Есть люди большой, дерзновенной мечты. Проживая в далеком селе Томпуды и освоив до тонкостей кражу комбикормов - такой человек окрыляется.
"Ловок я!- горделиво думает он, не пойманный даже по пятому разу. - Сам черт мне не брат!"
И тут же гордыня начинает распирать человека. Ничтожным представляется ему родное село Томпуды и возможности обогащения тут.
"Двигать надо, - думает человек. - Чесать. В райцентре иметь проживание. А может, при моей сноровке - в облцентре. Масштаб!"
Тут человек пакует имущество и карабкается в крупные населенные пункты. Крылья мечты застилают ему глазницы рассудка. Это мотылек, летящий в огонь.
Но есть трезвые граждане, реалисты, не фантазеры. Трезвый гражданин, оценив нынешнюю перспективу крупного города и населенность его детективами в штатском, пакует скарб и едет в глубинку.
-Что город? - рассуждает он. - Контроль на контроле. Горизонтов нет. Не то что полететь - вспорхнуть ужасаешься. Кто куда, - а я в глубинку. Закон, мера пресечения - они вроде всюду одинаковы, а вот и не одинаковы! В городе тебе строго отмеряют, аптекарским весом, а в глубинке и безмена на меня не найдешь.
Опять же расчет: правосудию труднее добраться в глубинку. Тоже: люди там мягкие, все больше изустники. На бумаге не жалуются, слух только пускают. А известно: не любой слух одолеет дикий километраж до облцентра. Пока пятнающий слух дойдет - по существу уже и не жалоба в нем будет, а очень , очень покорная просьба. И будешь ты в таких условиях сыт, незыблем и тороват. Вечность растворится тебе, и ты уже как бы над грозами и бедой, не человек - купина неопалимая!
Ну, и сбывалось, сбывалось. Текли долгие нетревожные годы на глубинном снабсбытовском поприще. Как полагается: даль синеет, ползут по тракту сельские грузовики с прогнутыми от частых стучаний крышами кабин, двор пахнет коровой и сливочной благодатью, и горит над сельмагом фонарь,убеждая, что и в этой далекой местности, наряду с электрификацией, предположительны воры.
Так обратим внимание: Заиртышье. И село Кабаны. Интенсивное животноводство. Предгорья. Самогоноварение. Совхоз. Рабкооп и во главе Алфред Копф.
Нет, не стремился расти, идти в гору по службе земной житель Алфред. Ни за что не пошел бы он на выдвижение в город. Ибо здесь и была глубинка со всеми благостными приметами: и мотоциклисты шныряют без номерных знаков, и молокан с субботниками власть не чехвостит.
Магнитным мужиком звали Алфреда-рабкоопа селяне. Ибо металлы, а равно и диэлектрики сразу липли к его точным рукам. Товаропроводящие чудеса идеально обстряпывал Алфред, так что вместо мотоцикла в рабкооп мог поступить просто оплаченный уже где-то счет.
И жаловались молокане, субботники, сами очень пристрастные к мотоциклетной гоньбе. Но изустно жаловались, как всегда - в виде слуха. Так что слух, на манер излетной пули, не ранил сознания как близких, так и удаленных властей. Опять же: даже близкие власти приедут на чем? Не на чем приехать властям, милиция нищая, нету машины.
Так жил Алфред и отправлял службу. Неопалимый, непотопляемый. И повелел своему кассиру:
-А возьми в Хорской сберкассе лотерейных билетов, распространяй через магазин. Тюкписковой, Местрековой, Букатовой дай. Пусть продают в нагрузку к халве.
Частично продали. Частично осталось. 217 билетов. А тут не Москва - глубинка. И зачем соблюдать финансово-отчетные строгости? Зачем журнально-ордерный учет, конто-корренто, бухгалтерия итальянская двойная и пр.? Зачем машину гонять, собирать непроданные билеты и сдавать спешно в банк за день до тиража? Не надо. А собрать их и положить в сейф.. Выйдет тираж - сверить. Выигрышами и погасится недостача, а может - далеко превзойдется. Для Москвы или там Красноярска - незаконное дело, а тут край предгорный, проворачивали уже, не ловились.
И, конечно, дождались таблицы в газетах. Разложили билетный пасьянс, и товароведка Урченко закричала в испуге:
-Здесь "Москвич - 408"!
-Тысячу! - ударившись в пот, погасил крик Алфред. Билет сам собой прыгнул в его магнитную руку. - Тысячу тебе, легковушку мне!
-Дулю! - подвергнув себя алкоголю, худой, в свисающих штанах, закричал отец товароведки Урченко. - Ты мне режь половину, тогда я скажу: справедливость существует не в одной только сказке, а также на факте!
-Так? - взъярился Алфред-рабкооп. - Ты вот так? Вот же тогда: не обломится тебе ничего.
-Так? - напрягся отец товароведки. - Тогда бумагу на тебя составим, вытягнем свою долю.
И случилось событие. Традиция изустного возмущения, такая крепкая по сей день на селе, привычка решать все миром, сходом на лавочке, а не буквой закона - была нарушена. В инстанции, законвертованная, при марке и штемпеле отправилась жалоба.Человек восстал. Хоть из шкурных "прынцыпов", хоть неизвестно, на что надеялся, но положил.
Неопалимый не испугался. "Далеко, - думал он. - Не приедут".
Однако, пригрянули. Много народу в чинах. Взялись втолковывать: закон един для деревень и столиц. Отдельных сельских законов нету. Билет неправомочный, надлежит сдать.
-Не дам! - истово сказал Алфред. Да как же это: вот билет, - а вдруг и отдать? Да зачем же тогда жить так далеко?
-Надо отдать, - втолковывали ему. - Госсобственность вы присвоили. За это можно в кутузку!
-Не дам! - стиснул подсердечный карман Алфред, бледный, с тяжелым стоицизмом в зрачках.
Произвол надо мною наводите!
И ночью, сидя во дворе, где болтался на толстой цепи рыжий якорь большой собаки, овеваемый сливочной благодатью хлевов, думал, обнажив под луной билет 06725: нету жизни. Кончается жизнь! Ить правильно рассуждал: отсюда сколько километров до Хора? Чертоломная тьма километров. До Абакана - пропасть. Про Красноярск, про Москву и вовсе не мысли: так далеко - будто и на свете их нету. А вот накинулись, прибыли. "Госсобственность"! "Присвоение"! Житье теперь где намыслишь? Гляди, и на мотоциклы завтра вывесят номера. Сутяги. Крючки. Какую гробят глубинку!
Москва 1969год