"Как ты думаешь, коты умеют разговаривать?"
Этот вопрос сегодня утром мне задала двоюродная сестра. Ей еще пять, целый месяц до шестилетия – она поздний ребенок ушедших в работу родителей. Возможно, именно поэтому она день за днем выдумывает небылицы, пытаясь составить из них целый мир, и каждый раз надеется найти у взрослых подтверждение своих теорий о, наверное, параллельном, каком-нибудь сказочном месте. Вчера она спрашивала у меня, не живут ли обычные светлячки в наших тусклых уличных фонарях. Сегодня – вот это... Её родители привычно отмахиваются от фантазий: они хотят вырастить из дочурки кого-то серьезного и успешного (хотя я не считаю, что серьезность – всегда успех). Иногда, когда им становится интересно, они слушают мою сестренку, но после ругают за выдумки. Достается и мне, ведь я иногда тоже впадаю в детство или попросту забываю, что полагается говорить детям, когда ты уже стал примером для подражания.
Но самая большая беда в том, что часть предположенных ею событий я видел своими глазами – и еще не научился лгать о том, что волшебства в мире не существует.
Но говорящие кошки...
– Думаю, всё-таки нет, – ответил я тогда, уже без угрызений совести. Для верности быстро взглянул на их пушистого толстяка, по какой-то ошибке природы родившегося не ленивцем, а черно-белым котом. Тот ответил мне злобным взглядом и, видимо, чтобы продемонстрировать степень своей оскорбленности, повернулся ко мне спиной, высоко задрав черный хвост. Сестра тоже не оценила: фыркнула и насупилась, демонстративно надувая щеки и скрещивая руки на груди.
Так я стал замечательной няней и ужасно нетактичным старшим братом. Уходил в явно смешанных чувствах, провожаемый взглядами этой обиженной парочки.
И с сестрой-то понятно, но кот!..
– Да и черт с ним, с котом. Имел бы что против – сказал бы, – произношу – неожиданно – вслух, отворяя дверь старой пекарни. Это заведение, если можно его так назвать, работает уже с десяток лет и располагается, вроде бы, по пути, но захожу я, однако, впервые. Жалею об этом в первую же секунду, как только заржавевшая пружина на двери жалобно скрипит, а после захлопывает последнюю с такой силой, что, кажется, может убить.
Внутри сыро и по-советскому серо: облезшая краска на стенах, обшарпанные столы, посеревшая плитка пола... Сбоку старый прилавок – не чета новомодным витринам, а за ним стоит тучная продавщица с маленьким, ярко-розовым ртом и удивленно приподнятыми бровями-ниточками.
В помещении нет никого, кроме меня, этой женщины и... парочки сытых, но всё же бродячих котов.
На свой страх и риск покупаю пирожок с вишней, бросаю на ветхий стул почти что пустой рюкзак. Усаживаюсь поудобнее – и встречаюсь взглядом с котом.
Самый смелый из парочки, шпротно-серый, запрыгивает на стул рядом, едва не сбросив рюкзак, и смотрит мне прямо в глаза. На меня – не на пирожок, хотя такое я бы еще понял.
Я смотрю на него в ответ. Он моргает. Моргаю следом, нарочито медленно, как будто отражая его жест. Кот издает неясный звук, больше похожий на смех, и... подмигивает?
– Какая глупость! – снова говорю вслух и быстро поднимаюсь с места. Кот шевелит ушами в негодующем жесте, но со стула слезать не спешит. Когда я отворачиваюсь, он не делает даже попытки украсть вишневую сдобу.
Подхожу к продавщице – всё той же дородной даме – и быстро произношу:
– А скажите, сливки у вас есть? – Я оборачиваюсь и почти вижу довольную улыбку шпротно-серого. Его спутница, юркая черная кошка, снует рядом, но стулья не занимает.
– Только к кофе! – отрезает дама, брезгливо поджимая губы. Ее голос напильником режет уши, и я удивляюсь, как эта женщина вообще могла позволить двум кошачьим обитать под крышей пекарни. Молча киваю в ответ и расплачиваюсь за кофе, доплачивая по двадцатке за каждую порцию сливок.
Я – студент, мне откровенно сложно тратить на добавки к напитку больше, чем стоит само питье, но кошачьи взгляды, направленные на меня, слишком внимательные и слишком умные, чтобы им отказать.
Отхожу к своему столику, держа на весу опять же советский, крепкий граненый стакан – и две порции сливок для кошек. Сливок совсем немного лью в кофе, чтобы его можно было хотя бы пить (о наслаждении вкусом даже не заикаюсь), а остальное отдаю случайным компаньонам.
Черная кошка тут же окунает острую мордочку в угощение и шумно лакает, разбрызгивая капли по давно не мытому полу. Шпротно-серый смотрит на сливки, потом – на мой мутный кофе.
– Ты же не собираешься это пить? – неожиданно произносит кот, и я подрыгиваю на стуле.
Послышалось? Точно послышалось! Такого не может...
– Хотя я и есть бы здесь не советовал. Но ты, смотрю, уже начал. – Он замолкает, делая глоток сливок, и я пропускаю вдох. Смотрю на шпротно-серого во все глаза, потом – осматриваюсь в поисках хозяйки пекарни, но она, как назло, ушла.
– Ты чего это такой пугливый? – усмехается кот, довольно облизываясь после трапезы. – Говорящих котов не видел?
– Не видел, – честно отвечаю я, под столом ущипнув себя за руку. Тест провален – это не сон. – Видимо, ты такой первый.
Шпротно-серый смеется.
– Ну ты дурак. Все коты, вообще-то, говорящие. Но с иными людьми говорить – только время попусту тратить.
– И что ты... – произношу, всё еще не веря ушам. – Ты прямо как Бегемот?
– Бегемот! – Собеседник фыркает, распушая и без того пушистые усы. – Борис Геннадьевич Матвеев. Для своих домашних – просто Боря. Черный, конечно, но совсем не огромный. Заговорил разок с этим Булгаковым, а тот возьми и сдай с потрохами...Еще и наплел неизвестно чего. Да еще "Бегемот", "Богемат" ему, мол, не звучит, а "Борис" – вообще несерьезно. Тьфу! Вот и говори с писаками после этого... – Он стрельнул в меня подозрительным, острым взглядом. – Ты там не писатель, случайно?
– Я? Точно нет! – заверяю я, активно размахивая руками. В психушку звонить пока некому – значит, можно уже не стесняться.
– Тогда хорошо, – кивает мне шпротно-серый. – А то вышло бы как с "Бегемотом"...
– А тебя как зовут? – делаю целый глоток странного мутного кофе – для храбрости. Желудок сводит мгновенно, зато ясность мысли становится очевидной.
– Василий. Беспородный, бездомный, для некоторых – бессовестный...
– А почему бессовестный?
Василий мнется:
– Так я только твой пирожок не стащил. Очень вишневые не люблю. А вот будь он с капустой и мясом... Но мы сейчас не об этом.
– А о чем? – Входя во вкус, делаю еще глоток. Отламываю маленький кусочек сдобы: если закусывать, кофе вполне ничего.
– О людях, конечно, – поясняет мой собеседник. Чёрная кошка, представленная просто Чёрной, лакает вторую мисочку сливок, не отвлекаясь на разговор. – Вот бывают непроходимые идиоты: им хоть обморгайся, хвостом двести раз покрути – совсем ничего не поймут. Мяукнешь – "ну что разорался?"... Болваны! С такими не то что поговорить, с ними жить не очень-то хочется. Но выбирать не приходится, знаешь ли: холодно, голодно, всякие гады пинают... – Васька вздыхает. – А есть вот такие, как ты. Эти и сливками угостят, и не будут орать на пол-улицы: мол, нечистый вселился в кота, нужно вымыть в святой воде...
Шпротно-серый вещает про "очень умных людей", а я сижу, потупив взгляд и четко понимая, какое немыслимое оскорбление я нанес тому черно-белому толстяку.
И он тоже хорош – показывать мне такое! Вот приду и поговорю, теперь-то я всё про них знаю...
– ...но таких редко встретишь, – заканчивает Василий. – Вот ты думаешь, эта женщина, – он кивает на пыльный прилавок: продавщица всё так же отсутствует, – с нами когда-нибудь говорила? Конечно, нет, – отвечает уже за меня. – Ей просто всё равно, есть ли здесь кто-то, кроме нее самой. Нас не замечают, поэтому мы здесь живем. – Василий опускает взгляд и добавляет совсем негромко: – Правда, осталось недолго.
Чёрная перестает лакать сливки и прижимает уши к голове. В ее зеленых кошачьих глазах столько безнадежности и страха, что мне становится не по себе.
– А что случилось? – осторожно спрашиваю я. Василий, конечно, и сам бы всё рассказал, но вежливость требует спрашивать самому. Кот мотает головой. После – перебирается ко мне на колени и едва слышно мурлычет. Я чешу его за ухом.
– Скоро приедет проверка, – терпеливо поясняет он. – А потом, знаешь, новое руководство, всякие там санитарные нормы. Выгонят нас – не поморщатся. А идти-то куда? На помойку или в подвал? А знаешь, как там живется?
– И что же делать? – произношу осторожно. Раньше я и не думал о том, как тяжело бывает простым кошкам. Мне всегда казалось, что они – беспечные лежебоки, не знающие ничего о настоящих трудностях жизни. Дескать, даже бродяжек подкармливают старушки, да и подвалы открыты почти всегда... Но смог бы я сам делить с ними такую судьбу? Об этом я задумался впервые.
– Да если б я знал! – сокрушенно вздыхает Васька. Смотрит на блестящую посуду, где минутами раньше были жирные сливки, и уже тянется к моему кофе – не иначе как с горя. И в этот момент становится – сразу – понятно, что напускные наглость и веселость у кошек лишь до близкого знакомства. Потом они, как и люди, открывают свои проблемы, и наверняка втайне тоже с надеждой ждут помощи.
"Нужно взять их к себе!" – сражает первая мысль. На приюты надеяться не приходится: они все содержатся волонтерами и под завязку забиты. Но живу я в общаге, где пару кошек выгонят вместе со мною взашей... Если их не успеют съесть раньше оголодавшие жители секции.
К сестренке – не вариант, чёрно-белый на птичьих правах и вымолен литрами слез.
Что же еще?
Я непроизвольно кошусь на свой старый, ветхий рюкзак: в нём кошелек, небольшая бутылка воды, билет в Санкт-Петербург – ехать мне через месяц, но я везде ношу его с собой. И вдруг меня осеняет.
– Санкт-Петербург! – почти кричу я. Встречая взгляды котов, растерянно-удивленные, поясняю. – Там кошки живут, где захочется. И, как говорят, очень неплохо живут.
Я вспоминаю истории о знаменитых, гордых котах Эрмитажа, о полосатом хранителе пышечной и о кошачьих кафе.
– И памятников много... – задумчиво говорит Васька.
– И открыток! – подхватываю я. Чуть подумав, быстро добавляю: – Только нужно уметь ловить крыс.
Василий с Чёрной смотрят друг на друга, и в их глазах зажигаются огоньки. Почти хором отвечают:
– Мы умеем.
Я облегченно выдыхаю, но коты до сих пор озадачены не на шутку. Они смотрят по сторонам, затем – на меня.
– Только как нам туда попасть?
– Да у меня есть билет...– растерянно произношу, уже думая, что нужно сделать, чтобы провезти пару кошачьих в их новый дом на Неве. Паспорт, прививки, отдельная переноска...
– И ты возьмешь нас с собой? – недоверчиво смотрит Васька, но его усы топорщатся вперед, выражая волнение и интерес. Я понимаю, что собираюсь устроить форменное безумство, но уже не могу бросить тех, кто доверил мне страшную тайну, изменившую всю мою жизнь, – знание, что все коты действительно умеют говорить.
– Возьму. – Улыбаюсь, кивая, и открываю пошире рюкзак.
В нашем маленьком городе двум котам действительно негде укрыться, но, если верить всем сказкам, Коты Петербурга направляют и берегут своих самых разных собратьев.
А раз уж сказки точно существуют, им непременно, точно повезет.
Васька и Чёрная прыгают в мой рюкзак и, недолго толкаясь, устраиваются почти с комфортом. Дно провисает, но всё же не рвется, и я не могу сдержать радости, ведь в автобусе так ехать проще, чем объяснять всем подряд, почему за мной ходят коты.
Уже выходя из пекарни, я тихонько шепчу компаньонам:
– А рассказ о вас написать можно?
Васька фыркает и ворчит:
– Ты же, вроде бы, не писатель.
– И всё же?
Секундное молчание сопровождается громким сопением и мягким тычком лапой в бок.
– Только, учти, без всяких там "Бегемотов"!