Он поспешно зашел в квартиру, затворив тяжелую обшарпанную дверь. В доме было тепло и очень спокойно. После темных улиц и переулков, крутых лестниц и подъездов, пропахших неизвестно чем, прибытие сюда казалось огромной удачей. Ровный свет люстр и гирлянд, развешенных даже в узеньком коридоре, создавал ощущение праздника, а запах домашней выпечки щекотал ноздри и будил воображение, преподнося картины одну заманчивее другой. Полынь и засушенные розы, расставленные по всем комнатам в красивых прозрачных вазах, распространяли в воздухе нечто томно-сладковатое, непривычное поначалу, но родное и необходимое потом.
Мужчина вздохнул и расслабился. Наконец-то он вернулся. За время своего отсутствия он успел побывать врачевателем и палачом, вдохновителем, разносчиком плохих и самых лучших новостей, начальником и подчиненным, колдуном и негодяем, волшебным пенделем под зад... Кем только он не был для столь огромного количества людей.
Забегался, умотался, почти потерял себя и силы идти куда-то еще. Работа, каждый раз новая, осточертела настолько, что впору самому полезть в петлю.
Да только нельзя. Терпи, тяни, вытягивай других... И даже не думай об освобождении! Рано тебе еще.
И все-таки он вернулся. Вырвался на пару мгновений-деньков, получил заслуженный отпуск. Он бы мог назвать себя абсолютно счастливым, но пока для этого не хватало одной детали...
– Наконец-то. – Она вышла из кухни – как всегда, незаметно. Невысокая, в цветастом платье, поверх которого красовался расшитый фартук. Белорукая, тонкокостная, с удивительной нежностью в светлых глазах. С лентами и живыми цветами в длинных косах, на свету отливающих красным. Он улыбнулся. Несмотря на долгое ожидание, из раза в раз кажущееся бессрочным, его жена по-прежнему была спокойна. Она, как и всё в их общем жилище, совсем не менялась, независимо от количества прошедших в его отсутствие лет. Казалось, будто женщина все это время даже не выходила на улицу, хотя он, конечно же, знал, что это не так. У нее была своя, особая работа. Пока любимый мотал свой срок, волчком вертясь по всему свету, жена вела службу в привычной спокойной манере, из раза в раз сменяя сотни лиц. Она была заботливой сиделкой, священником и бездушным чудовищем, матерью и ребенком, проводником и уравнителем, а чаще всего – утешителем... Она прижимала к себе и прогоняла страх, успокаивая отчаявшихся, она же вела за руку к неизбежной судьбе, презрев мольбы и обещания. Но больше всего она любила согласие: к таким людям, уверенным в собственной жизни и не жалеющим ни о чем, без страха смотрящим вперед и идущим за ней без колебаний, она относилась с особой нежностью, провожая их в путь, как собственных любимейших потомков.
Она была добра ко всем. Даже взяла в их жилище несколько бесполезных, но удивительно ласковых морд: побитую собаку без большей части уха, слепого кота и второго же, покалеченного в ничто – попавшего в тяжелую аварию умного и преданного крыса, сову с дырой от выстрела между крыльями... И мужчина, признаться, ненавидел бы этих животных, если бы не знал наверняка, как их присутствие скрашивает тяжелое ожидание. Если бы не видел, как с каждым разом они становятся здоровее и лучше, как прозревает ослепший кот, как заживает рана совы. Исцеление приходит не мгновенно, но их страдания облегчены уже давно – дело только за внешними сторонами. Их бы подлечить – и в путь, туда, куда им следует податься дальше. Да только жена не пускает. Уже множество раз ходила по просторным комнатам, гладила каждого из питомцев и тяжко вздыхала: "Вот скажи мне, как я их отпущу? Людей-то ладно, их кто-то ждет. А эти? Посмотри на них! Они и раньше не были нужны... Вот и пострадали, бедняги. А я их люблю". И он, растроганный, всегда сдавался.
Поэтому в нечастые визиты приходилось терпеть весь этот зоопарк – впрочем, благоразумно отсиживающийся по комнатам во время очередного прихода мужа чрезмерно доброй хозяйки.
Он развел руками и разулся. Повесил пальто на крючок и прошел за ближайшую дверь, туда, где запах пирога становился ярче и соблазнительнее. По дороге поцеловал жену, заражаясь и заряжаясь ее вечным инертным спокойствием. Оно ядом разлилось по венам, дошло до мозга, привыкшего к напряжению, и растеклось по телу сладким изнеможением, расслабив ноющие мышцы. Он не имел права жить так, как она, но в короткие перерывы между странствиями неподвижное тепло домашнего очага было недолгим, но позволительным. Блаженство.
Жена умела молчать и пекла прекрасные пироги. Она мастерски вела хозяйство и за столько лет перестала его осуждать, осознав, что это просто-напросто бесполезно. Она гладила его по руке и взъерошенным волосам, пока он, подобно варвару или же оборотню, набивал рот, а после и брюхо вкуснейшей на свете выпечкой. Пока, захлебываясь и проливая, жадно пил кофе, и чай, и какао – напитки богов, на которые ему никогда не хватало времени и сил. Она понимала без слов и дарила ему, насытившемуся, но бесконечно усталому, самые нежные из своих поцелуев и ласк. Укладывала спать на чистое и гладкое белье и, ложась рядом, долго что-то шептала, как мать своему дитя, как Мадонна неисправимому грешнику. И он засыпал, погруженный в ее успокоительный шепот, в запах цветов в ее волосах и невесомый шорох лент. В чувство белой прохладной руки на собственном лбу и горячего дыхания в висок. В спокойствие и сладость, в ощущение чуть большее, чем просто бытие.
Эти минуты, часы, а иногда и дни пролетали одним бесконечно прекрасным мгновением. Но и оно однажды кончалось. Мужчину не вызывали звонками и почтой, не сообщали точных рамок и причин возвращения в вечную службу. Он просто чувствовал. И все.
Вырывался – вырывал себя – из благостного плена, выпивал последнюю чашку чая, целовал жену и не мог на нее насмотреться. На ее белые руки, на расшитые платья,
на ленты в длинных волосах. Она провожала его улыбкой и вечным вопросом: "Ты скоро приведешь кого-нибудь?". И он приводил. Приводил, потому что визиты домой всегда означали: вскоре новому гостю придется ненадолго остановиться у них, прежде чем продолжить свой путь. Из раза в раз. Почти традиция. Он кивнул, вновь услышав эти слова. Она улыбнулась, радостно, словно ребенок, и суетливо залепетала о том, что обязательно снарядит в приданое гостю свой самый лучший и вкусный пирог. На дорогу обратно или же для того, чтобы угостить упокоенных близких, ждущих на той стороне.
Он вновь кивнул. Накинул пальто и обулся, надевая личину начальника и врача. Напоследок обнял жену, отдавая ей взятый покой, – и вышел за дверь, отгоняя ненужные, сладкие мысли. Он должен был идти вперед и вести за собой других. Он был Жизнью, а значит, не мог расслабляться и отступать. Даже если очень сильно хотелось.
Его жена еще долго смотрела в закрытую дверь. Теребила в пальцах угол цветастого платья и бесконечно желала непутевому мужу удачи. Разлука давно перестала пугать, а сроки не могли ее расстроить, нарушив первозданную, извечную гармонию. К ожиданию Смерти было не привыкать. Она его, конечно же, дождется.