Щеки Ренаты стали малиновыми, как пластилин. Да, она не сказала друзьям, что вернется в «Арго». Главным образом, потому что понятия не имела, хватит ли ей духа дойти. Хоть на кофейной гуще гадай.
— А что здесь проис... — осеклась Тина, врезавшись в Лину.
На её лице было выточено то же выражение, что и у красноволосой. Но поругав Ренату для приличия несколько минут, они задушили ее в объятиях, назвали имена девчонок и ответили к хореографу.
Василиса Васильевна оказалась женщиной полноватой и низкой, но грациозной, как гибрид пантеры, балерины и многовековой нимфы. У нее были тонкие черты лица, изящные пальцы, черные глаза и короткие, но такие же грациозные каштановые волосы. Женщина встретила Ренату с материнской любовью, пожурила за то, что так долго не решалась придти, призналась, что без нее все скучали, и пообещала в первое время сильно не напрягать. Ободренная и воодушевленная, с приподнятым настроением, девушка отправилась со всеми разминаться на вторую половину зала, пока Василиса Васильевна заканчивала занятие с группой помладше.
Одно ее огорчало — Тася не ходила на танцы. Её фетишем была музыка.
Тася с первого класса занималась вокалом и играла на виолончели и фортепиано. Закончив музыкальную школу с красным аттестатом, она купила матово-серую электрогитару с серебристыми панелями и белыми головкой и розеткой. Колки на головке, как и подставка под нижнем порожком, были блестяще-черными, с глянцевым отблеском. А еще в этой гитаре были самые настоящие медные струны, струны, на которые мало кто из девчонок отваживался.
Красота пришла взамен полноте, а комплексы остались. И теперь, поняв, что внешний вид не имеет значения, Тася изменила свои стереотипы и приорететы. Прежние мечты, желания и цели потеряли свою ценность, превратившись в прах. Осталась только одна музыка. Но на нее уходило столько времени, что девушка стала отставать по другим предметам. Если в конце семестра Тася не сдаст экзамены по алгебре, физике, биологии и английскому, ее исключат или предложат перейти в другую школу.
Рената искренне желала помочь подруге, тем более амнезия никак не отличилась на ее учебной деятельности, но Тася была упертой, гордой и самодостаточной и желала исправить свои косяки сама, лишь усилия их наглядную схожесть.
— Что он тут делает? — спросила Рената Тину, кивнув на черноглазого.
Тот разговаривал со сверстниками у противоположной стены, пробуя какие-то трюки из нижнего брейка. Девушка перестала растягиваться на «султанчика» и хмуро поглядела на подругу.
— Здесь единственное место, где его не считают отбросом общества, — буркнула она.
Рената приподняла брови.
— Он средний сын Василисы Васильевы, — пояснила Лина, качая пресс и держа скрещенные руки на затылке. Черный мат под ней трепыхался при каждом движении. — Друзья шутят, что он начал танцевать раньше, чем пошел. С пеленок.
— Это тот азиат и долговязый? — вырвалось у Ренаты, прежде чем она успела прикусить язык. — Они — его друзья?
Лина прыснула и перестала качать пресс.
— С этим долговязым, как ты выразилась, — хохотнула она, — ты танцевала вальс на Майском Балу в конце восьмого класса.
Тина шикнула на нее, ткнув локтем в бок. Брови Ренаты поднялись еще выше.
— Что? — пожала плечами Лина. — Об ЭТОМ нам не запрещали говорить.
— Правила всегда можно обойти, — прошипела Тина. — Это в твоем случае, да?
Ее эмоции стали похожи на яростные картины Грекова: пламенеющие, колючие, свистящие, лающие. Эмпатический поток Лины противостоял им то выступающими, то отступающими сентиментально-смелыми порывами. А перед чувствованием Ренаты разыгрывалась битва Армагедона, и васильковые эмоции сплетались с червленными в единый клубок. Она старалась не потерять начало и конец, чтобы потом распутать.
Это было ее миссией.
— Представь себе, — фыркнула та. — Порой лазейки бывают очень полезны.
— Порой кому-то бывают очень полезны тумаки.
Лина побагровела и сузила малахитовые глаза, сверкающие яростью.
— Быть может, ты такая злая, потому что одинока? Неудивительно, что ОН тебя бросил!
Тина вспыхнула, как хворост. В её васильковых нитях мелькнул красный, и они стали стремительно окрашиваться в чернильно-лиловый. Эмпатический поток Лины, наоборот, выбросив в воздух миазы антрацитовых злорадства и злобного удовлетворения, запульсировал темно-небесным.
— Замолчи! Замолчи, немедленно!
— А то что? Снова пожалуешься Лео? Надеешься, что и мы расстанемся? — она показала повздорившей подруге конфигурацию из пяти пальцев.
— Эй, я все еще здесь! — Рената встала между ними, гневным взглядом разгоняя накал. — О чем вы?
Клубок резко распался, словно магнитное поле, державшее его, ликвидировалось. Будто кто-то выключил невидимый рубильник. Тина и Лина сконфуженно опустили головы, промолчав. Остальные удивленно пялились на них. Даже черноглазый исподлобья следил за ссорой, продолжая свою беседу. На его правой руке краснел напульсник, подошва кроссовок была с подсветкой. Они сияли ярче его эмпатического потока.
— Я что, танцевала вальс? Я что... Умею танцевать вальс?
Никто не успел ей ответить, ибо заиграла музыка самого вальса. Обернувшись, Рената увидела репетицию девятого класса для последнего звонка, а руководила ими, как оркестром, Василиса Васильевна.
После Рената уже смутно помнила танец, но одно знала наверняка — дыхание у нее перехватило на все три минуты музыки. Она не могла вымолвить ни слова, а они и не были нужны. Впервые. То, что всю жизнь она выражала губами и словами, отразилось в движениях и улыбках танцующих. В вере в собственное тело. Она понятия не имела, когда это поняла, сразу же или намного позднее, — но в тот день девушка навсегда и бесповоротно влюбилась. Влюбилась без оглядки и сомнений.
Влюбилась в танцы. Заново.
Едва танцующие размялись, как двери спортивного зала с грохотом открылись и внутрь практически кубарем ввалилась какая-то взъерошенная девчонка. Остановив возможное падение стеной, она подняла голову и, увидев, что все на нее смотрели, покраснесла до кончиков волос. Ренате стало жаль ее.
— Эффектный выход, детка! — выкрикнул Вадим из второго ряда, присвистнув.
У Ренаты это вызвало приступ негодования — поверхностный эмпатический поток парня не мог не раздражать.
— На сегодня я забронировала зал! Репетируйте где-нибудь в другом месте! — тут же накинулась на нее Василиса Васильевна.
— Я...
— Мам, она не из хора, — вмешался черноглазый. — Я часто бывал там и ни разу не видел ее.
— Что ты тогда хотела?
— Мм... Я в «Арго» пришла.
— Пунктуальность — не ваш конек, леди, не правда ли? — рассмеялась женщина, но все знали этот смех. И боялись услышать его над своим ухом.
— Простите, я... — девушка неуклюже заправила прядь за уши и нервно покосилась на толпу.
— Пятьдесят приседаний, — пресекла ее Василиса Васильевна тоном, не терпящим возражений.
— Что? — она была ошеломлена.
— Просто делай это, — посоветовал черноглазый, видимо, зная упертость своей матери.
— Я жду, — напомнила женщина, притаптывая ногой, и оглядела собравшихся. — Никто не продолжит танцевать, пока опоздавшая леди не удосужится выполнить правила.
Оскорбленность заиграла в ушах Ренаты гневной симфонией Моцарта. Шумно сглотнув, девушка скинула рюкзак на пол и вытянула руки перед собой. Она не была ни худой, ни толстой, но спортом явно никогда не занималась, потому что уже на десятом приседании ее дыхание сбилось, а лицо побагравело и стало похожим на помидор. Очень спелый помидор. Неоднократно Рената порывалась вступиться за нее, но всякий раз одергивала себя и вновь принимался с неубедительным увлечением разглядывать кончики балеток.
— Шестнадцать, — считала вслух Василиса Васильевна, при этом она была похожа на строгую учительницу балета, готовую за малейшую провинность бить тростью. — Семнадцать.
Ну же, Ненюфар, давай, приказывала девушка себе, это же так просто... Давай, давай, давай, черт возьми!..
— Прекратите!
Рената обернулась на голос и увидела русоволосого незнакомца, вышедшего вперед. Его мужество в маленьком поступке сияло многоцветной отвагой в эмпатическом канале.
— Девятнад... Простите, что? — женщина медленно обернулась на парня, и тот побледнел, как бы не старался скрыть это. — Вы что-то сказали, молодой человек?
— Да, — он посмотрел на своих друзей. — Я сказал, прекратите, пожалуйста. Вы же видите, что она устала.
Девчонка действительно выглядила так, будто сейчас грохнется в обморок.
— Двадцать один. А ты, — она ткнула в парня указательным пальцем, — пятнадцать отжиманий.
— Я всего лишь... — начал было оправдываться несчастный, но она его быстро осекла:
— Ты слышал, что делать!
— Иди, — черноглазый похлопал друга по плечу и снова повернулся к Тине, чтобы продолжить беседу.
На мгновение Рената потеряла из виду эмоции и девчонки, и парня. Все ее внимание сконцентрировалось на собственной обиде. Значит, Лина не смела рассказывать ей про черноглазого, значит, он был отбросом общества, но сама Тина имела право общаться с ним? Ревность ударила Ренату по затылку бейсбольной битой. На несколько страшных секунд она потеряла конроль над собой, и всю её сущность пронзило одно желание. Подлететь к этой воркующей парочке, схватить синеглазую лицемерку за волосы и выплюнуть им в лицо, что она нашла пенал и фотографию.
А потом, перекрикивая эмоции, в её голове прогремел голос Даниила Данильевича. «Замри. Прислушайся к своему сердцу. Послушай, что оно говорит. Если велит бороться, борись до последнего». Но сегодня сердце Ренаты молчало — рано было сражаться. Неподготовленная, она могла повторить битву под Аустерлицем, а подготовившись, — Бородино.
— Рената? — тронула ее за локоть шатенка в очках. — Ты в порядке?
Она кивнула. Да, пока.
— Тридцать, — кивнула Василиса Васильевна девчонке, уже более одобрительно, и повернулась к сыну. — Делай столько же отжиманий.
— Но мам... — челюсть парня стукнулась о пол, и он смущенно посмотрел на приятелей, притихших в ожидании следующей жертвы. — Быть может, не надо?
— Тридцать три!.. Надо, надо, приступай!
Черноглазый вздохнул и стянул через голову футболку. Вымученный взгляд девчонки скользнул по кубикам его пресса, и ее щеки вспыхнули еще сильнее, хотя это уже казалось невозможным.
— Тридцать восемь!.. Постараюсь объяснить вам, лентяи, доступным языком! — продолжала распыляться Василиса Васильевна, ходя взад-вперед с заложенными за спину руками. — Если вы пришли сюда, то должны усвоить три правила, — она вскинула три пальца правой руки вверх. — Я не терплю халтурства, я не терплю халтурства и я не терплю халтурства. Если вы это не усвоите, — сорок один! — нам придется распрощаться. В ансамбле «Арго» собираются лучшие из лучших!
— Но... — заикнулась какая-то мелированная девчонка из третьего ряда, и тут же об этом пожалела. Женщина обернулась к ней коршуном.
— Никаких «но»! Сорок четыре!.. Запомните, никаких «но»! Если вас что-то не устраивает, двери всегда открыты! — она грациозно махнула рукой в их сторону. — Сорок восемь, молодчина!
Черноглазый уже встал и отряхивал колени, а вот со лба предыдущего «заступника» пот катился ручьем.
— Пятьдесят! — произнесла как вердикт Василиса Васильевна и, застонав, девчонка плюхнулась на лавку. — И чтоб я тебя больше в джинсах на репетиции не видела! Поняла? В следующий раз будешь в трусах танцевать!
— Мам, — закатил глаза черноглазый.
Ренату охватила ледянящая и сухая осенняя, словно увядание, тоска. Сиюминутная ностальгия. Девушка ощутила себя предательницей и трусихой, укрывшейся от трудностей. Быть может, вступись она, Василиса Васильевна послушала бы ее. Ведь она, в отличие от всех, чувствовала эмоции женщины.
Эмпатия дана не для личных целей, укорила Рената себя. Она должна помогать другим, пусть даже ценой собственного комфорта. Впредь так и будет, пообещала себе девушка.
Первые полтора часа занятий ребята занимались партером и классикой у станка, выполняя плие, тандю, жете, фондю, фраппе, пти и адажио. После этого Рената мечтала лишь об одном — чтобы ее ноги отвалились и перестали причинять боль.
Черноглазый был рядом, — как будто у него, сына хореографа, имелся другой выбор. Рената так увлеклась растяжкой на нелюбимый поперечный шпагат, что даже заслужила от Василисы Васильевны похвалу. Вот только мучала она себя не ради успеха — ради того, чтобы заглушить душевную боль. Она стояла у балетного станка, лихорадочно цепляясь за него правой рукой и пытаясь с грехом пополам сделать гранд батман, пор де бра, ронд де жамб партер, а он сидел скамейке в своей кобальтово-синей футболке из любимого лагеря и глядел, куда угодно, только не на девушку.
Интересно, парень хотя бы мимолетом, хотя бы иногда, просыпаясь или засыпая, как Рената, на уроках или за обедом, вспоминал о ней? В эти редкие минуты он задумывался ли, что она по нескольку десятков раз на день заходит на его страницу и то с безграничной печалью, то мазохистким упоением листает его фотографии? Задумывался ли он, что каждый вечер, приняв душ и переодевшись, прижимая к себе фотографию, она засыпает? Задумывался ли он, что посреди каждой ночи она просыпается в слезах то по нему, то по Игорю и заедает одиночество сладким, а потом Светлана злится, что она съела её любимые конфеты, с халвой? Навряд ли он задумывался хоть о чем-то из этого, иначе Рената поймала бы хоть один его взгляд.
Лина любила повторять фразу Исидоры Дункан. «Существует три типа танцоров: первые - те, кто считают танец разновидностью гимнастических упражнений, состоящих из безличных и грациозных арабесок; вторые - те, кто сосредоточивается и предает свое тело ритму желаемых эмоций, передавая заученные ощущения или переживания. И, наконец, есть те, кто обращает свое тело в блистающий поток, стихию, полностью подчиненную движениям души».
Лина относилась к последнему типу.
Стоя по колени в речной волне, она пыталась почувствовать реку, растворялась в ней, улавливала движения, порывы, вглядывалась в синосуиды волн. А потом, набрав в легкие побольше воздуха, расставляла широко руки, закрывала глаза и начинала танцевать. В ее голове стремительно проносились воздушные этюды, яростные ронды, свободные батманы, легкие жете, страстные изгибы, а в реальности рождался полный чувства и искренности танец. Ослепленная лучами, Лина словно витала над рекой, едва рассекая бирилловые волны на брызги и извергала изящные, грациозные движения, жесты, кричащие о любви и внутренней боли. Наружу выходило то, что никакая музыка не могла передать, то, что невозможно было сказать словами, то, что нельзя было выразить картиной или донести прикосновением.
Танец для Лины был всем.
Она рождала его новый вид, но это было известно лишь Ренате. Ренате и ее эмпатическому потоку.
Сперва девушка ощущала себя чужой в «Арго», но потом она начала понимать эмоции Лины и отпускала себя на волю. Выучивая на второй половине зала номера: «Восток», «Сон» и «Коробейники», она уже знала, что танцы ее отпустят нескоро. И им не мог помешать даже черноглазый.