Артем покачался на стуле, отправил в рот еще один кусок пиццы, оставшейся с обеда, и с набитым ртом заявил:
- А еще в Институт сегодня жмурика привезли!
Сергей неопределенно хмыкнул, не отрываясь от экрана.
- Слышишь, Сега?! Жмурика! Настоящего!
- Я тебя умоляю, - рассеянно пробормотал Сергей. – Если бы настоящего, то повезли бы в Институт Патанатомии, а не к нам.
- Так он не простой, жмурик-то, - доверительно сказал Артем, поднимаясь и хлопая себя по карманам в поисках сигарет. – А откуда-то из две тысячи двадцатого, что ли… Вот и привезли к нам! Ну, посмотреть, прежде чем…. Идешь курить-то?
- Попозже.
Артем вышел. За тонкой стенкой из полипластика немедленно загудел его бас - нашлись-таки желающие послушать про «жмурика».
Сергей еще какое-то время глядел в монитор. Там упрямился и отказывался работать алгоритм, программа сердито вспыхивала разноцветными окошками. Очевидно, какая-то ошибка в формуле, придется начинать все сначала. Времени уйдет масса. А базу программисты ждут сегодня…
- Вот же зараза дискретная, - устало сказал Сергей Рахимов, старший специалист отдела системной аналитики и автоматизации процессов, сотрудник Института Исследования Темпоральных Взаимосвязей и Резонансов – или, иначе, Института Времени. Неработающий алгоритм превращал затяжной рабочий день в ненормированный: уйти домой, не сдав обещанную базу, аналитику Рахимову не позволяло старомодное воспитание. Впрочем, «старомодное» - это мягко сказано. Когда же был изобретен возрастной стазис?.. Лет, пожалуй, пятьдесят, нет – шестьдесят назад? Кажется, биологически Сергею было уже сорок пять, когда он сам решился на процедуру стазиса… Если быть точным, то воспитание-то получено еще в прошлом, XX веке. А вот поди ж ты, до сих пор не дает легкомысленно бросить незаконченное дело.
После дюжины неудачных попыток заставить программу думать в нужном направлении – Артем успел вернуться, еще раз сказать про «жмурика», пожаловаться на барахлящий гидроусилитель в аэромобиле и отчалить наконец домой – Сергей понял, что, если будет продолжать в том же духе, то вполне может разбить матовый трехметровый омут рабочего монитора собственной головой. От бессильной злобы и усталости. Чтобы не допустить таких вопиющих производственных потерь и вообще проявления полной недисциплинированности, он запустил сканирование по всей базе данных – поиск несоответствий с заявленным образцом, варианты решения предлагать – и пошел в курилку.
Там, несмотря на позднее время, было многолюдно. Кто-то из отдела экспериментальной химии, кто-то – из прикладной физики, но больше всего, конечно, толпилось народу из «вчерашней истории». То есть из отдела исторической реконструкции XX и первой половины XXI века. Общепризнано, что именно этот период характеризовался наиболее значительным рывком технического прогресса, да к тому же прошел совсем недавно, практически вчера, вот и выделили целый отдел изучать его историю. Если уж куда и могли привезти «жмурика», о котором так распинался Артем, так только туда, к «вчерашним».
- О, какие люди! – обрадовался один из историков, завидев Сергея. – Приветствую, Рахимов, как ваше ничего?
Ким Архангельский выглядел впечатляюще – высокий, ненамного ниже почти двухметрового Рахимова, но значительно шире в плечах и плотнее. Наголо обритый, в черной футболке с надписью «AC/DC», поверх которой небрежно наброшен белый халат, обязательный для всех сотрудников Института. Рукава халата туго закатаны, так что видна витиеватая надпись «Александра» во всю левую руку. Архангельский, воспользовавшись стазисом, не стал обманывать время и омолаживаться, пожелал остаться внешне стариком шестидесяти с небольшим лет. Бодрым, конечно, но стариком. Говорил, ему так спокойнее.
- Здорово, Ким Аркадьевич, - обрадовался и Сергей. Глава отдела «вчерашней истории» любил рассказывать истории, травить байки и даже говорил как-то так, что хотелось слушать, открыв рот, и неважно, о чем шла речь – о ценах на природный газ, современном искусстве или новой марке аэромобилей «Global».
Архангельский несколько секунд сосредоточенно изучал код на своей сигаретной пачке – указание сорта табака, пропорций содержания никотина и смол – а потом заметил:
- Нонсенс! Вроде уж две тысячи восьмидесятый не за горами. Экологию спасли, на аэромобили пересели, науку и образование с медициной из руин подняли, стазис уж сколько лет как изобрели – а вот поди ж ты, травимся так же, как и пятьдесят, и сто лет назад, сигаретами из пачки! О чем это может нам говорить, молодые люди? – Ким Аркадьевич спрятал пачку в карман и торжествующе обвел взглядом всех присутствующих.
«Молодые люди», среди которых только Сергею биологически было меньше восьмидесяти, дружно пожали плечами.
- О том, что общество не меняется со временем! – торжественно заявил историк. – Мода на прически, или, скажем, средство передвижения, идеология, количество букв в названии страны – это да, всегда пожалуйста. А вот люди – нет, люди одни и те же.
- Помилуйте, Ким, - возразил кто-то, - да разве же можно сравнивать современного человека и какого-нибудь крестьянина времен Александровской России?
- Да запросто! У нас одинаково устроен организм, одинаковые потребности и – как показывает практика – одинаковые пристрастия, раз уж сто лет кряду человек способен сохранять как привычку пристрастие к никотину!...
Аналитик слушал Архнгельского с заметным удовольствием. Но все же мысли Сергея были прочно заняты поиском ошибки в базовой форме алгоритма, так что, когда историк его позвал, отреагировал не сразу.
- Рахимов, у меня для тебя спецзаказ, - доверительным тоном заявил Ким. – Сегодня утром к нам привезли…
- Жмурика? – невольно улыбнулся Сергей – надо же, угадал!.. Историк кивнул:
-Практически. Точнее, парня, которого в 2017-м году подвергли временной заморозке в рамках проекта «Криосохранение». И нужно проверить, остались ли у него спустя столько лет какие-то воспоминания. Но нейросканер не хочет подключаться к компьютеру без дополнительных манипуляций. Поспособствуй, Сергей Евгеньевич, уважь старика! - Иногда Ахангельский называл аналитика по имени-отчеству – смеха ради.
Сергей прикинул объем работ и кивнул:
- Завтра займусь.
* * *
Работа по отладке алгоритма для нейросканера захватила Сергея целиком. Он забросил остальные свои проекты, включая самый интересный – автоматическую инвентаризацию архива исторических находок. Днями напролет он упрямо корпел над схемами, расшифровывал малопонятные символы вместе с ведущими программистами Института, записывал базовые условия и формулы прямо на сенсорной панели стола, а самые важные – на ярких клейких листочках, по старинке, так что рабочее место Рахимова вскоре стало напоминать картину какого-нибудь авангардиста начала XX века. И когда неделю спустя алгоритм наконец построился в единое логическое целое и перестал поминутно вспыхивать сердитыми оранжевыми сообщениями – «An internal system error occurred», «Error 403E: false», «Unaccepted operation» - Сергей буквально вымолил у Архангельского возможность лично протестировать его на объекте. Тот упрямился, конечно, но недолго – все-таки идея восстановить картину прошлого глазами очевидца, «изнутри», была крайне заманчивой.
Рахимов и сам не понимал, с чего вдруг так заинтересовался нейросканером. Особой тяги к истории и антропологии за ним никогда не водилось, да и парень из 2017-го был простым обывателем, никаких значимых событий общечеловеческого масштаба на его глазах тоже не происходило. Примечательным было лишь то, что на нем опробовали инновационный для того времени метод криосохранения – позднее антропологи и физиологи отказались от него в пользу стазисных разработок. Но Архангельский показал Сергею собранный на «замороженного» анамнез – 28 биологических лет, состояние здоровья в пределах нормы, психических задержек не выявлено…
- Понятно, если бы тяжело больного заморозили, - рассуждал Ким, - или дурачка какого-нибудь! Так ведь здоров был, своими руками подписал разрешение на эксперимент! Вон, все бумаги при нем нашли, молодцы, оформили все чин по чину. Это-то и непонятно. Вот ты бы, Рахимов, здоровый, молодой – лег добровольно в кому, зная, что через много лет тебя найдут и будут препарировать, рассматривать, изучать?..
- Может, он за научную идею старался? – предположил аналитик, прилаживая датчики нейросканера на тело испытуемого. – Или думал, что его разморозят через сто лет?..
Наконец все было готово. Компьютер, к которому подключили нейросканер и еще с десяток приборов, фиксирующих состояние испытуемого, должен был выводить изображение с датчиков сканера на большой настенный монитор. Сергей в сотый раз проверил правильность подключения, работу алгоритма, настройки трансляции. И вопросительно взглянул на Архангельского – начинаем?..
В самую глубину сознания – дошкольное детство и младенчество – Ким лезть запретил категорически: «Убьешь парня, детские воспоминания – это фундамент психики!» После недолгих колебаний решено было сканировать последние несколько лет перед заморозкой. У молодых людей, по словам Архангельского, картина мира более приятная и разнообразная, чем у подростков, да и воспоминания ярче, интереснее. Будет на что посмотреть.
Это оказалось похоже не на фильм, а скорее на любительский видеоролик – много обрывочных образов, постоянные скачки с одного воспоминания на другое. Получался эдакий коллаж из впечатлений, которые, вопреки ожиданиям, не отличались разнообразием. Сергею показалось, что он посмотрел уже несколько лет из жизни испытуемого, но хроносчетчик показывал всего пару месяцев. Удивительно, что нейросканер окрашивал картинки в разные тона, реализуя, таким образом, все языковые метафоры типа «розовые очки», «черные дни», «белая полоса»… Хотя как раз розовых очков парень при жизни точно не носил. Все воспоминания имели ровный серый оттенок, картинки казались присыпанными пылью или пеплом. Тесное пространство маленького офиса и рабочий день, сводящийся к механической, бездумной работе за тускло мерцающим серым монитором. Монотонная тряска в общественном автобусе – что утром, что вечером толчея и давка, хмурые, усталые лица. Каждая свободная минута потрачена на бесцельное брожение по просторам Интернет-паутины в поисках чего-то, чем можно занять скучающий разум – неважно, чем, лишь бы хватило подольше и не отпускало!.. Лица окружающих смешиваются, разбиваются стекляшками в калейдоскопе, подвергаются необратимым метаморфозам. Был приятель, стал злейший враг. Были родители, семья – стали чужие, скучные, скудоумные люди, желающие навязать свои жизненные стереотипы. Была подруга, стала неприятная, истеричная особа, мечтающая отволочь в ЗАГС. Драгоценное время растягивается, как старая жевательная резинка, становясь таким же неприятным, липким, безвкусным. Жизнь напоминает неисправную карусель, у которой заклинило механизм, и она медленно, натужно, с отвратительным металлическим скрипом едет по кругу – снова, и снова, и снова, и снова…
Чем больше Рахимов смотрел на мешанину разрозненных образов, тем больше портилось у него настроение. К моменту, когда Архангельский махнул рукой – выключай, мол – ему уже потихоньку начинало казаться, что это он, Сергей Рахимов, аналитик из Института Времени, так бездарно и щедро тратит время, отведенное ему на жизнь. А ведь в 2017-м ему было немногим больше, и казалось, что он так интересно, так здорово живет в свои неполные тридцать!.. Две работы, учеба, спортзал… А на деле выходит все та же сломанная карусель – каждый день, по кругу, одно и то же.
- Познавательно, познавательно, - говорил историк, потирая руки и с вожделением глядя на спирали и завихрения на мониторе - компьютер обрабатывал полученные данные, сохранял воспоминания пятидесятилетней давности. – Бедновато, конечно, в те годы можно было интереснее жизнь прожить, да на безрыбье…
- Пойдемте покурим, Ким Аркадьевич, - попросил Сергей, осторожно отсоединяя нейросканер. Ему было муторно, отчего-то вдруг заболела голова. Все вокруг теперь казалось таким же серым, как воспоминания «замороженного», и раздражало ужасно.
- Я понимаю, почему он… почему этот парень добровольно согласился на заморозку, - полчаса спустя заявил Сергей в курилке. – Видно, что все его достало так, что дальше некуда. Серое все, скучное. Пустое…
- Скучное, - согласился историк. – А вот насчет пустого, так, сдается мне, это наш парнишка пустой, а не «все». Видимо, выдумал себе, что мир катится по наклонной, а населяют его одни только глупцы и мещане – и готово дело! Можно с чистой совестью страдать над несовершенством мира.
- Изо дня в день, одно и то же. Жуть.
- Жуть, она вся здесь, - постучал по лбу согнутым пальцем Архангельский. – Это парнишка решил, что ему скучно. Сам решил, по доброй воле. Естественно, и замечал вокруг только скуку. Да возьми себя, меня, любого сотрудника в Институте, да что там, любого человека! Мы все изо дня в день делаем одно и то же. Ходим на работу, встречаемся с друзьями, водим девушек на шоу поющих фонтанов или в кино под открытым небом. Мы каждый день говорим одним и тем же людям одно и те же слова – «здравствуйте», «добрый вечер», «приятного аппетита», «огоньку не найдется?». А как стазисную машину изобрели, так даже внешне меняться перестали. Год, два, пять, десять, пятнадцать – нам все равно, выглядим-то так же! Стазис!
Рахимов молчал. Слушал.
- И при прочих равных условиях жизнь у этого парнишки такая же обыкновенная, как у меня или у тебя. Ну, он ездил на автобусе, а не на скоростной подземке. Потом бы пересел на автомобиль, который от наших аэромобилей отличается только устройством двигателя и типом топлива. Наши компьютеры, транспортные средства, прикладные электронные устройства мощнее, производительнее, но это просто набор технических характеристик, не больше.
- Теперь возьмем физиологические характеристики, - продолжил Ким. – Судя по анамнезу, который находился в криокапсуле, наш парнишка и по природе своей от нас, современных людей, благополучно прошедших стазис, не отличается почти ничем. Я уверен, что после экспертного обследования в Институте Патанатомии это также подтвердится. Получается, что, располагая одним и тем же набором физиологических и психологических ресурсов – назовем их здоровье, дееспособность, интеллект – один быстро убеждает себя в бессмыслице существования и соглашается, абсолютно добровольно, при первой же возможности, это состояние прекратить. Чем не красивая попытка суицида? А другой – живет. Ходит на работу и на свидания. Ссорится и мирится с девушкой. Спорит с родителями. Женится. Увольняется с работы. Список можно продолжать бесконечно. Единственным – и решающим! – различием между первым и вторым будет то, что один считает мир плохим.
- А второй – хорошим?
- А второй просто живет, - усмехнулся историк. – Ему некогда считать и упиваться результатом подсчетов. У него график, сроки, работа, семья, собака, пикник на берегу озера Онтарио и секция по регболу раз в две недели. Какое уж тут томление духа и добровольное криосохранение!..
* * *
- Здорово, Сега! – Артем жизнерадостно хлопнул Рахимова по плечу. – Ты, говорят, вчера с Кимом эксперименты над отморозком ставил?
- Просто прекрасно. – пробормотал Сергей, не отрываясь от монитора. – Ставил, да. Только он не «отморозок», а «доброволец-испытуемый, подвергшийся воздействию криосохранения».
- Какая разница? – отмахнулся Артем. – И как? Вы его мысли читали, да? Интересно?
- Воспоминания, - снова поправил аналитик. – У тех, кто в коме, мыслей быть не может. Только воспоминания.
- Воспоминания интересные, говорю?
- Да как сказать. Обычные человеческие воспоминания, - Рахимов пожал плечами. – Жил, на работу ходил, на автобусе ездил, в Нете сидел… Все как у всех, Темыч. Все как у людей. Вот же зараза дискретная! Опять не работает!..
29.03.17 – 31.03.17