Я собираю души городов.
Каждый раз, выходя из случайного транспорта, будь то электричка или попутка, я стараюсь закрыть глаза – и открыть их как можно медленнее. Вдохнуть новый воздух поглубже, почувствовать вкус и оттенок. Почувствовать кожей общее ощущение: приятное или не очень, холодное или теплое. Это нужно затем, чтобы вникнуть в открывшийся мир, ощутить его как-то иначе – и поймать душу города, которую не увидишь случайно.
Души городов запрятаны поглубже, чем людские. Они однозначнее и честнее, ярче и проще. В них нет раздражающей, иногда непонятной двусмысленности, змеиного лицемерия и карнавала масок. Городам не нужно подстраиваться под социум, и все они являются собой, выражая приятную благосклонность или же ярую неприязнь. Конечно, не всем и не каждому: только тем, кто действительно хочет узнать.
Список мест, где мне удалось побывать, ничтожно, катастрофически мал. При всей любви к новому и интересному, я – неисправимый прагматик, целиком и полностью зависимый от простейших, мелких деталей. Порой я завидую тем, кто способен собрать свой дорожный рюкзак и пропасть на неделю, а то и на месяц, взяв документы и, может быть, кошелек. Но вскоре становится ясно, что города в чем-то, все-таки, очень похожи с людьми: если их слишком много, а времени просто в обрез, ты не узнаешь ровным счетом ничего. Множество ярких и поразительных личностей пронесутся перед тобой в урагане, в калейдоскопе событий и лиц, а на выходе ты получишь, дай бог, отголосок. Больше о встрече, чем о ее составляющих.
Поэтому я путешествую тихо и вдумчиво, выделяя несколько дней на знакомство. Чтоб погулять по новым-старым улочкам, посетить все укромные уголки и маленькие забегаловки на отшибе. Достопримечательности – реже. Они слишком похожи на новый парадный костюм, в каких встречают на первых (и чаще последних) приемах. Они словно маска, закрывшая суть, искусственный образ души, созданный только для невнимательных глаз. Достопримечательности выбирают те, кто хочет составить беглое впечатление, встретиться взглядом и не испытать неудобства. Они всегда слишком красивы, чтобы отталкивать. Но зачастую и слишком пусты, чтобы притягивать чем-то действительно настоящим.
Сказки тоже боятся людей. Поэтому редко заходят в такие места, уступая площадки и площади громоздким городским легендам.
Моим первым городом, как ни странно, стал Кишинев. Мне было почти восемь лет, мы путешествовали на автобусе до маленькой деревни в Каушанах.
В ту пору процветал "Билайн". Кишинев, спокойный для южанина, пестрил желто-черной в полоску символикой: зонтами и сумками, кепками, шарфами. Даже наш крупный, удобный автобус был выкрашен в эти цвета. Загорелые люди бродили огромной толпой, но эта толпа была редко-текучей, улыбчивой и без спешки. Сам Кишинев казался мне смесью этих черных и желтых цветов: жизнерадостным, но омраченным. Живым, но инертным в природе своей. Он был высоким и жилистым и без конца хмурил темные брови, из-под которых смотрели глаза – улыбающиеся и блестящие.
Он запомнился мне за двадцать минут ожидания, затянувшихся на черно-желтом автовокзале. Дальше нас долго сопровождала жара, бесконечные остановки и сладкие мысли о море, которое ласково звало к себе, ожидая возле Одессы.
Одесса была не такой. Она была солнечной и очень легкой. Она говорила с явным акцентом, доброжелательным, чуточку твердым. И встречала нас с матерью фруктами и навесными, увешанными цветами балконами. Улицы были просторными, а солнце – ласково-ярким, красящим кожу в бронзовый цвет и высветляющим волосы в белый. Там были сфинксы и пальмы возле фонтанов, большие вечерние корабли и бескрайнее Черное море, чей берег полнился запахом соли и сладкой отваренной кукурузы. Одесса была приветливой, громкой, она виделась мне загорелой и чуточку "в теле", очень крепкой, смешливой и гостеприимной. К ней до сих пор очень хочется возвратиться.
После – несколько лет абсолютного заключения в маленьком и гадком городке. Многим он кажется милым, одноэтажным, но для меня он всегда останется чем-то, отмеченным клеймом моего детства. Это место поныне – "Город Паучьих Сетей", город частых интриг и скандалов в общественном транспорте (даже в нем!). Город, где каждое место несет отпечаток смертей, а в каждом дворе осуждают ближайших соседей. Где следят за твоими шагами и пытаются сделать из тебя... не тебя, а кого-то другого. Если там жить, то только в лесах или не выходя из квартиры. Иначе – верная смерть. Моральная чаще всего.
Отрадой в этом потерянном месте являлись нечастые выезды в Брянск – город получше и посветлее, но все еще слишком чужой, не узнанный мной до конца. Он находился на тонкой границе миров, поэтому толстые стены, построенные для романтиков вроде меня, не сдались после первого – и после многих приездов. Мы как знакомые, волей случая встречающиеся раз в пятилетку, – ничего друг о друге не знаем, но поддерживаем нейтралитет.
В четырнадцать мне удалось попасть в Гомель. Выезд в другую страну занял почти два часа, и новый мир, открывшийся мне, был выше всяких похвал. Гомель встретил тихим уютом, парком с белками и парой книжных. Небольшими, приятными скверами, мягким акцентом и настоящей, чистой жизнерадостностью. На улицах, чистых и аккуратных, улыбался практически каждый прохожий – и эта улыбка была заразительной даже морозной зимой. Гомель нравится всем моим старым и новым знакомым – и нравится мне, как маленький город души. Он, правда, чуточку странный, как все уютные личности, но это только добавляет ему шарма. А еще – мне до сих пор кажется, что Гомель носит очки.
В пятнадцать в моей тихой жизни случилось открытие Киева. До него добираться пришлось тяжело, но забавно: наш автобус тогда задержали на местной таможне. И мы пели песни на островке между фурами и частью леса. Кто-то купил немного еды на разменянные там же деньги, а кто-то достал из кармана игральные карты. То лето было нежарким, не то что в последние годы, поэтому время летело достаточно быстро.
Сам Киев показался очень статным. Он, достаточно строго одетый, держал осанку, раскрывая свои тайны. Быстро и образно, очень ярко. Он говорил об усадьбе Булгакова и уникальном варенье, об истории старого города и соборов. Этим он показался похож на ту женщину-экскурсовода, что сопровождала нас по площадям, покрытым непривычно-крупной, режущей ноги брусчаткой. Склоны Киева чувствовались крутыми, а улицы – сложными для ходьбы, но он во всем этом держался уверенно и галантно. И все мы, приезжие, старались следовать его примеру. Он виделся строгим, но отзывался улыбкой. Он был очень богатым и исторически-крепким, скрывающим множество тайн. Их хотелось бы разгадать и сейчас.
Снова затишье. Город моей постоянной нынешней жизни привязывал меня к себе годами. Раскинув ласковые, понимающие объятия, дышащие недоступной тогда свободой, она встречала измученного человека, закрытого в городе длинных Паучьих Сетей. Калуга не принуждала к себе. Она не принуждала меня ни к чему – лишь встречала с извечной полуулыбкой, позволяя на несколько дней стать настоящей собой. Ее солнце не обжигало, а километры пути казались мне парой недолгих шагов. Ее маленький центр всегда предстает под каким-то новым углом и видится неизведанным. И тайны, сокрытые в переулках, маленькие, но важные чудеса выходят навстречу через пару минут – и через несколько лет. Она любит как мать, как ласковая волшебница, и моя благодарность за это чувство родства остается поистине бесконечной. Здесь – моя тихая гавань. Уголок защиты и встреч с замечательными людьми, место полночных бесед и песен о звездах, случайных улыбок и добрых воспоминаний. У нас с ней платонические чувства. А внешне она… Наверное, очень теплая. И рыжая, безусловно. И волосы вьются, наверное, самую малость.
Возле Калуги – бойкая Тула, пара часов пути. Этот город пока что встретился только проездом, поэтому он один из немногих, чью душу (быть может) получилось увидеть почти что мгновенно. Тула – пряники и маленький аншлаг автовокзала, магазины с открытками и поглощающая жизнерадостность, даже более сильная, чем у скромного, тихого Гомеля. Ей хочется открыться нараспашку, как это делает она сама, и смеяться, заливаясь розовым румянцем.
После нее Москва кажется чем-то чужим. С ней у нас напряженные, странные отношения. Каждый раз с приездом в этот город со мной случается как минимум одно несчастье: отключение мобильной связи, удар турникетом в метро, неожиданной крупный снег в обещанные плюс семь... Эта дама капризна и встречает совсем неприятным сюрпризом, стоит только слезть с электрички. Но провожает всегда улыбкой, как бы странно это ни звучало. Поэтому я возвращаюсь вновь, получаю порцию несчастий, радуюсь день напролет и уезжаю с теплом на душе. Москва изменчива, резка и импульсивна, ее настроение скачет по крайним точкам. Она самоуверенна и своевольна, как девица в дорогом коротком платье: зажимает в пальцах сигарету, прикуривает от зажигалки и выдыхает дым тебе в лицо. А в глазах – большая тоска вперемешку с интересом и, пожалуй, каплей неприязни.
"Москва – как хорошая проститутка, – говорил мне хороший, теперь уже бывший знакомый. – Заплати – и откроет все свои тайны". Он безумно ее любил, каждый раз очаровываясь ее непокорным и вздорным нравом. Мы же так и остались на скрытых ножах, на шатком, но радостном нейтралитете.
Возможно, ей претит мое заторможенное спокойствие, которое так не вяжется с ее ритмом. А возможно, она всего лишь не терпит других, являясь откровенной собственницей.
Ведь мое сердце уже давно, бесповоротно принадлежит... Санкт-Петербургу.
Влюбивший в себя тысячи разных людей, он не обошел стороной и меня. Город мечты и город-мечта. Его низкое, близкое небо приходит ко мне во снах, а особенный воздух, кажется, лечит болезни. Я благодарю его за все с каждым случайным приездом, за каждый маленький шаг по проспекту, за деталь на окне, за желание крикнуть от счастья погромче. За невероятный, с горечью сладкий восторг от мостов и воды почти что на каждом шагу. За то, что лишь там ко мне возвращается жизнь.
Это единственный город, дарящий мне подарки. Прочие чудеса, алмазы других городов, выбираются сами, с удовольствием или опаской, выходят навстречу и даже даются в руки. Петербург же приводит их сам. Множество раз со мной происходили совершенно прекрасные вещи: от концерта на Невском проспекте до случайного человека, открывавшего целый мир. Лишь там удавалось, не помня себя от восторга, наблюдать мастеров, управляющихся с огнем, и слушать музыку, от которой сердце билось громче и чаще в несколько раз. Лишь там можно было попробовать пироги, подобных которым нет больше нигде, и собрать в сувениры бумажных журавликов. И плакать от счастья можно лишь там.
Его душа черно-белая, серая в смеси оттенков, он единственный город, который меняет лицо, при этом всегда умудряясь остаться собой. Он не такой торопливый и быстрый, не такой однозначный, как родная для многих Москва. И поэтому с ним хорошо.
Эта любовь очень чистая и простая, безумная, неудержимая, словно буря. Та, с которой прекрасно видеться пару раз в год, но совершенно опасно жить на постоянной основе. Расставаться с ним больно, но часто необходимо.
И в этом, наверно, моя беда, то, что мешает закончить извечные поиски: я собираю души городов... Но моя давно отдана Петербургу.