Болезнь юной Элайзы была очень редкой. Спасенная чрезмерно заботливыми врачами, не давшими малышке спокойно уйти на тот свет, она жила в окружении каминов и тёплых чашек, множества грелок и одеял. Жила так даже летом, без права выйти на улицу. Самый легкий свежий ветерок был для Элайзы смертельно опасным, а необычная холодность и нездоровая, болезненная бледность отпугивали всякого, кому доводилось увидеть это необыкновенное создание.
Температура Элайзы никогда не равнялась привычным, близким к норме тридцати шести. Температура в ее доме никогда не опускалась ниже двадцати пяти градусов (и это с обилием всяких вещей для согрева). Элайза не умела согревать себя, а значит, не умела жить, но ее сердце упрямо отстукивало нужный ритм, а костлявые, тонкие пальчики отыгрывали “Fur Elise” с живостью ничуть не меньшей, чем пальчики любого из других детей. Элайза слишком хотела жить, и поэтому не сдавалась, не теряя надежды даже в самые тяжелые дни.
Родители оставили ее в младенчестве, не в силах справиться с болезнью, а главное – с собственным чувством вины, ведь именно их коварные, непредсказуемые гены слились в комбинацию, ставшую для дочери фатальной. От них не осталось ни писем, ни фотографий, даже напутствия не нашлось, и это радовало Элайзу и огорчало одновременно. В солнечные дни она думала о том, что переживала бы все сильнее, если бы знала, что ее когда-то любили; в дождливые, наоборот, ужасно жалела о том, что оказалась ненужной даже людям, подарившим ей целый мир. Так или иначе, лица мамы и папы никогда не всплывали в ее светлой памяти, и единственным человеком, которого девочка могла назвать родным, была ее чудесная, очень добрая бабушка. Эта бойкая и трудолюбивая женщина вязала пледы и шарфы, салфетки и новые платьица для Элайзы, выбирая для этого самую теплую шесть. Она превратила почти что весь дом в уютный вязаный мир, наполнив его светом и запахом пряных духов. Она любила девочку гораздо больше, чем себя, и была заботливой и нежной, словно какая-нибудь святая. И вязала, вязала, вязала... Пока в итоге не устала. Потом она состарилась и умерла, но внучка этому ничуть не удивилась: она знала, что люди становятся старыми, если решили устать, а после наступает смерть, потому что, когда ты старый, иначе просто не бывает.
Бабушка взяла с собой запах духов и свет – видимо, чтобы как-то согреться в мифическом мире забвенья. А Элайза осталась одна. К этому времени она научилась заказывать одежду и еду, оплачивая их на деньги из наследства, и оставлять под дверью мусорный пакет, который забирали сутулые и мрачные уборщики. Элайза научилась писать письма, но ответа на них никогда еще не получала. Все ее дни были очень похожи, за исключением разве того, что в дождливые, хмурые вечера тоска по мудрой, теплой бабушке усиливалась в разы, иногда мешая уснуть. Тогда Элайза садилась к окну и долго смотрела на звезды. «Звезды, – думала она, – созданы Творцом для тех, кому при жизни достались болезни, ни не нашлось даже крошечного Хранителя – ведь больных людей действительно очень много, а ангелом не всякий может стать. Поэтому тем, кто остался без этой помощи, были подарены маленькие огоньки, горящие в небе, словно волшебный маяк. Звезды проживали жизнь с людьми, подбадривая их сиянием, а после угасали вместе с ними, оставляя лишь блестящий след в полночных, тихих небесах». Элайза смотрела сквозь стекла и знала, что ей, возможно, тоже досталась звезда, быть может, даже та, что ярче всех... Но звезды оставались холодными и безмолвными, а девочке очень хотелось поговорить, быть нужной кому-то.
Раз в год ей это, впрочем, удавалось. Не то от родителей, не от каких-нибудь дальних знакомых, на адрес Элайзы всегда приходила посылка. Один и тот же усатый курьер просил подписать необходимую бумагу и уходил, оставив на пороге коробочку, обклеенную скотчем и бумагой. Элайза всегда открывала ее с волнением: на день своего рождения она никогда ничего не заказывала (так как считала этот праздник очень скверным), но посылка всегда приходила. На ней не было обратного адреса, к ней никогда не прикрепляли писем и открыток, но девочка знала, что отправитель всегда был один. Ей это подсказывало содержимое: из года в год в их скучную квартиру кто-то отправлял коробочки со свитерами, теплыми и разноцветными. Разумеется, ручной вязки. Кто-то часами сидел со спицами или крючком, подбирал красивые нитки, угадывал нужный размер. Кто-то, возможно, улыбался или читал за работой, а может, думал о юной Элайзе и ее тяжелой болезни. Кто-то очень, очень добрый. Только кто – Элайза не знала.
В ее шкафу тихонько скапливались свитера, взамен тех, что вязала уютная бабушка, и она уже не рисковала замерзнуть. Тысяча и один свитер, все, как на подбор, с добротной, крупной вязкой, рядами выстраивались на полках, ожидая звездного часа. Храня тепло заботливых и чутких рук того, кто однажды связал их всех для Элайзы.
– Еще немного и... – Последняя петелька, крайний ряд. Руки выписывают в воздухе узоры, спицы легко позвякивают, соприкасаясь, а маленький рыжий котенок вовсю шалит и играет с клубком, то и дело рискуя запутать толстые нити. Ангел-хранитель Элайзы вяжет ей новый свитер, намного теплее и лучше всех предыдущих, тот самый, что, может статься, поможет малышке выйти на улицу без опаски.
Этот подарок он хочет доставить ей сам.