ полковник?
– Я, случилось. Бэгаю… Давай, я, бэгом!
– Так лекарства-то, какие брать? От поноса что ли? – фельдшер тихонько хихикнул.
– Я, нэ пересмешничай мне тут! Значыть, я, бэгом!
Легкий октябрьский морозец пощипывал уши. Сырой, пронизывающий ветер, покружив первые снежинки, бросал их на землю, где они тут же превращались в мокрую, хлюпающую, грязную кашу. Сокращая свой путь до штаба – командир ой как не любит ждать – фельдшер, по привычке, не спеша, поёживаясь от промозглости, поплёлся через стадион. Представшая перед рассеянным фельдшером картина заставила позабыть, куда и зачем он шёл: на стадионе его друг – сержант учебной роты – проводил занятия с молодым пополнением. Он стоял перед строем в одной гимнастерке, растегнутой чуть ли не до пояса. Шапка лихо заломлена на затылок, будто на улице лето жаркое, а не слякотное начало зимы. Перед бодрым и радостным сержантом – сто двадцать угрюмых солдат, призванных из южной республики, для которых снег – диковинка, как для сибиряков песчаные барханы.
Угрюмые «вояки» стояли, чуть согнув ноги в коленях, нелепо растопырив руки, сгорбившись. Воротники бушлатов подняты, у некоторых даже подвязаны полотенцами. На головах шапки, с опущенными, завязанными на подбородках ушами. С покрасневших, орлиных носов свисают капельки.
Заметив фельдшера, сержант со смехом показал на нахохлившийся строй:
– Смотри! Сибирская стойка!
Посмеявшись и посетовав на то, что лечить простывших придется ему, фельдшер вдруг вспомнил о заболевшем полковнике:
– Блин! Меня же «Я-Папаха» ждёт! А ты хоть гимнастёрку застегни. Они, на тебя глядя, еще больше мёрзнут!
Выбежав на плац, фельдшер столкнулся с дежурным по части.
– Т-ты где ходишь!? Т-твою …! – выпучив глаза, заорал капитан.
– Иду…
– Иду! Он нас всех уже из дежурки повыгонял, тебя искать! А ты все: «Иду...»
Залетев в штаб, запыхавшиеся капитан и сержант бросились было на второй этаж, где был кабинет командира, но их остановил громкий бас:
– Я, нуко, я… назад!
Командир стоял у распахнутой двери туалета: в левой руке портупея, в правой – пистолет. Слетев кубарем с лестницы, дежурный вытянулся перед полковником, сержант – прошмыгнул под лестницу.
– Т-т-товарищ п-п… – попытался отрапортовать капитан...
– Я, обожди! – полковник зло махнул рукой с пистолетом, повернул голову в сторону опасливо выглядывавшего из-под лестницы сержанта, – значыть, бэготь, я, ты нэ умэеш… – сказал он уже тихо. Немного помолчал и, показав пистолетом на уличную дверь, добавил: – Я, значыть, тогда шагом. Шаго-ом марш! И, нэ вздумай, я, бэжать. Я, пуля догоныть!
Капитан и помощник дежурного – прапорщик, стояли как окаменевшие.
– Застрелит, б… – прошептал прапорщик.
– Товарищ полковник… Григорь Иваныч… Не буду больше! – всхлипывал фельдшер, выползая из-под лестницы, – можно я… в туалет?
– А-а! Значыть, я, пробрало?! – радостно воскликнул командир. – Ну, давай, давай. Значыть, я, обожду.
Через несколько минут, скрипнув, приоткрылась дверь туалета, из-за неё медленно высунулось бледное фельдшерское лицо. Дежурный покуривал около открытой форточки, прапорщик с наслаждением, покрякивая, громко втягивал горячий, дымящийся чай из алюминиевой кружки. Увидев выпученные глаза сержанта, оба расхохотались.
– Ну, вылезай! – крикнул прапорщик, – пока ты там рассиживался, он уже в туалет на второй этаж сбегал. Сейчас на скамейке у крыльца сидит, пистолет перезаряжает… разрывными. Ну, чтоб наверняка! Иди, давай! Я, значЫтЬ, ждёт!
– Не пойду-у… – простонал сержант.
– Да иди, блин, он на морозе всегда добреет! – прикрикнул капитан и, швыряя окурок в форточку, добавил, – я, значЫтЬ!
Фельдшер боязливо вышел на крыльцо. Полковник сидел на скамейке, положив слева от себя портупею, справа – пистолет. Китель расстегнут, на раскрасневшемся лице – испарина. Снежные пушинки, несмело, будто побаиваясь грозного командира, покружив, ложились на его седую шевелюру и мгновенно превращались в блестящие капельки. Переложив пистолет себе на колени, полковник хлопнул по скамейке ладонью, приказывая этим жестом сержанту сесть и вкрадчиво, тихо хихикнув, спросил:
– Ну, я, с облегчением? Я, побыл, в моей шкуре? Я, тоби – урок!
Сержант с опаской посмотрел на пистолет и, присев на краешек скамейки, протянул полковнику упаковку с лекарством:
– Вот…, принес, – сухо сказал он и отвернулся, демонстрируя свою обиду
– Ну, не хнычь. Я, давай, – тяжело выдохнул полковник и подставил широченную ладонь.
– Ну, значЫтЬ, вот, – важно начал осмелевший фельдшер. – Две таблетки сейчас, две – минут через тридцать. Если не пройдет, то через четыре часа – еще две.
Командир, не обращая внимания на фельдшерское «значЫтЬ», снова тяжело вздохнул и отправил все содержимое ладони себе в рот.
– Нет, нет…– забормотал, было, сержант, потом махнул отчаянно рукой, – А…!
– А, что, я, мне лепечешь: «Две, две!» Я, значыть, большой! Я, и что мне две? Я, нэ суетысь!
Сержант покорно кивнул и опустил голову.
Полковник, подставляя лицо приятной, прохладной снежной влаге, прикрыл глаза и мечтательно произнес:
– Я, Юрок, вчЁра с робятами горилки… – немного замялся, открыл глаза и, по-отечески хлопнув сержанта по плечу, добавил, – Ладно, ладно беги. – Потом на секунду задумался, что-то вспоминая, широко улыбнулся и закричал, – А! Я, значыть, забыл: бэготь-то ты нэ умэешь! Я, тогда сми-ирно! Кру-угом! Шаго-ом ммарш!
Сержант артистично козырнул и… пулей полетел в сторону санчасти.
– Да-а, – сказал ему вслед задумчиво полковник, – маленько я переборщил. Теперь он ходить не умеет…