Наш маленький театр. Театральная студия Баженова

               



Владислав Матусевич







               




Друзей моих прекрасные черты
Появятся и растворятся снова…
Белла Ахмадуллина




2016 год
Когда  я вспоминаю 50-60-е  годы прошлого века, то на фоне нашего жалкого повседневного быта, отсутствия элементарных удобств и ежедневного прославления по радио и на уроках в школе нашего счастливого детства, мне вспоминаются радостные светлые часы и дни, проведенные в  небольшом уютном особняке на площади Журавлева во время занятий театральной студии Дома пионеров Сталинского района под руководством удивительного человека,  педагога и режиссера Николая Петровича Баженова.
Как он  умел привлечь  к себе нас, зачастую полуголодных двенадцатилетних-тринадцатилетних мальчишек и девчонок, не знающих ничего, кроме трескучих фраз о грядущей победе коммунизма. Мы забывали обо всем на свете во время его рассказов о старом МХАТе и его корифеях, о великой русской культуре в дореволюционную эпоху. Он использовал любую возможность во время репетиций, чтобы повысить наш культурный уровень, рассказывал, как  надо вести себя в обществе, здороваться со старшими, уступать  место в транспорте… Я помню даже, как он показывал девочкам различные  приличные варианты положения их ног,  когда они   сидят на стуле или диване.
-Нет, не так и не так,- демонстрировал  он сам,  расставляя ноги или располагая их кренделем. – А только вот так, вместе, влево или вправо.
А нас, мальчиков, учил, как пользоваться носовым платком и как общаться с женщинами. И тут же сам показывал пример джентльменского отношения к прекрасному полу, хотя, по-честному сказать, назвать прекрасным полом директора Дома пионеров Надежду Ивановну или  завуча  Изабеллу  Семеновну  можно было только условно. Но он тут же вставал при  их появлении в нашей комнате или уступал им место при выходе из дома.
 Это была настоящая школа жизни. Пожалуй, не было  таких положений в нашем повседневном  быте, которым он бы не дал свою оценку… кроме политической обстановки в стране. Он никогда не касался этой темы. А время ведь было страшное. Начало  50-х годов, когда еще был жив Сталин, вошло в нашу историю как период  очередной расправы над ленинградской интеллигенцией и новой волны антисемитизма. В Минске был убит  главный режиссер Еврейского театра   Михоэлс, да и сам театр был закрыт, начались гонения на Камерный театр и его руководителя Таирова… Уже после того, как я закончил  школу, Николай Петрович рассказал мне, как однажды он    ехал по своим делам через Лубянскую площадь (тогда площадь Дзержинского) и к нему неожиданно  подошел какой-то   человек, одетый  в полувоенную форму и велел на следующей остановке   последовать за ним. Никаких документов он тогда не предъявил. Они прошли  в известное всей Москве здание НКВД, где  Николаю Петровичу было предложено подождать в коридоре. Чем бы все это кончилось - неизвестно. Но на его счастье мимо  по коридору проходила  молодая женщина, которая признала в нем актера Ермоловского театра. У него в тот период была масса поклонниц, он был популярным московским артистом на роли любовников – молодой, высокий, красивый, с  шапкой каштановых, чуть-чуть кудрявых волос («московская душка»). Его жена, Елена  Александровна, заслуженная учительница, часто говорила нам, что ее мужу нужно принимать от поклонниц таблетки антивлюблина. Так вот, эта молодая сотрудница НКВД тоже оказалась поклонницей  таланта Николая Петровича и удивленно спросила его, что он тут делает. Он рассказал ей, что его привел сюда неизвестно зачем какой-то человек. Она тут же вошла   в кабинет и через несколько  минут вышла обратно  с пропуском на выход.  Ну, а если бы они стали  разбираться в его родословной?..
А  его родословная не была безупречной для чекистов. Он родился в 1908 году в  Туле в семье священника. Существует некая загадка, связанная с фактом его дальнейшей жизни, так как в церковной книге Спасо-Преображенской церкви записано, что он учился в «Пражской гимназии». Остается неясным, что имелось в виду, так как в воспоминаниях его родственников сказано, что он первые классы гимназии закончил в Варшаве, а точнее, в пригороде Варшавы – Праге. Ответ на этот вопрос так и не был найден. Ни сам Николай Петрович, ни его жена, ни сын ничего об этом сказать не могут. Предположение его жены, что одна из тульских гимназий называлась пражской, мне кажется неубедительным. По мнению его родственников, он был эвакуирован в Тулу в начале Первой мировой войны.
А после революции его старший брат Борис Петрович устроил его в Сухановскую колонию (бывшее имение князя Волконского), где и зародилась любовь Николая Петровича к театру, так как туда приезжали известные и популярные артисты: Иван Москвин, Владимир Яхонтов и другие. Из сухановских рассказов Николая   Петровича мне запомнился  один. Как-то он вместе со своими друзьями купался в реке, а рядом отдыхал на пляже небольшого роста  пожилой лысый человек.  Этот человек шутил с ними  и бросался в них песком. Спустя некоторое время он узнал, что это был Ленин. (Ленинские Горки были недалеко от Суханово).  Николай Петрович неосторожно рассказал об этом эпизоде из своей жизни  директору Дома пионеров Надежде Ивановне. Какого же было его удивление, когда однажды Надежда Ивановна ворвалась  во время занятий в нашу комнату  и попросила Николая Петровича выступить перед директорами школ Сталинского района с  воспоминаниями о Ленине. Он наотрез отказался.
Вскоре и сами сухановцы поставили пьесу  «Принцесса Турандот», где Николай Баженов сыграл роль короля. Так у мальчика впервые зародилась любовь к театру и желание стать актером.
В семье священника Петра Фомича Баженова и его супруги Татьяны Алексеевны, дочери псаломщика, было семеро детей. К 1917 году, когда совершился октябрьский переворот, старшие дети  - три сестры и брат Борис - были в то время уже взрослыми и быстро адаптировались к советской власти. Впоследствии сестра Агнесса Петровна стала в Москве известным хирургом, а Елена Петровна долгое время работала на Ленфильме монтажером. Третья сестра, Евгения Петровна, стала школьным учителем.
А сам Петр Фомич в это время дважды подвергается репрессиям. Чтобы спасти детей, во всех анкетах он писал, что у него детей нет. В первый раз его ссылают в Зырянский край (Коми) на три года. Николай Петрович рассказывал нам забавные эпизоды из жизни отца того периода. «Ранним утром Петр Фомич, как правило, шел в церковь, по единственной дороге того села, где он служил. А по краям дороги на корточках сидели зыряне и справляли нужду. Ничуть не стесняясь и не меняя позы, они здоровались с батюшкой, а он вежливо отвечал им.» После окончания ссылки он уезжает в город Богородск и служит там до нового ареста, в 1933 году. Когда все церкви Богородска, кроме одной, были закрыты, а сам город был переименован в Ногинск. Какое-то время Петр Фомич продолжает служить в оставшейся действующей церкви, но вскоре его опять арестовывают, уже на пять лет и ссылают в Казахстан. К тому времени его старший сын Борис Петрович сумел получить землю под Троице-Сергиевым посадом в Семхозе. Туда в 1938 году и приезжает уже больной Петр Фомич и вместе с младшим сыном Николаем начинает вырубать лес и строить дом. Все домашние уговаривают Петра Фомича, ввиду его пошатнувшегося здоровья, оставить службу и посвятить себя домашним делам, но в 1943 году он умирает.
После окончания школы в Суханове Николай Петрович приезжает в Москву и поступает вГеолого-разведочный институт. А так как он никогда не скрывал своего происхождения, то вскоре его, как сына священника, отчисляют из института. Он еще какое-то время ездит в геологические экспедиции, но вскоре ему попадается заметка в газете о наборе актеров в театральную студию Юрия Завадского. Он выдерживает конкурс, и его непосредственным  учителем становится известный мхатовский актер Николай Павлович Хмелев.
В   тот период, в начале 30-х годов, у Хмелева во МХАТ-е было мало работы и он почти все свое свободное время отдавал вновь созданной студии, часто занимаясь по ночам, взбадривая  себя рюмкой коньяку. Николай Петрович стал любимым учеником  Хмелева, а так как ему порой было негде ночевать, то он  оставался на ночь в квартире  своего учителя.
Из его рассказов об этих годах  мне запомнилось, как Хмелев тяжело реагировал на распоряжения  дирекции МХАТа о понижении ему зарплаты ввиду малой занятости в репертуаре театра.Эти распоряжения приносил курьер в конвертах. И Николай Петрович видел, как менялось лицо  Хмелева!! ( «Как тяжело ходили на скулах желваки»). Видимо, это был период, когда Станиславский перестал ездить в театр после перенесенного  тяжелого  заболевания. При Станиславском такого не могло случиться, ведь Хмелев был  любимым учеником Константина Сергеевича.
 Кстати сказать, это обстоятельство дало повод одному из будущих учеников Николая  Петровича - Заслуженному деятелю искусств и заслуженному артисту  РФ -Валерию Якунину назвать себя во время интервью «Учительской газете»  любимым учеником Станиславского  в третьем поколении. «Судите сами, моим первым театральным   учителем был редчайший педагог, замечательный актер театра имени  М.Н.Ермоловой – Николай Петрович Баженов. А в свою очередь он был учеником Н.П.Хмелева, одного из любимых учеников К.С.Станиславского. Так что шутки в моей шутке есть малая толика».
Вскоре  в студии Хмелева  был поставлен спектакль по пьесе  Островского «Не было ни гроша, да вдруг алтын». Спектакль произвел большое впечатление на  Станиславского. Все  заговорили о рождении нового театра, театра имени Хмелева. Но сам Хмелев был против. «Есть более достойные имена», - сказал он, и театр был назван именем М. Н. Ермоловой.
Хмелев хорошо понимал специфическую особенность  таланта Баженова. Другие режиссеры, как правило, давали ему роли героев-любовников, а Хмелев увидел в нем актера, склонного к остро характерным ролям, и в пьесе Островского «Не было ни гроша, да вдруг алтын» поручил роль стряпчего  Петровича. Впоследствии, когда я подрос и смог самостоятельно ходить в театры, я понял правоту Хмелева. Добротно исполненная роль Вожеватого в пьесе  Островского «Бесприданница» не произвела на меня особого впечатления, а вот роль  немецкого генерала фон-Штратта в пьесе М. Булгакова « Дни Турбиных» надолго осталась в памяти. Я не сразу узнал в этом  напыщенном и высокомерном посланнике немецкой  делегации своего любимого учителя. Но эти спектакли он играл  уже в театре имени Станиславского под руководством Михаила Яншина… Дело в том, что после окончания войны, когда Николай Петрович вернулся в Москву и вынужден был с молодой женой  снимать жилье,  в театре имени Станиславского, где главным режиссером в то время был М.М.Яншин, ему предложилинебольшую комнату в Доброслободском переулке.Мне как-то довелось побывать там, когда у супругов Баженовых родился сын Коля.  Да и мы все, студийцы, частенько после занятий провожали нашего любимого  учителя домой. Тем более, что расстояние от площади Журавлева до Разгуляя было не таким уж и большим.
А все началось в конце 30-х  годов, когда два молодых актеры театра имени Ермоловой - Константин Воинов и Николай Баженов - пришли в Дом пионеров Сталинского района создавать свою театральную студию. Им, видимо, хотелось не только подработать, но и испробовать хмелевские  методы обучения на молодых учениках. Но помешала война.
Дом пионеров Сталинского района располагался в то время в старинном особняке на площади Журавлева (бывшая  Введенская площадь, названная в честь церкви Введенской  Божьей Матери, взорванной в 1932 году.На этом месте потом была выстроена школа).  Этот особняк принадлежал   когда-то известной московской  меценатке Евфимии Павловне Носовой, дочери миллионера  Павла Михайловича Рябушинского, которая вышла замуж за сына «суконного короля» Василия Васильевича Носова.  Она по-своему «расписала» двухэтажный особняк, пригласив для этих целей известных русских художников – Сапунова, Судейкина… Общими же работами по оформлению особняка должен был руководить Валентин Серов. Но в 1911 году Серов неожиданно умирает, и Евфимия Павловна приглашает  художника Мстислава Добужинского, который успевает оформить только знаменитый «синий холл», поражающий  всех, кто его видел, своей изысканностью и необычайностью. В своем особняке Евфимия Павловна также создает колонный зал, в котором устраивает концерты, приглашая   известных певцов и музыкантов. Довольно часто на этих концертах выступал Федор Шаляпин. А на стенах  многочисленных комнат она развешивает картины. В основном это портреты русских художников ХVIII-ХIХ веков.
 Когда я впервые в 1950 году пришел в Дом Пионеров,  там еще было много старинной мебели. Особенно меня поразили  кресла с бронзовыми подлокотниками, огромный кожаный диван, старинное вертящееся зеркало, ломберный позолоченный столик. Из картин – два огромных полотна: картина Клевера - в комнате, где проходили наши занятия, и Айвазовского - в библиотеке. После революции Евфимия Павловна отдала свою коллекцию портретов в Третьяковскую галерею, а сама она эмигрировала во Францию. Умерла она в 1960 году в Париже. После ее отъезда в 1917 году в особняке Носова была организована бесплатная столовая для красноармейцев и рабочих. Московские газеты с радостью сообщали о том, что там кормится 2 500 тружеников.
 А куда девалась антикварная мебель, картины и старинные книги в библиотеке (хорошо помню книгу-альбом «Преображенское и окружающие его места, их  прошлое») – неизвестно. Дом несколько раз  менял свое название, в 60-е годы там заменили мебель и вместо старинных кресел появились примитивные столы и стулья. Потом ДКШ (Дом комсомольца и школьника) переехал в Бауманский городок (Измайловский комплекс  царя Алексея Михайловича). И только в 70-е годы для него построили на 5-й Парковой улице  большое красивое помещение, и  художественным руководителем нового здания стал ученик Николая Петровича – заслуженный деятель культуры Игорь Алексеевич Друц. Также неизвестна судьба краеведческого музея, созданного Михаилом Шмелевым с учениками. Он находился в полуподвальном помещении особняка Носовой и фактически был первым московским краеведческим музеем. Но районные власти откуда-то узнали, что  Шмелев в 20-е годы был левым эсером, и запретили ему общаться с детьми и руководить музеем. И тогда случилось невероятное: Михаил Михайлович Шмелев как-то ночью обокрал собственный музей и вывез оттуда часть наиболее ценных экспонатов, а куда исчезли все остальные – трудно сказать.
Первый  набор учеников в драматическую студию Дома пионеров был довольно интересным, некоторые из них выдержали конкурс и попали впоследствии во вспомогательный актерский состав театра имени Моссовета, а потом стали актерами этого театра. В 50-е годы они довольно часто заходили к нам в студию. Я помню Адоскина (он до сих пор работает в этом театре, народный артист), Баранцева и симпатичную рыженькую артистку  Синицыну. Живет  в Лос-Анджелесе и  драматург Мирон Данилович Рейдель, и довольно часто участвует в парадах Победы  полковник Марк Иванихин. К сожалению, немало первых студийцев погибло на фронтах войны. Наиболее известными выпускницами театральной студии того времени были заслуженные артистки Эльвира Бруновская (Театр им. Моссовета) и Антонина Дмитриева (Детский театр), которая долгое время была соратницей Анатолия Васильевича Эфроса.
А Николай Петрович вместе с театром в годы войны был в Туле и часто выступал на передовой линии фронта. А после войны, когда театр Ермоловой вернулся в Москву, он  опять стал работать в Доме пионеров. И то не сразу. Какое-то время драматический коллектив  у нас вела Ольга Васильевна Поленова, дочь известного русского художника. Мне удалось однажды присутствовать на ее занятиях. Я помню полную симпатичную пожилую женщину с седыми волосами и очень добрыми глазами.  Спустя много лет мне удалось побывать в усадьбе Поленовых на Оке, и мы прошли к небольшому погосту на высоком берегу Оки, где я увидел могилу Ольги Васильевны. 
А Константин Воинов увлекся кинематографом и со временем стал известным кинорежиссером, народным артистом. Он часто потом появлялся на наших  вечерах и юбилеях Николая Петровича.
С театром имени  Моссовета у нас вообще были дружеские, почти родственные отношения. Его сильно перестроили к началу 50-х годов.  Раньше до революции тут находился Введенский народный дом, где играли известные артисты, звезды киноэкрана Иван Мозжухин  и Владимир Максимов, выступала тут и Вера Холодная. Впоследствии гранит, который  немцы подвезли к  Москве с тем расчетом, чтобы после захвата города установить здесь памятник Гитлеру, был использован для строительства Театра им. Моссовета.
 Нас беспрепятственно пропускали на все спектакли этого популярного  в те годы театра, где играли такие звезды нашей сцены, как Марецкая, Раневская, Мордвинов, Оленев, Плятт… Спектакль «Маскарад» с Мордвиновым в главной роли я, пожалуй, смотрел раз десять. А на премьеру «Короля Лира» нас не пустили. Вокруг театра стояла милиция, и без билетов никого  не пускали даже подойти к дверям театра. И наша знакомая билетерша добрая тетя Таня, хорошо знавшая нас всех, была бессильна. Только один наш студиец Станислав Кущ сумел проникнуть тогда в театр через служебный вход.  Он зимой ходил в шинели, и, возможно,  милиция приняла его за рабочего сцены или за пожарника. По крайней мере, он спокойно разделся в какой-то  пустой сценической уборной и просмотрел весь спектакль. Рассказывал, что в фойе встретил самого Завадского, но не растерялся, а, вежливо поздоровавшись, поздравил его с премьерой спектакля.
А с Николаем Дмитриевичем Мордвиновым мне удалось встретиться… у него дома. После окончания  Педагогического института я пытался устроиться в редакцию Театральной энциклопедии и мне дали пробное задание написать энциклопедическую статью о Мордвинове. Консультировал меня в этом мероприятии Николай Петрович, который хорошо знал Мордвинова по студии Хмелева. Честно скажу – шел я по Ватковскому переулку к дому, где жил Мордвинов, на полусогнутых от страха ногах. И вот сам Николай Дмитриевич открывает дверь и своим бархатным голосом  приглашает меня войти…
 Спустя двадцать лет я описал эту встречу в журнале «Театральная жизнь». А вот статью в энциклопедию я так и не написал. Слишком громадной  для  меня оказалась  личность этого выдающегося актера, чтобы о нем  написать несколько общих  фраз.
Позволю себе процитировать небольшой фрагмент из моего очерка о Мордвинове, опубликованный к 80-летию  выдающегося русского актера.
«Мордвинов. Сегодня в «Маскараде» Мордвинов», – взволнованным шепотом сообщает кто-нибудь из опоздавших на репетицию. И эта новость искрой пробегает среди нас. В одно мгновение все преображается. Мы репетируем не так старательно, сердим Николая Петровича и сгораем от нетерпения, от страстного желания перебежать площадь Журавлева и из старинного особняка, в котором  размещается наш Дом пионеров, попасть в новое, только что переделанное здание Введенского народного дома, в котором в 50-е годы играл свои спектакли театр имени Моссовета. Как мы были благодарны судьбе, так удачно распорядившейся этими старинными домами и поставившей в дверях театра самого доброго в мире контролера - тетю Таню, всегда пускавшую нас, безбилетных и безденежных театралов, на спектакли. Быстро, стараясь не попасться на глаза администратору, мы бесшумной стайкой пробегали по уже полупустому фойе с притушенными огнями, осторожно приоткрывали тяжелые двери амфитеатра и неслышно просачивались в прохладную темноту зала с характерными запахами духов, нафталина и бархата кресел,  ловя на лету волнующие звуки вальса Хачатуряна». (Журнал  «Театральная жизнь», 1981 год, №5 «В конце 40-х годов руководившая  театральной студией Ольга Васильевна Поленова не  ставила спектаклей в Доме пионеров Сталинского района. По рассказам студийки того времени Аллы Букаревой, они лишь читали за столом пьесы по ролям  да иногда разыгрывали этюды, но  с приходом Николая Петровича сразу начались репетиции  пьесы Любимовой «Снежок» о сегрегации негров в США.
Удивительно, но я во время первого занятия с Николаем Петровичем получил      главную роль - ученика американской школы негритенка  Дика, по прозвищу «Снежок». Помню, как радостный уходил после занятий на улицу, а тут ко мне подбежал какой-то мальчишка и стал уговаривать отказаться от этой роли, даже предлагал 3 рубля. Интриги начались сразу, как в настоящем театре, но я мужественно отказался.


На свете нечисти немало.
Глядеть на мир порой противно.
А Галя так Кикимору сыграла,
Что стало за людей обидно.

На роль моей подруги негритянки Бетти была выбрана  Галя Ножева - очень смуглая девочка. Ее и гримировать не нужно было (во время международного фестиваля в Москве в 1957 году все принимали ее за настоящую негритянку и просили автограф, и она, ничуточки не стесняясь, давала его всем желающим). С этим спектаклем мы много гастролировали. А когда выступали в центральном Доме  пионеров  к нам после представления подошел настоящий негр – это был известный в то время актер ВелианРотт, и мы с Галкой сфотографировались с ним, как настоящие негры. К сожалению, многих ребят, которые играли в этой  первой нашей  пьесе, сейчас уже нет в живых… Раньше всех ушел Стасик Кущ, игравший Джона, а совсем недавно в Санкт-Петербурге умерла и Галя Ножева, а вслед за ней  в Москве Женя Андреев, игравший Буча. Помню, он довольно сильно ударил меня на репетиции «Снежка» во время сцены с дракой, и я полетел вниз, на пол зала, больно ударившись спиной. Николай Петрович очень испугался. Но, слава Богу, все  обошлось.
Галя Ножева очень хотела стать актрисой, но с ее внешностью и ростом трудно было даже надеяться на успех во время приема в институт. Тем не менее, она сумела закончить в провинции какое-то училище и  получить среднее актерское образование. После этого она устроилась актрисой в полупрофессиональный театр в городе Жуковском и  долго играла  в детских спектаклях. Как-то она привезла мне  записанный на  кассете один из спектаклей, где у нее была роль Кикиморы.
В середине 90-х годов она отдала своим двум сыновьям  комнаты в московской квартире и уехала в Санкт-Петербург к престарелой тетушке-блокаднице и стала ухаживать за ней. А через пять лет, когда тетушка умерла,  Галя стала хлопотать, чтобы остаться жить в ее комнате на Кировском проспекте. Но городские власти долго не разрешали ей прописаться, считая, что она специально приехала в Петербург,  чтобы захватить комнату. С трудом ей удалось доказать, что она ухаживала много лет за больной родственницей, блокадницей, и только через год ее прописали в этой комнате. Но к тому времени у нее  от всех этих передряг  стало болеть сердце. Врачи диагностируют стенокардию. Мы с женою несколько раз приезжали к ней. Она радушно принимала  нас и других студийцев. Сама приезжала в Москву на наши традиционные сборы. Но в январе 2010 года на мой телефонный звонок в Питер ответила ее соседка: «Галина Александровна умерла».


Макарова живет не тужит
И в Пловдиве имела дом.
Теперь она в  Москве, под мужем,
А ТодорЖивков - под судом.

Конечно, звездой нашей студии была Света Макарова. Она пришла к нам двенадцатилетней девочкой и стала незаменимой на роли  бедных невест в пьесах Островского. Но пока  Николай Петрович поручил ей роль  американской белой девочки Анжелы, из-за которой, собственно, и разгорелся в пьесе «Снежок» весь сыр-бор. Небольшого росточка чуть-чуть пухленькая блондинка с большой русой косой и белым бантом Светлана стала сразу любимицей мужской половины нашей студии. Особенно неравнодушны были к ее прелестям двое: Сева Шиловский и Стасик Кущ. Но если у Шиловского было много других увлечений и он сам впоследствии, когда стал известным актером, народным артистом, вспоминал по  телевидению, что был «первым любовником Сталинского района» и его после спектакля ожидала вереница поклонниц, из которых он каждый раз выбирал, с кем пойти домой  (оставим  это утверждение на его совести - лично нам об этом ничего неизвестно, как неизвестно и то, что он был в нашем районе выдающимся  спортсменом).
 А Стасик Кущ был смертельно влюблен в Светлану и иногда простаивал перед окнами ее дома по несколько часов. Отец Светланы подходил к окну и говорил своей дочери: «А твой-то рыцарь все еще стоит». В дождь и снег в  своей неизменной шинели.
С ним всегда случались какие-то истории. Как-то раз ему надо было сфотографироваться для какого-то документа, но девушка,принимавшая заказ, никак не могла понять, какая у него фамилия. Он стал долго   объяснять, что его фамилия состоит из трех букв и, видимо, делал это столь старательно, что, выйдя на улицу, с  удивлением обнаружил на квитанции новый вариант своей фамилии – «Трехбуков». Родился он в полуцыганской семье, рос без отца, со старшим братом и сестрой Зиной, которая тоже, как и он, ходила к нам в студию, но ничего не играла. А сам Стасик сыграл всего три роли, и вскоре его забрали в армию. После службы в армии он время от времени появлялся в студии (мы к тому времени переехали в клуб фабрики «Красная заря»), но, по-моему, так ничего и не сыграл.
Однажды мы решили  отпраздновать Новый год в этом клубе. Василий  Александрович – директор клуба - разрешил нам  повеселиться и даже оставил ключи. Часов в одиннадцать мы заперли все двери и сели за импровизированный стол в зале. Но       Стасик к этому сроку опоздал. Он пытался дозвониться к нам по телефону, но телефон стоял в кабинете директора, а мы были все в зале и ничего не слышали. Тогда он  полез на второй этаж по трубе и стал стучать в одно из окон. Тут, наконец, мы его услышали, открыли окно и впустили его к себе.
  Он не дожил до сорокалетнего возраста. К 35-ти годам у него обнаружили на лице онкологию и сделали операцию, но она не помогла, и вскоре он скончался в больнице…
Светлана Макарова не очень-то обращала внимание на своих поклонников. По-моему, она часто общалась только с Шиловским да еще с Евгением  Романовым, который появился у нас на роли героев-любовников в конце 50-х годов. Потом он поменял Москву на Ленинград и вскоре затерялся в дебрях Санкт-Петербурга. А Света благополучно закончила школу,  поступила в Педагогический институт, а после института вышла замуж за подающего надежды международника и укатила с нимсначала в Монголию,потом в Польшу, а оттуда - в Болгарию,где ее мужу предложили должность консула в городе Пловдиве. И мы стали звать Светлану консулихой. Она часто вспоминала нас и те спектакли,  которые мы с ней играли…  «Вы люди, с которыми связан лучший и светлый период в моей жизни,  - писала она мне из Пловдива,–  чувства  мои  к вам, милые вы мои,теплые и сердечные. Всего вам самого,самого доброго и счастливого.»
После перестройки они вернулись в Москву. Мы как-то все вместе пошли к ней в гости, на улицу Гастелло, в Сокольниках. Дверь нам открыла немолодая уже женщина с сигаретой в руке. Мы с трудом узнали в ней нашу звездочку Светлану Макарову. Да, вот что делает долгая дипломатическая служба с людьми: постоянные приемы с шампанским и русской водкой, неизменные сигареты и черный кофе… После этого она некоторое время работала  администратором в ЦДРИ, но как-то перепутала двух композиторов – Фрадкина  с  Френкелем и потом каждый из них долго объяснял ей, чем божий дар отличается от яичницы.
Какое-то время она приходила на наши традиционные встречи и много рассказывала, но потом, после смерти мужа, замкнулась,как говорится, «ушла в себя» и  перестала появляться.
А мы без нее вспоминали, как в 1953 году Света Макарова наконец получила роль бедной невесты в пьесе Островского «Не было ни гроша да вдруг алтын», а ее партнером сталЮра Башкиров, брат известного советского пианиста Дмитрия Башкирова.Это была чудная пара. Онасимпатичная блондинка, а он жгучий брюнет с восточным отливом. Потом, к сожалению, Юра исчез с поля нашего зрения, и впоследствии оказалось, что он уехал в Австралию.Где он теперь –трудно сказать.А брат его снова  появился  в Москве и дает концерты.Я его помню по 431 школе,когда он покупал учебники для своего брата у моей мамы, которая работала в этой школе библиотекарем.
Надо сказать, что на наши спектакли всегда приходило много зрителей. Телевизоров еще  было немного, а осенние и зимние вечера были очень длинными. Одновременно с пьесой Островского мы еще готовили  к празднованию 50-летия со дня смерти А.П.Чехова два его водевиля: «Юбилей» и « Предложение».
В советское время, как правило, отмечали не дни рождения великих русских писателей, а даты их смерти. Так, в 1937 году торжественно отметили  столетие со дня смерти А.С. Пушкина, в 1941 году готовились к столетию со дня смерти  М. Лермонтова, да война помешала. В 1952 году торжественно отмечалось столетие со дня смерти Гоголя, а в 1954 – Чехова. К гоголевскому юбилею наш коллектив подготовил отрывки из произведений  великого писателя. Я, например, читал отрывок из « Тараса Бульбы» («Бледен, как полотно, был  Андрий»). Все логично:в сталинскую эпохудаты смерти были важнее и актуальнее дат рождения.
«Юбилей» мы исполняли с большим удовольствием. Хирина играл  Гена Концевов, Я – председателя банка Шипучина, а Мерчуткину - Галя Ножева. Мою жену - Люся Волкова, а ее дублировала Тая Олейникова- красивая брюнетка, которая уже в 8 классе имела своих постоянных ухажеров. Один из них постоянно провожал ее к  Дому пионеров и потом ждал на улице, когда она освободится.
 Галя Ножева в роли  Мерчуткиной  так старательно скандалила при входе на сцену со швейцаром, что чуть не вывалилась на улицу из окна. Ведь окна  на сцене были и за кулисами, так как колонный зал был построен без сцены и только потом, в советское время, к нему приделали сцену. Но, слава богу, все обошлось без жертв, стекла оказались надежными и выдержали Галю.
По виду он кадет, и даже монархист.
По убежденьям – ленинец-марксист,
Но с коммунизмом к нам не лезет на рожон
И любит в нем одно: обобществленье жён.

С не меньшим удовольствием играли наши студийцы и водевиль « Предложение». Роль жениха Ломова отлично сыграл Слава Белов. Не менее убедительными были и помещик Чубуков  в исполнении Славы Сенькина и его дочь Наталья в исполнении Людмилы Зариванской. Слова ее – «простите, Лужки наши» -  довольно  часто потом употреблялись нами в различных спорных ситуациях. К сожалению, это была единственная роль Славы Сенькина  в нашей  студии. Он работал  инженером на  заводе и там образовал свой театральный коллектив. И сам потом играл в нем. За роль Ленина он даже впоследствии получил звание Заслуженного деятеля культуры. А Слава Белов сыграл еще несколько ролей,  всегда появлялся на наших традиционных встречах, но, к сожалению, чрезмерная любовь к спиртным напиткам в конце концов погубила его. Вот уже лет десять как он  лежит с  инсультом у себя дома и может произнести только два слова: «да» и « нет».

Конец в делах увяз вконец,
Так что не видно и конца,
Но наконец, в конце концов
Мы пьем  с Концом и без конца.

А наш всеобщий любимец Гена Концевов неизменно опаздывал на репетиции, у него всегда было много разных дел.Мы редко звали  его по имени, все больше «Конец», «Кончик». Бывало, кричишь ему на улице: «Конец!» - а люди в испуге шарахаются…

Он всегда    так обаятельно и виновато улыбался, что ни у кого не появлялось желания его за это ругать. Особо отличился он в роли Елеськив пьесе Островского «Не было ни гроша, да вдруг алтын». Его диалог с купеческой дочкой Ларисой в исполнении Таи Алейниковой вызывал всегда зрительские овации.  Мне тоже посчастливилось получить  овации зрителей после монолога Крутицкого «Копил, копил и потерял». Николай Петрович вбежал в нашу гримерную и расцеловал нас и Герасенкова, который впервые в своей жизни вышел на сцену и так убедительно и  правдиво сыграл роль купца Епишкина. Шиловский сыграл в этой пьесе роль полицмейстера Лютова, а пришедший в студию вместе с Герасенковым Толя Моисеев был убедителен в роли стряпчего Петровича.

А плут Шиловский всех перехитрил.
Пошла ему на пользу роль Скапена.
Во МХАТе дрессирует он светил
И в фильмах снялся больше Жан Габена.

Но по-настоящему Шиловский дождался своего часа, когда Николай Петрович предложил нам пьесу Мольера «ПлутниСкапена», где он должен был играть роль Скапена. Быстрый, энергичный, способный на выдумки Сева буквально купался в этой роли, придумывая все новые и новые  находки.
Не дожидаясь окончания школы, он после девятого класса  попробовал  поступить в театральную школу МХАТа, но не смог пройти туры. Но он узнал только ему известными путями, кто будет набирать  курс в следующем году.  Этим человеком оказался режиссер Богомолов, у которого была своя  любительская студия на  улице Горького.  Весь следующий год Шиловский ходил к Богомолову и потом, после окончания школы,  легко прошел все туры и попал наконец в театральную школу при МХАТе. Как-то раз он и меня затащил на занятия к Богомолову, но мне эти занятия показались настолько пресными и  неинтересными по сравнению с репетициями Николая Петровича, что я отказался их посещать, тем более,  что я  не связывал свою дальнейшую жизнь  с театром и стать актером не очень хотел, да к тому же меня многие отговаривали. В это время  я увлекся литературой и уже пробовал сочинять рассказы.
 Да и сам Николай Петрович о профессии актера говорил с плохо скрываемым раздражением.  Помню некоторые его высказывания по этому поводу: « Актер -  это нищий с протянутой рукой», или из быта актерской дореволюционной среды: «Машка, снимай белье: актеры идут!». Он  наблюдал непосредственно актерский  быт с его склоками, сплетнями, пьянством… и не желал нам такой участи.
               Потом появилась симпатичная молодежная пьеса «В добрый час», где одну из ведущих ролей должен был играть Шиловский. Мы с большим удовольствием репетировали эту пьесу и даже позвали на премьеру самого драматурга (В. Розову понравилась наша игра.«Не хуже, чем в Детском театре», - сказал он.) Но уже на второй спектакль Сева отказался прийти, сказав, что ему нужно быть на занятиях у Богомолова. Было бурное собрание в студии. Все осуждали Шиловского. Но за него вдруг, для нас совершенно неожиданно, заступился Николай  Петрович. «У него, ребята, дело серьезное. Тут уж ничего не поделаешь».  Пришлось срочно заменять Севу и как-то выходить из положения.


Все эти школьные годы я с удовольствием сидел на всех репетициях Николая Петровича, и вскоре ребята меня стали звать помрежем. А так как в  первой половине 50-х годов наш педагог часто уезжал на гастроли в Ленинград, то приходилось его замещать. Вначале это делал Слав Славыч Советов (так мы его все звали, а как его было полное имя никто не помнит.) Я знаю, что он был учеником Николая Петровича до войны, затем закончил театроведческий факультет ГИТИСа и писал диссертацию о великом актере Малого театра Ленском. Но потом  куда-то уехал, и заменять Николая Петровича пришлось  мне. У меня сохранилось пять писем Николая Петровича, где он давал нам различные советы и указания по поводу проведения тех или иных спектаклей.
           Ну, конечно, слово «заменять» я беру в кавычки, хотя многие режиссерские приемы я изучил досконально и понял:  могу сам вести театральный кружок, что я вскоре  и сделал в школе №431, где после окончания Педагогического института преподавал историю. В 1967 году в честь 50-летия Октябрьской революции мой школьный театральный коллектив завоевал второе место по Москве, исполнив композицию «Памяти павших будьте достойны» (композиция эта состояла из стихов поэтов, погибших на  войне). Среди участников этой композиции была  и Ольга Науменко, ставшая впоследствии актрисой театра имени Гоголя и получившая звание Народной артистки. Она  стала известна зрителям  по фильму «С легким паром» Рязанова. Так что у Николая Петровича  появилась, если брать принцип Валерия Якунина, как бы «внучка»- народная артистка.Также  моей ученицей была и Наташа Лобачева, которая впоследствии стала моей женою.
В 431 школе училась чуть ли не треть нашей театральной студии: Гена Концевов, Женя Андреев, Толя Ходаков, Владик Матусевич, Женя и Саша Романовы, Юра Башкиров, Вадик Иванов, Слава Ремизов, Наташа Лобачева… Можно сказать, что 431 школа была театральной школой, тем более, что ее закончил такой выдающийся современный актер как Леонид Куравлев. Правда он не ходил в нашу студию, не участвовал в конкурсах и выступлениях, а тихо и незаметно готовился к поступлению во ВГИК. Как рассказывал его одноклассник Анатолий Ходаков, Куравлев учился с ленцой, иногда прятался от уроков за стеллажами библиотеки, в которой работала моя мама Полина Федоровна, или же после третьего урока он брал под мышки портфель и громко заявлял всему классу: «Я иду к инспектору». Первый раз он не прошел необходимые туры во ВГИКе, и, как мне известно, его не взяли из-за шепелявости (хотя, на мой взгляд, она и составила одну из обаятельных черт его актерской личности). Он целый год исправлял дикцию с педагогом и на второй год прошел все туры. Помню, как на одной из первых встреч в школе уже после его поступления, он рассказывал нам, как впервые его заметил Сергей Герасимов: «Эй ты, жопа, - иди сюда!». После был Шукшин и всесоюзная любовь.


          Раз как-то мы  пошли провожать нашего учителя в командировку на Ленинградский вокзал. Около вагона, в котором он должен был ехать, уже стояло много  провожающих. И все они хором кричали: «Леонов!» Вскоре в одном из окон вагона отодвинулась занавеска и  показалось улыбающееся лицо Евгения Леонова, он был уже явно «тепленьким». Так начиналась его народная слава в начале 50-х годов. Впоследствии я не раз встречался с Леоновым и даже однажды вел концерт в каком-то клубе, где он выступал. Я подошел к нему и спросил, как его объявить.  «А зачем,- удивился он». Действительно, зачем. Я вышел на сцену и сказал: «Сейчас будет выступать актер, которого вы все хорошо знаете». Не успел я договорить этой   фразы, как раздался гром аплодисментов, и я понял, что это Леонов выходит на сцену. Удивительно, но спустя какое-то время мы с ребятами попали в гости к завучу нашего Дома пионеров Изабелле Семеновне, и я с удивлением обнаружил у нее на стене большой портрет Леонова. «Вы так любите этого актера? – спросил я. – Да, - ответила она, - к тому же он мой племянник».
      После    окончания школы у большинства студийцев появилось желание сохранить студию. И  мы были очень рады, когда Николаю Петровичу предложили работу по совместительству в клубе «Красная заря», находившемся неподалеку, на той же улице, что и Дом пионеров.  К тому времени он уже ушел из театра. А в старом нашем Носовском особняке в это время  уже подрастало третье поколение баженовцев,  где лидером, бесспорно, становился Валерий Якунин, а «звездочкой» – Вера Сафонова.
         Конечно, режиссеры такого уровня, как Николай Петрович,  должны  были бы руководить профессиональными театрами. Ему даже предлагали как-то на выбор один из областных театров и он, интригуя нас, спрашивал, поедем ли мы с ним   куда-нибудь в Калугу или Тулу. Я даже ходил, опрашивал студийцев. Многие соглашались, но видимо, Елена Александровна не очень стремилась стать  провинциальной учительницей. А  мы хотели играть спектакли только с Николаем Петровичем.
             Ведь Станиславский, Лилина, Комиссаржевская и многие другие великие русские мастера сцены никаких театральных училищ не кончали. Мне кажется, что  каждому, желающему посвятить себя театральной  карьере, надо давать возможность проявить себя и свои   способности. А в стране должны существовать как государственные театральные учреждения, так и любительские коллективы, и многие сами должны понять, могут ли они быть  профессиональными актерам или нет. Ведь такое положение вещей было в  дореволюционной России и  не только в театральном деле, но и в литературе.
             Известный русский издатель А.С. Суворин, когда кто-нибудь просился к нему на работу, обычно спрашивал « А что умеете делать?». И если, к примеру, просивший говорил, что умеет переводить с немецкого, Суворин  доставал немецкий текст, давал просимому ручку и бумагу и предлагал тут же проявить свои способности в переводе. И  все сразу становилось ясным.
            То же самое было, когда я работал редактором в толстых журналах и в издательстве «Советский писатель». Сколько слез, обид, жалоб в вышестоящие инстанции обрушивалось на редактора, после того как он отвергал предлагаемую рукопись. Но вот сейчас после перестройки представилась возможность каждому самому издаваться на собственные  средства… и что же?  После того как некоторые отвергнутые и униженные «писатели»  издали свои литературные труды, многие из них поняли, что ни Астафьевых, ни Катаевых из них не получится, и они занялись другими делами.
             В конце 50-х в начале 60-годов у Николая Петровича стало часто побаливать сердце. Видимо, сказались волнения во время  его ухода из театра. Однажды во время репетиции пьесы «Последние» он схватился за грудь и сказал нам, что ему трудно дышать.Мы позвонили Елене Александровне и, подхватив Николая Петровича под руки, повели его к метро. Потом  он долго лежал в различных больницах. Устраивала его туда  сестра Агнесса Петровна,  а также его ученица ТамараХинич, которая к тому времени закончила институт и стала доктором-лаборантом.
    Однажды мы трое – Гена Концевов, Женя Андреев   и я – пошли навестить  своего учителя в больнице. По дороге как всегда резвились,подначивали друг друга,но по мере приближения к больнице, вспомнив, куда мы идем, стали серьезными. Николай Петрович обрадовался нашему появлению и стал подробно рассказывать, как его лечат.И тут я почувствовал, что от его рассказов мне становится все хуже и хуже. В конце концов я потерял сознание и упал прямо на  Николая Петровича. Потом мне, видимо, дали понюхать нашатырный спирт и привели в чувство. «Ну, что, Владик,- сказал Николай Петрович,- ложись рядом, вот свободная постель», - он явно старался  шуткой сгладить неприятный момент. Но я уже пришел в себя, и вскоре мы пошли домой.
           Через  несколько месяцев оказалось, что у Николая Петровича здоровое сердце, а болит оно от невралгии и ущемления какого-то нерва. Мы все облегченно вздохнули и продолжили репетиции. В начале 60-х годов Николай Петрович все меньше и меньше участвовал в спектаклях театра имени Станиславского,  и вскоре художественный руководитель театра народный артист М.М. Яншин пригласил его в свой кабинет и предложил на какое-то время покинуть сцену и сосредоточиться только на работе в нашей студии. Николай Петрович принял это предложение.
             В то время министр культуры Фурцева стала часто говорить о том, что будущее театрального искусства она видит в самодеятельном творчестве.  Так сказать, по принципу режиссера из фильма Рязанова «Берегись автомобиля» в исполнении замечательного русского актера Евстигнеева: «Насколько бы лучше играла Ермолова вечером, если бы днем она стояла у шлифовального станка». Эту мысль  Фурцева как-то поведала на собрании в Художественном театре. И получила в ответ  немного циничную, но по существу верную реплику Бориса Ливанова: «А вы не хотите, пользоваться услугами самодеятельного  гинеколога?».
Мне вспоминается другой казус,произошедший с Екатериной Алексеевной  в  Московской  Консерватории. До нее дошли слухи, что в консерватории  много учеников и преподавателей, склонных к нетрадиционной сексуальной ориентации, и она решила навести порядок. «Как вам не стыдно, - сказала она с пафосом, - заниматься такими вещами,да еще в консерватории, носящей имя Петра Ильича Чайковского». В зале раздался дружный хохот. Растерянная, ничего не понимая,Фурцева  повернулась к декану, и он, нагнувшись, что-то ей стал объяснять,видимо, про Чайковского, которого она так некстати упомянула.
За годы занятий в студии Баженова я понял, что  все  дело в таланте и в уровне культуры режиссера.   По существу, каждый,достаточно образованный или просто одаренный,  талантливый актерможет создать свою студию и воспитать в ней не хуже, чем в театральной школе,  хороших актеров. Только вот  по-настоящему культурных и широко  образованных людей в советскую эпоху было совсем немного, можно сказать – считанные единицы. А в основном это были, если не случайные люди, то неудавшиеся актеры и режиссеры. Я видел, к примеру, руководителя  театральной студии  при Доме пионеров Бауманского района, некоего Петухова. Смотреть его работы было большим испытанием. Вот  такие, с позволения сказать, режиссеры были, пожалуй, везде.  Это и была  настоящая примитивная самодеятельность, которую и имел в виду Борис Ливанов. И  тем счастливчикам, которым удавалось поступить в театральную школу, так сказать, с багажом самодеятельного творчества,  непременно должны были, как выразился Шиловский, «соскребать его», а самому Всеволоду Николаевичу, который прошел  школу Баженова, мне кажется, «соскребать» ничего не нужно было.Как бы не испортили.
              И надо же так случиться, что именно я попал в переплет   этой сомнительной во всех отношениях идее. Как- то раз вечером прихожу на репетицию в клуб «Красная заря» и вижу, что Николай Петрович как-то иронично смотрит в мою сторону. Потом, выбрав удобный момент, отзывает меня в сторону и говорит: «Тут мне звонила Елена Ивановна и сказала, что тебе надо собирать документы для того, чтобы получить звание Заслуженного артиста РСФСР. Как ты на это посмотришь? Я представляю, как ты будешь входить в класс, имея такое звание», – добавил он, как-то странно глядя на меня.
              Я раскрыл рот от удивления и, конечно же, не стал собирать никаких документов. Елена Ивановна Субботина была городским методистом по театральным любительским коллективам и благоволила к нашей студии и лично к Николаю Петровичу, спектакли которого во всех театральных конкурсах занимали первые места, а я даже получал от нее поздравительные открытки. Видимо, ей дали какое-то  указания сверху. Но я никак не хотел принимать участие в этой клоунаде. А Николай Петрович воспринял это предложение как личную обиду – мы долгое время добивались, чтобы ему дали звание Заслуженного деятеля искусств, но нам каждый раз отказывали, так как его родители были  репрессированы. Только в самом конце его жизни ему дали звание Заслуженного  работника культуры. Но это две большие разницы.
             Елена Ивановна была удивлена моим отказом и, в конце концов, тарифицировала меня  как режиссера второй категории по работе с самодеятельностью. Но, к сожалению, воспользоваться  этой тарификацией я не успел, так как  перешел работать на телевидение.
                Во время торжественного вечера, посвященного 80-летию Николая Петровича в 1988  году, в своей ответной речи он неожиданно вспомнил об   этой злополучной истории со званием и поиронизировал тогда надо мной и, хотя тут же извинился, но у меня остался неприятный осадок: ведь лично я не принимал в этой истории никакого участия, и меня, как говорится, пытались «без меняменя женить». Но это не повлияло никак на наши отношения, и мы до конца его жизни оставались добрыми друзьями. Он часто бывал у меня в гостях, мы ели любимую им жареную картошку с луком, гуляли в Измайловском парке. В те 90-е годы он уже не работал, а только консультировал в новом здании на 5-й Парковой улице,где художественным руководителем был его ученик Игорь Друц.


Нет, братцы, это был не сон!   
.                Рыдала вся московская элита,
И сдох от зависти Кобзон,
И застрелился Михалков Никита.

Уже после смерти Николая Петровича, в 1997 году,Друц  торжественно отмечал свое 50-летие,тогда ему дали звание  «Заслуженный работник культуры РФ». Было много народу, произносились речи, был даже фейерверк.
Но  склонность к употреблению спиртных напитков и плохая наследственность подвели заслуженного работника  культуры, и в 2008 году, как раз в день рождения Николая Петровича,15 декабря, он скончался в больнице. Рассказывают,что перед смертью он больше всего беспокоился  о том, кто заменит его «на елках», где он подрабатывал в роли Деда Мороза, и он  вызвал к себе в больницу своего родственника Сашу Соляникова  и передал ему все адреса  детских садов,где должен был выступать в конце декабря. Зарабатывать под Новый Год было для нас святым делом. Существует даже такой анекдот: говорят актеру,что он поедет 30 декабря в Париж.  «Как жаль, - отвечает тот, -  я не смогу, у меня елки».Нынче же, с легкой руки Игоря Алексеевича Друца, его родственник -  Александр Соляников - уже который год профессионально восседает на ледяном троне Деда Мороза в его Московской резиденции в Кузьминках. Вот так причудливо иной раз, Судьба распоряжается артистом.
                После окончания школы лишь двое наших студийцев подавали заявления о приеме в театральные ВУЗы.Вначале они попробовали свои силы в школе-студии МХАТа, а потом обратились и в другие театральные училища.И везде их ждала неудача на конкурсных турах. Опытные члены приемных комиссий сразу распознавали полученные нашими ребятами в Студии определенные театральные навыки, и не принимали их. Считали уже испорченными. Не без основания полагая,что лучше с нуля обучать способного абитуриента, чем  переучивать «мастера» самодеятельной сцены. Члены приемных комиссий сразу видели в них некоторую опытность и не принимали их, считая, что они испорчены самодеятельностью. «Да, ребята, - говорил им Шиловский, - актером, как и идиотом, надо родиться».







Ты променял профессию актера
На жизнь электрика-монтера.
Но больше не  руби сплеча.
И чтоб светлей была година,
Включи нам лампу Алладдина
Заместо лампы  Ильича.

Анатолий Герасенков даже прошел все три тура  во ВГИКе, но собеседование, где ему, по его собственному выражению, задавали какие-то глупые вопросы («Кто такой Тургенев?») не прошел.  И тут нашим Толикам – Моисееву и Герасенкову -  на глаза попалось сообщение в газете, что Театр юного  зрителя объявляет конкурс на должность актера вспомогательного состава. И они  пошли туда, выдержали конкурс и вскоре стали играть в ТЮЗе. Одновременно   не бросали и  студию и готовились участвовать у нас в спектакле «Они были первыми».Вот так! Без всяких театральных школ – да сразу в актеры. Вот она, школа Николая Петровича!
                Получилось так, что премьера нашего спектакля совпала со спектаклем в ТЮЗе, и я пошел упрашивать главного режиссера театра Голубовского освободить ребят на этот вечер. Он принял меня довольно любезно и ласково так сказал: «Слушайте! Зачем вы им мешаете  делать свою судьбу. Они талантливые ребята и станут со временем хорошими  актерами, а тут какая-то самодеятельность. Отстаньте от них». Я пообещал со временем отстать, а пока мы договорились, что он отпустит их на нашу премьеру.
Целый год  они работали в ТЮЗе, но неожиданно для нас Герасенков, фотография которого с другими молодыми актерами театра даже появились на стенах  Центрального Дома актеров и, казалось, дальнейшая его судьба приняла определенные очертания,  решает уйти из театра и  только соглашается до конца театрального сезона доиграть спектакли, в которых был занят.  Голубовскийуговаривает его остаться в театре, предлагает более высокую зарплату, а также вторую актерскую категорию, но он твердо  настаивает на своем.
Только спустя несколько лет мы сумели разговорить его, и он рассказал нам, почему ушел из ТЮЗА. «Я не смог выдержать атмосферу театра: нас с Моисеевым  после         каждого спектакля посылали в магазин за водкой, в особенности этим отличался актер Горелов, другие актеры театра наговаривали друг на друга, сплетничали. Вообще, все было очень противно».
  Конечно, он поступил опрометчиво. Надо было преодолеть  все эти трудности. Но культурная атмосфера нашей студии – почти все мы не курили и не пили, не ругались матом –особый стиль занятий Николая Петровича сыграли свою роль.
Судьба другого баженовца – Анатолия Моисеева   была поначалу более  удачной. Он еще пару лет работал в ТЮЗе, потом поступил на заочное  режиссерское отделение Щукинского училища  (к Захаве), а после его окончания устроился режиссером на телевидении. Но года, проведенные в ТЮЗе, дали о себе знать – он пристрастился к спиртному. Частенько они собирались вместе с актерами театра на Таганке и выпивали. Дружок его, актер Таганки Леонид Буслаев, познакомил его с Владимиром Высоцким. «Раз как-то, -  рассказывала мне жена Моисеева Людмила, -  мы с подругой Ирой Земсковой  ожидали Буслаева и Моисеева  около театра на Таганке и к нам подошел какой-то молодой невысокого роста мужчина (Люсе он тогда показался почему-то рыжеватым), представился  актером Таганки и стал, что называется, «клеиться» ко мне. Но я отвергла все его комплименты и  предложения и только потом  узнала от подошедшего мужа, что это был Высоцкий. Так я упустила возможность познакомиться с Владимиром Высоцким».
А Толя Моисеев опускался все ниже и ниже, и уже ничто не могло его остановить. Человек он был мягкий, добрый, нравился женщинам. В нашем спектакле «В  добрый час» он  прекрасно сыграл главную роль.  Любили его и на телевидении. Заведующая отделом БэллаЧесноковадуши в нем не чаяла. Пользуясь ее таким благорасположением, он и меня затащил работать на телевидение. «Хватит тебе надрывать горло в школе, - сказал он, - будешь зарабатывать хорошие деньги на творческой работе». С одной стороны, меня,  конечно, прельщала такая работа, а с другой - заниматься  пропагандой марксистско-ленинской теории - не приведи господи.  Но к тому времени у меня стало болеть горло и не оставалось другого выбора,  как согласиться на предложение Толика. И я пошел работать на телевидение.
Это было время хрущевской оттепели, и хотя  самого Хрущева к тому времени отправили на пенсию (1967 год), обстановка  в стране была довольно либеральной, и я сумел, не кривя душой, вести передачи на первой программе, привлекая к их участию известных своей демократической позицией философов из института философии – Феликса Трофимовича Михайлова и Анатолия Арсеньева  (Михайлов в то время  подвергся критике в газете «Правда»). «Ах, его критикует газета «Правда», - подумал я, - значит это тот человек, который мне нужен».
 Мы сумели проработать на телевидении  три  года, дурачили  всех, так как в философии никто не разбирался - особенно главный редактор редакции Пропаганды Вилен Васильевич Егоров, а передачи шли впрямую, без записи. Надо было только время от времени произносить имя Ленина, а потом говори, что тебе хочется. И  мы говорили о Канте, Махе, Фрейде… Такая вольница продолжалась до чешских событий 1968 года, потом   некоторое время мы еще работали, но с приходом Сергея Лапина на должность руководителя  Гостелерадио все изменилось: мне было предложено вступить в партию, я, естественно, отказался, и  в октябре 1970 года меня уволили  по сокращению штатов. Пришлось снова идти преподавать в школу.
В последние дни своей работы на телевидении я  Моисеева почти не видел, он перешел на другой канал и только иногда забегал в нашу редакцию, чтобы попросить взаймы. У меня сложилось даже впечатление, что он специально привел меня на телевидение, чтобы было у кого занять деньги на выпивку. Брал он обычно три рубля и аккуратно записывал свой долг в блокнот. Но никогда не отдавал, да  я и не спрашивал. С той же целью он устроил на телевидение  пришедшего из армии Валерия Якунина, но тот вскоре поступил учиться нарежиссерское отделение Московского государственного института культурыи с телевидения ушел.
            Толя Моисеев был призван в армию где-то в конце 50-х годов. Мы как раз в это время начали готовить пьесу «Они были первыми». И я опять пошелв теперь уже в Военкомат  и  рассказал,  как нам будет трудно к международному фестивалю играть эту вьесу без Толика. Меня вежливо выслушали, но ничего определенного не обещали. Тем не менее, Толик устроил грандиозные проводы и где-то в 6 часов утра мы пошли его провожать на  Семеновскую площадь, где находился Военкомат. Когда все призывники были  в сборе, вышел какой-то офицер и громко спросил, кто из них Анатолий Моисеев. А когда наш Толик робко вышел из строя,офицер сказал: « Можете идти домой». Мы все дружно и весело двинулись назад доедать многочисленные закуски.  Я был тогда доволен своим поступком,  а впоследствии, не раз вспоминая об этом, думал: а может быть армия помогла бы ему избежать рокового пристрастия к спиртному.Кто знает…
Его жена Люся Волкова пыталась каким-то образом отвлечь от пагубной привычки. Так как она к тому времени закончила медицинский институт, ей удалось устроить его в очень серьезное отделение Остроумовской больницы, но он взмолился, чтобы она перевела его в более легкое отделение, и она сдалась. Уже в тот день, когда он перешел в другое отделение, все видели его пьяным. Тогда она забрала маленького сына Володю и переехала к родителям. А он опускался все ниже и ниже и в 1975 году, купаясь пьяным в реке, утонул…

Совсем другим человеком был студиец Валентин Ковалев. Он учился в той же школе, что и я, и мне хорошо известно, что его хотели исключить из школы за неуспеваемость, и директор школы № 431 Иван Сергеевич Егоров предлагал ему поступить в ремесленное училище, и даже соблазнял его тем, что там выдают бесплатно тапочки. И, видимо, это предложение так задело его, что он стал учиться более-менее прилично, закончил школу, поступил в педагогический институт и одновременно занимался изучением испанского языка, в связи с чем после окончания института был послан на Кубу советником. Там пережил несколько трудных моментов в своей жизни, когда его пытались застрелить. А после возвращения из-за границы он был назначен референтом к министру культуры Екатерине Фурцевой и потом часто рассказывал нам о ней. В нашей студии он ничего серьезного не играл, только роли слуг и лакеев,  хотя выглядел он всегда очень импозантно, ходил  в длинном черном однобортном габардиновом пальто, с узким черным бархатным воротничком,  в черном котелке и черных лайковых перчатках. Нам он представлялся эдаким жуиром и бонвиваном, покорителем женщин. Однако бросалось в глаза, что Николай Петрович, не то, что бы ….заискивал перед ним, но относился, скажем так, – с почтением. Может, и рассчитывал, что где-то, когда-то, при случае Ковалев замолвит, где надо, словечко… Николай Петрович говорил мне: «Эх, Матусь, жить осталось так мало, но я утешаю себя тем,что и не такие люди умирали… Что поделаешь… Но похоронит меня Валя Ковалев…».Все произошло именно так.  В 1986 году, когда Николай Петрович умер, Ковалев сумел добиться, чтобы его похоронили на мемориальном Троекуровском кладбище.
Ко мне Ковалев относился  с большим уважением и все время старался помочь мне, устроить меня на какую-нибудь престижную должность. Я, по его рекомендациям, ходил к каким-то чиновникам, заполнял какие-то анкеты, но, как только дело доходило до шестого пункта (членство в КПСС), все обрывалось. Чиновник грустно смотрел на меня, а я упрекал Валю, что он заранее не сообщил мне о важности этого обстоятельства. Как-то, желая показать свою значительность, он приехал ко мне в редакцию журнала «Октябрь» на черной «Волге» и потом долго возил меня по Москве, рассказывая о своих успехах в министерстве культуры. Но с перестройкой все изменилось. Валя надолго пропадал. Потом дошли до нас слухи, что он руководил коммерческой организацией «Мир искусства», занимавшейся гастролями актеров за границей. Последний раз мы видели его на похоронах Николая Петровича, и как-то он позвонил мне по телефону, сообщив, что у него в гостях сам Иосиф Кобзон.  С тех пор мы, как ни пытаемся,  не можем найти его следы.



  К праздничному дню  8  Марта 1969 года я решил использовать талант жены Николая Петровича Елены Александровны  Баженовой. Вместе с телевизионной   группой  приехал в ее школу на Ленинских горах и  там  снял полностью ее урок. Она преподавала историю в старших классах  интересно, с юмором. Бесспорно, жена Николая Петровича была выдающимся педагогом. Но вот что огорчало: после каждой передачи (а снимали мы   ее два года подряд) я получал от нее вместо благодарности  выговор за то, что ей мало заплатили. Хотя я  не раз говорил ей, что к бухгалтерии, которая выписывает гонорары, я отношения не имею.
           С конца 50-х годов Николай  Петрович с женою стали часто ездить по туристическим путевкам за границу. Они объездили всю Европу, были в Японии. Как правило, он просил меня подменить его на занятиях в студии. Имея уже некоторый опыт, я с удовольствием  соглашался, но вот вовремя заполнить отчетность, (Николай Петрович называл это «фальш-табелем») иногда забывал, за что опять получал выговор от Елены Александровны: «Владик! Вы опять оставили нас без денег».  Сам же Николай Петрович  ничего мне по этому поводу не говорил.
     Как-то мы разговорились с Еленой Александровной по телефону о судьбе ее учеников, и она стала хвалиться тем, что все ее выпускники закончили престижные вузы и сейчас занимают видные места в нашем обществе. (Кстати, одним из ее любимых учеников был Борис Абрамович Березовский).  Я ответил ей, что Николай Петрович нас учил: в первую очередь надо быть честным и скромным и не думать о престижности занимаемых должностей. «Вы ничего не понимаете в жизни, - ответила она,- вам надо вступать в партию и делать себе карьеру. Надо, чтобы больше  честных людей были в партии». На другой день Николай  Петрович, встретив меня, хмуро заметил: «Стоило тебе показывать свой ум».   
  Наши перепалки закончились тем, что Елена Александровна перестала принимать меня у себя в доме, хотя мне было достоверно известно, что Шиловский и Валентин Ковалев (он в те годы был референтом у министра культуры Екатерины Фурцевой)   регулярно бывают у них в гостях. На все мои вопросы по этому поводу Николай Петрович смущенно отвечал: «Знаешь, Владик, у нас  полный развал после переезда в новую квартиру, и книги еще не разобраны». -  «Ну давайте я вам помогу их разобрать, я кое-что смыслю в этом деле». – «Да нет, не надо, как-нибудь в другой раз». 
Однажды Николай Петрович разоткровенничался со мной и сказал такую фразу: «Конечно, я понимаю, что нахожусь под каблуком, но видишь ли, Владик, мне так удобнее жить».
У них был сын Николай, симпатичный молодой человек. После  окончания школы Елена Александровна устроила  его в Высшуюшколу КГБ.  Николай Петрович ходил в этот  период очень хмурый. Я спросил его, что случилось. «Да видишь ли… мой сын будет холуем!» Но вскоре Коля попал в какую-то автомобильную катастрофу и был уволен из органов. А потом, к радости  Николая Петровича, поступил работать в речное пароходство. Вскоре он уже в роли капитана водил суда по Волге.
Последней постановкой в Доме пионеров  был спектакль « Они были первыми». В принципе сама пьеса была ложной. Мужественные, борющиеся за справедливость первые комсомольцы с одной стороны и вражеские силы в лице гнилой спившейся интеллигенции – с другой.  Циничный алкоголик Стрельцов, пьющий коньяк под воблу, которого играл Слава Белов, и маменькин сынок  гимназист в исполнении Жени Андреева  выглядели  карикатурно на фоне молодых, полных сил  первых комсомольцев. Видимо, Николаю  Петровичу надо было  получить хорошую характеристику для поездки за границу,  так сказать свой «Аусвайс» .Что поделаешь: такое было время. Сыграли мы этот спектакль  второй раз в клубе Строителей.  Там неожиданно выяснилось, что заболел один исполнитель, и мы попросили Севу Шиловского помочь нам. Он охотно согласился. Перед выходом на сцену Сева, в то время студент 3-его курса театрального училища, делал какие-то упражнения, чем очень рассмешил всех нас. А потом во время  спектакля что называется «тянул резину» и на все наши уговоры играть быстрее отвечал: «Дайте поиграть».  Видимо, истомился и соскучился по сцене на занятиях в студии МХАТа.В этом спектакле участвовали молодые студийцы - Валя Медянский и  Юра Пьянков. Впоследствии Медянский стал майором милиции и Николай Петрович гордился тем, что у нас занимается представитель  МВД, а Юра Пьянков, который в 60-е годы снялся в фильме Марлена Хуциева «Мне двадцать лет», отказался от театральной карьеры,хотя обладал всеми данными для этой профессии – высокий, красивый, с пышной шлевелюрой- и  пошел, как говорится, по партийной линии  - сначала комсомольским секретарем  на заводе № 45,а в конце карьеры стал заместителем главного инженера гостиницы «Метрополь», где угощал меня и Иру Земскову вкусными блюдами.
В начале 60-х годов мы искали пьесы  о современной молодежи.      Помню, как увлекались повестью Анатолия Гладилина «Хроника времен Виктора Подгурского». Он сам приходил к нам в гости в Дом пионеров – молодой, рыжеватый, и мы почти договорились с ним, что он будет делать  из   этой повести пьесу. Но вскоре все сорвалось: Гладилин эмигрировал за границу. Потом, уже в клубе «Красная Заря», мы ставили пьесу по повести Василия Аксенова «Коллеги», но без особого успеха.Лично у меня от этой  постановки в памяти ничего не осталось. Да и сам Аксенов вскоре тоже уехал за границу. И мы снова вернулись к классическому репертуару, тем более, что к тому времени  Света Макарова полностью расцвела и превратилась в настоящую невесту. Она успешно закончила школу и поступила в педагогический  институт.Поэтому Николай Петрович стал срочно готовить  пьесу Островского « Бедная невеста». Успех  нашего спектакля превзошел все  ожидания. И возникла идея поехать в июне в Калужскую область на гастроли по маленьким городам. По-моему, эту идею впервые высказала Тамара Леонидовна. Мне теперь даже трудно вспомнить, кем она работала в Доме пионеров. Кажется, она вместе с Вениамином Розовым  руководила кружком туристов.
             Семьи у нее не было, жила она одна с большой собакой. К нашей студии Тамара Леонидовна относилась с благоговением и, видимо, была неравнодушна к Николаю Петровичу. В 1967 году она вместе с нами ездила в Ленинград и устраивала нас там в каком-то общежитии. Помню, как мы с ее помощью экономили деньги в Питере. Жили мы в районе реки Карповки, за площадью Льва Толстого. Возвращаться назад в общежитие из центра надо было на каком-то трамвае. А было нас человек десять, и каждый раз платить за билеты на трамвае было накладно.Приходилось изворачиваться и хитрить.
              Вот мы влезаем  все вместе в нужный нам трамвай, и начинается игра: Тамара Леонидовна подходит к кондуктору и начинает долго выяснять, куда едет трамвай, объясняет, что мы из Москвы и плохо ориентируемся в Ленинграде. За этот период их разговора наш трамвай как раз и проезжает три остановки, и Тамара Леонидовна, которой бы надо уже заплатить за проезд, вдруг вскрикивает:   «Ребята, нам надо ехать в обратную сторону, скорее вылезайте». И мы все дружно выскакиваем из трамвая как раз на той остановке, которая нам нужна. А оставшиеся деньги тратим  на мороженое. Так что, наверное, идея поехать на гастроли принадлежала тоже ей. Она же помогла нам достать автобус, уговорила нашего постоянного гримера поехать с нами, мы взяли напрокат костюмы, и весело поехали.
Ведь это мало кому известная вещь, что в Москве (и в Ленинграде) существовали общественные костюмерные, где все любители, вроде нас, брали любые костюмы напрокат. Якунин, например, играл Скапена в том же самом костюме, в котором его играл Шиловский!                И «Не было ни гроша» , «Женитьбу» и т.д  мы  играли в этих «общественных» костюмах. А на костюмах мы часто находили пришитые к ним беленькие ленточки, на которых химическим карандашом были написаны  фамилии  Папанова, Марецкой, Викланд!Стоил прокат копейки, но как воодушевлял он самодеятельного артиста, когда он надевал, к примеру,  кафтан Спартака Мишулина, а артистка получала в руки муфту Аллы Константиновны Тарасовой! Это ведь тоже узнаваемая и канувшая навсегда в Лету черта времени, эпохи даже. Ведь нынче этого нет. Это раньше театры целые сундуки костюмов и реквизита, списывая,дарили в эти общественные костюмерные. 
Сейчас уже не вспомню, в каких городах мы выступали, но дали два спектакля и «по нахалке» вывешивали афишу: «Московские актеры – пьеса А. Островского «Бедная невеста». Народу было полно. Наш РобикРобинович, игравший отца бедной невесты, сидел на кассе и каждый раз с удивлением докладывал нам, что собрал много денег. Зрители нас благодарили и просили остаться и сыграть для них еще что-нибудь. Но, к сожалению, костюмы мы взяли только для «Бедной невесты».
Денег хватило и на то, чтобы расплатиться с шофером и гримером да еще каждому актеру досталась вполне приличная сумма гонорара, которую мы прокутили в Москве в ресторане « Звездочка» на Преображенской площади. И  на какое-то время мы почувствовали  себя настоящими профессионалами». «Мы актеры и наше место – в буфете».
Кульминационным моментом в нашей студии  стала рабата над пьесой Горького  «Последние». Тут мы решили для двух главных ролей – Коломийцева и его матери - пригласить актеров-любителей с фабрики «Красная заря» - супругов Семиных. Эксперимент удался. Леонид Сергеевич Семин был военным летчиком. Однажды он рассказал нам, как во время войны его самолет подбили и  одновременно он был ранен в ногу и не мог  спрыгнуть с парашютом. Казалось, гибель его была неминуема, горящий самолет пикировал вниз. И тогда он открыл дверцу кабины, повернулся к ней спиной, в воздухе раскрылся его парашют, который, в свою очередь, вытянул его из кабины, и он благополучно опустился на землю.
 Шумный,  говорливый  Леонид Сергеевич  хорошо подходил для роли  лживого фанфарона Коломийцева.
На этот спектакль мы пригласили профессора Евгения Тагера.  Ему очень понравилась наша Любовь в исполнении Светланы Репиной. Это я привел ее специально для этой роли, потому что давно был с ней знаком по Педагогическому институту. К тому времени она уже была известным по стране диктором радио «Маяк», ученицей самого Левитана.
    Впоследствии она перешла на радиостанцию «Орфей». А на роль матери террориста Соколовой  я привел Татьяну Александрову, свою однокурсницу. К тому времени она уже закончила ГИТИС и работала редактором в  Московском радиокомитете.
Так как я принимал деятельное участие в постановке этой пьесы и подбирал актеров для участия в ней,  Николай Петрович, видимо, в целях поощрения моей деятельности, поставил меня  на программке режиссером вместе с собой.  В таком виде анонс о нашей постановке был опубликован в журнале «Театр».
Светлана Репина до 2005 года работала на радиостанции «Орфей», но потом пришедший новый главный редактор уволил ее и других пожилых дикторов. Это была бессмысленная и шоковая операция! Новые  молодые дикторши слабо разбирались в музыке. Одна из них  упорно вместо названия оперы «ТОска» говорила «ТоскА», было много и других ляпов. Мы, любители этой радиостанции,  звонили туда, писали протесты, но нас никто не слышал. Светлана глубоко переживала уход с радио. Она жила с дочерью и больной 90-летней тетушкой, за которой ухаживала до самой ее смерти, а в свободное время стала увлекаться живописью и писать этюды в Измайловском парке, где я ее не раз встречал. А в 2014 году она неожиданно для всех нас  умерла.
А Таня Александрова ушла из Театрального музея Бахрушина на пенсию и продолжает участвовать в любительских спектаклях в Доме учителя. Она написала и издала очень любопытную книжку «Записки «радиота» (издание «Апарт», Москва 2008 год) о своей работе радио-журналистки в 60 - 80-е годы прошлого века.
Сева Шиловский  приходил смотреть наши спектакли и потом давал им оценку. В спектакле «Последние» ему понравилась игра Тани Александровой и  Иры Земсковой. Молодая девчонка очень убедительно сыграла роль старой  няни. Сева только посоветовал Ире научиться как следует вязать спицами, а не делать вид, что ты вяжешь.
            Наши  традиционные встречи вначале  проходили в Доме пионеров 30 сентября, в день Веры, Надежды, Любви.  В этот день  к нам приходили студийцы конца 30-х годов и бывший руководитель нашей студии вместе с Николаем Петровичем  Константин Наумович Воинов. Потом, к сожалению, эти встречи прекратились, и мы стали собираться попеременно у кого-нибудь из студийцев дома. Николай Петрович довольно часто приходил на наши посиделки, сроки которых теперь мы устанавливали  сами  ввиду того, что к 70-м – 80-м годам у всех появились дачи и дачный сезон кончался в лучшем случае в октябре,и мы стали собираться  в гостеприимном доме Ирины Земсковой.Но иногда у Гали Ножевой или у меня.Раза два встречались на даче Аллы Букаревой в Малаховке и несколько раз у Юры Пьянкова в Барыбине.

Все в этой жизни очень просто:
Был Станиславский, был Москвин.
Теперь Ефремов и Шиловский,
А вместо МХАТа – мат один.

              Мне особенно запомнилась встреча, на которой были и Николай Петрович, и Шиловский у Гали Ножевой в  конце 70-х годов. Сева по своему обыкновению на нее опоздал, а Гена Концевов валяя дурака торжественно объявил: «У нас в гостях артист Московского Художественного Театра Всеволод Николаевич Шиловский». Все засмеялись, кроме самого Шиловского. Он воспринял это не как дружескую шутку, а как должное уважение к его сану. И, не дожидаясь наших вопросов, стал рассказывать о том, как они с Ефремовым  собираются реконструировать Художественный театр. Нас всех тогда поразило, что в своей речи он время от времени матерился. «Мы хотим создать с Олегом Николаевичем аллею искусств, прорубив ее до  здания Госплана. Конечно, все дома, которые встретятся на пути нашей аллеи, мы на… снесем, прямо начиная с того места, где над входом во МХАТ находится  барельеф «Демона» Врубеля». Тут я вздрогнул: «Чей барельеф?» - «Ну, ты не знаешь, кто такой Врубель, а еще столько книг прочел!» - снисходительно улыбнулся Шиловский. - «Но причем тут Врубель? Ведь тот барельеф, о котором ты говоришь, создала Анна Голубкина и  называется он «Пловец»! - «Ну, ты мне будешь рассказывать, я столько лет проработал в этом театре, давай поспорим на два желания».
               Дальнейший спор был бессмыслен, и я попросил Галку достать какой-нибудь справочник о Москве. Она порылась у себя на книжной полке и нашла  какую-то книгу о московских театрах, открыла ее на нужной странице и прочла о знаменитом горельефе «Пловец» Анны Голубкиной над входом в здание Художественного  театра. Ни слова не говоря, Сева встал и пошел на кухню, так что я не успел сказать, какие два моих желания он должен выполнить. А мои желания были такие: во-первых, чтобы Шиловский ушел из МХАТа и не позорил великий театр, а во-вторых,  в присутствии женщин и Николая Петровича не употреблял матерные слова. Думаю, что в тот период употребление ненормативной лексики было своего рода  негласной нормой и для Олега Николаевича Ефремова, и Шиловский, который всегда держал нос по ветру, подражал ему.
               Помню, что тогда же  мне рассказывала Аня Рожнетовская – внучка  корифея МХАТа Л. М.Леонидова, как ей удалось побывать на репетиции во МХАТе, которую вел Ефремов. «Он  в своей речи постоянно отпускает матерные словечки, - сказала она, - и не понятно, как всё это терпят актеры, особенно женщины». (Ну, в современную эпоху этим уже никого не удивишь.В московском  районе Гольяново, где я имею счастье  жить, проходящие по улице девушки без мата уже давно не разговаривают).
               Удивительно, но сам Николай Петрович никак не среагировал  ни на наш спор, ни на мат Шиловского. Он сидел молча, опустив голову. А что ему еще оставалось делать? Любимый ученик, достигший в жизни и театральной карьере больше, чем он сам, несет какую-то ахинею с матом…А он так гордится им. После постановки Шиловским во МХАТе пьесы «Сладкоголосая птица юности» он приглашает к себе домой вместе с Николаем Петровичем народных артистов Станицына и Зуеву и первый тост поднимает за здоровье своего первого учителя. Есть от чего призадуматься.Отныне он на все наши негативные реплики о Шиловском отвечает молчанием.Всеволод Николаевич  становится неприкасаемым, как священная корова.
        А сам Шиловский берется писать о себе любимом  книгу «Двойная жизнь», где фактических ошибок и стилистических ляпов  больше, чем матюгов у Олега Николаевича. И непонятно, что там делала редактор. Одно только упоминание о встрече Станиславского с Элеонорой Дуза (надо читать Дузе) может вызвать нервный смех у любителей театрального  искусства, особенно если учесть, что увлекался Станиславский не итальянской актрисой, а Айседорой Дункан. И нигде я не прочел серьезной  критики на эту книгу.
              Но как актера мы Шиловского всегда ценили, особенно в фильмах «Военно-полевой роман»,«Интердевочка», «Жила одна баба», прекрасно он сыграл роль Картуса в  фильме  «Граф Монтекристо» и во многих других фильмах и сериалах. Но, видя, что мы настроены не только восхищенно его воспринимать, но и критиковать, он постепенно перестает у нас бывать, особенно после смерти Николая Петровича. И на все вопросы нашего посредника Анатолия Юсина – известного спортивного журналиста – отвечает кратко: «меня там не понимают». А дозвониться до него становится невозможно: к телефону, как правило, подходит его жена-арфистка и, даже  не спрашивая, кто звонит, грубо отвечает: «Всеволод Николаевич…  занят и подойти к телефону не может».
 В день  70-летия Шиловского Юсин принес  нам несколько пригласительных билетов, но потом оказалось, что пришедшие по этим билетам Гена Концевов и Анатолий Ходоков были приглашены только на торжественную часть, а на банкет их не пустили. В знак протеста Юсин с женою тоже ушел после торжественной части. Вспоминается  известное изречение античных авторов: «Слава, как смерть, отрывает человека от его родных и близких».
                Анатолий Юсин сыграл в постановке « Снежок» небольшую роль ученика Дэвиса, а потом понял, что театр не его стезя и весь отдался  спортивной журналистике. Он закончил  школу с золотой  медалью, потом – факультет журналистики МГУ. Работал спортивным комментатором в различных изданиях, пока ему не предложили быть комментатором газеты  «Правда». Он был на дружеской ноге с первыми космонавтами, известными журналистами, политическими деятелями… Написал с десяток книг. Скромный, общительный, воспитавший известного теперь своими передачами  по радио сына Максима, он всегда умел найти общий язык со всеми, и когда я, как редактор, критиковал его книги, он только улыбался и говорил мне: «Я тертый калач». По своим взглядам он оставался приверженцем распавшегося Советского Союза, хотя его сына, работающего теперь в газете «Новые известия», бесспорно, можно причислить к либералам. Подвела Толика почка, видимо, от частого употребления спиртного. Он ездил  лечить ее в Израиль, но безрезультатно, и в 2011 году он скончался на 74-м году жизни. Последнее время его тянуло к нам, он приносил нам свои последние книги, показал английский справочник  «Самые известные люди России», где было  его имя. Мне кажется, что он оставил большой след в нашей спортивной журналистике.

          Последний раз  мы выступали от имени клуба «Красная  Заря» 7 мая 1963 года не больше не меньше, как в Московском Музыкальном театре имени народных артистовК. С. Станиславского и В.И. Немировича-Данченко в заключительном концерте  предприятий текстильной и легкой промышленности. Это было нелегким испытанием для нас - троих выступающих: А. Герасенкова, который вел концерт, и меня с В.Якуниным. Валерий читал стихотворение Р. Рождественского  «Юность», а я отрывок из романа Фадеева «Разгром». Когда я вышел  на сцену перед огромным заполненным залом, меня ослепили юпитера, лиц зрителей я не видел.На меня были  направлены телевизионные камеры, концерт транслировался по первому каналу телевидения.В середине выступления я вдруг понял, что начинаю забывать текст… и стал пересказывать его своими словами.   Не знаю, что помогло мне, но я как-то выпутался со своим Левинсоном и закончил чтение. Кошмар!
          В  1964 году наш маленький театр переехал в Каретный ряд, в старинный дом с мезонином, напротив сада Эрмитаж. В этом доме с 1903  по 1920 год жил  Константин Сергеевич Станиславский, из окон этого дома он наблюдал за ходом революционных событий 1917 года. А теперь в этом доме разместился клуб Автобазы Совета Министров СССР, а сама  автобаза была построена уже после переезда Станиславского в Леонтьевский переулок и находилась теперь рядом. Круг замкнулся: Николай Петрович    попал в бывшую обитель Станиславского, а у меня этот дом  ассоциировался с  моим двоюродным братом Сергеем Борисовым, который долгое время работал шофером в Кремле и возил до 1943 года брата Ленина Дмитрия Ильича Ульянова. (Сергей много о нем рассказывал. В последние годы своей жизни брат Ленина много пил, и жена его просила Сергея не останавливаться у пивных ларьков   и продуктовых магазинов, но Дмитрий Ильич был предусмотрителен и прятал бутылку под сиденье автомобиля. Сергей попал в кремлевские шоферы, потому что воспитывался в детском доме. Его мать, моя тетя Настя умерла от родов, оставив двух маленьких детей. Их отец не захотел с ними возиться  и, женившись на другой женщине, отдал малышей в приют. А тогда в Кремле был принцип: брать на работу только из приюта, чтобы дети не  помнили своего родства и ни с кем не общались. Только через много лет он нашел своих родственников и мою маму. Но в те годы он уже возил А.Косыгина, точнее – его жену.  И когда Сергей неожиданно умер в 1961 году (ему в кремлевской больнице  сделали неудачно банальную операцию), то у его гроба в этом здании вместе с моей мамой и братом - я в это время сдавал выпускные экзамены в институте -  стояла плачущая…  жена Косыгина.)
          А у Иры  Земсковой на этой Автобазе работал отец. Он возил крупного  партийного деятеля Шверника. Вообще надо сказать, что детство у Иры было уникальным. Вначале она жила с родителями и двумя братьями  в доме, выстроенном специально для Большого театра, и видела многих известных артистов, а к ее соседке - певице Большого театра  Галине  Николаевне Голубиной довольно часто заходили Козловский и Лемешев, подзанять денег. А сын ее, солист  балета Большого театра Вячеслав Голубин в то время  дружил с Майей Плисецкой, которая часто оставалась ночевать у него,и тогда Галина Николаевна кричала на всю кухню: «Если у этой жидовки родится ребенок, я его удушу!»
Но в 1941 году в этот дом на 4-ой Мещанской улице  попала фугаска и всю семью Иры переселили  в другой дом, на 3-ей Мещанской улице, и они стали жить теперь вместе с семьей известного литератора Александра Леонидовича Слонимского,у которого сын был композитором. К ним часто заходили известные писатели: Корней Чуковский и Самуил Маршак.
- И почти каждый раз, -рассказывала Ирина, – они приносили нам, детям, свои книжки. Но мы не успевали их прочесть, так как мама растапливала ими печь. Зато сколько спектаклей я тогда увидела в Большом театре, куда мы все ходили по контрамаркам.
            В клубе Автобазы Совета Министров еще сохранилась старинная мебель. Директор клуба Владимир Кузьмич не торопился ее менять, и мы все считали, что этой мебелью пользовался Станиславский  со своей семьей.
 Водители редко посещали клуб и, когда мы для первого раза возобновили спектакль   «Не было ни гроша да вдруг алтын», к нам пришло человек десять. Играть в полупустом зале было не очень приятно. Дело в том, что  водители автопарка при Совете министров были очень избалованы. Им подавай народных и популярных артистов, а тут какие-то любители. Часто выступал у них  Народный артист СССР Иван Любезнов. Его хорошо знали в зале, и я слышал, как не раз кричали ему:
- Ваня,давай басню «Заяц во хмелю». 
А он отвечал:
- Николай, да ты уже эту басню сто раз слышал.
- А все равно приятно, Вань…
     Так что играли мы для себя, своих друзей и  баженовцев третьего  поколения. Многие из них уже становились нашими партнерами, и Вера Сафонова с успехом заменяла  Светлану Макарову. А когда стали репетировать пьесу Бернарда Шоу «Пигмалион»,  все перемешалось. Роль  Луизы Дулиттл  исполняла Людмила Калинкина, а я - мистера Хиггинса.               
Однажды нас с Валерием Якуниным вызвали прямо с репетиции в ЦДРИ. Оказывается, там готовилось какое-то грандиозное выступление по поводу  очередного партийного съезда, и мы с Валерием должны были в нем участвовать.Но Якунина тут же забраковали, как человека с неславянской внешностью, а в меня вцепились мертвой хваткой. Дали прочитать вырезанное из газеты какое-то стихотворение Расула Гамзатова. Я прочитал перед комиссией.
- Что вы читаете? - обратился ко мне один из членов комиссии. Я отдал ему листочек со стихотворением, вырезанным из какой-то газеты. Он с удивлением посмотрел на него, потом перевернул.
- Да вот что надо читать, - сказал  он, отдавая мне газетный листок. – Тут на обороте - другое стихотворение.
Я пробежал глазами стихотворные строчки со словами «партия», «коммунизм» и прочий набор трескучих фраз.
- Нет, -сказал я, - это стихотворение я читать не буду. - Повернулся и пошел к выходу. На лестнице меня догнала одна женщина из той комиссии: 
- Вы что, отказываетесь быть  лауреатом всесоюзного конкурса чтецов?
- Дело в том, что  я преподаю в школе историю в старших классах, и мне будет стыдно перед учениками,если я прочитаю эту…- тут я запнулся, - ну, я надеюсь, что вы меня понимаете…
-  Жаль, очень жаль, - ответила она,- а вы нам так подходите…

         А Вера Сафонова-Концевова, о которой писали в журнале «Театр» и которой, может быть единственной из девочек, кому Николай Петрович советовал стать актрисой, после школы устроилась работать в аэрофлот диспетчером и сделала себе карьеру, стала руководителем  отделения и объездила чуть ли не всю Европу. В журнале «Театр» были такие слова: «Роль Юли, выпускницы школы, покидающей детский дом, с глубоким лиризмом выполненной автором, в исполнении В. Сафоновой – один  из наибольших удач спектакля, придающих ему поэтическое очарование». В том же журнале есть и такие строки в статье З. Войтинской: «Когда смотришь этот живой, стройный спектакль, с признательностью думаешь о труде руководителя студии Н. Баженова, воспринявшего методы театральной педагогики К.С. Станиславского от его ученика Н.П.Хме-лева, с которым много работал вместе».
В 60-е годы мы с ней много играли.У нее был и остался до сих пор  очень красивый серебристый женский голосок, не утративший с годами своего обаяния.С особенным успехом мы исполняли  отрывок из драмы Лермонтова «Маскарад». Где мы только не выступали: в Центральном доме художественной самодеятельности на Большой Бронной (там теперь синагога), в Кремлевском театре… Конечно, я подражал Мордвинову, и мне не раз об этом говорили, но я ничего с собой не смог поделать, настолько сильное впечатление от мордвиновской игры осталась у меня на всю жизнь.
         В пьесе Бернарда Шоу «Пигмалион»  были заняты студийцы разных поколений. Так, например, мистера Пикеринга играл Володя Кичигин, а мать мистера Хиггинса очень интересно,  с шармом, сыграла Генриэтта Андреевская (до замужества Суслова). Она родилась и выросла в очень  интеллигентной семье. Помню, когда я в первый раз пришел к ней в гости в дом на 13-й Парковой улице, то первое, что я увидел, был большой рояль, на крышке которого лежал раскрытый томик Константина Бальмонта. У нее был слепой брат, Игорь, который играл в ансамбле слепых.А Гера увлекалась балетом, но, к нашему всеобщему удивлению, вначале окончила какие-то кулинарные курсы, а уже потом, выйдя замуж и родив дочь Алину,поступила в ГИТИС на театроведческий факультет, закончила его и участвовала в составлении энциклопедии «Балет». Жила она с мужем Витаном в знаменитом московском поселке Сокол на улице Левитана. Позднее, когда дочь выросла и вышла замуж,она уехала вслед за ней в Канаду.
            А Володя Кичигин, который был младше нас лет на десять,женился на Людмиле Калинкиной и  поехал с ней от советского торгпредства в Бельгию, а спустя лет пять или семь их отправили в какую-то африканскую страну,откуда они вернулись через несколько лет  совершенно больными. Красивая Мила сильно осунулась,лицо почернело, и вскоре она умерла. Остались двое детей, помогать оставшемуся в живых больному отцу взялась их подруга по студии Инна Цукерман.Но через несколько лет умер и Володя Кичигин.
Третье поколение баженовцев сильно отличалось от нашего, оно состарилось быстрее, и многие из них умерли,не дожив и до 60 лет – Кичигин,Скоблов,Друц, Суровежина, Калинкина, Бегичев, Романов. Коля Бегичев, когда учился в начальной школе,  выступал во МХАТе, вместе с Аллой Тарасовой, играя сына Анны Карениной.
Николай Петрович поставил с ними  несколько спектаклей. Как рассказывал мне Якунин, первым спектаклем третьего поколения, в котором участвовала Тома Хинич, была постановка «Звено отважных»(спектакль про отважное звено пионеров, которые бесстрашно спасают от фашистов сбитого советского лётчика).  Не видел я и следующий спектакль «Бывшие мальчики». Зато смотрел с удовольствием в их исполнении «Женитьбу» Гоголя. И сам участвовал в музыкальном оформлении (играл на гитаре)  в спектакле по пьесе Мольера«ПлутниСкапена». В главной роли на этот раз выступал Валерий Якунин,сменив в этом образе Шиловского. Спектакль проходил в летнем театре сада имени Баумана. Я сидел с гитарой в оркестровой яме,  и это дало повод озорнику Якунину, указывая  Жеронту на мнимые трупы, валяющиеся вокруг, указать и на меня: «Вот еще один труп смердит».
( Там, кстати, с Валерием Якуниным  произошел курьезный случай. «ПлутниСкапена» играли днем, а вечером, судя по афишам, развешенным по всему саду,  должен был состояться концерт знаменитого на весь СССР выдающегося чеченского танцора Махмуда Эсамбаева. На афишах он был изображён танцующим какой-то испанский танец: в коротких штанах-кюлотах, жилете, расшитом золотой канителью, белых чулках , черных туфлях и ярко красной повязке – бандане. Полагаю, что в танце своем он изображал тореадора. В руках, опущенных вниз, виднелись кастаньеты.  А Шиловский и Якунин(по наследству) играли Скапена в одном  и том же костюме, взятом напрокат в той самой общественной костюмерной. Так вот,  все предметы одежды Скапенабыли один к одному с афиш Эсамбаева, только гораздо худшего качества. И в тот день, когда наши представления должны были сменить одно (утреннее) другим (вечерним) – к Якунину выстроилась целая очередь  гуляющих по парку за автографами, к ужасу наблюдавших за этим  Кичигина (Жеронта), Линяшина (Арганта), Цукерман Инну (Кормилицу), Друца (Октава), Ольгу Пославскую (Гиацинту), Милку Калинкину (Зербинетту), Славку Эткина (Сильвестра). И Якунин, не моргнув глазом, начал уверенно автографы раздавать. На программках, просто листочках, на чем попало. К счастью, обман так и не раскрылся и почитатели таланта Махмуда Эсамбаева, наверно,  до сих пор, в своих коллекциях хранят его (Якунина!) автографы.
« Как нас тогда было много, -  сетовала Вера Сафонова-Концевова,  мы с трудом помещались во время встречи за одним столом. А теперь – раз, два и обчелся…». Остались в живых только сам Заслуженный артист и Заслуженный деятель искусств России, многолетний - ( более 25 лет !) -  Художественный руководитель  Камерного театра в Кузьминках Валерий Якунин, и та же Вера Сафонова, Тома Хинич, Ольга Заславская , Инна Цукерман и  Людмила Веревкина…А теперь театр в Кузьминках у Якунина отобралии назначили туда главным режиссером  популярного артиста Сергея Безрукова. А сам Валерий, как в далекой юности, оказался вынужденным снова ездить ставить спектакли по приглашению то в Калугу, то в подмосковный Ногинск ( Богородск).



Валера! Как тут ни крути,
Но все равно не убежишь от генов:
Смотрю я твой спектакль - находок пруд пруди,
А глубже глянь – всё тот же Н. Баженов.

Судьба Якунина очень интересна. Он был приемным сыном, и впоследствии много удивлялись его отчеству «Иванович», так как в его внешности явно проступали восточные черты. Но мне кажется правильнее предоставить слово самому Валерию Ивановичу Якунину.
«Мама моя была чистокровной испанкой, ученицей Айседоры Дункан, танцовщицей – босоножкой, как сама Дункан  и все ее ученицы.   А в 1936-37 годы  по приглашению Правительства РСФСР, вместе с другими испанскими беженцами от каудильо Франко, вместе со своей престарелой матерью и малолетней дочерью, на пароходе приплыли к нам. Двоюродная сестра моей мамы – тетя Валя, протрепалась по пьянке, что мать даже работала в труппе миманса театра Оперетты, когда им руководил Канделаки. В 1944 году мама познакомилась с отцом, лечащимся после ранения в Лефортове. В госпитале, что располагался в лефортовском городском саду. (Он в 1945 году пропал без вести на фронте. Ни имени, ни фамилии его я не знаю. Может, тетка и говорила, да я не запомнил, мал был.)   12 февраля 1945 года маму, беременную мною на 7 месяце, – сбивает машина. Она умирает в больнице, а я остаюсь в живых, рожденным семимесячным и остаюсь для выхаживания в роддоме.
А в это самое время в семье Ивана Ивановича и Анны Ивановны Якуниных случается беда – от менингита умирает их двухлетний сынишка Жанчик. (Почему имя французское – надо бы рассказать, как отец с 1916  по 1937 год  мотался по всей Европе, (пытаясь вернуться в Россию!) где оказался будучи 16, или 17 лет  забритым в армию, в русский экспедиционный корпус во Франции. Когда он перешел польскую границу в 1937 году, то был привезен в Москву прямо на Лубянку. Там, объясняя свои «похождения по Европе», сообщил о хорошем знании 6-ти европейских языков и плохо (только разговорно!) 2-х балканских. После года проверок был причислен к Иностранному отделу НКВД как специалист по языкам, культуре и нравам стран западной Европы).
По закону женщины, не имеющие грудных и малолетних детей, направлялись на «Народный фронт» - копать, таскать, разбирать или строить укрепления. Восстанавливать разрушенное. Чтобы избежать отправки жены на эти тяжелые работы, Иван Иванович, пользуясь своим служебным положением,и приносит однажды из роддома (минуя детдом!) младенца, которого Валерием и называют, одновременно оформляя бумаги по усыновлению.(Этот документ, в 18 лет, перед армией, я и обнаружил, копаясь из любопытства,  в старинном мамином сундуке, стоящим у нас в доме на Бужениновке за голландской изразцовой печкой, перед дверью из маленькой (моей) комнаты  на кухню».
В пятнадцать лет он вел себя довольно дерзко, пытаясь вырваться из-под опеки родителей. В какой-то степени это сказалось на последующей болезни и смерти отца. Мать с ним перестала справляться. Потом он перестал ночевать дома и однажды, когда он поздним вечером крутился около театра Вахтангова, мимо него прошел народный артист Николай Гриценко. Валерий привязался к нему и стал рассказывать  о своей судьбе и о своем страстном желании стать актером. Гриценко пригласил его к  себе домой, где он прожил несколько дней. В это время он продолжал ходить в студию, и рассказывал о том, как Николай Петрович, жалея его, совал ему в карманы деньги.
В восемнадцать лет, в 1963 году, Валерия забрали в армию, где он принимал активное участие в художественной самодеятельности. А вернувшись из армии, он поступил в Институт культуры на режиссерский факультет, который готовил режиссеров для художественной самодеятельности. После окончания института он поехал в народный Театр Юного Зрителя старинного русского города Калуга, где стал его Главным режиссером с месячной оплатой в 90 руб.И вскоре ему предложили должность очередного режиссера в профессиональном театре закрытого города Арзамас-16 (ныне г.Саров) – для скрытости поименованного как Горьковский областной драматический театр. Познав все прелести и язвы профессионального театра, в 1980 году, по приглашению, поступившему ему из Калужского областного драматического театра им. А.В.Луначарского, Валерий возвращается в Калугу, но уже на профессиональную сцену. Помню, как он пригласил меня и Тому Хинич на премьеру спектакля «Фелумена де Мортурано». Успех превзошел все ожидания.Он  окрылил молодого режиссера и дал ему возможность спустя шесть лет подать заявление о приеме на Высшие   режиссерские курсы в Москве.  Уж не  знаю, каким образом удалось ему туда попасть с дипломом Института Культуры, с ограничением по возрасту (до 40 лет), и не будучи (вопреки непременному условию)   членом КПСС, но факт остается фактом: Валерий заканчивает двухгодичную стажировку в московском театре им. М.Н. Ермоловой, под руководством Валерия Фокина, и получает назначение  на должность Главного режиссера «Первого московского областного государственного  театра» (преобразованного им в «Московский областной Камерный театр» в Кузьминках»).Более 25 лет он с успехом работает Художественным руководителем в этом театре, создает крепкую труппу.Его спектакли высоко оцениваются зрителями и критикой, получают «Гран-при» и различные Дипломы фестивалей и конкурсов, его  приглашают на преподавательскую деятельность в областном Колледже Искусств, где он вместе с женой – Заслуженной артисткой России Еленой Цагиной выпускают два актерских курса. Их студенты снимаюся в кино, на телевидении, играют в театре, продолжают учебу вГИТИсе и во ВГИКе.
И… как результат  -   непочетная отставка.


 Наши внутристудийные браки в  большинстве своем   не были долговечными и прочными.  Вначале распался брак Люси Волковой и Толика Моисеева…Потом союз Гены Концевова и Веры Сафоновой,которая была моложе своего мужа на девять лет. За несколько лет до этого Гена попал  в аварию – ему на голову упал башмак от  дуги троллейбуса. Мы целый день с его сестрой Люсей разыскивали его по больницам и с трудом нашли.  У него на всю  жизнь  осталась  вмятина на голове. Потом они развелись, и Вера одна стала воспитывать сына.А Гена  переселилсяв бывшую комнату матери  Веры, около ипподрома. А так как я работал недалеко, на улице Правды, то он часто заходил ко мне в редакцию журнала «Октябрь».
У Гены, бесспорно, был  талант комика. Часто на какой-нибудь вечеринке или традиционной встрече он только еще вставал, а уже всех начинал душить смех. Помню, мы как-то пошли поддержать Толю Герасенкова, когда у него умерла мать. Пошел и Гена Концевов. Я попросил его заранее не произносить никаких речей. Он обещал, но, к сожалению, не сдержался и во время поминок за столом вдруг неожиданно решил тоже сказать какие-то слова  утешения.И мы все, не сговариваясь, полезли под стол.Представляю,что чувствовал тогда бедный Толик, потерявший мать.
На этих поминках мы познакомились с очень симпатичной девушкой Галей – подругой жены Герасенкова Тамары. Живая, общительная, смешливая, она скрасила общее печальное настроение, так что вскоре мы позабыли, зачем пришли в дом к своему другу, и с удовольствием пошли провожать свою новую знакомую. Стояла ясная зимняя погода, на улицах было много снега. Мы, позабыв обо всем, шутили, резвились, как годовалые щенки. Генка время от времени бросался в снег и лежал там, раскинув руки, а мы с Галей со смехом вытаскивали его оттуда. Потом мы долго прощались с ней, сначала в подъезд заходил Генка, а потом я. Потом еще раз менялись. Но встречаться с ней в дальнейшем и строить какие-то отношения мы не решились. И надо же так случиться, что через несколько лет мы узнали печальную новость. Галя вышла замуж, родила ребенка, но ее свекровь скрыла от нее сведения о психическом расстройстве своего сына, и в какой-то момент молодой муж Гали убил ее, ребенка и себя…
Умный директор клуба «Красная заря» Василий Александрович, когда в его клубе устраивались вечеринки для молодежи и было много симпатичных девушек в красивых платьях, а мы, естественно, рвались туда, сдерживал нас: «Ребята, вам там делать нечего. Эти девушки не для вас. Вам хочется порезвиться, повалять дурака, а у них серьезное дело – они ищут на этих вечерах себе будущих мужей, им надо устраивать свою жизнь». И действительно, когда мы, несмотря на предостережения, все-таки проникали на эти танцы, на нас никто из девушек не обращал внимания, мы для них были чужими и, несмотря на обилие белых танцев, ни одна из девушек не подошла к нам.
Вообще надо сказать, что Генка и Женька были хорошо известны в нашем районе как массовики-затейники. Их охотно приглашали знакомые и даже незнакомые наразличного рода увеселительные мероприятия. Время тогда было не очень сытое – конец 50-х годов, и нам, студентам, постоянно хотелось есть, поэтому дни рождения, именины, свадьбы и т.д. были для нас хорошим подспорьем. Как-то раз и я пошел вместе с ними. Стол уже был накрыт, а именинница все еще прихорашивалась в своей комнате. Мы, облизываясь, ходили вокруг накрытого стола. И тут Женька не выдержал и сам не зная как произнес: «Прошу всех за стол!». Не успели мы сесть, как появилась и именинница.«Вы уже сели, - уныло сказала она, - ну и хорошо». Через пару минут тот угол стола, где сидели мы трое, был полностью опустошен.
         Конечно, Генке надо было идти в театральный институт,но видимо он не смог ослушаться свою мать – волевую женщину Евгению Михайловну, считавшую, что все  ее дети (у Гены было еще две сестры), должны получить  серьезное техническое образование. Его, бесспорно, тянуло на сцену. Он,даже после того как мы перестали заниматься с Николаем Петровичем, в свои 35 лет нашел какую-то  захудалую любительскую студию на окраине Москвы и участвовал там в спектакле «Старший сын». Спектакль был беспомощный, самодеятельный. Режиссер не смог«раскрепостить» Генку,  и тот оставался «зажатым» на протяжении всего спектакля. Также каким-то образом ему удалось сняться в сериале «Николай Вавилов», где он сыграл роль генерала Власика.
       Потом он второй раз женился на простой женщине Варваре из города Обнинска, с которой познакомился в доме отдыха.У нее было двое детей и три внука. Им вскоре дали двухкомнатную квартиру в районе метро Аэропорт, где они прожили около двадцати  лет. В начале 90-х годов он работал в фирме эзотерикаА. Зараева и распространял астрологические календари, много трудился на даче и таскал туда тяжелые сумки с продуктами,  с удовольствием мылся в бане, которую сам построил, а потом принимал сто грамм водки или, как он говорилпо-чеховски, «делалопрокидонцен» с мамочкой.Мы с Женей Андреевым и Толей Ходаковым торжественно отметили его 70-летие, а через два года его хватил инфаркт.
Лето 2010 года войдет в историю как самое жаркое лето в России. Мы все заперлись в своих загородных домах и дачах, а Гена продолжал работать и таскать тяжелые сумки к Варваре на дачу. Тут-то с ним и случился инфаркт. Варвара работала медсестрой на скорой помощи. Она обещала нам, что когда Гена выйдет из больницы, то будет с него пушинки сдувать и уйдет с работы. Но ничего этого не сделала. Их история очень напоминает сценарий фильма Звягинцева «Елена», только без криминального оттенка, а впрочем, кто ее знает.
Иная судьба была у Жени Андреева.Он родился в простой семье, хорошо учился и закончил школу с медалью. На «номерном» предприятии, где прошла вся его дальнейшая жизнь,  он что-то изобрел  и получил звание Лауреата  Государственной премии.
Лет десять назад его послали на какие-то испытания нового оружия в Астраханскую область,и там он получил большую дозу радиации, отчего у него начался развиваться рак крови. Женя мужественно переносил свою болезнь, философски относился к жизни и не пропускал ни  одной нашей традиционной встречи у Иры Земсковой.
В какой-то мере можно сказать, что Женя Андреев был совестью нашего коллектива.  Он терпеть не мог «гонористость», высокопарность, эгоистичность и при случае открыто говорил нам об этом. Несмотря на то, что он вырос в простой семье (у него был отчим Павел Николаевич), в нем была какая-то присущая только интеллигентам скромность и отсутствие всякого ячества. Нам как-то рассказал Толя Юсин, что Шиловский  не приходил на наши встречи только потому, что там Женька  всегда придирается к нему и задает неудобные вопросы. Ну что же, Теперь Сева может беспрепятственно появляться у нас - вот уже три года как Женька  умер,оставив вдову Люду и двух взрослых сыновей.
Последней работой нашего маленького театра в клубе «Автобазы Совета министров» стала пьеса Островского «Поздняя любовь». Мы уже  готовили ее для себя, не надеясь на зрителей, получали удовольствие от сочного, красочного русского языка. Весь смысл нашей работы был именно в репетициях.И сыграли этот  спектакль всего один раз. Многим  из нас было уже за тридцать, наваливались заботы, проблемы. Да и смысла дальнейшего  существования нашего маленького театра без зрителей мы не видели.Но сила творческого влияния Николая Петровича на наши души осталась. Мы  не расстались, не замкнулись в своих личных проблемах и делах, а постоянно общались между собой, звонили часто  своему учителю, собирались на традиционные вечера.