Глава 10. Лавка.
Караван пришёл не из степи, а по воде. Пять кораблей на больших вёслах под прямыми парусам. Основной груз купцы предполагали спустить дальше, по реке, но часть – отправить караваном посуху. Как раз на запад. Городские торговцы ожили.
Собрать свой караван – дело хлопотное и дорогое. Присоединиться к попутному – самое что ни на есть простое. Отказа не бывает. Чем больше товаров в караване – тем больше охраны, чем больше охраны – тем безопасней путь.
Товары и охрану, чтобы не платить въездную пошлину, купцы расположили в стенах погоста, а сами направились в город. Да и вокруг погоста жизнь закипела ключом. Поселяне везли к деревянным стенам продукты, ткани, кожи. Пригоняли скот. Приказчики купцов предлагали поселянам медные изделия, шиферные пряслица, тонкие, льняные ткани, пышные, северные меха, топлёное сало, резную кость и крупный, северный жемчуг. Гудели постоялые дворы в Пристепье: воины из охраны прогуливали свои медяки и серебро. Купцы тоже спешили порадоваться жизни.
У Тадарика каждый день теснота. Все столы заняты. И на веранде, и в «зимней» зале. Пиво, мёд, бражка – льются рекой, еды – ешь, не хочу. Над очагом на вертеле всегда жарится баран, вдосталь заготовлено печёной в глине рыбы, хлеба, колбас, копчёных окороков. Только заказывай да плати. Хозяйке помогают два работника – наёмника. Хозяин попросил соседей помочь, а сам ушёл по делам. Купцы позвали его обсудить: сколько и где взять воинов, каков путь и какова оплата. Тадарик просит много. Купцы предлагают мало. Не сошлись. Тадарик уходит, сердито хлопнув дверью. Купцы чешут в затылках: своих людей для охраны у них не больше пяти. Нужно искать наёмников. Лучше всего – пехотинцев. В случае встречи с собачниками – будет кому отступление каравана прикрыть. Без Тадарика никак не обойтись. Особенно злится работорговец. У него – с пол сотни рабов на продажу. Двадцать из них он продал на корабли. А куда девать ещё тридцать? Отправить бы их по суше на запад. Там, по слухам, строят нечто грандиозное. Нужны рабочие руки. Но как уломать Тадарика насчёт цены? У другого купца полный склад сукна, у третьего – мёд и воск, а у четвёртого – крепчайшая, бычья кожа на доспехи и на подошвы. Хочешь-не хочешь, а с Тадариком надо мириться, накидывать цену.
В обсуждение вступают купцы с каравана. Зачем нанимать конных воинов? Конные у них есть и в достатке. Вот бы пехотинцев побольше нанять. Если нападут собачники…
Собачники – это пустяк, отвечают горожане. Один из тадариковых воинов, на глазах у всего города «успокоил» и собаку, и её хозяина.
– Как? И вы торгуетесь?
– Конечно, что за торговля без торга? И запрос слишком велик.
– Если эти пехотинцы возьмут на себя собак – можно и добавить…
–Добавляйте. Кто против?
Опять спор и торг. Сколько предложить? На чём остановиться? Какую часть заплатят городские купцы? Какую пришлые?
Договорились тоже не за раз. Теперь можно направлять парламентёров на постоялый двор к Тадарику. Парламентёры заказывают пиво и солёное мясо, зовут хозяина, озвучивают предложение купцов. Караван идёт далеко. К Буднему городу на Добром броде. Потом, на кораблях, товар пойдёт по морю и за море. На кораблях наёмники не нужны, а вот в степи, где в любой миг можно наткнуться на собачников… Озвучивается цена. Тадарик морщится.
– Мы нанимаем только пехотинцев, – уточняет купец-горожанин. – Всадники, – он кивает на спутника, купца из каравана. – У них есть свои.
– Пехотинцы в нашей земле стоят дороже, – возражает Тадарик. – Сколько вам нужно?
– Чем больше – тем лучше.
– Пристепье невелико. Я предлагаю двадцать пять мечей.
– Два десятка?
– Примерно так.
– Маловато.
– Пехотинец пехотинцу рознь.
– Они знают, что от них ждут? – взгляд иноземца недоверчив и пристален. Тадарик кивает:
– Лагаст знает, Громир – тоже. Лагаст! – зовёт великан. – Подойди.
Воин подходит, оглядывает купцов, те тоже смотрят. Крепкий воин. Даже без доспехов. Узкое лицо, ранняя седина на чёрных волосах, ледяные глаза.
– Волчара, – бормочет кто-то в пол голоса.
– Садись, – Тадарик указывает на место на скамье. – Гостям нужны пехотинцы против собачников.
– Если нужны – пусть покупают.
– Сколько у тебя людей?
– Одиннадцать воинов и я.
– Маловато.
– У Громира пятнадцать человек наберётся.
– У вас каждый сам по себе?
– Да. У Громира – горожане с Пристепья, а мои – пришлые.
– Ты знаешь, что от тебя ждут?
– Собачникам зубы обломать?
Купцы переглянулись. Приезжий гость криво усмехнулся:
– Неплохо бы.
– Цена?
– В прошлый раз нам положили по четыре золотых на воина. Половина вперёд. Правда, вторую половину нам, в тот раз получить не довелось.
– Эту историю мы слышали, – перебил Лагаста купец-горожанин. – Вы остались и были пленены.
– Но собачников мы задержали. Караван благополучно ушёл. Если надо – останемся и теперь. Да, в тот раз нам обещали две трети добычи. Могли бы и всю пообещать.
– Понятно, – кивнул приезжий купец. – На таких условиях мы согласны нанять вас. Я говорю о четырёх золотых и двух третях.
– Моя доля? – напомнил о себе Тадарик. – Тоже обычная?
– По серебряному с человека, – уточнил Лагаст, скорее для купцов.
– Да. И с каждой стороны.
– Не много ли?
– Постоялый двор обходится мне не дёшево. Я ведь тоже трудился: людей подбирал, обучал их.
– Да уж, ты Тадарик своё не упустишь…
– Вам нужно что-то из снаряжения? – Прервал перепалку приезжий.
– У нас есть всё. Да, с нами едут женщины. Наши женщины
– Цена проезда…
– Они едут с нами.
– Уж не лекарка ли со служанкой? – уточняет горожанин.
– Да.
– Дерзкие бабы. Представляешь, – городской купец обернулся к приезжему, – жене не моглось, она позвала эту парочку. Ну, сказала что-то. Больная женщина, моя жена! А та побродяжка стриженная повернулась и ушла. Это от больной-то? И не вернулась, пока моя, понимаешь? Моя жена у неё прощения не попросила и не поклялась слова выбирать.
– Так что же сразу язычок не придержала? – усмехнулся Тадарик. – Не к ней навязались. Сама позвала.
– Так моя же жена, не побродяжка какая-то, бездомная. Уважаемая женщина. И нездоровилось ей.
– В следующий раз пусть ведьму городскую зовёт, – отмахнулся Тадарик. – Та её всю, за медяк оближет.
– Ну, ты Тадарик это … Грубо больно.
– Так ведь здесь баб нет.
– Толковая лекарка? – уточнил приезжий.
– Толковая, раз парни её за собой тянут.
– Но дерзкая сверх меры.
– Будешь помирать – не зови, – отрезал Тадарик.
– В ранах разбирается?
– Лучше, чем в бабских хворях. Хотя, и его жену, – хозяин таверны кивнул в сторону купца – соплеменника, – от дурных снов вылечила.
– И чем же?
– Откуда мне знать. У меня дурных снов нет и лекарство госпожи Анны мне без надобности. Лагаста она тоже лечила.
– Пусть едет.
– Бесстыжая же! – Возмутился горожанин.
– Уважаемый, – вздохнул Тадарик. – Стыдливая лекарка — это всё равно, что бесплатная шлюха или жалостливый наёмник.
– Хорошо сказано, – кивнул приезжий. – Условия приняты. Хотелось бы вашего Громира послушать.
……………………………………..
Сборы не были долгими. За аванс Лагаст купил трёх лошадей и повозку, запряжённую быками. Для женщин и для поклажи. Этакий дом на двух колёсах. Что-то вроде фургона, покрытого промасленными шкурами от жары и дождя. Да и под самой повозкой вполне можно отсидеться в дождливую ночь. Повозку нагрузили крупой, сушёной рыбой, бурдюками с водой и под воду.
Алевтина в сборах не участвовала, решив остаться в Пристепье. В планы свои она, впрочем, никого не посвящала. Зачем?
Постояльцы покинули гостеприимный дом с вечера, с тем, чтобы переночевав у погоста, отправиться в путь с рассветом. Хозяйке до слёз горько расставаться с Аней и Иришей. Но что слёзы могут изменить? У каждого своя судьба.
Как всегда, женщина поднялась с рассветом. Даже на рынок идти ещё рано. Цирюльника тоже пришлось будить. Мужчина искренне удивился просьбе своей первой клиентки, но работа есть работа.
Рабыня замотала голову платком. В другой платок собраны обритые пряди. Все. До последней волосинки. Волоса – самая чистая жертва из тех, которые может принести человек. Так говорила госпожа Анна. Теперь пора в храм.
По раннему времени там тоже пусто. Сторож дремлет у каменного порога и, само собой не слишком доволен тем, что его разбудили. Но ранней гостье нужны только пахучая смолка и масло. Ёжась спросонья, служитель плетётся в кладовую, приносит требуемое. Деньги есть деньги.
Пришелица с трепетом заходит в каменный круг святилища, где каменные столпы подпирают мутно-пасмурное небо, приближается к алтарному камню, невидимому под слоями спрессовавшегося пепла, на котором горит неугасимый огонь. Огонь этот сейчас едва жив. Под толстым слоем пепла дотлевают багровые угли. Но огонь не угаснет. Скоро сюда придут служители. Они разбудят задремавшее пламя, маслом и дровами, пропитают пепел пивом, немного разравняют его. Ни пепел, ни угли здесь не убирались никогда, священный же огонь обновляется раз в год, в самую короткую из летних ночей его убивают и разжигают новый, от огненного колеса.
Воровато оглядываясь, рабыня сдувает пепел с нескольких угольков, льёт на них скупыми каплями пахучее масло. Не из жадности, а из опасения загасить дремлющие угольки. Пламя оживает маленькими, трескучими язычками. Этим язычкам, прядь за прядью, хозяйка скармливает отрезанные волосы, добавляя, для смягчения смрада, зёрна пахучей смолки. Она так погрузилась в созерцание огня, что не видит ничего вокруг себя и лишь губы её сосредоточенно повторяют слова мольбы:
– Мать-Медицина, прими дар. Прими, Мать-Медицина. Мать-Медицина, прими…
– Почему ты не веришь себе?
Тихие слова звучат для просительницы, как гром с ясного неба. Напротив, за алтарём тоже стоит женщина. Она тоже немолода, в небогатой одежде, с рано увядшим лицом. Кажется, она даже похожа на кого-то знакомого. Только на кого? Не вспомнить.
– Почему ты не веришь себе? – звучит повторный вопрос. – Ты всё знаешь сама. Ты хотела этого. А теперь боишься? Почему?
– Мать-Медицина, – шепчут непослушные губы. – Я должна была сама варить то зелье и пить его три раза в день, а я…
– Мать – Медицина? – У женщины напротив, на лице изумление. – Так меня зовут впервые. Это имя из другого мира? Так?
– Да…
– Хорошее имя. Лучше многих.
– Это плата за … – рабыня опускает глаза на дотлевающие волосы, а когда поднимает их – за алтарём никого нет. Даже тени. Лишь шёпот, едва отличимый от шелеста, отдаётся отзвуком эха в ушах:
– Она принята.
Странное состояние души. Сбылось то, во что она, кажется, даже верить перестала. И… Пора домой.
На постоялом дворе тишина и пустота. Хозяин провожает своих гостей. Даже стойла в конюшне пусты, если не считать двух хозяйских лошадей. Воину не полагается быть без коня, а где один конь, там и все три. На тесной кухоньке женской половины непривычно пусто и просторно. Кстати, кровать надо убрать. Госпожа Анна здесь больше не живёт. Женщина сглотнула горький ком.
На кровати, по-хозяйски раскинулась Алевтина. Спала себе и спала, как ни в чём ни бывало. Хозяйка в раздражении стянула покрывало с нежеланной гостьи:
– Что ты здесь делаешь?!
– А? Что? –Девушка сонно хлопала глазами. – Отстань, старуха, я сплю.
– Почему ты здесь!?
– Да так, – зевнула Алевтина ворочаясь с боку на бок. – Захотела остаться и осталась. Это же постоялый двор? Вот я здесь пока и «постою». И вообще, – она свернулась на боку в уютный клубочек, – уйди, рабыня. Я спать хочу.
Ну, не драться же с этой наглой девкой. Мрачная хозяйка достала корешки, вскипятила воды, заварила их, как учила её госпожа Анна. Насыщенный, ни с чем не сравнимый аромат поплыл по кухне.
«Опять валерьянку варишь? – пробурчал Алевтина с кровати, – Толку с неё. Только провоняла всё.»
Отлив треть свежего, горячего отвара в маленькую, плоскую чашку, женщина осторожно выпила его. Не стоит попусту рвать сердце. Сегодня она говорила с самой Многоликой. И… скоро вернётся хозяин. Как он решит – так и будет.
Тадарик вернулся непривычно тихо. Расстроен. Проводы есть проводы. Поставил коня в конюшню, позвал:
– Старуха, дай поесть.
Женщина принесла миску вчерашней каши, кружку пива, сообщила:
– Тина не ушла. Она в доме.
– Как в доме?
– Спит на кухне.
Тадарик задумчиво прожевал и проглотил первую ложку каши:
– Собери её вещи.
– Да, господин.
С поздним завтраком покончено. Тадарик встаёт, проходит на кухню. Девка действительно дрыхнет на кровати. Хорошо – не нагишом. Для неё хорошо. Тут же, на лавке лежит объёмистый узел с вещами. Хозяин подхватывает гостью под мышку, тащит из дома на двор.
– Тадарик! – вопит разбуженная Алевтина. – Ты с ума сошёл? Я не хочу!
Но хозяину дела нет до её криков. Он выносит отбивающуюся девушку за ворота и просто выкидывает её на пыльную улицу. Следом летит тюк с одеждой:
– Уходи.
– Тадарик! – Алевтина визжит от ярости и страха. – Как ты можешь? Я же люблю тебя.
– А я тебя не люблю.
– Ты столько раз …
– За это тебе заплачено.
Калитка захлопнута. Тишина. Алевтина сидит в пыли посреди пустой улицы и всхлипывает. Всё произошло слишком неожиданно для неё.
Невозмутимый хозяин возвращается на двор:
– Старуха, как там у нас с припасами?
– Крупа пока есть, вяленого мяса мало, пиво надо варить, муки – на донышке…
– Добро. Сено? Овёс?
– В достатке, господин. А вот соломы можно было бы и подкупить. На горушке место есть.
– На горушке? – хозяин поднимает голову, разглядывает «Горушку» – второй этаж над конюшней: щелястое, под лёгкой крышей из дранки, продуваемое и сухое хранилище для запасов сена и соломы. – Если есть место, отчего не запастись? – Взгляд его опускается, скользит по двору, по рабыне и вдруг заостряется. В голосе проскальзывает недоумение:
– Что с головой-то?
– Ничего …
Интонация женщины и её ответ чем-то не понравились хозяину. В два шага он оказывается рядом с рабыней, резко сдёргивает платок, столь же резко отступает, обалдело уставившись на наголо выбритую голову служанки:
– Старуха? Ты в своём уме?
Рабыня сжимается, пятиться от него, не смея поднять глаз.
– Нет, погоди. Ты это сегодня сделала? Пока меня не было? Вижу, что сегодня. Где они? Ну!
– Нет, – рабыня ёжится, мнётся и, кажется готова сквозь землю провалиться от смущения, как… согрешившая девица. В первый момент это кажется смешным, но … Анна говорила про остриженные волосы. Нет, не про остриженные. Про обритые. Дар её богине за… Неважно за что. Просьбы бывают разные. Важно, что дар этот приносится после… После чего?
Во рту пересохло. От волнения? От страха?
– Хозяюшка, ты не пугай меня.
Женщина дрожит, не смея поднять глаза, а память услужливо отматывает события. Это было почти два месяца назад. Странный пирог, невероятная дерзость рабыни. «Наказание». Потом рабыня вдруг притихла. Настолько, что перестала даже замечать его развлечения. А сегодня обрила голову, принеся бескровную жертву чужой богине. Чужой?
– Мать-Медицина?
– Многоликая…
– Да, Многоликая, та что везде и во всём. – Мужчина сглотнул ком. – Она… приняла?
Нервные кивки в ответ
– Точно?
– Точно.
Вздох облегчения:
– Ладно, – Тадарик берёт женщину за подбородок, заглядывает в глаза, осторожно стирает слезинку на щеке. – Волосы отрастут. Я вот о чём подумал: дом большой, без помощника – тяжело. А у соседа с дальнего конца, старший парнишка подрос. Двенадцать лет. В доме – семеро по лавкам. Вечно без хлеба сидят. А парень – не девка. И воды принесёт, и дров нарубит и пива посетителям нальёт. Семья благодарна будет. Как скажешь, хозяюшка?
Женщина опять кивает. Уже радостно.
– Ну и договорились. Да, – в глазах хозяина вспыхивает насмешливый огонёк. – А с чем-пирог-то был?
Рабыня вскидывает голову, пытаясь взглядом прожечь собеседника. Ну, это она зря. При виде её гневной мины Тадарик едва удерживает смех:
– Ах, тайна! А как готовить – не забыла? Имей ввиду, хозяюшка, он мне дюже понравился.
……………………………………
Алевтина стояла перед запертыми воротами, будучи не в силах поверить в случившееся. Жалкая, пришибленная. И когда из калитки вышел хозяин, – бросилась к нему:
– Тадарик, как ты мог? Я же люблю тебя!
– Отстань, а? – Тадарику даже бранить эту дуру не хочется.
– Я же… а ты… Почему?
Идиотский вопрос, но отвечать придётся. Иначе не отвяжешься. Не бить же её на улице.
– Я женюсь.
– На ком?
– На хозяйке. Давно собирался, а сегодня решил. Ты с ней не ладишь. Так что иди своей дорогой.
– Куда?
– Мало ли мужчин в городе.
– По-твоему я шлюха? Да? Так ты обо мне думаешь …
– А что мне думать? – Зло и резко оборвал мужчина её стенания. – Я сам тебя от Гастаса отдирал.
– Это была ошибка…
– А этот … как его … Мишаня?
– Он же умер!
– Но именно ты отбила его у госпожи Анны. Так же, как пыталась отбить Гастаса. Зачем мне такая змея в доме?
– Я? Змея? А ты?
– Я женюсь. И моя хозяйка тоже меня любит. Почему её любовь дешевле твоей?
– Она старуха! Она рабыня! Что скажут в городе!
– В городе? – Тадарик захохотал. – Хотел бы я, чтобы эти толстопузые что-нибудь сказали. Но ведь промолчат, как всегда. – Весёлый и довольный, он зашагал по улице. Алевтина попыталась гнаться за ним, но где там! Пришлось ей возвращаться, подбирать тюк с одеждой.
Идти? Куда? Искать клиента – покровителя? А потом каждый день видеть этого вероломного обманщика? Или слышать о нём?
– Ненавижу! Ненавижу вас всех! И Мясника этого, и подстилку его, и Нюрку-гадюку. Это она! Это всё она! Разболтала всё. Никогда не прощу! Я …
Мысль о том, что караван не мог далеко уйти, оказалась самой здравой. Она догонит его. Она подластится к Аньке, а потом – отомстит. Дождётся удобного момента и обязательно отомстит!
…………………………………………….
Дверь в лавку, едва скрипнув, осторожно приоткрылась. Ветхая старушонка кое-как протиснулась в неё. Спина – колесом, съехавшее покрывало закрывает лицо. Человек за прилавком вскинул голову, отрывая взгляд от исписанных дощечек, скрепленных крепким шнурком. Не каждый может войти в его лавку и если такое случилось, к посетителю следует ох как присмотреться.
Ну старушонка перед ним, ну временем согнутая, но вот посох …
Тело прошибло холодным потом. Мгновенная сосредоточенность и марево, подобное прозрачной завесе разделило лавку пополам.
– Ножницы бы мне, сынок… – проскрипела старая карга и, разглядев завесу, тихо засмеялась. – Ага, испугался? Значит, узнал.
– Не в первый раз встречаемся, старая…
– Не в первый, – прошамкала бабуся. – Но ведь и не в последний? И почему старая?
Скрюченная тень на стене поползла вверх и вширь: распрямляясь и выступая во все стороны мощными формами.
– Тьфу на тебя, – сплюнул человек. – Ни в чём меры не знаешь! То кости, то голимое сало.
– Можно и поизящней облик принять.
– Хватит играть. Говори: зачем сейчас пожаловала?
– Посоветоваться кой о чём. Вот и тебя тоже что-то беспокоит. А что? Не иначе покупатели в лавке побывали. Ну да, на витрине место свободное. Что же там лежало? Давно лежало. Даже позеленело от старости…
– Смеёшься, ведьма? Всё сама знаешь и смеёшься. Девка стриженная от тебя была. Это с каких пор женщины у нас в твою честь волосы стригут?!
Тонкая усмешка пробежала по губам немолодой женщины:
– Вот и мне хочется узнать: с каких? Да не просто стригут, бреют и на алтаре жгут в честь Матери-Медицины.
– Матери-Медицины? – переспросил человек. – Слышал я про такую богиню. В одном из миров. Не слишком известная, не слишком славная. И волос в её честь не жгут…
– Можно сказать с местом мы определились. С временем бы определиться.
– Какое место? Какое время?
– Ох и глуп ты, Мастер, хоть и мудрец. Человек из другого мира не может говорить о себе правду. Он вынужден лгать. Но даже ложь не может не опираться на истину.
– Так отдели одно от другого, если такая умная.
– Для этого надо пройти след в след. Та, что приходила в лавку, купила …
– Лекарские инструменты.
– Лекарские? В одном из миров говорят: «медицинские». И ещё след: верующий человек не пустословит об обрядах, не искажает их, а вот для человека науки таких запретов нет.
– Да, про обряды она несла явную чушь и так уверенно…
– Следовательно в мире, из которого пришла та девица, медицина — это наука.
– Наука? Но обрезанные волосы…
– Это не жертва. Для пришелицы – это один из обычаев её мира. Обычай, который ей пришлось здесь объяснять через ложь.
– И она осмелилась лгать?!
– Иначе пришлая не выжила бы здесь.
– Ложь должна быть наказуема.
– Как же ты суров, человек. Ну, да будь, по-твоему. В наказание, я превращу её ложь в правду. Что она ещё говорила?
– Она назвала платину. В нашем мире…
– Такой металл есть, но пока известен мало.
– Из него никогда и нигде не делают медицинские инструменты!
– Медицинские? Нет, нигде. А вот инструменты – делают. В химии.
– Да, платина – сильный катализатор. В химии … Эта стриженная слышала о химии! Великое искусство и …
– А если там химия тоже наука? Она пересекается с медициной, как ты знаешь.
– Да, что бы там ни было, но стриженная – лекарка. Я даже подумал, что она – от тебя, хотя… Я не почувствовал в ней силы и это удивило меня.
– Ну, как-то же она вошла сюда.
– Ты права. Опять права. Сила есть у каждого. Но девица из мира науки…
– Знание – тоже сила. Кроме того, даже в том мире есть наследственное знание, то что копится, как золотые крупинки в речном русле: со временем и незаметно.
– Но она не из твоих слуг?
Опять тонкая улыбка:
– Мне служат многие. Даже те, кто не догадывается об этом. И… зачем МНЕ слуги? Я – не человек. МНЕ рабы не нужны.
– Опять выкручиваешься? Почему не скажешь прямо?
– Прямо? Что? Что не я позвала ту девушку в наш мир? А то ты не знаешь. Я не нарушаю своих законов.
– Ты обходишь их.
– Обхожу, но не нарушаю.
– Ну да, приход человека из другого мира… И не одного! Их было трое! Слышишь, Многоликая? В амулете у девицы было три камушка. Камни были пусты, но … от них так пахло кровью!
– Значит, пришельцев уже не трое. Ну, вот ещё забота: ищи эту, лишнюю душу. Или не одну.
Но Мастер не слушает гостью. Пелена, делящая лавку сгустилась, становясь почти непроницаемой для глаза.
– Долго думаешь, – прервала затянувшуюся паузу ехидная реплика. – Стареешь? Или ответа испугался?
Человек одарил пришелицу бешенным взглядом сквозь враз посветлевшую преграду:
– Ведьма!
– Да, я такая.
– Но не мог же он…
– Почему? Именно он и мог. И сможет. Волшебные чернила никогда не закончатся. Хорошую игрушку ты придумал. Только не в те руки она попала. И те три камешка? Не твоя ли работа? И … Ты бы посмотрел получше, Мастер, может быть ещё чего-нибудь в своей лавке недосчитаешься?
– Ты права, это он, мой вечный позор! Я ошибся! В человеке!
– Если бы это была единственная твоя ошибка, человек.
– Я не человек! Я – Мастер!
– Ну да, – вздохнула пришелица. – Ты – Мастер. Только ведь стриженную ты упустил.
– Да, упустил. С тобой не поспоришь. Я даже представить себе не мог, что женщина…
– Могла значить так много?
– А она значит так много? Стриженная девка, не имеющая никакой силы?
– Как же тяжело с тобой, человек, – вздохнула Многоликая. – Как тяжело с вами, со всеми. Неужели так трудно подумать? Не значь эта девушка так много, разве стал бы твой ученик ради неё смещать миры?
– Смещать миры? Да, это требует невероятного… Да как же он сумел?
– А если никак? Если он сам удивлён результатом. Ведь девушка оказалась здесь, а не у него.
– Это промах. Но он знал!
– Или предполагал, или следовал, или …
– Следовал? За чем он мог следовать? Или … чему? Предсказанию. Все недоучки любят следовать предсказаниям. Слышишь, Многоликая, он жаждет власти над миром!
Тихий, презрительный смешок предваряет ответ:
– А чего ещё может желать ничтожный, завистливый и жадный человечек? Только абсолютной власти. Для этого ему и понадобилась…
– Стриженная. Неужели она – ключ для него или… катализатор! Как платина. Она ведь тоже вещество иного, особого мира. Как же ты была права насчёт лжи и правды. Вот он, след!
– Так держись его. Те скрижали, кажется… да, да, верхняя полка. Посередине. Чуть правее…
– Если ты всё знаешь сама, – раздражённо фыркнул человек, – зачем каждый раз приходишь ко мне?
Его собеседница согнала с лица насмешливой выражение, ответила смиренно:
– Почему ты, Мастер, думаешь, что я знаю всё?
– Эти тексты, – мужчина положил на прилавок стопку сшитых, деревянных табличек. – Написаны так давно!
– Что с того? Написаны? Но не прочитаны. Прочитаны? Но не поняты. Поняты? Но не верно. Поэтому полезно перечитать даже то, что, кажется, наизусть уже знаешь. Потому, что может оказаться, что тебе твоё знание только кажется.
– Ладно, тебя не переспоришь. Ты слишком упрямая.
– Я – разная. Читай. С начала.
«На двухцветном шнуре три камешка, – начал читать человек, – Обласканные влагой, не раненые рукой. Через три мира тянется кольцо – шнур времени, ночи – дня: мир магии, мир науки и мир между ними. Но там, где есть путь туда, найдётся путь обратно. Сила души сдвинет несдвигаемое и придёт один за двумя, и уйдут двое за одним, если сбудется то, что может и не сбыться» – он оторвался от текста, поднял голову:
– Пока всё понятно.
– Да, Мастер. Теперь это предсказание стало почти ясным. Путь обратно есть. Это радует. Читай же.
«Нельзя служить свету и тьме. В их противостоянии – движение. Два знака, подобные человеку. Знак взлёта горяч и кровав. Знак падения ужасен, как тьма отчаяния. И не будет мира между ними, ибо делят они одно – душу. Но нет невозможного, есть непосильное и соединивший несоединимое овладеет всем.»
– Это плохо, – вздохнула многоликая женщина.
– Согласен. Если Стриженная или кто-то из её предков прикоснулись к силе Красной Пентаграммы, то Чёрный маг может попытаться через девицу овладеть этой силой и соединить несоединимое.
– Да, пока эти пентаграммы противостоят друг-другу, Мир существует. Но если Чёрная возьмёт верх…
– Почему именно Чёрная? Разве меньше случится бед, если верх возьмёт Красная?
– Она и так наверху. Тот, кто стремиться ввысь, – редко смотрит под ноги. В этом его сила. В этом и слабость. Плохо дело. Я знаю тот мир. Сила Красной пентаграммы там открыта для многих. Особенно для молодых.
– То есть такие, как Стриженная, там не редкость?
– Да, девочка попала в чужую игру. Прочти последнюю скрижаль. Можно даже последнюю строку.
«Придёт одна и погибнет.»
– Придёт одна и погибнет, – повторила Многоликая.
– Для Стриженной хуже некуда.
– Не знаю, не знаю… Скажи, Мастер, а Стриженная пришла к тебе одна?
– Что ты хочешь сказать?
– Не сказать. Только услышать твой ответ: Стриженная одна вошла в твою лавку? Или…
– Или? – пелена стала совсем прозрачной, а мужчина расхохотался. – Ох, и хитра же ты, ведьма! Сама законы пишешь, сама же их и обходишь.
– Но не нарушаю.
– Кто спорит! Не одна она пришла. Шёл за ней воин. Я бы и не вспомнил о нём, если бы не ты.
– И, как всегда, напрасно.
– Смейся, смейся. Таким ошибкам можно только радоваться. Или я ничего не смыслю в людях, или этот юноша пойдёт за ней даже за грань нашего мира. Я ещё удивился: как он смог войти в эту дверь?
– У него был проводник.
– Да, да, очередная твоя уловка: случайный человек в эту дверь не войдёт, а за проводником – может. «Пойдёт одна и погибнет?» А если пойдёт не одна? Кто погибнет тогда?
– Пока пророчество молчит об этом.
– Пока молчит? Что ты этим хочешь сказать?
– Прошу тебя, Мастер, посмотреть ещё одну скрижаль. И только. Пред-пред последнюю сшивку. Да, это она. Раскрой её ближе к концу. Ещё две страницы. Так. Читай.
– Опять твои уловки? Опять хитришь?
– Могу же я что-то забыть? А повторения освежают разум. Не так ли, мастер?
Гневный взгляд мужчины погас. «На золоте нет вины, – прочёл он, узнавая и не узнавая текст, – Но лежит на нём проклятие. Кто бы не сотворил зло, вина ляжет на мягкий металл, ибо он слишком чист и желанен всем. Не всё можно купить за золото, но всё можно продать. Есть покупатель – найдётся и продавец…»
– Что за бред! – возмутился человек. – Здесь всё шиворот навыворот! Погоди, старая, – он вдруг осёкся. – Прежде этого не было!
– Не кричи. Когда-то не было, а теперь – есть.
– Но так не честно.
– Если бы в этом была беда.
– А в чём?
– Очень плохое предсказание. Очень! – женщина сжалась, сгорбилась, старея на глазах, не прощаясь, вышла из лавки, продолжая бормотать на ходу. – Очень! Очень плохое. Как его обойти? И надо ли его обходить?
«Ушла, Гнилая, – человек стёр пот со лба. – Значит, сегодня не по мою душу являлась. Неужели её действительно то предсказание беспокоит? Ох, не стала бы она по пустякам волноваться. Не к добру это. Что он ещё затеял, этот позор моей жизни, пятно на моей чести? Вот ведь, выучил способного паренька на свою голову. Тогда – чернильницу украл, теперь – мир ему подавай! Никак не меньше. Ну, жил бы себе в Чёрной горе, сосал бы души таких же как он честолюбцев – всё какая-то польза. И ведь сообразил, поганец, что с настоящим магом ему не совладать, а через девку стриженную можно к красному знаку присосаться. Там ведь силы немерено!
Погоди ка, погоди, Мастер. А ведь злишься ты от того, что ученик тебя превзошёл. Ты бы избранного искал, а он – через обычного человека ход нашёл. Так может и мне… Парень-то, что за Стриженной шёл – из братства наёмников и рубака, по всему, крепкий. Поднатаскать бы его, научить бы пяти-шести приёмам. А там – поглядим, что верх возьмёт: хитрая магия или честный металл. Я бы на металл в этой схватке поставил. Только где он сейчас, этот парень? Будь хоть знак на нём, хоть дар какой, хоть способность малая, а так ведь ни следа!
………………………………………………………………….
Алевтина догнала караван глубокой ночью. Ноги девушки не просто ныли, они во весь голос вопили об усталости. Ломило спину. Тина не знала: каким чудом она не бросила тюк с одеждой по дороге. Не иначе, пальцы свело так, что не было никакой возможности разжать их. Ужасная гонка. Пока спускаешься с очередного холма – кажется, что до каравана рукой подать. Но вот ты спустилась, а караван, перевалив через следующий холм, скрывается у тебя на глазах, из виду. Тебе же предстоит подъём. Хотелось есть. Этот козёл-Тадарик, выкинул её и даже куска хлеба на дорогу не дал. Просто ужас. И воды нет ни капли. Хорошо – жара спала. Алевтина глотала остывающий воздух ртом, как рыба – воду.
Два всадника сторожили пасущееся овечье стадо. Один из них заметил девушку и подъехал к ней:
– Кто?
– Я Тина, – ответила она, держась на ногах из последних сил. – Я из Пристепья. Отстала от каравана.
– Кто, кто?
– Моё имя – Алевтина. Я – Землячка госпожи Анны.
– Я не знаю такой. И тебя тоже.
– Анну вы должны знать. Она – лекарка. Едет с воинами из Пристепья.
Охранник буквально раздевает её взглядом и Алевтину начинает пробирать дрожь. Закон остался в городе. В степи закона нет. К счастью, подъезжает ещё один конный охранник:
– Что случилось?
Собеседник Алевтины скучнеет, отвечает равнодушно:
– Да вот, баба хочет к каравану пристать. Говорит, что землячка какой-то Анны.
– Да, да! – поспешно затараторила Алевтина. – Я – землячка госпожи Анны. Она лекарка и едет с воинами из города.
– С Пристепья? С пехотинцами что ли? – презрительно фыркает второй сторож. – Есть у них бабы. Ладно, пошли к хозяину. Что он скажет, то и будет.
Караван спит. Люди, тягловая скотина – все устали после дневного перехода. Но в шатре, посреди стана горят светильники, звучит музыка. Обитатели шатра явно ведут ночной образ жизни.
Танцовщицы в пёстрых одеяниях, музыканты с составными флейтами, похожими на губные гармошки, захмелевшие купцы за, уставленной блюдами с угощением и засыпанной объедками, скатертью, слуги с кувшинами. И все они уставились на Алевтину. Кто с любопытством: кто такая? Кто с недоверием: что ей надо?
– Тина? – наконец, с удивлением выдохнул один из купцов. – Красотка Тина!
– Господин, – обратился воин к купцу, восседающему во главе пиршества, – эта женщина сказала, что хочет присоединиться к каравану.
– Ты знаешь её? – глава пиршества повернулся к ближайшему купцу из Пристепья.
– Конечно знаю, – отозвался тот. – Это девка Тадарика.
– Бывшая, – со вдохом поправила его Алевтина и слёзы обиды брызнули из её глаз. Впрочем, она так устала, что лица окружающих, и без этого расплывались для неё в невнятные пятна. – Тадарик женится.
– На ком? – восклицание прозвучало сразу с нескольких сторон.
– На своей старой рабыне, – прошептала Алевтина. – Я не могла видеть это и потому ушла из города. Могу я присоединиться к каравану?
– Если вы её знаете, почему бы и нет? – Купец во главе пиршественной скатерти откровенно игнорирует женщину. – Пусть платит, как всё и идёт.
– Погодите, погодите, уважаемый, – вклинился в разговор ещё один купец-горожанин. – Пусть прежде станцует нам! От её танцев – у меня пламя в паху!
– Так искусна?
– Да, уважаемый Айрисфед.
– Что ж, пусть станцует. Танцуй, женщина!
– В такой одежде? – Попыталась возмутиться Алевтина.
– Хочешь новую?
– Чистую. И она у меня есть. Надо лишь переодеться и … помыться, – на последнем слове голос Алевтины неожиданно для неё сел. Но купец, кажется согласился с ней, махнул рукой, подзывая слугу, указал ему на Тину:
– Отведи её к женщинам. И пусть ей принесут воду для мытья.
Вода в тазу. Не имея сил сдерживаться, Алевтина просто присосалась к ней и, только напившись, намоченным лоскутом, обтёрла лицо и тело, расчесала гребнем волосы, достала из тюка самый яркий из своих нарядов. Рабыня, замотанная в невероятное тряпьё, помогла ей одеться. Лица прислужницы Алевтина не разглядела, заметив в полутьме лишь кисти рук с сухими, тонкими, загорелыми до черноты пальцами.
– Ну? Скоро? – Грубый окрик человека, не привыкшего ждать подстегнул её.
– Иду, – покорно отозвалась девушка.
Главное, уловить ритм. Дальше – просто. Лёгкие и резкие движения сменяют друг друга. Тело живёт отдельно от разума. Глаза скользят по лицам зрителей: бородатым, усатым или выбритым, а сердце полнится высокомерной гордостью: мужчины онемели и так пялятся на неё, что кажется их глаза вот-вот выпадут из орбит и покатятся по ковру. Ощущение, пусть и мимолётной власти, сладкой отравой наполняет измученное тело. А купец во главе пира, (Айрисфед, кажется?) – того и гляди челюсть в придачу к глазам выронит. Смотри же! Смотри. Ты такого никогда не видел!
Алевтина напоказ вздрагивает всем телом, посылает чернобородому мужу зазывный взгляд. Тот аж завертелся. Ах, пробрало? Ну, так получи ещё! Захлебнись своей слюной.
Резко оборвав танец, Алевтина кланяется:
– Я могу идти?
– Танцуй! – Требует купец.
– Я не рабыня! – огрызается Алевтина. – В городе за мои танцы платили.
– Ты сама ещё не заплатила за место в караване.
– Сколько? – Алевтина вытягивает из-за выреза платья шнурок. На шнурке – монеты-кольца условленного веса. Золотые, серебряные. Не слишком много. Но ведь есть.
Купец осёкся. Лицо его передёрнула злая гримаса и тут же глаза прищурились, заблестели маслянистым, хитрым блеском:
– Хоть побудь нашей гостьей.
Взмах хозяйской руки указывает ей место среди женщин-танцовщиц у полотняной стены шатра. Ещё взмах, – и слуга отрезает от хорошо початого барана на блюде посреди скатерти два мясных ребра, кладёт их на большую лепёшку, как на тарелку. Другой слуга наливает в глиняную кружку какое-то питьё из высокогорлого кувшина.
Еда! Смирённая Алевтина покорно занимает указанное ей место. Всей её силы воли хватает лишь на то, чтобы не вцепиться в мясо всеми зубами сразу. Она ест не спеша. Неспешно же запивая мясо очень даже неплохим вином. Звучит музыка, кружится танцовщица, беседуют купцы.
Перехватив взгляд хозяина шатра, – Алевтина хищно улыбается. Снисходительная улыбка в ответ. Повинуясь жесту господина, слуга подливает вина в кружку гостьи. Алевтине смешно: купец решил её напоить. Наивный дикарь. Этим-то компотиком?
Пусть вино и не отличалось крепостью, но усталость перехитрить не удалось. Окружающее выключилось, как свет в комнате. Вдруг. Но и проснулась Алевтина сразу. От одного лишь прикосновения слуги.
В шатре пусто и темно. Лишь чадят, задыхаясь, пара масляных факелов. Гостей нет. Слуги убирают остатки пира, на ходу обгладывают бараньи кости, подбирают недоеденные куски хлеба.
Двое мужчин пытаются поднять её и Алевтина громко, возмущённо кричит. Ага! Вот и хозяин. Подстёгнутые его появлением слуги, хватают её. Крик девушки в прямом смысле бьёт по ушным перепонкам. Взмах хозяйской длани и Алевтина свободна.
– Тише, – брезгливо шепчет купец. – Не кричи так, женщина.
– Это почему? – Сварливо возражает ему Алевтина.
– Потому, что слуги должны были перенести тебя в повозку. И только.
– Я не хочу в твою повозку! Я ухожу.
– Тише. – Купец морщится, словно от зубной боли. – Куда? Куда ты уйдёшь? У тебя с собой нет ни еды, ни питья. Да и денег не так уж много. А путь не близок.
– К госпоже Анне. Она моя землячка.
– Знаю, знаю. Она поможет тебе. Но зачем ты хочешь уйти? Почему не хочешь остаться? Там тебе придётся идти пешком, а здесь ты поедешь в повозке под пологом. Там твоей едой будет каша, здесь – мясо, хлеб, вино. Там – вода по каплям, здесь – сколько захочешь. И я заплачу за твой проезд.
– Это плата за танцы для твоих гостей? – во взгляде и словах Алевтины сквозит неприкрытое презрение.
– Не только, но … у тебя будет служанка на время пути. У тебя будет новое платье и … два больших золотых. Один я заплачу сейчас, а ещё один – в конце пути.
– И серебряный браслет. Позолоченный. Прямо сейчас.
Купца передёрнуло:
– Хорошо, ты получишь и его. Я не привык себе отказывать. И запомни, женщина, я всегда получаю то, что хочу.
– Учту, парниша.