Часто бывает, что не можешь вспомнить хорошо знакомое слово, вылетевшее из головы. Оно вертится на языке, и когда, казалось бы, ухватил эту надоедливую муху, ускользает еще стремительнее, чем в самом начале. На добрые несколько часов можно погрузиться в борьбу со своей памятью, которая непременно тебя обманет, подкидывая словечки абсолютно далекие от истины. Но через день или два, когда уже смирился с поражением, оно всплывет само собой, а вместе со словом придет чувство удовлетворения.
Другое дело, когда вылетают целые отрывки жизни. И нет, я не говорю о событиях давно минувших дней, будь то детство или просто незначительная гулянка с товарищами, на которой все просто напились без особых происшествий, – здесь помнить-то не о чем. Я говорю о настоящей пропасти в несколько лет. И эта пропасть готова целиком поглотить все твое я, лишь бы заполнить свое нутро, лишь бы не быть черной зияющей пустотой. Ни день, ни два не способны помочь.
И кажется: вот он рассвет, еще не греющие солнечные лучи касаются лица, заставляя на секунду зажмурить глаза; вот тропинка, ведущая в лес через недавно распаханные поля. Влажный воздух после ночного дождя наполняет грудь. Тонкое щебетание птиц, выписывающих головокружительные пируэты разносится по округе. Лук, перекинутый через плечо, мерно постукивает по ноге в такт небыстрому шагу. Ясно помню, что это была первая охота в новом году. Шаг в сторону леса, еще один и затем падение в бездонную пропасть. Попытки достроить утерянное прошлое, чтобы хоть на миг проскользнуть дальше, почувствовать почву под ногами, лишь быстрее тянут вниз.
– Гари, – глухо донеслось снизу, пока я всматривался вглубь леса, маячившего перед внутренним взором. Я улавливал отдаленный шум колышущихся ветвей, отчетливо видел каждое деревце. Вдруг показалось, что среди стволов промелькнула тень. Столько месяцев этот лес был могучей стеной, тупиком, незыблемо сторожащим память, но этот силуэт был чем-то новым. На мгновенье через пропасть словно перебросили тонкий мостик, не шире одного фута.
Однако кто-то настойчиво продолжал:
– Гари, ау!
«Только не сейчас», – взмолился я мысленно, отгоняя назойливый голос. Он был знаком мне, но не имел права помешать. Я нашел ту тропинку, что была утеряна давным-давно. Ноги сами понесли меня к лесу, ведь по сути я смотрел спектакль, что разыгрывала моя память. Внутри все ликовало, и мысли о том, что мостик может внезапно обрушиться, отправляя в очередное бесконечное падение, даже не возникло.
– «Еще чуть-чуть!»
– Гаррет, ты со мной?! – меня резко дернули за плечо, вырывая из лап воспоминаний.
– Да чтоб тебя, Мэри! – взревел я.
Резкий удар ладонью по столу заставил затрястись пустые миски и стаканы, что остались после обеда. Девушка, державшая меня за плечо, резко вскочила с табурета и отстранилась. Ее взгляд проследовал за падающим стаканом. Не успела она вытянуть руку, как на полу уже рассыпались глиняные осколки. Цветочный узор, что был выведен ее рукой теперь был словно разбросанный букет. На меня же треск разбившейся утвари не произвел никакого эффекта.
Вспышка бешенства начинала ослабевать, а танцевавшие красные огоньки в глазах, решили взять передышку, позволив сориентироваться в пространстве и оглядеться. Да, это был мой дом, холодный и пустой, но в народе это называлось «аристократичный». Осознание того, что видение безнадежно утеряно, резко кольнуло в сердце иглами досады. Я взглянул на девушку и встретился с ней взглядом. В широко раскрытых зеленых глазах читались настороженность и испуг, но яснее всего проглядывала жалость, которую она пыталась скрыть последнее время. Одна рука прижата к груди, другая же непроизвольно перебирает складки платья. Моя милая и любимая сестра Мэри. Сложно представить, как она справлялась со всеми делами одна.
Я попытался разрядить обстановку улыбнувшись, но получилась лишь вымученная гримаса. Однако это подействовало и девушка, глубоко вздохнув, уселась обратно за стол. Пару секунд возилась с кожаной тесемкой на голове после чего кинула ее на стол. На плечи упали, когда-то русые, волосы. Из-за местного яркого солнца они давно выгорели.
– Должна признаться, ты меня напугал, братец, – она разгладила платье и улыбнулась, посмотрев на меня. – Ты так резко ушел в себя. Я ему рассказываю о том, как было бы здорово сходить на охоту вдвоем словно в старые добрые времена, а он ноль внимания. Затем гляжу, а ты в стену уперся невидящим взглядом и не дышишь, а потом как заорешь! Хоть бы Гамельтоны не услышали, а то пойдут судачить, что тут творится братоубийство.
– Прости, нервы в последнее время шалят. Твои слова как будто задели какие-то струны в памяти, но, к сожалению, не надолго.
Улыбка на ее лице сразу поблекла, уступая место той самой жалости. Это можно было прочитать в сведенных тонких бровях, плотно сжатых челюстях и превратившихся в тонкую линию губах. Видимо, Мэри пожалела, что напомнила об этой травме. Теперь пришло мое время жалеть, что завел речь о воспоминаниях. Каждый раз, когда я упоминал о своей потере, лицо сестры омрачалось. Скорее всего она принимает вину за случившееся на себя, но было страшно заводить подобный разговор. Чтобы узнать наверняка. Не пытаясь развивать болезненную тему далее, Мэри, как бы спохватившись, вскочила с места.
– Ничего себе мы засиделись с тобой, того смотри и солнце зайдет скоро, – она принялась собирать осколки стакана. Я глянул в окно, и в лицо ударили теплые лучи солнца, что только недавно перевалило через зенит. – Мне еще надо дом убрать, да магазин пойти закрыть, а то во время гуляния разнесут. Так что, не мешайся под ногами, а сходи лучше развейся, смотреть на тебя больно: весь бледный и осунувшийся, как мертвец.
Поднявшись с табурета, поднял руки в примирительном жесте, показывая, что все понял. Одним глотком осушил стакан от остатков терпкого вина и направился к двери. Слова сестры легко кольнули мое самолюбие: неужели я и вправду выгляжу как мертвец? Около зеркала оглядел себя, но никаких признаков разложения не заметил: те же светло-русые волосы, что и у Мэри, только совсем короткие, те же зеленоватые глаза, к которым прилагались мешки от недосыпа, гладкие скулы и мощная челюсть, здоровый цвет кожи. Даже немного поднабрал в весе, хоть и не слишком заметно. Но намек, что сестре нужно побыть одной, я уловил и спорить не стал.
Свежий теплый ветер сразу наполнил легкие, как только закрылась дверь, выгоняя застоявшийся домашний. Удачная погода для ночных гуляний не должна была омрачиться непредвиденными осадками: сезон дождей начнется лишь через пару недель. По всей центральной улице у большинства домов были на распашку открыты окна и двери, чтобы любой мог зайти и выпить за мир и за долголетие нашей прекрасной королевы. Но никто не отменял варианта, что окна открывались для проветривания нагретых на солнце каменных домов. С крыльца было отлично видно, как по оживленной улице туда-сюда сновали довольные дети, предвкушая вечернее пиршество. Девочки таскали корзинки с едой, а в руках у мальчиков блестели гвозди, пилы и молотки, чтобы обустроить праздничную площадь, где уже трудились их отцы. Дети помладше были очень горды, что им поручили важные дела. Те, кто постарше, ловко контролировали шаги своих маленьких братьев и сестер, чтобы не мешались под ногами у взрослых.
Царившая в деревне кутерьма даже приободрила меня, давая надежду на хороший вечер, хоть я и знал, что мое появление на публике принесет немного радости остальным жителям. Погруженный в невеселые мысли, я шел к центру деревни в окружении ребятни. Они видели во мне нечто диковинное, словно героя рассказов и легенд. И не важно было что говорили про меня их родители – раз говорят, значит человек особенный. Пару раз ловил на себе недовольные взгляды отцов, увидевших свое чадо в моем обществе, матери же испуганно подзывали детей к себе, словно берегли от заразы. Сила молвы не знает пощады, и не важно каков твой статус в обществе.
На площади уже возвели аккуратный помост в половину человеческого роста и шириной метров десять. В честь праздника вечером ожидалось выступление театральной труппы из Листера, что лежит в десяти лигах от деревни. Декорации почти достроили, да такие, что артисты непременно останутся довольны. Большая область перед сценой была еще свободной, куда позже поставят ряды скамеек для зрителей. По периметру площади расставили длинные столы, заваленные едой и тем более выпивкой. Их естественно не хватит на всю толпу, а потому таверна будет открыта всю ночь и, скорее всего, будет разнесена в щепки. Фасады домов, что были обращены к площади, хозяева выкрасили в цвета герба: красный, белый, желтый. Даже те, кто жил на окраине решили не поскупиться на краску.
Перед носом пронеслась пара молодых людей, кружащихся в танце и чуть меня не сшибивших. Жать вечера им было невмоготу. Винить за это было нельзя, ведь дух праздника и веселья сгустился на столько, что можно было потрогать; стоит улыбнуться и ноги сами понесут в пляс. Бросив взгляд в сторону пары, не сразу понял, что это виновники сегодняшнего торжества. Слегка прищурившись от солнца, я огляделся, вылавливая глазами их товарищей. Именно над ними мы празднуем годовщину победы. Именно они три года назад развязали кровопролитную войну с нашим государством. Гордо зовущие себя «ауронцами», у нас они получили простое название «даски», в честь смуглой кожи, которая имелась у всех представителей Аурона. Пальцы хрустнули, непроизвольно сжимаясь в кулаки. Глаза начала застилать дымка ярости. Я не мог поверить, что они заявились на наш праздник в таком количестве. Я ненавидел их каждой клеткой своего тела.
Историю войны мне поведала Мэри, ведь именно эта проклятая война хранится на дне пропасти памяти. Мое исчезновение произошло за месяц до начала вторжения, что совпадает, по рассказам сестры, с последними моментами что остаются для меня ясными. Я не был свидетелем ни того, как они грабили и убивали жителей страны, ни как громили мою деревню, ни того как убивали родителей.
Все тело тряслось от бессильной ярости, ведь меня не было здесь, похоже, что меня вообще нигде не было. От этого ненависть к даскам была еще сильнее. Я не обращал внимания на то, что местные представители являлись во время войны членами движения против завоевательной войны, что они перешли на нашу сторону. Считай предатели.
Пока не натворил бед, я свернул с площади к ближайшему дому, чтобы через задний двор поскорее убраться подальше. Но кажется замешкался.
– Эй, щенок! – я сразу понял, что обращаются ко мне. Голос был хорошо знаком, но из-за приступа ярости не сразу удалось разглядеть владельца. Дариус Гамильтон – сын вороватой и ворчливой старухи, что живет на против. Муж погиб при атаке ауронцев на деревню, и она не нашла ничего лучше, как найти козла отпущения в моем лице, так удачно появившемся под конец войны, и выместить свое горе. Дариус не был дураком, но авторитет матери не давал ему мыслить трезво.
– Ты видимо ошибся праздником, Далтон. День подтирания соплей и дерьма отмечают у твоих дружков за границей, – раздался хохот его товарищей, что подтянулись следом. Гамильтон явно красовался перед приезжими. – Гляньте парни, у него же глаза на мокром месте, того гляди разревется.
Я мысленно поблагодарил всех богов, что подослали такую прекрасную цель для кулаков. Можно было не сдерживаться: все вокруг увидят лишь тронувшегося умом врага или труса, – каждый свое. Когда-то они улыбались при встрече со мной, сейчас же им будет плевать, даже если произойдет убийство.
– Неужели раскаиваешься в том, что убивал наших друзей, братьев? – ни капли насмешки не осталось в его голосе. Он искренно верил в то, что говорил. – Кончай ломать комедию про свою память, Гаррет. Или ты все же вспомнил как собственноручно прикончил своих мамашу и папашу?
Значения слов уже не доходили до меня. Словно стрела с туго натянутой тетивы, тело ринулось на противника. Нас разделял десяток метров, что довольно много для внезапной атаки. Дариус с друзьями только этого и ждали: у кого-то в руках появились удачно запасенные дубинки, – все это не волновало.
– Гар, стой!
Рука уже была занесена для удара, когда ее рванули с такой силой, что я чуть не повалился наземь. Уверенный что кто-то из дружков Дариуса обошел со спины, приготовился получить по лицу, но боли от удара не последовало, чем я решительно воспользовался. Утвердившись на ногах, крутанув корпусом и вложив прилично силы в кулак, нанес удар в челюсть. Противник повалился на землю, не заставили себя ждать и стоны.
– Какого лешего ты творишь?! – на земле лежал мой лучший друг Сэм, растиравший место удара, словно готов был стереть кожу в порошок.
– Вот это номер, парни, – раздалось со спины.
Дариус с друзьями застыли в изумлении. Это было интереснее чем просто избить меня.
– Он уже своих друзей до смерти избить готов. И вы еще не верите, что этот подонок воевал за них? – парень ткнул в сторону одного из дасков, который тут же начал возмущаться и пыхтеть, но сразу же затих, одернутый кем-то. Все вокруг наблюдали за представлением, побросав свои дела.
– Извини, я подумал, что ты один из них, – только и смог выдавить я.
– Я же кричал тебе, – Сэм уже поднялся на ноги и пытался размять челюсть, проверяя не сломана ли. Будучи выше меня на пару дюймов и чуть худощавее, мой не обладал особой крепостью, но парочку таких ударов выдержать мог. Рубаха и штаны были испачканы в земле, но он даже не пытался отряхнуться. – Вот это ты конечно врезал, любого бы из них вырубил.
– Ты прекрасно видел, что здесь было.
– Видел. Пошли отсюда, пока они не опомнились, – друг кивнул в сторону все еще толпившихся противников. Они даже не собирались нападать: представление на потеху публике уже получилось, даже кулаки в ход пошли.
– Не стоило тебе возвращаться в деревню, Далтон. Мой совет: не позорь семью и проваливай поскорее, – последнее, что бросил мне в спину Дариус.