– А ты знаешь, что летом птицы живут среди вас? – слишком серьезно спрашивает она, наклоняя голову вбок. Прядь каштаново-рыжих волос, выбившись из высокой прически, покоится на ее шее, отливая состаренной медью.
Ее голос – хрустальный звон тысячи колокольчиков – тихий и удивительно мелодичный.
– Только летом? – хмыкаю я. Вообще-то, Алиса читает и говорит удивительно умные вещи. У нее совершенно особенный взгляд на мир и множество самых невообразимых талантов. Но иногда она выдает чистейший, очевидный бред. Она даже не орнитолог – студентка педагогического факультета, будущий учитель музыки – но у нее есть помешательство на птицах. А если быть точным – на том, что они превращаются в разных людей и ходят себе, и живут – закупаются в магазинах, едут в автобусах на работу, заводят отношения и, ненадолго, семьи.
Алиса смотрит на меня глазами испуганной лани. Через минуту – отводит взгляд и, глядя на новенькие ботинки, произносит себе под нос:
– Не только. Примерно с начала весны.
Я раздраженно морщусь. Для нее эта тема – идея-фикс – то, о чем можно беседовать дни напролет, упорно игнорируя все доводы светлого разума и науки.
Ветер играет подолом ее платья, цветастого и очень легкого. Другого Алиса не носит.
В этих ее эфемерных, воздушных нарядах она сама кажется неземной, слишком контрастной с устойчивой серостью города. Будто сейчас разбежится и тут же взлетит – прямо к небу и к звездам, как...
– Птица, – отрывисто произносит моя знакомая. Я слежу за направлением ее руки и вижу леди в белом пончо, очень высокую и худую. Она даже приподнимает колени, гордо вышагивая по асфальту, что придает ей огромное сходство с цаплей. Мне кажется, она об этом знает, однако не спешит скрывать.
– Может, просто плохая привычка, – крайне злобно фыркаю в ответ. Секунда тишины.
Когда Алиса снова говорит, в ее глазах сияют огоньки, которые именно мне не предвещают хорошего.
– Вот ты ни разу воронов не видел? – выделяет каждое слово, будто бросается на меня. – Мрачные типы, вечно недовольны... Таких попробуй не узнать! А воробьи? Такие маленькие, ходят группами и вечно норовят стащить... как булочки на городском рынке. Помнишь? – Булочки помнил. Хитрые крылатые создания пролетали мимо прилавков, отрывая кусочки сдобы. После – возвращались к потолку, чтобы поесть в своем укрытии, сбежав от гнева невнимательных торговцев. Это – помню. А вот людей... Шпана как шпана, что тут скажешь. На птиц они не очень-то похожи. – Галки – заметнее всего. У них глаза по цвету разные: у кого-то практически желтые, а у других – стального серого цвета. Это потому что те, когда-то будучи людьми, слишком часто смотрели в дождливое небо. Вот глаза у них и посерели.
– А голуби тогда?.. – почти смеюсь. Шутка про памятник просится очень давно, а память о новенькой кепке, разукрашенной пернатыми вандалами, не покидает меня до сих пор.
Алиса в ярости. Сидит, не двигаясь, и раздувает ноздри, словно разгневанный бык. Но при этом смотрит на меня, как на неисправимого придурка, не понимающего ничего.
Продолжает:
– Голубям и так неплохо. У них, знаешь, немного другой взгляд на вещи. Им нравится птичья жизнь. Быстро живешь и быстро умираешь. Попадаешь в когти к кошкам, дерешься за крошки хлеба и...
– Оставляешь свой след на памятниках, – беззлобно добавляю я. Алиса только фыркает.
– А люди? В чем вообще плюсы жить, как человек? Кредиты, ипотека и счета. Работа, обязанности, тотальная нехватка времени. Еще и за еду приходится платить. Кошмар!
Наконец-то совсем не выдерживаю. В памяти всплывает давка по утрам, когда толпа вжимает тебя в стену, вечные крики начальника и тот момент, когда ты отдаешь часть кровно заработанных за то, чтобы тебя не выгнали на улицу. Зато свое жилье... А птицы – без забот. Куда ты прилетел – там и живи. Добряки ставят сотни кормушек, ответственности никакой. А осенью можно на юг... Будь внимательней – и будет тебе счастье. Разве это большая плата за крылья?
Я ждал, что она разозлится. Но губы Алисы растянулись в счастливой улыбке. Ее взгляд, ее образ вдруг стал особенно томным, загадочным и неземным. Как будто она прямо в этот момент вспоминала что-то хорошее.
– Плюсы?.. Чашка кофе по утрам и пончики из "нашего" ларька. Возможность прикасаться кожей, чувствуя, как бьется пульс. Чувствуя тепло, не скрытое и оттого удивительно яркое. Шанс ничего не бояться, сбросить на целый миг руку костлявой со своего плеча. Шанс побывать в вашем мире, огромном и ярком, наполненном сотней вещей. Объятия и поцелуи, музыка виолончели и ужины при свечах. Множество чувств, отличных от наших инстинктов. Что-то, кроме холода, и боли, и нужды куда-то убежать. Плюсы? Свобода воли. Память о предках, возможность прийти на могилы. Дом, постоянный, который не вырубят и, скорее всего, не сожгут. Отсутствие риска стать чучелом или игрушкой, на целую вечность запертой в клетке. И... книги. Волшебный дар и целая жизнь на тонких бумажных страницах. Наша свобода в крыльях, но ваша... Она внутри. – Алиса смотрит на меня. Ее взгляд, прямой и открытый, слишком серьезный для ее возраста, доходит до самой души. Мне больше не хочется шутить. Ни над ней, ни над этой глупой затеей про птиц, потому что все это звучит до безумия искренне и правдиво.
– А что осенью? – негромко спрашиваю я. Моя ладонь касается ее руки: она теплая и очень мягкая. Алиса грустнеет и обнимает меня. Шепчет куда-то в волосы:
– Улетаем. Кто-то, конечно, зимует... Но там все гораздо сложнее.
Я втянут в этот абсурд. Но рядом Алиса – живая и теплая, слишком другая для сумасшедшей. Честная и говорящая несусветицу, в которую я верю все больше с каждым движением секундной стрелки.
– А вы можете стать людьми насовсем? – совсем тихо интересуюсь. Мне не хочется ее терять, неважно, куда она "улетит": на юг ли, в другую страну, да хоть на другую планету. Не хочется – и это главное.
– Совсем изредка – можем, – я чувствую, как она медленно качает головой, задевает носом мою шею. Он холодный, но я не ежусь. Алиса так близко, что я чувствую ее дыхание на коже и слышу биение ее сердца. Оно бьется ужасно быстро. Как у птички, пойманной в клетку. – Но такие не могут жить долго. Приживаются и начинают думать, как вы. Перестают радоваться мелочам и в итоге не могут себе простить, что променяли собственные крылья на вашу наземную жизнь... Как быстро они забывают о главном! Как быстро забуду об этом я... – отчаянно шепчет она, и ее мелодичный голос, впервые за наше знакомство, дрожит.
Я держу ее в крепких объятиях.
На следующий день я дарю Алисе сборник сочинений Брэдбери – и она влюбляется в "Вино из одуванчиков". Следом идут веселые рождественские сказки, и выясняется, что она никогда не слышала про Рождество. Я обещаю однажды отпраздновать вместе.
Когда Алиса прощается с книгой, закрывая последнюю из страниц, я дарю ей что-то еще и подумываю о том, что пора познакомить ее с "Гарри Поттером".
Мы пьем много кофе и много смеемся. Говорим до утра и не отпускаем руки друг друга.
***
Осень застает врасплох.
Алиса исчезает в один день, бегло поцеловав меня на прощание.
Ее отсутствие ощущается потерянным кусочком пазла – моя жизнь становится незавершенной.
Я скучаю по ее цветастым платьям и непослушным почти-рыжим волосам. По мягкому голосу, по теплым рукам. По ее мечтательной улыбке и – самому не верится – частым рассказам про птиц.
Я пью много кофе, уже один. И не сплю четвертую ночь. Мне кажется, это прекрасный способ сбежать от возможной ответственности – рассказать, что я, дескать, птица, которая ненадолго стала сидящим с тобой человеком.
Я часто ругаю себя за то, что поверил нелепым бредням. Но знаю, что поверил бы еще три сотни раз, лишь бы Алиса снова вернулась ко мне.
Иногда мне мерещится стук в окно. Но когда я к нему подхожу – никого, разумеется, нет. И, честно признаться, я начинаю думать, что сумасшествие вполне заразно.
Снова стук.
Я подбегаю так быстро, как только позволяют мои ноги. Неловко скольжу по старому ламинату, оставшемуся от прошлых хозяев.
И вижу... соловья, хотя до этих пор заставал эту птицу лишь на чужих фотографиях.
Он, осев на подоконник, долго смотрит в мои глаза самым знакомым из взглядов – открытым и честным, ставшим родным за ушедшее теплое время. И я, не найдя было слов, только киваю в ответ, говоря, что, конечно, узнал.
Мой соловей не хочет улетать. Он (точнее, она) знакомо склоняет голову вбок и явно чего-то ждет.
Все сомнения исчезают: сложно не верить в сказки, когда они сами стучатся в твое окно.
И, открывая створки пошире, я почти что кричу, не помня себя от счастья:
– До новой весны, дорогая Алиса! До новой весны...